Философ

- Как вы можете так спокойно рассуждать, месье, когда завтра на рассвете мы все умрем? Воля ваша, но в этом есть что-то нечеловеческое! – мужчина в драной белой сорочке с обрывками жабо вскочил с соломенной подстилки и сделал несколько нервных шагов к маленькому зарешеченному окошку, через  которое  внутрь камеры тихонько сочилась ночная прохлада, разбавляя удушливый смрад десятков немытых и испуганных тел.
- Этот прискорбное событие, месье, - ответил его собеседник в черных кюлотах и запыленном сюртуке, чем-то неуловимо напоминающий то ли врача, то ли стряпчего, - ни сколько не умаляет того факта, что мы остаемся людьми, существами с бессмертной душой. И пусть завтра премудрое творенье моего коллеги доктора Гильотена  прекратит наше земное существование, дух наш, поверьте, переживет эту мелкую неприятность. И то, как мы с вами, месье, проведем наши последние часы – гораздо важнее секундного неудобства, которое на рассвете испытают наши шейные позвонки!
- Браво, месье! – с соломы в темном углу приподнялась женщина в разорванном корсаже и с изможденным, неестественно белым лицом. – Нам надо брать с вас пример. Вы – врач, человек простого происхождения, дадите фору многим из находящихся здесь дворян. – Она обвела рукой набитую людьми камеру. Многие из них лежали, скорчившись без движения, другие сидели, обхватив руками головы  и беззвучно причитая, третьи, стоя, нервически подпрыгивали на месте, не имея возможности ходить из-за десятков лежащих на полу тел. – Кстати, как вы сюда попали, храбрый человек? Что новая власть имеет к врачам? Или вы залечили насмерть кого-то из этих ужасных комиссаров?
- Я?- человек в черном слегка усмехнулся, - вы не поверите, мадам, но я здесь практически добровольно, по собственному желанию.
- Как, по собственному? Зачем? – несколько лиц приговоренных одновременно повернулись к врачу. Наполнявшие камеру стоны, сбивчивые бормотания, всхлипывания, ожесточенная ругань мгновенно смолкли, и в воздухе повисла мертвая тишина.
- Просто не отказал себе в удовольствии высказать этим, с позволения сказать, революционерам, все, что о них думаю, - задумчиво и как-то мечтательно произнес врач.
- Вы роялист, месье? Вы публично осудили казнь Людовика и Марии Антуанетты?- прохрипел от окна человек в остатках жабо.
- Нет, отнюдь, - тихо усмехнулся врач, - я не сочувствую этим двум бездельникам, приведшим страну к тому, что королевская власть валялась в грязи, как публичная девка, готовая отдаться каждому бойкому мерзавцу! – И, не смотря на пронесшийся по камере неодобрительный ропот, он продолжил усиливающим и  жестчающим с каждым сказанным словом  голосом. Я даже не возражаю против террора, который развязали эти унылые голодранцы-санкюлоты. В конце концов, перемены не происходят без жертв. Но меня до глубины души возмутило то, как эти одуревшие от крови мясники творят свою революцию. Глупо, примитивно, безмозгло! Казни, одни казни, и пляски на костях. Кровавые идиоты! Они внушили своим врагам ужас и ушли праздновать победу. Не рано ли празднуем? На ненависти еще никто ничего не построил. Пока они не принудят своих противников, пусть даже и родственников жертв, любить своих мучителей – им не победить. Год-два у них есть, но дальше… Или вернется оголодавшее по мести дворянство, и тогда то, что у нас тут происходит, покажется вам цветочками, или, что более вероятно, появится умный человек, жестокий, беспринципный, обожаемый народом и остатками армии. И этот человек сметет сначала  всех этих головорезов-мечтателей, а потом и саму Францию в ненасытную топку своей личной славы!
- Именно это я и попытался им разъяснить. Частично на собственном примере, - после длинной паузы, спокойным голосом продолжил врач. – И вот, как результат, я тут, в сей уважаемой компании проповедую теорию революции и жестокости.
- Хорошо, что вам завтра отрубят голову, - прохрипел от окна человек в жабо и забился в долгом затяжном кашле.
- Не исключено, что и для вас гильотина - исход наилучший, - парировал врач. – Мне очень не нравятся ваши хрипы, месье.  Если бы вы позволили мне осмотреть вас... А впрочем, если серьезно, то я не боюсь смерти. Слишком много повидал ее на своем веку.
- А я, - опять приподнялась с соломы женщина в кринолине, - хоть не поняла и половины из того, что вы сказали, но считаю, что вы отважный и честный человек. Я буду молиться за вас, если Господь отпустит мне время!
- Благодарю вас, мадам, - врач слегка поклонился, - хотя боюсь, что в моем случае ваши молитвы пропадут впустую. Но, все равно, благодарю.
Как только он произнес эти слова, дверь в камеру со скрипом отворилась, и внутрь зашел распорядитель казни с двумя солдатами. Окинув взглядом приговоренных, он ткнул пальцем во врача и сделал ему знак выходить. Тот подошел к двери, обернулся к сокамерникам, легко поклонился и, не торопясь, вышел в сопровождении конвоя. Камера осветилась серым светом, падающим из зарешеченного окошка и, как будто, замерла, замороженная зябкой утренней прохладой. Началось...
Через некоторое время женщина в кринолине слушала свой приговор в каморке распорядителя казни, отчаянно пытаясь не свалиться в обморок на руки стоящих рядом солдат.
- Ясен ли вам приговор, мадам? – равнодушно спросил ее чиновник, подняв глаза от исписанного дурным почерком листка бумаги.
- Да, месье, ясен. Хоть он и не справедлив! Но не могли бы вы, - продолжила она,  жестом отметая кривую ухмылку на лице чиновника, - сказать, за что казнили этого врача, честнейшего и благороднейшего человека, философа?
- Того, что был вызван первым? - спросил ее чиновник и внезапно широко улыбнулся остатками зубов. – А знаете ли, мадам, кто был этот человек?
- Нет, - ответила она строго. – Знаю только, что он был человеком чести!
- Так вот, - чиновник окончательно проснулся и чуть не ржал от удовольствия. – Ваш «человек чести» - это знаменитый Ласковый Доктор из Лиона. Врач-маньяк, отравивший ради какого-то извращенного интереса сотни пациентов! Причем со своими жертвами он был настолько любезен, что многие родственники отравленных отказывались признавать его виновным, даже несмотря на неопровержимые улики! Вот так-то!
- Ну-с, - продолжил чиновник, - если других вопросов у вас нет, то прошу вас проследовать во двор. День обещает быть жарким, и мы хотели бы управиться до полудня.
- Кстати, мадам, - он снова поднял голову от стопки бумаг и поймал помутневший взгляд женщины, опирающейся на руки солдат. – Говорить мне это вам не положено, но вы ведь все равно никому не расскажете, правда? Так вот, вашего утреннего знакомого не казнили. Забрал секретарь Марата, прям от гильотины забрал, с уже отрезанным воротником. Небывалый случай в моей практике! Видно, Первый Гражданин заинтересовался идеями этого вашего философа.