Трое у телефона

П Р И Г О В О Р

Десять рассказов

Для взрослеющих детей


Цикл «Радуга любви»

ТРОЕ У ТЕЛЕФОНА


Этюд в письмах


12 ОКТЯБРЯ. Мы только-только попрощались, а я уже пишу тебе: здравствуй!
Ты села в самолет, а я еще час не мог дождаться автобуса. Замерз в сосульку. Поэтому решение «выпить с горя» созрело закономерно. Машинально написал «с горя», и сразу подумалось: радости в твоей поездке мало! Больше опасностей, и могут они принести нам горе. Вырваться год назад из-под пьяных кулаков «супружника» и матов-пере-матов свекрухи с одним только сыном в охапку, а теперь отважиться на внезапный набег в то болото… Ох-хо-хо!
В «Горняке» мне досталась бутылка сухого. «Павлик сам выберет себе питье», – решил я.
Когда выгуливал Карая, беспокоился, успеем ли вынести мусор. Около шести придет Павлик, и я караулил его, чтоб «мобилизовать на мусор». И прокараулил. Он вдруг выскочил из подъезда уже с ведром. «Молодец, – подумал я, – хорошо начинаем сиротскую жизнь!» Тут же вручил ему деньги на молоко и его «выпивку», в смысле, лимонад.
– А себе вы купили? – спросил он заботливо.
«Всей семьей» пришли домой. Пока я готовил омлет с колбасой, он кормил Карая. И все поторапливал меня:
– Ну давайте уже обмывать мамин отъезд!
Когда стол был накрыт, он пересел со своего места ко мне поближе, и так, соприкасаясь плечами, мы чокнулись: «За мягкую посадку!» Затем тосты он провозглашал сам: «За то, чтобы мама скорей вернулась к нам!», «За Карая!», «За нас с вами!».
Когда я вдруг «уносился в выси» и пропускал рюмку, он напоминал:
– Андрей Иванович, ну что вы?
Мы тихо пировали, Карай, наевшись, прикорнул у входной двери. Вдруг наше незвучное чавканье нарушил вопрос Павлика:
– А вы, Андрей Иванович, не деретесь… когда выпьете?
– Как это? – опешил я от неожиданности.
– Папа наш… всегда дерется. Как выпьет второй стакан… или добавит, если придет пьяный… так сначала маму начинает гонять. Потом  и нам с Петькой достается. Вот мы с мамой и уехали… – у Павлика навернулись на глаза слезинки, побежали вдоль веснушчатого носа.
– Нет, Павлик, – вытолкнул я из горла подступивший комок. - Со мной такого не бывало. И не будет!
Сын твой потянулся ко мне, уткнул лоб в плечо.
Потом сообщил, что снова принес «десять», и хитро намекнул на премию: «Завтра в «Ботагозе» хорошее кино…»
– Ладно, – сказал я, – у тебя хватит сдачи и на кино, и на обед. А как с уроками?
– Я встану пораньше… чесно-пречесно! – побожился он, – и сделаю.
Улеглись на диване вместе. Уснул я рано, часов в девять, ночью проснулся один – Павлик перебрался к себе.
– Вы толкаетесь сильно. Как с вами мама… спит? – оправдывался утром. «С мамой твоей тесно быть не может!» – подумал я себе.

13 ОКТЯБРЯ.  Привет, родная моя! Ты уже два дня на пути к своему родному Городу-на-Каме. Сорок восемь часов…
А мы утром всё проспали! Встали – кошмар! – уже девять часов! Стыдно, проспали прогулку с Караем; спасибо, умный пес вытерпел ночь: хозяйки-то нету. Да еще на десять я Павлушке кино обещал…
– Ты быстро-быстро доделай уроки, – бормочу скороговоркой, – а я суп молочный… это…
– Я не ем молочный суп.
– Разговорчи-ки-и! Поешь, как миленький!
– Ну, тогда одну поварешку.
Но и по поварешке нам съесть молочного супа не пришлось: я его пересолил, и как мы ни добавляли сахара и сырого молока, качество нашего «едева» не улучшалось. Зато Карай ух как облизывался от солененького.
После ухода Павлика в кино, когда я мыл посуду, по телефону мне передали твою телеграмму. С души спал камень, что давил меня двое суток. Представь себе, еще до твоего отлета.
Уроки в школе прошли нормально, только у преподавателя настроение было – ох! – подавленное. А после я никак не мог сесть в автобус, сначала у «Бани», потом у «Станиславского». Больше часа проторчал на остановках, замерз совершенно, и пришлось зайти погреться к Борису. Встретили там как-то холодно, натянуто. Понял, осуждают друзья. Потребовалась «Чешма», чтобы ликвидировать натянутость.
Домой приехал в десять. Ребята мои дождались без луж и истерики. Один чуть с ног не сбил, прыгал облизать мою «физию», а другой с подозрением спросил:
– Вы где это загуляли?
– Надо было, Павлуша… – пришлось «темнить», не гудеть же парню про остановки, когда винцом несет. – Я в темпе свожу собачку. А ты… не догадался сготовить, например, яичницу с колбаской?
Яичница у него вышла вперемешку со скорлупками, но поужинали аппетитно. Спать легли вместе и проспали всю ночь вдвоем.

14 ОКТЯБРЯ. И пишу тебе опять!.. День оказался не таким безоблачным, как предыдущий. Выяснилось, что: газ в трубах кончается; деньги подозрительно быстро разошлись, будто дырки в карманах у нас кто проел, а потому сахара у нас нет, лапши нет, для Карая еды нет. Никакой! Так еще и сорочка чистая у меня осталась одна. А ты приедешь только 24-го!
Стольких малоприятных сведений наша нервная система не выдержала – начались ссоры. И поводов для них появилось… сколько хочешь!
– Пойду погуляю!
– А уроки?
– Потом сделаю.
– Не-а, так не пойдет.
Нехотя он полистал «Математику», поглазел в окно и опять – за свое: «Ну можно, я погуляю?»
Я непреклонен. И, может быть, зря, потому что вскоре посыплется как из рога изобилия: «Пойду в кино?», «Кашу не хочу!», «Можно, посмотрю мультики?», «Уж и нельзя в 10.30 посмотреть телик!»
Да-а, неумело я вхожу в роль приемного отца. Эдак недолго вдрызг разорвать все ниточки дружбы, что протянулись между мной и твоим (нашим?) сыном!
Но раз прибила судьба наши «любовные лодки, разбившиеся о быт», друг к другу, надо нам строить семейный корабль! И команду сколотить дружную. Я верю, сколотим! А ты?
В квартире – «что-то стало холодать». Попытались вдвоем (если не считать Карая, который вместо того чтобы подавать необходимые инструменты и материалы, оттаскивал их обратно) обить двери, но выяснилось, что балконную обивать нельзя – нужно сначала застеклить ее, а входную тоже обивать нельзя – не хватит резины на две двери. Ничего, преодолеем эти трудности!
Но тут нас «подкараулили» краны! Зажали воду и – «не капят». Естественно, хозяина тут же схватила за горло проблема ужина и завтрака – чем кормить домашний народ вечером и утром? А где брать воду для мытья посуды и – истинно городская проблема! – для унитаза?
Да еще когда нет воды, грязная посуда появляется словно ниоткуда! И в таком большом количестве! Хоть изучай с Павликом у раковины… арифметические и прочие прогрессии.

16 ОКТЯБРЯ. Прими нашу любовь!.. Отчитываюсь! Утомительный и однообразный вышел день: затеял телефонные драки с коммунальщиками, чтобы дали газ и воду. Отгавкиваются стервы – и все!
Приехал домой в восьмом часу, в «Горняке» купил кило печеночной колбасы, молока и бутылку овощного сока (вдруг не удастся ничего сготовить?). Так и вышло! На имеющемся газе, как и утром, полтора часа грел полчайника воды… чтобы чем-нибудь накормить Карая. У нас-то с Павликом были сок и молоко… с колбасой. А для меня еще и вино, недопитое в первый день. А Карай изгрыз мне все руки, пока разогревался чай. Развел чаем кусочки хлеба, бросил туда два ломтика колбасы – и умница-пес угомонился.
Около 22-х часов дали воду. Успел набрать кое-какие емкости. И не зря: сейчас полночь, а вода только писает тонюсенькой струйкой.
Почему батареи отопления все еще холодные? Дадут ли завтра газ? Где найти замазку? Куда Надя задевала электроплитку? Тыща вопросов!
Но суть жизни не в этом! И мы не дрогнем.

18 ОКТЯБРЯ. Родная наша!.. У нас событие! Готовясь к маминому приезду, мы наконец «постирали ребенка»! Это было, знаешь, нелегко! Чайниками и ведерками греть воду, чтобы вымыть целого человека, пусть и десятилетнего, когда мама без газовой колонки не может даже рубашку выстирать – это, это… И вот он спит – ублаженный.
Звонок, которого мы вместе ждали, наконец раздался в 23.45. И я потерял покой. Уснуть смог только в 4 утра… До этого почти не способен был делать необходимые дела. Лишь тупо смотрел в стенку.
Этот звонок меня совершенно взбулгачил. Вопросы, вопросы…
Старший сын, говоришь, пришел к тебе с вещами… Последний сын и последний внук Петуховых. А ты так спокойно об этом говоришь! Я понимаю, они там, видимо, поссорились, выгнали Петю.
А ты не подумала, что они бросятся вслед за ним? Вполне возможно – да нет, совершенно определенно! – они попрут на тебя!
Я тебя спросил: «Ты одна на телеграфе?» – «Одна!»
И как я теперь должен тут спать?
Почему с тобой на переговорном не было хотя бы Пети, который или защитил бы тебя (ведь ему четырнадцатый!), или позвал кого, если понадобится, на помощь?! Ты умучаешь меня своей неосторожностью!
Когда у такой мегеры, как твоя свекровь, отымают последнего внука, а это значит – и треть заработка ее сына в виде алиментов, она не будет молчать. Она будет рычать и действовать!
Почему при этом ты одна бродишь по городу, на виду у н и х? Ты что, с ума сошла?
Я не боюсь приезда твоего второго сына. Я вообще не боюсь количества сыновей! Я боюсь себя! И тебя, Надюша…
Ребятки твои инфицированы, как говорят доктора, заразой, что жила в твоем бывшем доме. Дикий ор, пьянь, грязь душевная и умственная… Я по Павлику вижу симптомы болезни его характера. А ведь он десятилеток! К Пете, подростку, пристало всего этого побольше! Да не пристало, а въелось…
Как же нам с тобой надо будет жить, как вести себя, чтобы оздоровить парней? Вот и боюсь я себя. И тебя…
Понадобятся «три карты»: Любовь, Надежда и Вера.

19 ОКТЯБРЯ. Добрый вечер!.. Мы восьмой день без тебя. Чувствую, как наваливается все большая усталость. Весь – бездумный. Что-то делаю, хожу, жду – абсолютно без участия сердца и рассудка. Павлик уже передразнивает меня, когда слышит мое:
– Что это я хотел сделать, а?
Вчера собрался было открыть эту тетрадь и страницы две исписать одной и той же фразой: «Ну где ты, а? Ну где ты, а?»
Около трех меня разбудил твой звонок. Вернее, разбудил Карай. Он «взял себе на нос» первым кидаться к телефону. Звонок очень обрадовал меня: оказывается, ты тоже соскучилась. Я весь запрограммирован ждать тебя до 24-го. А ты пытаешься приехать раньше! Спасибо, милая.

20 ОКТЯБРЯ. От всего сердца – привет, желанная! Знаешь, два дня у нас с Павликом есть важная работа – даже гулять его не могу выгнать. Потрошим старые журналы «Техника – молодежи». Я вырезаю «Шахматы» и «Однажды», а он – картинки: автомобили, самолеты, оружие. Оба будем делать альбомы. Для отдыха семьи!
Сегодня эта работа проходила в такой беседе:
– Андрей Иванович, если Петька приедет, мы его тоже отдадим в спортивную школу?
– Я не уверен, что он приедет… Он плохо относится к маме. Не поздравил с днем рождения… Не поблагодарил даже за подарок.
– Я ведь тоже сначала был плохой… И он тоже исправится.
– Ты же сам читал, что он пишет о маме.
– Но вы же знаете, что ему велели  так писать.
– А если приедет, ты поможешь ему исправиться?
– Я? – он задумался, потом сказал неуверенно: – Ну да, помогу.
Так мы беседовали до самого его ухода на секцию.
Не обошлось, правда, сегодня без «ЧП». Заставляю его умываться как следует: грязь на щеках, на шее, за ушами, а он балуется. Пришлось с вехоткой прийти ему на помощь, и тут – рев, страшенный рев:
– Вы меня по гландам ударили-и!
– Да мой ты болезный! – говорю и тру, тру. – Но если не замолчишь, действительно настукаю… по заднице.
Когда он утерся, я расхохотался:
– Господи! Какой ты беленький!
Он скорчил рожицу перед зеркалом и тоже рассмеялся. И спокойно пообедал тремя блюдами: супом, яичницей и молоком. А при тебе, помнишь, не ел молочное!
Вечером мы смотрели «Следствие ведут Знатоки». Две серии!
Я не выдержал больше грязи на себе: нагрел два ведра воды, помылся, сменил все белье – и кайфую.

21 ОКТЯБРЯ. Позволь – к тебе?.. Во вчерашнем письме я упоминал о наказанном Павле. Почему он был наказан?
Два дня подряд он нарушал мои установки (поесть то-то, развесить объявления о квартире, сходить в магазин и – естественно! – сделать уроки), а он никак не мог оторваться от «Записок укротителя» и, наверное, от телевизора. В первый день я его простил, а на второй не выдержал – уже в 8.00 вечера отправил в спальню.
Он кричал из заточения: «Простите меня, я больше не буду», «Простите! Что я вам плохого сделал?»
Утром 20-го, т. е. вчера, я встал, как всегда, в 7.00. Сиротливо готовил еду для нас и для Карая. В восемь Павел прошел мимо, буркнул: «Доброе утро!» Вернулся из туалета в комнату, побыл там немного и вдруг пришел ко мне на кухню.
– Вот что, Паша, – сказал я «с температурой» в голосе, – придется тебе все-таки выполнить все, что ты не сделал вчера…
Павлушка (у меня даже слезы наворачивались от жалости!) «пахал» весь день: утром вынес мусор, сходил за молоком, сбегал в кулинарию (к Заводу твоему), сходил за хлебом, помыл полы, подавал мне то картошку, то морковку. А вместе мы смотрели мультики, кино, ждали от тебя звонка… Когда я уводил Карая, Павлик «бдил» у телефона.
Мы вместе посмотрели фильм «Подранки». Когда воспитатель там применил рукоприкладство к ребенку, мне стало, признаюсь, стыдновато. Павлушка при этом ничего не говорил, только изредка взглядывал на меня. Вроде даже с сочувствием…
Потом, будто ненароком, сказал:
– А вы даже не спросили, что я еще сделал утром.
– И что же ты сделал?
– Я, между прочим, умылся, почистил зубы, заправил постель и сделал физзарядку… Вот!
В горле у меня запершило. Я подумал, что у меня есть сын.
Мне стало легче ждать тебя. Хотя ждать еще… Час сегодня, потом два дня по 24 часа… и еще 5 часов. Господи!
Даже Карай потерял покой: нет-нет и шаркнет лапой по телефонному аппарату: «Чего, мол, молчишь?»

22 ОКТЯБРЯ.  Как у нас прошел сегодняшний день? Я не писал, что лег вчера в 4-ре? И… «будильники» не сумели разбудить меня в 8, хотя к 10-ти мне надо было в больницу…
После 9-ти я сводил Карая, приготовил завтрак и, для порядка, попросил у Павлика дневник. Поскольку воскресенье, он же запросится в кино… Этот типус подал мне его абсолютно спокойно. Но, раскрыв дневник, я обмер: 16-го – «3» и «2», а 17-го – «2». Это в понедельник и вторник! Ничего себе – подсуропил сынок! А ведь в четверг, будучи уверенным в его честности, я в дневник не глянул и тебе бодро рапортовал, что сын учится на пятерки, и в пятницу, в награду за эти пятерки, позволил ему до 12-ти смотреть со мной «Следствие ведут Знатоки»… Мама миа!
Я тут же выключил телевизор. Он сразу – в слезы, да громко так:
– Ну, дайте досмотреть мультик!
– Пока не повторишь всю арифметику, что вы прошли с начала года, не будет ни телевизора, ни кино, ни… – огорошенный наглым обманом, я даже не запасся арсеналом наказаний.
– Кто вы такой… чтобы… наказывать! – закричал он истошно.
– Ты знаешь, кто я такой! – я приподнял его со стула за плечи и, подпихивая, повел в спальню. – И я теперь знаю, кто ты. Врун и лентяй! Сиди теперь в спальне и учи. А завтра, как хочешь, так и умоляй учительницу, чтобы она позволила тебе исправить двойки. Все! – и я плотно закрыл за ним дверь.
– Ну можно я досмотрю телевизор?
– Нет!!
Не знаю, чем и как ты жила эти две недели, а я – сплошным страданием! Отсутствие газа и воды, денег, даже Павликовы фокусы – не суть всё. Главное – ты. Увидел вот в кино, как убили кого-то… и – словно сумасшедший! Не нахожу себе места. Вдруг и с тобой там что-нибудь случилось?!

24 ОКТЯБРЯ, ВЕЧЕР. Пишу тебе десятое безответное (поскольку не отправленное) письмо. Приедешь – два дня будешь читать!
23-е и 24-е – проходили очень нервозно. Воды по-прежнему нет. Еще и приболел я… Подготовка очередного завтрака-ужина доводит меня чуть не до истерики – ну все я уже готовил! Что еще придумать?
Павел принес третью двойку, да еще пытался стереть ее, чтобы опять не нарваться на наказание. Но, конечно, наказание получил. Зато вчера сам показал дневник: «Математика – 4».
А несколько часов назад огорошил меня: «Завтра у нас праздник, я пойду рано утром». А в чем? Рубашки  для праздника я что-то не нахожу!
Вскипятил чайник, вылил в тазик, насыпал «Лоску» и давай стирать. Этим ремеслом я не занимался, кажись, лет 12.  А получилось!

24 ОКТЯБРЯ, ЗАПОЛНОЧЬ.

Не здороваюсь, потому что ты… – со мной И мы выпиваем!
На столе – три сорта колбасы (печеночная, ливерная и чайная!), а еще омлет, опять же с колбасой, но такой омлет, которого мне давно не удавалось сварганить – без граммулечки воды, поджаристый, в меру посоленный, ну прямо молозиво! Хлеб пушистый, мягкий, потому что ваш, заводской. Общество в доме наше, знакомое: наказанный Павлушка (спит), ненасытный Карай (скулит потихоньку) и дикторы радио (передают новости).
Рюмки наполнены. Первую пьем за тебя?
– Нет, за тебя – ты так ждал…
– Тогда давай выпьем за то, чтобы ты скорее вернулась!
…Это хорошо, что на столе столько колбасы. И невероятно поджаристый омлет… Это благодаря другу одному: он по телефону со мной все говорил и говорил, а омлет, знай себе, поджаривался, прижаривался!
Ты хорошо закусила? Молодец! А теперь, можно, я тебе спою? Под Магомаева? Вот, слушай:

Друзья, я сегодня к вам не приду,
И вы не звоните ко мне!
Сегодняшний вечер я проведу
С женщиной наедине.

– Спасибо, родной! Как уютно с тобой наедине!
– А хочешь, я сейчас подойду к телефону и дам в твой Город такую телеграмму: «Отдайте мою Надежду! Я без нее не могу!…»
«Телеграмма полетела». А пока я диктовал ее, увидел нечто, говорящее о том, как наш Павлуша ждет тебя: на календаре, что висит у телефона, уже дня три открыто 24-е! Не вытерпел сын, решил поторопить время. Мне пришлось восстановить истину – оторвать еще один листок, ведь ты приедешь в 5 часов утра по местному времени… 25 октября. И подушку свою он убрал с кровати. Спит на твоей… Понимаешь?
О, пока я «звонил», ты отпила свою рюмку. А моя еще наполнена:
– Давай за то, чтобы моя телеграмма ускорила твой приезд! Ведь тебя нет тринадцатый день! Целых двести девяносто часов…
Ты посмотри, какие все молодцы! Они поняли, что нам надо побыть одним. Павлик не кричит: «Простите меня! Что я вам плохого сделал?» Карай ушел в коридор (он теперь чуть не все время бдит у входной двери… – ждет тебя! – и только ради еды и телефона отрывается от нее!), вздыхает такими вздохами, что могут довести до умопомрачения. Он, наверное, полон огорчения, непонимания: почему это его ноздри не улавливают пьянящие запахи хозяйки, пробивавшиеся через дверь, когда она поднималась по лестнице? Почему это ОН должен лежать на брюхе, а не навалиться всей мощью на дверь, чтобы встретить ЕЁ? И даже дикторы московского радио умолкли. Только казахи, понимающие обстановку, подпевают нам гортанными, глубокомысленными куплетами. Вот молодцы люди!
…У телеграфистки я спросил: а какие категории бывают у телеграмм?
– Простые, срочные, «молнии», – отчеканила она заученно.
– А «любовные», чтобы без всякой задержки, бывают?
– Я бы передала вашу телеграмму под грифом «любовная», – сказала она голосом, исходящим из самой что ни на есть души, – но, боюсь, на линии нас не поймут.
…Давай, милая надежда, любовь и вера, выпьем за то, чтобы хоть что-нибудь ускорило твой приезд!
…Сейчас вы, наверное, переезжаете через Иртыш у Павлодара. И ты, конечно, осторожно готовишь Петю ко встрече со мной, сообщаешь вкрадчиво, что ждут его тут «ежовые рукавицы»…
Господи, как вы еще далеко! Все время свербит мысль: «А не помчаться ли на вокзал, вскочить пусть даже на товарняк и махнуть вам навстречу?»
Если бы не мои «детки», я бы так и сделал.
Ждать еще больше десяти часов. Чуть не тысячу минут!