Абонент

     Ему никто не звонил. В том смысле, что ему вообще никто никогда не звонил. Сначала он решил, что всё дело в ушах, уши всему веной. И он начал мыть их каждый день. Утром вместе с гноящимися глазами и обложенным языком и вечером, перед тем, как лечь в отсыревшую кровать. Когда отчаяние достигало предела, он, в чем мать родила, забирался в ванну, вставал на колени, включал кран и промывал ушные скважины. Намыливал их, вычищал,  выскабливал, до крови сдирал еще не засохшие после последней экзекуции коросты. Выбирался уже без сил на холодный кафель и заваливался в кресло. Начинал слушать. Ждать чего-то, что изменит привычный ход времени, разбавит очередной день свежим звуком и голосом чужим.
    Пока Д. ждал, влага с тела впитывалась в обивку кресла, кровь медленно запекалась. Ветер подкрадывался тучами с западных морей, ложился тенью на дом его и город этот немой, редкими каплями сливался с пылью мертвых улиц, преумножая тоску и разжигая ненависть своей реальностью и безысходностью.
    Д. вслушивался и не слышал,- телефон предательски молчал.
    Такие минуты максимальной концентрации внимания, при минимальном удалении от телефона заканчивались взрывами гнева. Аппарат оказывался в самом дальнем углу комнаты, после чего его корпус, вместе с трубкой старательно переклеивались и перематывались скотчем.
    Я могу позвонить сам! А стены смущенно отводят своды при виде влажных сморщенных причендал. Просто набрать комбинацию из шести цифр и услышать заветное АЛЛО. О, эта спасительная, разъедающая забвение кислота!  Одни ласкают его,  как  первенца грудничка, другие швыряют в вас, как бросали бы перчатку, требуя сатисфакции, третьи акцентируются на двойной Л. Смакуют ее, облизывают, выкобениваются, разбалованные частыми вызовами. Кто звонит - не важно. Слушайте, как я лихо жонглирую двумя эллками. И мне насрать на вас. Я слышу только себя. Упиваюсь раскатами ЭГО ЭХА.
    Их желудки не выворачивает на изнанку от зловония, что источает застоявшаяся протухшая тишина. Они суки не знают что такое молчание, длящееся месяцами, годами, жизнями. Их не согревает зарождающаяся одновременно с дневным светом надежда. Им не знакомо чувство утраты той надежды после захода солнца.
    Они не знают!
     Но все-таки взять да позвонить. Что я теряю? Позвонить первому. А если голос на другом конце провода?!  Тогда нужно произнести что-нибудь. Спросить о чем-то. А спросят меня! Мне то чего тогда говорить! Я то что могу им ответить?!
      Каким-то непонятным утром Д. вышел из своего подъезда с перевязанной серым проводом коробкой под мышкой. Шел он так сильно подавшись вперед, что ноги заметно отставали от всех расположенных выше частей тела. Проходя мимо мусорных баков, он швырнул коробку в их сторону, та ударилась о стену контейнера, и смачно перетряхнув внутренности, легла на бетонную плиту. Проделал Д. это так, как если бы муху с плеча смахнул: не притормозил и в сторону броска глаза не скосил.
    Он начал понемногу сбавлять обороты метров через тридцать. Ноги догнали голову, и сутулость нездоровой решительности плавно трансформировалась в натянутую жилу стопора.
     Д. остановился. Он был похож на человека внезапно оказавшегося в самом центре нерегулируемого перекрестка. Минута, другая, третья – так он стоял в тихом переулке пыльных тополей августа, внимательно вглядываясь в разорванные носки своих домашних тапок. Не видя перед собой ничего, кроме разорванных носок своих домашних тапок.
                19.01.10