Талон на проживание

Гостиница в заводском пригороде Удмуртского Глазова, в микрорайоне, выросшем вокруг Чепецкого механического завода, была единственной и служебной. Посторонних здесь  не селили   и свободные места, надо полагать, были всегда. Поэтому, не ожидая осложнений по этой части, мы уверенно выложили на стойку администраторши свои паспорта и командировочные удостоверения.

- На заводе, как я вижу, вы  ещё не были, - глянув  наши бумаги, заметила  служительница.
-  Побываем, как только  устроимся, - беззаботно пообещали мы.
- Нет уж, - строго поправила она, знакомя нас с азами установленного порядка, -  сперва на завод.  Получите талончики, а  тогда уже к нам.
- Но ведь в гостинице есть свободные места.
- Для тех, кому  надо, у нас есть всё, - строго заметила привратница, - так что, если собираетесь поселяться, не теряйте времени и  делайте, как вам  говорят.

Зная по опыту, что пререкания с блюстителями  режима затея неблагодарная, мы послушно забрали документы и, расспросив дорогу, отправились за видом на жительство, которое должно было подтвердить  гостиничной даме,  что мы и есть  те, кто надо, для которых  у неё есть всё.

В бюро пропусков заводоуправления, у нас   отобрали командировочные предписания, и вернули после ознакомления бумаги (по форме 2), подтверждающие наш  допуск к государственным секретам, после чего   согласовали  опись имущества, которое будет  занесено  на территорию завода.

По указанию своего начальника миловидная девушка  выписала нам талончики-направления,  но не на поселение в гостиницу, как мы ожидали, а для начала всего лишь  к фотографу.
Даже на временные  пропуска командированным, для исключения каких-либо сомнений в идентификации заводской  режим предписывал клеить только сиюминутные фотографии, изготовленные  собственноручно  заводским  фотографом.
   
Став обладателями коленкоровых корочек украшенных заверенными  изображениями наших реальных  физиономий, и, получив, наконец, талоны на проживание, мы  подхватили свои чемоданы, которые всё это время таскали за собой, и отправились  поселяться.

Гостиница, которой мы перед этим пытались легкомысленно воспользоваться, не имея на то специальных направлений, внутри оказалась довольно  опрятным, свежеокрашенным в больничные тона общежитием. С размещёнными вдоль её поэтажных коридоров трёх-четырёх местных комнат, уставленных  убогими солдатскими койками и тумбочками. Среди унылых  стен, увешанных забранными под стекло дешёвыми художественными  репродукциями  вперемежку с текстами, категорически запрещающими проживающим постояльцам  пользоваться собственными  нагревательными приборами.

По части коммунальных благ жильцам предлагалось для чаепития довольствоваться бесплатным кипятком из общего титана, работающего в утренние и вечерние часы,  и  платным (20 коп) тридцатиминутным     доступом в душевую кабину.
Несмотря на то, что этими простыми условиями взаимоотношения с гостиничной  администрацией практически  исчерпывались, в общей зале на видном месте в рамочке висело изложение полных, более развёрнутых правил поведения постояльцев, допущенных к проживанию.
 В отпечатанном  мелким типографским шрифтом тексте было приведено множество ситуаций, в которых  неумолимый режим подробно оговаривал обязанности проживающих и  вытекающие в случае их нарушения неотвратимые  права администрации.

Это живо напомнило нам правила поведения в московском метрополитене, вывешенные в каждом  вагоне, настолько пространные, что  прочитать их полностью, а тем более усвоить,  ни одному пассажиру было не поспеть, захоти он для этого  даже  пересечь под землёй всю  Москву из конца в конец.

Рядом с правилами повседневного поведения в такой же аккуратной рамочке висела подробная инструкция с планом расположения запасных выходов и путей  эвакуации людей на случай пожара.
По аналогии  с первым документом, так же  трудно  было представить себе человека, заранее читающего этот образчик служебного многословия без прямого к тому  повода, а уж тем более изучающего эти указания, когда пожар в гостинице, не дай Бог, уже  случится.

Мы не удивились наличию этих, сомнительной ценности, продуктов административного творчества,  поскольку знали, что ни одно советское учреждение не допускалось к эксплуатации без обязательного вывешивания на показ подобных  бюрократических атрибутов.

Особенно архаично выглядели наборы с противопожарным инструментом, в  котором в наше время давно  уже не было никакой надобности. Прибывающие на пожар  профессиональные  расчёты давно уже использовали собственное автономное оборудование, пресекая, как помехи,  какое-либо  инициативное вмешательство населения в свою работу.

Это не освобождало любое госучреждение  от необходимости  в обязательном порядке предусматривать на видном месте  окрашенный в яркий цвет пожарный  щит с развешанными на нём свёрнутыми  кулёчком (чтобы нельзя было поставить наземь и использовать в домашнем хозяйстве), ведёрками и миниатюрными  баграми.
 
Неумолимые чиновники  упрямо предполагали, что население, не дожидаясь прибытия пожарных (5 – 10 мин.), должно начинать выплёскивать на огонь набранную в жестяные кулёчки воду (с таким же успехом её можно было носить в ладошках) и  растаскивать вручную игрушечными  баграми рухнувшие железобетонные панели.
 
Единственным полезным атрибутом в противопожарном хозяйстве советского времени   был ящик с песком, который администрация по предписанию пожарных инспекторов регулярно пополняла, а дворники в снежную зиму с её молчаливого согласия  регулярно  расходовали его  не по назначению,  употребляя  песок  на посыпание в соседних дворах  раскатанных детворой пешеходных  дорожек.

Убедившись в том, что обретённое нами убежище по всем признакам  может быть  отнесено к образцовым, мы, избавившись, наконец, от своих чемоданов, переключились на то, чем давно следовало заняться, а именно - вызволением из привокзальной камеры хранения привезённого   опытного образца нашего анализатора и привязкой  его  к непрерывному  технологическому процессу для чего первым долгом обустроить рабочие места  для  приехавших испытателей.

К сложности, которую доставляла изначальная секретность технологии синтетического производства ядерного топлива на Чепецком механическом заводе, добавлялась исключительная  агрессивность плавиковой кислоты,  с которой приходилось иметь   дело (как известно, растворяющей даже стекло).  А также общий  радиоактивный фон, в условиях которого надо было  работать.

От Подольского патронного завода, в военные годы эвакуированного и отстроенного в Глазове и после войны возвращённого в Подольск, Чепецкий механический завод ядерного топлива, основанный на его базе, унаследовал только строительные сооружения и режим охраны государственных секретов.

По части организации последнего при смене профиля производства на заводе практически  ничего менять не пришлось. 
Опутанный колючей проволокой трехметровый забор с выстланными по  обе его стороны тесовыми мостками для встречного круглосуточного патрулирования вдоль вспаханной служебной полосы, опоясывающей внутренний периметр территории, как нельзя лучше  пригодились новому, не менее секретному,  ведомству развивающейся атомной промышленности.

Помимо непроницаемой защиты территории модернизируемого завода,  режим, по известным стандартам госбезопасности, традиционно унаследовал  право значительного влияния на подбор и расстановку кадров, контролируя вопросы их политической благонадёжности по соображениям   контрразведки, задачами которой он  был озабочен в первую очередь.

Ограничения, сходные с порядком на многих закрытых предприятиях, где нам доводилось  бывать, были достаточно знакомы, чего нельзя было сказать об особенностях производства и техники его безопасности, с которыми мы столкнулись впервые.

В первый же день, отобрав  на проходной пропуска, нам указали на дверь, снабжённую знаками, предупреждающими об угрозе повышенной  радиационной опасности. Войдя внутрь мы оказались в раздевалке, где сняли с себя всё, вплоть до обручальных колец, после чего переоделись во всё казённое, включая, помимо белья и верхней одежды, головной колпак, многослойную лицевую повязку, защитные очки  и резиновые перчатки. Под роспись нас ознакомили с мерами безопасной работы в условиях радиации и исключительной химической агрессивности плавиковой кислоты, особенно обращая наше внимание на её выраженные  ингаляционные и раздражающие действия на  кожу и слизистые оболочки глаз.  На то, что поражения от контакта с  плавиковой кислотой  могут быть необратимы, и, что в связи с этим, ей присвоен первый класс опасности в отношении  окружающей среды. 

По строгой инструкции руки в перчатках  после такого контакта должны были немедленно дезактивированы проточной тёплой водой с троекратным  смывом: мылом №1,  мылом №2, мылом №3 и последующего за этим подтверждения показания счётчика чистоты. При сигнале «грязно» процедура смыва в трёх мылах должна была быть повторена  столько раз, сколько понадобилось бы до  получения   сигнала: «чисто».

Покидая цех, мы в приёмнике сбрасывали с себя всё казённое, после чего после 15-ти минутного принудительного душа в закупоренной кабине  и преодоления 30-ти метровой галереи под струями  тёплого воздуха оказывались в раздевалке, где  первоначально оставили свою одежду.

Строго проинструктированные, мы истово следовали этому порядку, хотя иногда замечали со стороны  работников  заводоуправления несанкционированные проходы в цех: «буквально на минутку, подписать какую-то бумажку», что являлось грубым нарушением экологии  их самих  и тех людей, с которыми они впоследствии общались.

Техника безопасности особо предостерегала от появления в воздухе и попадания в органы дыхания взвешенных частиц активного материала, для чего персоналу было вменено, не допускать высыхания и пыли с загрязнённых поверхностей. С этой целью предписывалось  поверхности эти периодически увлажнять, протирая их промытой в чистой воде губкой.

Надо сказать, что технологический процесс синтетического получения конечного продукта был крайне неустойчив. Хорошо, если из шести параллельных технологических цепочек, размещённых в цехе, продуктивно работала хотя бы одна-две, в то время, как остальные, как правило,  находились  в состоянии профилактического или аварийного ремонта. Наладка и аварии чаще всего  были связаны с проливом промежуточного продукта  и в таких случаях  требовали срочной  ликвидации и дезактивации последствий.
 
Помимо основного персонала к соблюдению техники безопасности была привлечена женская бригада уборщиц, которая, вытянувшись в цепочку поперёк цеха с вёдрами и тряпками,  двигалась от торца к торцу цеха, увлажняя   поверхности встречающихся по ходу сооружений и аппаратов.

В случае аварийного выброса продукта  они кидались на ликвидацию пролива сообща, после чего вновь вытягивались в  шеренгу, двигаясь по цеху от одного его торца к другому.

Одна из работниц была над ними старшей. Одета она была более тщательно, стараясь не пренебрегать предписанными мерами безопасности, однако потребовать этого же в полной мере от остальных получалось у неё не всегда. Полуграмотные вчерашние крестьянки, дорвавшись до городской жизни в кирпичных пятиэтажках с центральным отоплением, тёплым туалетом  и приплатой по сотне рублей в месяц,настоящими деньгами, которых они в колхозе не видели уже много лет,  ни за что не хотели верить в то, что мифическая опасность, не обнаруживая себя ни вкусом, ни запахом, ни болью, может представлять для них реальную угрозу.

Сколько бы им не твердили о том, что испачканную тряпку нужно мыть в проточной воде, а не выжимать в ведро, что сдвигать защитную маску и вытирать нос грязными руками нельзя, а порванные резиновые перчатки подлежат немедленной замене, проку от этого было мало, и пренебрегающие защитой упрямые тётки продолжали пополнять ряды пациентов заводского лечкомбината, наивно полагая, что, если они и подцепят какую-нибудь заразу, то их там, в случае чего, вылечат. При этом они не обращали внимания на то, что  отправившиеся на лечение их товарки, как правило,   обратно в цех уже не возвращались.

На нашем приборе вышла из строя эластичная трубка перильстатического насоса. Для временной замены годился медицинский катетер того же диаметра. В свободной продаже его не было, и я проник на заводской лечкомбинат, надеясь раздобыть нужный предмет у тамошних медсестричек.

Проходя сквером, примыкающим к больничному корпусу, на одной из его парковых скамеек  я увидел женщину в казённом халате,  с трудом узнав в ней одну из недавних наших цеховых уборщиц. Её исхудавшее с почти прозрачной кожей лицо выражало беспомощное недоумение человека,  умирающего от непонятной ему причины.

Женщина видимо меня узнала, и болезненно исказив лицо, изо всей силы попыталась улыбнуться. На мои участливые вопросы о самочувствии она не очень убедительно  стала меня уверять в том, что у неё ничего не болит,  только временами кружится голова, и она почему-то  худеет, хотя её не обременяют никакой работой кормят эдесь досыта  три раза в день.  Она сказала, что врачи в больнице очень хорошие, которые её обязательно вылечат. В этом предположении обречённой женщины было не столько утверждение, сколько вопрос, и я, уходя, как мог увереннее заверил её, что всё обязательно так и будет.

Влившись, хоть и временно в производственный коллектив  градообразующего предприятия, мы не могли не поинтересоваться жизнью жителей соцгородка в свободное от работы время. Надо сказать, ничего особенного по этой части мы не отметили.  Старшее поколение работников, отоварившись по-пути, домой в своих спецмагазинах, как и следовало, переключалось на хлопоты по домашнему хозяйству, предоставив молодёжи возможность общаться посредством клубных мероприятий. Центром их организации было обширное заведение, не без основания именуемое Дворцом культуры, в котором было достаточно места для занятий в самодеятельных кружках, и гордости местных организаторов – современного  зрительного киноконцертного  зала  на 1000 мест.
Подтверждая  прямое отношение завода  к оборонной промышленности, перед фасадом Дворца на высоком постаменте  возвышался высеченный в камне  памятник Генералиссимусу.
И.В. Сталин был  изваян  в полный рост, в полураспахнутой шинели, позволявшей, кроме воинских знаков отличия видеть  украшающий его  мундир орден Победы. У подножия памятника на снегу лежал небольшой букет из искусственных невянущих цветов.
Перед ожидаемым в тот день в клубе  кинофильмом мы успели рассмотреть внутреннее убранство этого очага культуры, переходы которого украшали портреты членов правительства, и забранные в позолоченный багет копии картин русских  художников, из числа официально одобренных.

Режим позаботился о том, чтобы выставленные материалы не содержали никакой информации о конкретных работниках завода, тем более,  малейшего намёка на их производственную деятельность.
В этих условиях оформителям оставалась  беспроигрышная возможность по любому поводу  изображать лики руководителей Партии и Правительства.

Так, на громадном полотнище, занявшем всю боковую стену зрительного зала, была выписана маслом  увеличенная копия  знаменитой картины А.М. Герасимова «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле» (1936). Автор, известный своей слабостью к рисованию увлажнённых предметов, остался и тут верен себе, изобразив руководителей страны, гуляющими по Кремлю в сырую погоду, благодаря чему фольклорное остроумие народа немедленно окрестило   картину: «Два вождя после дождя».

Удивительно, как это контрразведка не углядела в картине утечку секретной информации о том, что технологическим процессом на заводе предусмотрено увлажнение окружающих предметов.

К нам подошёл  и представился директор Дворца, которому доложили, что какие-то приезжие люди интересуются  работой его заведения.  От нашей похвалы   впечатлению, которое производит Дворец, он слегка зарделся и выразил готовность подробно ознакомить нас со своей деятельностью. 

Под конец  мы всё же  не удержались от вопроса и спросили: не испытывает ли он некоторую неловкость от принятого  оформления клуба, не совсем соответствующего решениям ХХ съезда  КПСС о преодолении культа личности И. Сталина?

- Так и знал, что вас, в конце концов, заинтересует именно  этот вопрос. Задавать его горазды многие, а как на него отвечать  никто не знает.  Все обеспокоены  идеологией, а вы бы спросили, какая балансовая стоимость памятника и картины, а заодно и  подтвердили  официально, что,  в случае их  уничтожения, я могу списать эти суммы, или указали бы, кому следует   передать эти, далеко  не дешёвые  предметы   с баланса на баланс. 

Вы знаете, что холст, над которым трудилась целая бригада  художников, сшивали здесь же в зрительном зале. Созданное ими полотно можно теперь  только свернуть в рулон, после чего остаётся только представить, как   рулон таких размеров можно будет  отсюда вынести, и где прикажете  его хранить? Есть решительные головы,  считающие, что картина подлежит уничтожению, а я вот  не уверен, следует ли это делать, если её подлинник общедоступен для осмотра в Третьяковской галерее, и, насколько мне известно, его там никто не собирается ни   уничтожать,  ни снимать  с экспозиции. Почему в таком случае не предоставить такую же возможность и для граждан проживающих вдалеке от Москвы?

Мы не стали возражать озабоченному директору, оставив его с поставленными им риторическими вопросами наедине. А, сами, возвращаясь после фильма, домой, стали  свидетелями ещё одной разновидности его  культуртрегерской деятельности.

 Для тех, кто предпочитал проводить свой досуг на свежем воздухе, из развешенных по всему городку репродукторов гремела лёгкая бодрящая музыка, транслируемая радиоузлом всё того же  Дворца культуры. Время от времени она приглушалась, чтобы уступить место оперативной информации об успехах добровольной народной дружины, отвечающей в городе  за порядок на улицах.

 В тот вечер это было сообщение о том, что бдительные  волонтёры правопорядка  своевременно пресекли  попытку  не совсем трезвого начальника вспомогательного цеха № 3 товарища Грачёва,  использовать подъезд жилого  дома  № 5 по Автомоторной улице в качестве  туалета.

За то время, пока мы дошли до гостиницы, громогласное сообщение о недостойном поведении товарища Грачёва, чередуясь с лёгкой музыкой, прозвучало во всеуслышание  не менее пяти раз.
С одной стороны, мы понимали, что гласный призыв к порядку, не взирая на лица – это очень даже здорово. Однако начальник вспомогательного цеха товарищ Грачёв был, по всей видимости, человеком средних лет и вполне возможно имел детей школьного возраста.

 Можно себе представить, какого им было  на следующий день в единственной школе пригорода  после столь нелицеприятного и многократного сообщения об их отце. Может быть, строительство общественного туалета имело бы большее воспитательное значение, чем публичное  бичевание незадачливого товарища Грачёва?

Вскоре мы закончили свои дела и собрались было  уезжать восвояси. У нас уже были на руках  не только согласованные с руководством завода протоколы испытаний, завершающие наши договорные обязательства, но и заранее приобретённые железнодорожные билеты.
В последний момент выяснилось, что главный бухгалтер, чья вторая подпись под документом, содержащим финансовые обязательства завода, незаменима, отсутствует и будет только на следующий день.

 Возвращаться без подтверждения оплаты по договору было не резон, но и менять со штрафными вычетами билеты всей команде  было не целесообразно. Решили оставить для дооформления протокола кого-нибудь одного, и этот выбор пал на меня.

Проводив с вечера товарищей, я на следующее утро очень быстро получил недостающую подпись главного бухгалтера, и, изрядно продрогнув за время переходов по двадцатиградусному морозу, приобрёл у гостиничной администраторши  разом три  талона в душевую кабину, намереваясь всласть  отогреться  там  перед своим вечерним поездом.

Однако не успел я  истратить на это благое намерение и десяти минут, как в дверь кабины кто-то громко  постучал.
- Занято! – Закричал я, перекрывая шум журчащей воды. – Освобожу через час!
- Товарищ, - услышал я голос администраторши, - вас срочно просят к телефону из бюро пропусков.
- Что там может быть срочного? Скажите, что я под душем. Выкупаюсь и перезвоню.
Через пять минут стук повторился.
- Товарищ, - несвойственным ей просительным голосом обращалась ко мне администраторша, - пожалуйста, подойдите к телефону. Очень надо.
Мне показалось, что имеет место чей-то явный каприз, и я очередной раз отказался прерывать до срока своё приятное занятие.
Через минуту я услышал её рыдания и слёзную  мольбу:
- Миленький, ради Бога, подойдите к телефону. Там генерал. Меня уволят.

Пришлось закругляться и идти к телефону.
На том конце провода была в слезах другая женщина, которая в своё время выписывала мне пропуск.
Мы предъявляли для этого два документа: допуск к секретам и командировочное предписание. Допуск подлежал после ознакомления  возврату на руки, в то время как командировочное предписание  должно было остаться на заводе. Так вот  работница по недосмотру вернула мне оба документа, которые я, не глядя, сунул в карман.

Недостача обнаружилась,  и одна только мысль, что бумажка может не найтись, повергла несчастную женщину в неописуемый ужас.
Доброхоты тут же доложили о случившемся управляющему режимом генералу. Вердикт был краток и неумолим. Если в течение дня бумага не найдётся, виновница с завтрашнего дня  не сможет  рассчитывать на заводе  даже на самую неквалифицированную работу.

Надежда была только на то, что бумага цела и находится у меня. Когда это подтвердилось, рыдающая женщина, заклиная меня своими тремя малолетними детьми, стала умолять  принести её на завод.
Очень не хотелось после баньки выходить на двадцатиградусный мороз, и я предложил, было оставить бумагу у администраторши, или дождаться, когда за ней придёт сама виновница. Ведь, в конце концов, я мог без вины  ликвидировать её, как ненужную.
 В ответ рыдания только усилились, и несчастная женщина объяснила мне, что  пока идёт розыск бумаги её с работы не выпускают, а передача  подобных документов третьим лицам, навлечет на неё ещё больший гнев начальства.

Делать было нечего и, утеплившись, как мог, я собрался в заводоуправление. Однако до того как покинуть гостиницу меня ещё раз подозвали к аппарату.
На этот раз был сам генерал, которому доложили все прослушанные мои разговоры.
- Послушай, деятель, - заявил он без обиняков, - неси бумагу и не вздумай с ней мудрить, если не хочешь неприятностей на свою задницу.
Хамский тон мне не понравился и я позволил себе заметить, что своими действиями я пока никому не навредил, хотя мог, и всё ещё могу,  это  сделать.

От моего замечания  генерал рассвирепел.
- Только посмей, гадёныш! Я сниму тебя с  поезда и тот  продукт, что ты с  дружками  делал на заводском конвейере с помощью своего грёбанного  автомата,  у меня станешь до конца жизни добывать в шахте кайлом и лопатой. Если понял, то не теряй времени и неси бумагу.

Вышедшая ко мне женщина, которая приняла  у меня злосчастный документ, убедившись, что на этот раз ошибки нет, спрятала его на груди и  рухнула передо мной на колени, пытаясь, несмотря на моё сопротивление, поймать и поцеловать мою  руку.

Уезжал я из Глазова с тяжёлым чувством. Размышлять о человеческих ценностях, коим следовало  превалировать  над бюрократическими условностями нашего «демократического»  общества,  не хотелось.

Москва, июль 2010 г.