Последний поход. Часть седьмая. Вострецов

                Часть седьмая.
                Вострецов.

2 мая 1923 года каботажные суда «Индигирка» и «Ставрополь», при сильном боковом волнении, с погашенными бортовыми огнями, в густом тумане, миновав маяк на мысе Соя, незамеченными вышли в Охотское море. Командир отряда судов, морспец Азарьев, глядя на перекатывающиеся по палубе волны, хмуря брови, говорил Вострецову:
- Рано, слишком рано мы вышли в море. Мы только прошли пролив Лаперуза, а уже появляются отдельные льдины и редкие, пока еще, ледяные поля. А льды - штука страшная. Особенно для наших ветхих посудин. «Индигирка» вообще не приспособлена для плавания во льдах. Двадцать семь лет старушке. Чуть ее льдина тукнет - течь.
- Так, что вы предлагаете? – делая нажим на «что», пристально глядя в глаза Азарьеву, спросил Вострецов.
- Будь я на вашем месте, я бы развернул флотилию во Владивосток. Дождался бы пока улучшиться ледовая обстановка, а уж затем пошел бы на Охотск.
- Вы на моем месте не будете. И не вам решать идти судам к Охотску или возвращаться в Золотой рог.
Глядя на побелевшее от гнева лицо командующего экспедиционным отрядом, морспец, пожав плечами, произнес: - Вам Степан Сергеевич решать - жить нам всем, или помирать. Только незачем было тогда издавать приказы – «не вмешиваться в работу морспецов»
- Мною изданный приказ ко мне не относится. – уже с угрозой в голосе произнес Вострецов.  Его глубоко посаженные серые со стальным отливом глаза, пристально смотрели на Азарьева.
- А, что Николай Николаевич? Не хотите ли вы сказать, что приказ комкора товарища Фельдмана
можно не исполнять? Или вы думаете, что товарищ Фельдман и товарищ Уборевич отдают приказы не думая?
- Я товарищ командующий так не думаю. Я думаю, как мне не потопить корабли и вмести с ними восемьсот ни в чем не повинных душ.
- Ну вот и думайте! Ищите проходы в этих чертовых льдах, но в Охотск мы придем, как бы вам этого не хотелось. – уже кричал, глядя на Азарьева, Вострецов.
- Э-эх Степан Сергеевич! Вам бы не морским походом командовать, а в конармии Буденного шашкой махать. – неосторожно произнес Азарьев, еще не зная крутого нрава Вострецова.
После этих слов рука командующего экспедиционным отрядом непроизвольно потянулась к кобуре с  шестизарядным наганом. Завидев, это движение Азарьев, не прощаясь, незамедлительно покинул ходовой мостик.
 Миновав каюту капитана, которую на время похода занимал командующий экспедиционным отрядом, морспец Азарьев прошел далее и, не постучав в дверь, вошел в каюту с надписью – «штурман». Сидящий за столом капитан «Ставрополя» Миловзоров, завидев командира отряда встал, и, сделав шаг в сторону, жестом пригласил того к столу. Подойдя к столу и грузно опустившись на предложенный ему стул, Азарьев сел  оперевшись локтями о край стола. Долгую минуту в каюте стояла напряженная тишина. Затем, Азарьев ни к кому не обращаясь, глухо произнес: - Потопит! Ей Богу потопит!
- Это вы про кого Николай Николаевич? – непонимающе спросил Миловзоров.
- Да, Вострецов, черт бы его побрал!
- Да вы что! Николай Николаевич! В недобрый час, кто услышит! Тогда и вам и мне не сдобровать.
- А, о каком добре вы говорите голубчик? Да он же нас к самому черту на рога гонит! Никто, понимаете никто, выше пятьдесят шестой параллели в это время не ходил! А у этого извините, в одном месте зудит. Приказ ему, видите ли нужно выполнять. А я так думаю, казна, да награбленное
олото и пушнина Пепеляева, покоя не дают не столько Вострецову, сколько Фельдману. А по сему вот и гонят нас во льды на угоду, чьей то корысти. Революция у них, видите ли, в опасности. Да сидел в Аянской бухте Пепеляев и сидеть будет! Деваться то ему не куда.
Азарьев, переведя дух, замолчал.
 Уже на третьи сутки, пароходы, движущиеся в кильватерном строю, на расстоянии полу-кабельтовам друг от друга вышли на границу сплошного льда. В течение последних суток суда, взяв курс на северо-восток, безуспешно искали проход во льдах. К утру 8 мая густой туман снизил видимость до нуля. Еще через час с впереди идущей «Индигирки» просигналили – «Получил пробоину носовой части по уровню ватерлинии. Вынужден стать».
 «Ставрополь» так же застопорил ход. Спущенная с его борта шлюпка медленно, обходя льдины, двинулась в направлении «Индигирки». Поднявшихся по обледенелому трапу на борт судна  Азарьева, Вострецова и Миловзорова встречал донельзя расстроенный капитан «Индигирки» Скибин. Доложив командиру отряда о полученном повреждении, высказав свое мнение о невозможности продолжения плаванья, он предложил пройти в носовой трюм осмотреть полученную пробоину.
 В темноте носового трюма, наполовину заполненного углем для паровой машины, от носового до второго шпангоута, чуть выше ватерлинии просвечивалась ровная трещина.
- От удара льдины разошлась обшивка. А разошлась она потому, что не выдержали заклепки. Если перегрузить уголь в кормовой трюм, можно создать деферент на корму, и тогда с малой скоростью при небольшом волнении моря, можно дойти до ближайшего порта, для выполнения ремонта. – негромко, но так чтобы все услышали, сказал Азарьев.
- Так значит двигаться можно? – поглядывая на моряков, обрадовано спросил Вострецов.
- Можно то оно можно, но только до ближайшего порта Степан Сергеевич. – мрачно ответил командир отряда судов.
- Так вот дорогие мои «господа», ближайшим портом считайте Охотск. Флотилия пойдет прежним курсом и никаких изменений маршрута не будет. – повышая голос так, чтобы услышали все присутствующие, произнес командир экспедиционного отряда.
- А теперь давайте наверх, на палубу и организуйте перегрузку угля на корму. Создавайте, как вы там сказали? – обратился он к Азарьеву: - Деферент? Вот и делайте его, делайте так чтобы «Индигирка» могла идти к Охотску не черпая носом воду! 
 До позднего вечера вся команда с красноармейцами перетаскивала уголь с носа судна на корму. К ночи работы на «Индигирке были окончены и шлюпка с Вострецовым, Азарьевым и Миловзоровым отвалила от борта парохода. Поглядывая на стоявшую на плавучем якоре «Индигирку», носовая часть которой неестественно высоко поднималась над водой, Азарьев произнес: - Нет, больше трех баллов волнения она не выдержит. Пойдет ко дну. Голову даю на отсечение, что пойдет ко дну.
- А, вы не спешите Николай Николаевич с головой то. Отсечь вам ее всегда успеют. – нервно посмеиваясь, произнес Вострецов.
 
 К 12 мая 1923 года находясь на траверсе Аяна, в трехстах двадцати морских милях от Охотска, суда экспедиционного отряда Вострецова стали, затертые льдами. Используя вынужденную обстановку командир отряда приказал отобрать людей из числа красноармейцев знающих слесарное дело. Отыскав на «Ставрополе» лист железа, он со словами: - Аль мы не мастеровые, аль не кузнецы. – отправился на «Индигирку», для выполнения ремонта обшивки судна.
Провожая взглядом удалявшуюся от парохода группу красноармейцев, Азарьев сказал командиру «Ставрополя»: - Не знаю, как вы, а я за свою долгую флотскую жизнь еще такого не видел. Как думаете, получится?
Миловзоров растерянно пожал плечами.
 Еще до наступления сумерек ремонтная группа с развевающимся красным флагом вернулась на «Ставрополь». Под звуки духового оркестра исполняющего «Интернационал» первым на борт поднялся Вострецов.
- Ну, что не верили? Не верили? А ведь мы починили «Индигирку! И доки ваши, и порты ваши, нам -  пролетариям не нужны! Мы все сможем, все сумеем! Все в наших руках!
Николай Николаевич, к которому обращалась речь Вострецова, развел в стороны руки и произнес: - Ну с, раз вам все подвластно, то и флаг вам в руки. Затем, посмотрев на знаменосца – молодого комиссара Пшеничного, на знамя отряда, произнес: - А впрочем, зачем он вам? Он у вас уже есть. И развернувшись, пошел в штурманскую каюту капитана Миловзорова. Проходя мимо рубки радиста, он ненадолго остановился и прислушался. Раздававшееся за дверью попискивание морзянки, заставило изменить его свое первоначальное решение. Негромко постучав в оббитую жестью дверь и услышав короткое: - Войдите. – Азарьев толкнул дверь и вошел в радиорубку. Радист – немолодой, грузный человек, завидев Николая Николаевича, привстал, и вопросительно поглядел на него усталыми воспаленными глазами.
- Последние метеосводки есть? – спросил командир отряда судов.
Утвердительно кивнув головой, радист подошел к стоящей у иллюминатора тумбочке, достал полученные радиограммы и положил их сверху на раскрытый вахтенный журнал. Азарьев неспешно прочел метеосводки, громко хмыкнув, расписался в журнале за их получение. Затем, посмотрев на радиста, спросил: - Товарищ, как вас там. Вы извините, запамятовал вашу фамилию. Возможно ли сейчас связаться с «Индигиркой»?
Радист, утвердительно кивнув головой, произнес: - Покиньсоха.
- Что покинь? – не поняв, переспросил Азарьев.
- Покиньсоха – фамилия такая у меня, а зовут Анатолий. – неохотно разъяснил радист, и вернувшись на свое место, принялся вызывать «Индигирку». Через несколько минут, он, сняв наушники, спросил у Азарьева: - С кем будете говорить?
- Пригласите Вологдина.
Азарьев присев на стул радиста и надел наушники. Потрескивания и шум в наушниках говорили о том, что рация работает. Просидев четверть часа так и ничего не услышав, Николай Николаевич, снял наушники, и уже собрался, было уходить, Как неожиданно сквозь шум помех раздался басовитый голос Вологдина: - Вологдин на связи. Кто меня вызывает?
Командир отряда судов, быстро надев наушники, произнес в микрофон: - Азарьев вас вызывает.
- Внимательно вас слушаю товарищ командир.
- Илья Иванович! Подскажите мне, пожалуйста, как прошел ремонт? Сможет ли «Индигирка» следовать в Охотск?
В наушниках наступило продолжительное молчание. Азарьев вопросительно поглядел на радиста. Тот, подняв вверх большой палец правой руки показал, что все в порядке.
- Илья Иванович я слушаю вас!
- Извините товарищ командир! Я обдумываю, как ответить на ваш вопрос.
- Да отвечайте как есть! С коих пор на флоте начали выбирать выражения?
- Ремонт… Ремонт Николай Николаевич выполнен не профессионально. Наложена металлическая накладка поверх трещины. Это предотвращает ее увеличение, но не устраняет течи. Завтра всей командой будем конопатить стыки затем проходить их варом. Возможно, что такой ремонт и пригоден для похода в спокойных водах, но ни при волнении, а уж тем более во льдах.
- Хорошо. Устраняйте течь и ждите указаний. Да, к стати метеосводку получили?
- Да.
- Что думаете?
- Я думаю товарищ командир, что при этом направлении ветра ледовая обстановка не изменится.
- Я тоже так думаю товарищ Вологдин. Конец связи.
 Азарьев, сняв наушники, попрощался с радистом, и вышел из рубки. Пройдя в каюту штурмана, которую он занимал вмести с капитаном «Ставрополя» Миловзоровым, он снял бушлат и присел к столу. Придвинув к себе вахтенный журнал, сделал короткую запись:   
«12 мая. Стоим во льду».
 Поздним вечером сидя за партией в шахматы Николай Николаевич неожиданно спросил Миловзорова: - А, как вы думаете? Что это у Вострецова, – уверенность в своей правоте и в своих действиях, или самоуверенность?
Капитан «Ставрополя», зажав в руке слона, опасливо покосился на дверь, и лишь затем негромко произнес: - Николай Николаевич! Это – не у него. Это у них.
Азарьев внимательно посмотрел на Миловзорова. А тот, еще более понизив голос, продолжил: - Самомнение, самоуверенность, отрицание всего того, чего уже достигло человечество за весь свой долгий путь развития свойственно не только Вострецову. Это свойственно всей системе созданной коммунистами. Вы вслушайтесь в слова их гимна: - «Мы старый мир разрушим до основанья, а затем. Мы новый мир построим». А для чего все рушить? Неужели до коммунистов человечество ничего хорошего не создало. Такое поведение скорее присуще душевнобольным, нежели здоровым людям. Взять хотя бы сегодняшний ремонт. Не зная даже основ судостроения, не посоветовавшись ни с кем, не испросив на то разрешение, схватив молоток, бежать через лед с флагом в руках. Свойственно ли это здоровым людям?
 Монолог Миловзорова был прерван коротким, но энергичным стуком в дверь.
- Войдите. – на правах хозяина каюты произнес капитан «Ставрополя».
Дверь распахнулась и в ее проеме показалась фигура Вострецова.
- Я вот чего хотел придти. – не здороваясь, начал командир экспедиционного отряда.
- Мне поговорить с вами надобно Николай Николаевич один на один. – произнес он, скосив глаза в сторону капитана Миловзорова.
- Можете говорить при капитане. У меня от него секретов нет. Я привык доверять людям.
- Нет, пусть уйдет!
- Хорошо, хорошо Николай Николаевич, я выйду. Схожу в радиорубку принесу последние метеосводки.
Вострецов прикрыв дверь за капитаном, сел на его место.
- О чем вы тут беседовали? – подозрительно спросил у Азарьева Вострецов.
- Да так. Ни о чем, печки-лавочки. В шахматы вот играли.
- А надо говорить! Ой, как надо говорить!
- О чем Степан Сергеевич?
- Вы вот мне скажите Николай Николаевич, - проигнорировав вопрос Азарьева, произнес Вострецов: - Доколе это будет продолжаться?
- Что будет продолжаться?
- Ну, вот это стояние во льдах?
- Это – наверное, только одному богу известно.
- Про бога мне не надо! Вы мне прямо ответьте, как долго мы еще будем плавать в этих льдах, и случайно ли мы оказались в ледяном плену? Уж все это выглядит весьма подозрительным. И лед этот, и поломка. Нет ли за этим происков врагов Советской власти? Нет, вам я доверяю, ибо вы назначены самим командующим армией Уборевичем. А вот капитаны судов – это большой вопрос! – растянув последние слова, произнес Вострецов, пристально глядя на Азарьева.
- Прошу прощения, что перебиваю вас Степан Сергеевич, но капитанов на этот поход подбирал я сам. Поэтому ваши подозрения к капитанам Скибину и Миловзорову, косвенно касаются и меня.
- Тогда может ваш помощник, Вологдин?
- И это я исключаю! Что же касаемо вашего вопроса, как долго мы будем дрейфовать вмести с льдами, отвечаю – до июня. Я ведь вам уже говорил о том, что навигация на Охотск начинается не раньше первых чисел июня.    
А, вот у нас на «Ставрополе» есть книжка путешественника Слюнина, - хитро поглядывая на Азарьева, произнес Вострецов: - так вот человек этот избороздил Охотское море вдоль и поперек. И утверждает, что в мае корабль, идущий на север в Охотское море, не встречает серьезных ледяных препятствий. А теперь разве не май?
- Май! Только Слюнин ваш – путешественник, а не мореход и был здесь лишь один раз, а я, поверьте мне, большую часть жизни провел в Японском, Охотском и Беринговом морях. Поэтому прошу позволить мне руководствоваться моим опытом и Морским уставом, а не книжкой какого то путешественника. – раздраженно произнес Азарьев.
- Вот смотрю я на вас. Вроде вы человек не глупый, ученый, школу мореходную кончали, а книжкам не верите.- упрекнул его Вострецов.
- Книжкам, как вы говорите, я верю. Только толковым, правильным книжкам, а книгам, написанным дилетантами, я верить не хочу. И вообще давайте переменим тему разговора. Вы хотели еще, что-то сказать?
- А, как вы думаете ледяные поля эти, какой протяженности?
- От побережья лед в это время уже отходит на расстояние примерно десяти миль.
- Так значит впереди нас чистая вода? – обрадовано вскричал Вострецов.
- Вода то чистая, но до нее нужно добраться.
- А если лед снарядами из пушек, гранатами, динамитом рвать.
- А с Пепеляевым, чем воевать будете Степан Сергеевич?
Вострецов растерянно потер затылок, озабоченно глядя на Азарьева, а тот не глядя на командира экспедиционного корпуса, произнес: - В одном могу вас утешить Степан Сергеевич, что течением, вместе со льдами нас несет к северо-востоку, то бишь к Охотску.
- Как это к Охотску? Так это же хорошо! – обрадовано произнес Вострецов и, не попрощавшись, пошел к выходу. В дверях он столкнулся с капитаном Миловзоровым. Пропустив начальника отряда, капитан «Ставрополя» вошел в каюту. Протянув Азарьеву последние метеосводки, он спросил: - Чем это вы так обрадовали Вострецова, Николай Николаевич, что он так сияет?
- Да я ему просто сказал, что мы вместе со льдами дрейфуем к Охотску. Вот он и обрадовался. А ведь до этого он хотел снарядами да динамитом прокладывать путь к чистой воде.
- Интересная у него зародилась мысль. А чем бы он в Аяне воевал?
- Вот я то же самое у него спросил.

 Утро 13 мая принесло Азарьеву новые неприятности. Вышла из строя радиостанция на Ставрополе, а маломощная станция на «Индигирке» не могла обеспечить связи с ближайшими портами. Стоя на мостике с капитаном «Ставрополя» Миловзоровым, Николай Николаевич вглядывался сквозь непогоду на смутные очертания «Индигирки», в надежде разглядеть сигналы светового семафора. Было уже начало десятого часа, когда в широко распахнутую дверь, вихрем влетел Вострецов. Все лицо его было бледно, лишь выдающиеся вперед скулы горели нездоровым румянцем. Сверкая глубоко посаженными глазами, он не обращая внимания ни на вахтенного, ни на Миловзорова, грубо спросил у Азарьева: - Что вы на это скажете? Вы, может быть хотите сказать, что все это происходит случайно и не по вашей вине? Да, вы…, вы - саботажник! Да я вас под суд отдам!  Это из-за вас мы застряли во льдах. Из-за вас повреждена «Индигирка». И я уверен, что это
вы дали команду радисту вывести станцию из строя! Что вы вчера делали так долго в радиорубке?
Спокойно глядя на разгневанного командира отряда, Азарьев произнес: -  Изначально я убедительно прошу вас Степан Сергеевич, успокоится. Я не позволяю вам говорить со мной в таком тоне. За исход похода, а также за безопасность людей и сохранность судов я несу одинаковую с вами ответственность. И уж поверьте мне не в моих интересах заниматься вредительством. Поэтому я прошу вас впредь быть более осмотрительным в ваших выражениях. Если кто и несет угрозу безопасному исходу похода, так это вы. Наши суда попали в ледяной плен только оттого, что вы, не признавая условий судоходства, погнали экспедицию вперед. И только из-за вашей необузданной глупости получила пробоину «Индигирка». Как только будет отремонтирована радиостанция, я лично дам радиограмму товарищу Уборевичу, о ваших героических в кавычках действиях.
После слов Азарьева, на лице командира экспедиционного отряда появилось выражение глубокого недоумения. Не в силах, что-либо произнести, он широко раскрыв рот стоял и молчал, изумленно глядя на Николая Николаевича. Затем, совладав с собой, срываясь, прокричал: - Не выйдет! Я отстраняю вас от управления кораблями и беру управление на себя!
- Воля ваша. – спокойно произнес Азарьев и, повернувшись, вышел из ходовой рубки. За ним, так же молча, ее покинул капитан Миловзоров.
Едва Николай Николаевич с капитаном «Ставрополя» вошли в свою каюту, как, доселе работающая на холостых оборотах машина, начала плавно набирать обороты. Вскоре корпус судна задрожал, и они услышали скрежет ледяных глыб, трущихся о борт парохода.
- Господи, он приказал двигаться. Да это же равносильно гибели. – прошептал Миловзоров. В ответ Азарьев лишь покачал головой. Он присел за стол и раскрыв судовой журнал сделал короткую запись:
13 мая. В 9 час. 05 мин. по настоянию начальника экспедиционного отряда т. Вострецова дали ход.
Спустя час в журнале появилась еще одна короткая запись:
В 10 час. ввиду невозможности двигаться дальше застопорили машины. Снег, пурга.
Вечером следующего дня в судовом журнале рукой капитана Миловзорова сделана еще одна запись:
14 мая. Прошли около трех миль.
 Утром 15 мая в каюту капитанов, без стука вошел хмурый, как само утро, Вострецов. Не здороваясь, он, ни на кого не глядя, произнес: - У нас на «Ставрополе» течь. Нужна ваша помощь.
- Как уже течь? – ехидно произнес Миловзоров, и насмешливо продолжил: - Неужели тонем?
- Прекратите капитан! – оборвал его Азарьев: - Лучше пройдемте, посмотрим.
 Во втором отсеке по правому борту от сдавливания льдами деформировался четвертый шпангоут. Образовавшаяся небольшая течь находилась ниже ватерлинии и была легко устранима, но для этого необходимо было откачать воду. Дав необходимые распоряжения и оставив в трюме капитана Миловзорова, Азарьев с Вострецовым поднялись на палубу.
- Николай Николаевич. – обратился Вострецов к Азарьеву, придерживая его за локоть: - Вы на меня зла не держите. Это я понимаете сгоряча. Все идет не так. Все наперекосяк. Вот я и сорвался. Иероним Петрович поставил передо мной задачу в течение трех недель уничтожить банду Пепеляева. Время проходит, а мы все еще никак не можем пробиться сквозь эти чертовы льды. А, как уйдет Пепеляев с Аяна? Мне же тогда Уборевич голову снимет!
- Не уйдет Степан Сергеевич. Не уйдет! Некуда ему идти. По морю, аки посуху, как господь бог не пойдешь. Так, что зря вы порите горячку. Если и далее так себя вести, то не то, что Пепеляева захватить – самим можно к рыбам на корм пойти.
Вострецов сомневаясь в словах Азарьева, покачал головой и сказал: - Вот кабы оно так вышло, то было бы хорошо. А, как вдруг не выйдет? И не прощаясь, направился к спешащему ему навстречу Пшеничному.
 Николай Николаевич, спустившись в каюту, сделал новую короткую запись в судовом журнале:   
15 мая. В 8 час. обнаружили на «Ставрополе» течь. Откачали воду. Исправили повреждение.
После разговора с Азарьевым Вострецову хватило терпения ровно надвое суток. За это время в журнале появились две новые лаконичные записи: 
16 мая. Стоим во льду.
17 мая. В 10 час. по приказанию Вострецова дали малый ход, пытаемся пробиться среди крупных полос льда. В 11 час. 30 мин. обнаружена на «Ставрополе» течь в трюме. В 14 час. исправили повреждение.
 Поняв всю бесполезность споров с Вострецовым, Азарьев прекратил с ним всякое общение, выполняя лишь его приказы, которые шли в разрез с Флотским Уставом и не поддавались никакой логике.
27 мая при попытке пробиться во льдах возобновилась течь на ранее отремонтированной «Индигирке» И снова отряд красноармейцев во главе с Вострецовым и Пшеничным, под развернутым красным знаменем сошли на лед и под звуки духового оркестра направились ремонтировать судно. Проводив взглядом ушедших на «Индигирку» красноармейцев, Миловзоров обратился к командиру судов Азарьеву с вопросом: -  Как вы думаете, Николай Николаевич, насколько долго продержаться льды?
- Судя по многолетним наблюдениям до начала июня. Уже визуально видно, что разводья с каждым днем становятся шире. Я думаю, что до десятого июня мы придем в Охотск, если до этого Вострецов что нибудь не учудит.
 4 июня 1923 года пароходы «Ставрополь» и «Индигирка» выйдя севернее Охотска, бросили якоря у устья реки Мариканка, что тремя верстами южнее мыса Марикан. Экспедиционный отряд  пятой Краснознаменной Армии благополучно высадился на берег. 


 Ни конец мая, ни даже начало июня не приносят в Аян тепла. Холодное Охотское море бросает на побережье свои свинцовые волны, а вместе с ними и влажный, настывший от ледяных полей воздух.
 Вот таким же холодным днем, стоя на берегу Аянской бухты провожал Анатолий Николаевич небольшой отряд подпоручика Рязанского, численностью в шестьдесят человек, изъявивших
желание остаться в Нельканских местах. Преимущественно это были местные жители, примкнувшие к дружине из партизанских отрядов, но были и те, кто приплыл в эти края с дружиной. Они - эти исконно русские люди за время похода успели полюбить эту суровую землю, населенную добрым и искренним народом. Негромко, но так чтобы слышали все, произнес командующий напутственные слова своим товарищам:
- Родные мои! Братья мои! Сегодня мы расстаемся с вами. Расстаемся, скорее всего, навсегда. Я не знаю, как сложиться судьба дружины, судьба тех - кто будет искать свое счастье в том, далеком зарубежье, тоскуя по Родине. Не знаю, и того, что ждет вас - тех, кто принял решение не уезжать на чужбину, а остаться на родной стороне. Знаю только, что всем нам будет нелегко. Но хочется верить, очень хочется верить, что Господь спасет нас всех. Спасет, дабы боролись мы за правое дело и с Его именем. Я верю в одно, что мракобесие, наступившее в нашей стране, закончится.  И тогда вспомнят и о нас, и о делах наших, люди, и помянут нас добрым словом. Знайте, братья мои, что всегда и везде я буду помнить каждого из вас, и в молитвах своих просить Господа о вашем спасении. С Богом друзья мои и счастливого вам пути.
Он обвел глазами стой уже бывших своих сослуживцев, затем негромко обратился к Рязанскому:
- Я попрошу тебя об одном. Личном. Передай это письмо в Нелькане…. Ну впрочем, ты сам знаешь кому. С этими словами Анатолий Николаевич протянул подпоручику толстый конверт без адреса.
- Передам брат командующий. Передам прямо в руки. Может на словах еще, что передать?
- Не нужно, там все написано.
Пепеляев, обняв Рязанского, троекратно по-русски расцеловался с ним. Затем обошел строй и, обнимая каждого из них, негромко произносил: - С Богом.
 
 Провожая взглядом удаляющийся отряд, он подумал еще раз о том, как сложится их судьба, как сложится судьба тех семерых человек, что позавчера ушли на ветхом, едва отремонтированном шлюпе в сторону Чумикана. Припомнилось, как прощаясь, он громко, и так чтобы слышали все, сказал Шнапперману: - Если, что-то не выйдет, если буксир окажется неисправным, или его вообще не будет, то назад не возвращайтесь. Попытайтесь пробиться в Манчжурию сами. Вас не много, у вас будет шанс выжить.

  И теперь, стоя на берегу бухты, он думал о том, что в дружине его осталось менее половины из тех, кто пришел с ним на эту землю девять месяцев назад. Та – вторая половина уже ушла в небытие, оставив о себе только память. Память и ничего более.

 Время шло. Дни проходили однообразной серой чередой. И каждый день пребывания дружины в Аяне все больше убеждал командующего в безысходности их похода. Надежды на скорый подход хотя бы какого-то случайного коммерческого судна, а уж тем более судов из флотилии адмирала Старка к Аяну, таяли с каждым часом. Он уже почти уверился в том, что экспедиция Вишневского не смогла пробиться к Охотску. Уводить же отряд численностью более трехсот человек из Аяна было некуда. Такой отряд будет очень скоро обнаружен, его рано или поздно уничтожат части Красной Армии. Для того чтобы занять людей, он приказал строить баркасы. Хотя прекрасно понимал то, что построить их для перехода через неспокойные Охотское и Японское моря, невозможно. Для этого не было: ни необходимого строевого леса, ни опытных корабелов, ни нужных инструментов. Те же рыбацкие баркасы местных жителей были предназначены для плаванья в прибрежных водах и походу в открытом море не годились. Оставалась единственная надежда на то, что все же к концу июня или началу июля месяца коммерческие, либо рыболовные суда все же появятся в акватории Аянской бухты.
 Опасность для дружины до сих пор представляли красноармейские отряды Байкалова, Курашова и Строда. Во избежание атаки красных со стороны перевала, на двадцатой версте Якутско-Аянского тракта был выставлен кордон, из полусотни человек во главе с командиром кавалерийского дивизиона Андреем Цевлонским. Кордон представлял собой хорошо укрепленный оборонительный рубеж, основой для которого явились заброшенные станционные постройки. Кроме того, для оперативной связи с Аянским штабом дружины была восстановлена разрушенная телефонная линия. Опасности с моря Пепеляев не ожидал, но все же по настоянию начальника Аянского гарнизона на окружающих село сопках были выставлены посты наблюдения, самым высоким  из которых являлся пост на вершине горы Ландор. С его высоты при хорошей видимости просматривались все подходы к Аяну на сотни верст. Четыре огневые пулеметные точки наглухо перекрывали вход в бухту. Укрепрайон также был создан в устье реки Уйка, недалеко от складских построек, служащих для дружинников казармой. Со стороны реки Няча, на крутых обрывистых береговых склонах была установлена еще одна пулеметная точка.    
Только теперь, когда после этих предупредительных мер, незамеченная высадка с моря и подход противника со стороны перевала стали невозможными, командующий немного успокоился.
 День 17 июня 1923 года выдался в Аяне пасмурным. С самого утра туман, стоящий далеко в море надо льдами, начал быстро приближаться к селу. Подойдя к выходу из бухты, он задержался, словно задумался о том, как ему поступить. И лишь затем, распластавшись, неслышно вполз через бухту в село. Заполнил собой распадки и довольный улегся, плотно прикрыв собой дома и ближайшие сопки. Морось, принесенная туманом, незаметно переросла в мелкий докучливый дождь.
 Высоко подняв воротник шинели, командующий вместе с командиром гарнизона к обеду обошли все посты наблюдения, за исключением поста расположенного на горе Ландор.
- Не будем подниматься наверх. - посмотрев на закрытую облаками вершину, предложил Сейфулин Пепеляеву: - все равно сейчас от туда ничего не увидишь. Анатолий Николаевич в знак согласия кивнул головой. Ступая по мокрому галечнику, они спускались вниз по улице идущей к центру села. Поравнявшись с метеостанцией, Сейфулин предложил: - Пойдем Анатолий Николаевич ко мне. Я сейчас один с ординарцем, посидим чайком горячим побалуемся, согреемся.
- Пойдем Аркадий. – поеживаясь от холода, согласился Пепеляев. Поравнявшись со зданием бывшего штаба Аянского гарнизона, они свернули к болтающейся на одной петле калитке.
- Ты бы починил калитку то. – недовольно произнес не любящий неаккуратности Пепеляев.
- А, ну ее. – небрежно махнул рукой Сейфулин и, усмехнувшись, продолжил: - Для кого? Кто мы здесь? Гости! А гости калиток не чинят. Вот придут хозяева и отремонтируют.
- Это кого же ты Аркадий имеешь в виду? – недовольно спросил командующий.
- Ну, разумеется красных
- Как это красных? Ты, что же это выходит, ждешь их прихода?
- А вы что ли не ждете? – вместо ответа невозмутимо спросил Сейфулин.
Пепеляев неожиданно остановился и пристально посмотрел на командира гарнизона.
- Жду Аркадий. Но все же сохраняю для себя надежду, что встречи этой не будет.
- И я Анатолий Николаевич не желал бы этой встречи.

 А тем временем…
Еще утром 13 июня 1923 года пароход «Индигирка», ведомый капитаном Скибиным, в густом тумане вошел в бухту Алдома, что находилась в восьмидесяти верстах к северо-востоку от Аяна, и бросил якорь. По левому и правому борту с «Индигирки» спустили на воду шлюпки, которые доставили на берег красноармейский отряд, численностью 476 человек. Спускаясь последним в шлюпку Вострецов, пристально глядя на капитана «Индигирки», сказал:
- Не позднее утра восемнадцатого июня «Индигирка» должна стоять в Аянской бухте. За невыполнение приказа лично расстреляю!
- Степан Сергеевич! – поглядывая на Вострецова снизу вверх, воскликнул низкорослый капитан Скибин: - Помилуйте! Утром восемнадцатого я никоим образом не войду в бухту. Утренний отлив не позволит сделать этого, потому что вход в бухту перегораживают рифы. Проход в Аянскую бухту возможен только по приливу. Единственное, что я смогу сделать – стать на рейд у входа в бухту.
- Приливы, отливы, что еще придумаете! Вас бы всех взять и пересадить, как врагов революции. Все вам мешает, то льды непроходимые, то приливы и отливы. Мне ничего не мешает! Я любую задачу, поставленную нашей партией, могу решить. И мне ничто не сможет помешать!  Я повторяю свой приказ еще раз. Восемнадцатого июня, утром, «Индигирка» должна быть в Аяне.
Зная горячий нрав Вострецова, Скибин послушно вздохнул и произнес: - Слушаюсь. 
- Если к утру восемнадцатого я не захвачу Аян, поддержите нас огнем артиллерии.- уже успокаиваясь, произнес Вострецов и начал спускаться в шлюпку.
 
 Расчет командующего экспедиционным отрядом 5 Краснознаменной Армии был прост. Зная о том, что взять Аян со стороны моря будет очень сложно, он приказал произвести высадку отряда на берег в ближайшей удобной для этого бухте. Ею и оказалась Алдомская бухта. Направив свой отряд вдоль береговой черты, утром 16 июня он вышел к устью реки Няча. До Аяна оставалось не более двадцати верст. Опасаясь подойти к селу на более близкое расстояние, Вострецов принял решение обойти Аян с севера, для чего направил свой отряд к верховьям реки Няча. Полной неожиданностью для него была встреча с небольшим отрядом подпоручика Рязанского. Приняв этот отряд за передовой дозор дружинников Пепеляева, он приказал окружить и взять их в плен. Не приняв боя, подпоручик Рязанский приказал своим людям рассредоточиться и в одиночку, или небольшими группами уходить в предгорья Джугджура.
 Пока Степан Сергеевич перестраивал свои подразделения для захвата белогвардейского отряда, окружать, а тем более захватывать в плен было некого. Отряд Рязанского растворился в Приохотской тайге. Потратив добрую половину дня, так и не найдя пропавшего отряда, Вострецов, не смотря на чрезмерную усталость бойцов, приказал ускоренным шагом продолжить марш к Аяну.
 Кто в этот день, господь или «лукавый» был на стороне Вострецова - сказать трудно. Пожалуй, и сам Степан Сергеевич не ответил бы на этот вопрос. Но не потому, что не мог знать ответа, а потому, что не верил ни в того не в другого. И, тем не менее, ему очень повезло. Глубоко за полночь, не зная расположения постов и дозоров противника, он со своим отрядом незаметно вышел к окраине Аяна.               

 Было уже четверть второго ночи, когда внимание начальника северо-восточной огневой точки капитана Матвеева, было привлечено шумом осыпающихся по горному склону камней. Приказав подразделению занять оборону, он, вглядываясь в кромешную тьму, громко крикнул:
 - Стой! Кто идет? Затем, немного помедлив, спросил пароль. В ответ он услышал приглушенный туманом голос: - Не стреляйте! Это я – полковник Варгасов.
Матвеев, подав команду - «Не стрелять», громко спросил: - Вы один?
- Один. – донеслось в ответ.
- Тогда поднимайтесь наверх. – предложил капитан.
Осветив фонарем круто спускающуюся вниз тропу, Матвеев вскоре увидел едва различимую фигуру в армейской шинели. Спустя еще две – три минуты, он узнал в подошедшем человеке командира подразделения полковника Варгасова.
- Здравствуйте Михаил Николаевич. Вы, какими судьбами здесь? – крепко пожимая руку полковнику, удивленно спросил Матвеев.
- Из Охотска. Мне срочно к командующему.
Без лишних расспросов начальник огневой точки выделил полковнику сопровождающего. Проводив взглядом исчезающие в темноте ночи фигуры, Матвеев подумал: «Как это он в одиночку прошел через тайгу столько верст? Ведь от Охотска до Аяна никак не меньше семисот верст будет!» Но вскоре он позабыл о Варгасове, так как его внимание было снова привлечено шумом падающих камней с крутого склона сопки.
 Пройдя все село и выйдя на берег бухты, Варгасов удивленно глядя на сопровождающего, спросил:
- Куда мы идем?
- В штаб. – услышал он лаконичный ответ своего попутчика.
- Так, где же он? Село уже кончилось.
- Штаб дружины находится на Уйке, там, где раньше были казенные склады. Сейчас пройдем по дороге вдоль берега, минуем кекур, потом через мост, и мы на месте. – пояснил сопровождающий.
 В два часа ночи Пепеляев разбудил адъютант. Радостно улыбаясь, Анянов произнес: - Анатолий Николаевич, к вам полковник Варгасов из Охотска.
Услышав добрую весть, Пепеляев быстро встал с койки, оделся и нетерпеливо сказал: - Зови его Емельян. Зови быстрее!
Ординарец распахнул дверь перед Варгасовым в тот момент, когда командующий, ожидающий встречи с ним, взволновано ходил по комнате. Завидев полковника, Пепеляев со словами: - Голубчик вы мой! Как, каким образом вы здесь? –  и радостно широко раскрыв руки, шагнул к нему навстречу. Не обращая внимания на смущенный взгляд полковника, он подошел и обнял его за плечи.
- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь Михаил Николаевич. И рассказывайте, как там в Охотске? Как Ракитин, Вишневский? – не обращая внимания на бегающий взгляд полковника, приглашал Пепеляев.
Варгасов присел на предложенный ему табурет и, не глядя на командующего, произнес: -  Анатолий Николаевич! Охотск пал 10 июня. Красные на двух судах высадились севернее поселка и внезапно захватили его.
От этих слов командующий застыл на месте. Радостная улыбка на его лице сменилась маской недоумения. Рука застыла в приглашающем жесте. Не обращая внимания на командующего, Варгасов продолжил: -  Генерал-майор Ракитин погиб. В день нападения на Охотск в селе его не было. Он был на охоте. Позднее при попытке пленения, он застрелился. Судьба же Вишневского мне не известна. В Охотске я его не видел.
Наступила тяжелая минута молчания. Молчал командующий, глядя на Варгасова. Молчал Варгасов, глядя на темное не занавешенное окно. Наконец командующий, прервав молчание, глухо произнес: - А, вы, вы как же?
- Я был пленен. Сюда прибыл с экспедиционным отрядом Вострецова с целью предложить вам от его имени условия капитуляции.
 И опять в комнате наступила тишина. Затем, отвернувшись от полковника, командующий произнес:
- Как ты мог Миша?
- Я не Ракитин! Мне только двадцать восемь лет! Я жить хочу! – срываясь в крик, произнес Варгасов.
- Да я не сужу тебя Михаил, не сужу. Не мне тебя судить. Но, как ты сам с этим жить то будешь?
- Не знаю! Но буду! Буду! – уже исступленно кричал полковник. Затем, уже успокоившись, произнес:
- В случае добровольной сдачи Вострецов всем вам обещает сохранить жизнь.
- Ну, Вострецов еще не конечная инстанция в Советской России и его обещания ничего не значат. Ты мне лучше вот, что скажи. Какова численность отряда Вострецова? Какое вооружение? Есть ли артиллерия?
- Точного количества я не знаю. Вострецов в разговоре со мной упоминал о полутора тысячах штыков. Но я думаю, что меньше. На корабле, что доставил нас сюда, было: около пятисот бойцов и   две трехдюймовые пушки. В самом отряде, что находится сейчас на подступах к Аяну, порядка двадцати пулеметов «Максим».
- А, что второе судно? Где оно?
- Вечером 11 числа оба судна вышли из Охотска. На борту второго парохода, его название – «Ставрополь», была часть отряда Вострецова, точного числа я не знаю, и человек шестьдесят наших пленных. На палубе этого корабля я так же, как и на «Индигирке» видел две пушки. За время перехода к Аяну «Ставрополь» куда то запропал. В Алдомскую бухту мы вошли одни. Предполагаю, что возможно в пути со вторым пароходом случилась поломка, или он по замыслу Вострецова совершает какой то, только ему известный маневр.
- Условия капитуляции у тебя с собой? – спросил после долгого раздумья Пепеляев.
- Нет. – полковник отрицательно покачал головой: - Было велено передать на словах.
- Ну, на словах, так на словах. Пойдем ко в штаб, нас уже, поди там заждались.