Арина

***

Почтовая площадь была, как всегда, полна людей, присутствовавших на ней в таком количестве, что невозможно было остановить взгляд ни на одном лице – перед глазами плыла беспрестанно кишащая, жужжащая масса живого - наитеснейшее соседство сумок, плащей, сапог.
Все создававшие движение на площади в ту минуту попадали под одну из двух категорий: безнадёжно опоздавшие и те, кто ещё лелеял надежду добраться до офиса, университета, больницы или такой же площади на другом конце города вовремя.  Каждый спешащий, конечно, был занят каким-то делом исключительной важности, и каждый старательно делал вид, что вовсе не замечал рыдавшую навзрыд женщину лет двадцати пяти, беспомощно содрогавшуюся от бесконтрольных всхлипов на одной из городских скамеек.
В её трясущихся руках трепетал исписанный крупным почерком листок бумаги, с каждой минутой всё больше приходивший в негодность от соли и влаги её бесконечных слёз. В памяти девушки вспыхивали, затмевая друг друга, моменты приключившегося с ней за последние несколько месяцев, губы невольно произносили бессвязные обрывки фраз десятков заученных наизусть писем…



2 января

Здравствуйте, Виктор.

Я вполне в состоянии представить, по меньшей мере, удивление, а, скорее всего, растерянную неприязнь, сковавшую Ваши  мысли и руки, считанные секунды назад не без интереса перевернувшие конверт адресной стороной. Очевидно, что никакого письма из сибирского городка Вы не ожидали, а потому можете с чистой душой простить себе первейшую эту реакцию на моё послание. 
Но ведь я обещала писать. Нет, я не сказала, что буду писать, а пообещала. И пусть Вы ни о чём подобном не думали, усердно выводя едва покорные Вам буквы адреса на крошечном клочке бумаги. Признаться честно, я и не надеюсь на продолжение переписки – я лишь предпринимаю попытку сдержать своё слово – написать Вам.
Приняв из Ваших рук заветный листок, я вдруг осознала, и это осознание было молниеносным и сотрясающим, что нам с Вами, возможно, уже никогда не доведётся свидеться. Никогда. Никогда. Никогда. А я и не сказала Вам то, о чём собираюсь (в случае, если мне хватит духа) написать.
Этот мой приезд в Берлин был не первым, а к тому же ещё и кратчайшим, в сравнении с предыдущими, однако его я, как уже ныне чувствую, запомню надолго как самый значимый.
Когда я летела в нескончаемо дорогой моему сердцу город, я думала о встрече с сестрой, её семьёй, совместных ужинах, на которых, как правило, очень трудно не то чтобы подобрать нужные слова, но и найти подходящую тему для разговора, а зачастую и найти себе место. Возвращаясь же, я думала о полных счастья и невыразимого восторга трёх днях, проведённых с наилучшим из всех людей, мне знакомых, коим являетесь Вы, и о том, что, к моему непереносимому горю, эти три дня уже в прошлом.
Как же я благодарна теперь такому несносному качеству моего характера как рассеянность! Рассеянность – вот она, царица моего теперешнего существа! До этой предрождественской недели я была способна лишь неизбывно злиться на себя за случаи проявления моей рассеянности, которая то и дело заводила меня в неведомые места, ставила в самые нелепые и постыдные ситуации, заставляла оказываться в тупике, забывать важные детали, упускать из вида главное. 
Но теперь! (Ах, как сладко звучит это слово!) Теперь рассеянность – виновница моего счастья. Каким же самонадеянным было моё желание продлить свою прогулку по Тиргартену в одиночестве и присоединиться к сестре и её мужу позже! Как глупо с моей стороны было понадеяться найти самостоятельно ресторан, в котором они ужинали! Какой безалаберностью оказалось их спокойное со мной соглашение в этом вопросе! Впрочем, эту не столь захватывающую историю Вы уже не раз слышали от меня в мельчайших подробностях.
Рассеянность! Моя милая подруга! Вот ты и сыграла в моей жизни судьбоносную роль! Разве могла я без твоего участия отправиться на метро в другой конец города, понадеявшись отыскать дом Инны, когда надежды на то, что ужин всё ещё продолжался, уже не было!? Не ты ли это подтолкнула меня к встрече с тем, кто сейчас так далеко, и кто с трудом верит тому, что читает?! Неужели бы мне без твоей помощи выпало вот так, в отчаянии и смятении, исступлённо звонить в двери каждой из квартир первого попавшегося на глаза дома, оказавшись в совершенно незнакомом и устрашающе тёмном квартале Берлина?!
Милый Виктор! Как бесконечно благодарна я судьбе, звёздам, (или ещё чему-то, во что обыкновенно верят люди) за то, что дверь лишь третьей содрогавшейся от моего настойчивого стука  квартиры открылась, и - о, счастье! – на пороге с совершенно недовольным и почти требовательным видом стояли Вы! Как чудно то, что мне не пришлось тогда демонстрировать несовершенства моего немецкого, ведь Вы сразу почувствовали (но как, ответьте же?!), что я русская. Как же отрадно мне за то, что в ту решающую минуту я сумела подобрать нужные слова, которые заставили Вас мне сопереживать и предложить мне свою помощь! Какая удача, что у Вас в гостях был Ваш товарищ, имя которого я, к сожалению, сейчас не в силах восстановить в памяти, и что у него есть автомобиль! Как правильно то, что, уже подъезжая к дому Инны, я почувствовала в себе желание пригласить Вас вместе пообедать на следующий день в знак благодарности. Как сладостно мне было Ваше снисходительное согласие!
Ах, Виктор! Вы – прекрасный человек! Это и есть то невысказанное, что заставило меня взять в руки бумагу и ручку.
Не знаю, возможен ли вообще какой-либо ответ на такое письмо, но если только возможен, и если только он Вам покажется необходимым – я буду самой счастливой девушкой, когда-либо терявшейся в Берлине!

Ваша Арина.



17 января

Милый Виктор!

Ах, сколь счастливой сделало меня Ваше письмо! Это и вообразить невозможно! Признаться, опуская конверт с письмом для Вас в почтовый ящик две недели назад, я была полна уверенности, что делаю это в первый и последний раз. Но как, же благосклонно ко мне небо! Вот он, конверт с Вашим ответным письмом! Вот он! Перед моими глазами! Такой настоящий и такой немецкий!
Ах, Виктор! Мне хочется бежать к Вам, лететь к Вам, быть с Вами! Каким странным и нереальным кажется мне всё это, но моё желание верить в истинность происходящего сильнее любых сомнений!
Виктор, мой славный Виктор! Пишу одну единственную фразу из Вашего письма, перевернувшую всё в моём сознании, с той лишь целью, чтобы попытаться самой в неё до конца поверить: «Дорогая Арина, то, что я испытываю при мысли о Вас, полностью совпадает с Вашими эмоциями, изложенными в присланном мне письме»… «Дорогая Арина»… Неужели я и вправду Вам дорога? А если так, то весь иной мир меркнет в ту секунду, когда Вы произносите эти слова. Так, значит, моё перед Вами благоговение взаимно? Так, стало быть, Вы тоже не можете забыть нашей встречи? Так, выходит, Вы ждали моего послания?
Витя! Уж коли я Вам дорога, то и это обращение прозвучит сладко для Вашего слуха. Витя! Но как, же вышло так, что Вы не попытались остановить меня в аэропорту? Как могли Вы, сказав мне дружеское «берегите себя», развернуться и уйти? Даже не обернувшись? Возможно, даже не испытывая ни малейшего желания взглянуть на меня во, вполне вероятно, последний раз?! … А знаете, Витя, я готова Вам простить эту минутную холодность, ведь если так было нужно для того, чтобы я сейчас держала в руках такое нежное Ваше письмо, то я готова даже благословить Вашу отстранённость.
Витенька! Буду с Вами честной. Мне показалась несколько странной Ваша просьба описать в подробностях всё, что произошло после того, как Вы столь любезно согласились со мной пообедать. Однако Ваше объяснение этой просьбы, (что Вам хотелось бы взглянуть на всё, между нами произошедшее, моими глазами, с моей стороны), кажется мне вполне разумным. Ведь я и сама буду только рада, хоть и на бумаге, но, всё же, вновь пережить эти считанные часы.
На следующий день я, как мы с Вами и условились, ровно в два часа, уже ждала Вас в кафе «Мария», том, что недалеко от дома моей сестры Инны, где я и проживала. Конечно же, мой выбор места встречи был неслучайным, Вы же понимаете. Я нарочно позаботилась о том, чтобы Вам не пришлось вновь выручать меня из какой-нибудь нелепейшей ситуации, заранее, и остановила свой выбор на заведении, в котором мне уже случалось бывать, и не раз.
Вы вошли через считанные минуты после того, как я взяла в руки меню, однако мне показалось, что прошли годы. Вас, должно быть, расстроит то, что я не в состоянии привести Вам точное описание всего, что мы заказали, какая играла музыка, и играла ли вообще, каким был десерт и каким был наш первый тост.… Всего этого я совершенно (какой стыд!) не помню. Но я могла бы написать целую книгу о Ваших глазах, глубину которых я ощутила лишь там, за маленьким столиком в слабоосвещённом зале кафе «Мария». Ваши глаза… Насыщенно-серые. Живые. Беспощадные. Я не слышала и не видела ничего вокруг – я тонула в бесконечности этого благородного, зыбкого, завораживающего серого цвета.  Вам хотелось казаться приветливым, но Ваши глаза выдавали Вашу алчность до моего Вам беспрекословного преклонения. Я не стала сопротивляться. Я была покорна Вам, и буду покорна до конца этого письма, и до конца этой жизни.
Витенька! Мой ласковый Витенька! Простите мне только что прочтённые Вами строки! Не вздумайте придать им хоть каплю значения! И если хотите, можете выбросить это письмо сейчас же, не дочитывая до конца!
За обедом Вы много рассказывали о себе. О Ваших родителях в Самаре, о Вашей юности, о том, как Вы приняли решение уехать в Германию, о том, как поначалу жаждали всё бросить и вернуться на родину, об Америке.… Написав сейчас это слово, я вдруг ощутила огромный режущий диссонанс внутри. Не только оттого, что осознала, насколько может увеличиться расстояние между нами в скором времени, но и оттого, что вспомнила почти издевательское «возможно, нам следует поскорее увидеться вновь», красной кляксой вырисовавшееся в самом сердце Вашего ответного письма. Что Вы имели в виду? Да как это вообще возможно? Вы же прекрасно знаете (а если забыли, то я Вам напоминаю), что мои визиты в Германию возможны не чаще двух раз в год. Так что самая скорая возможность – лето. А как же тогда Ваш переезд в США через три месяца?! Неужели Вы бросили эту затею? Вы больше не думаете об этом? Милый мой! Если это правда – благословляю ту минуту, в которую вы приняли это решение и целую нескончаемо ваше лицо!
На коленях молю вас простить мне эти неуклюжие и навязчивые отступления от моего итак не очень славного повествования! Мы вышли из кафе, и оба в тот момент чувствовали невозможность расстаться. Вы взяли меня под руку, и мы начали прогулку по улицам судьбоносного для меня города, Берлина. Дома, витрины, люди, автомобили – всё проносилось мимо меня словно бы в сумасшедшей гонке, и земля уходила у меня из-под ног. Вы! Вы! Вы! …
Утром Вы на такси заехали за мной и повезли меня в аэропорт (бедняжка, Инна, -  каких мучений ей стоило остаться в то утро дома и проводить меня лишь до порога!). Что было дальше? – Вы помните сами: «Берегите себя».
Ах, Витенька! Милый мой друг! Если Вы дочитали до сих пор, то позвольте сообщить Вам, что Ваше ответное письмо будет для меня благодатным спасением! Целую Ваши руки,

Арина.



18 января

Здравствуйте, Витенька!

Посылаю вдогонку вчерашнему ещё одно письмо, которое вполне способно отяготить Ваше и без того непростое существование. Если чтение этих строк, и вправду,  кажется Вам излишним – не мучьтесь угрызениями совести – рвите! Рвите письмо смело и неистово! До тех пор, пока клочки бумаги не станут столь ничтожно маленькими, что их будет невозможно исхитриться и измельчить ещё раз!
Витенька! Поводом к написанию этого послания стал мой нынешний сон. Да! Только и всего! Всего-то сон! (Ещё раз настоятельно Вам рекомендую отказаться от чтения). Я посчитала непременным изложить его суть, ведь это первый сон, в котором мне являетесь Вы. Пусть позже мне приснится ещё тысяча счастливых и сладких сновидений о Вас – но эта ночь – первая, первая моя ночь, проведённая с Вами, хоть и без Вас.
Поздним вечером накануне я никак не могла уснуть, хотя страстно этого желала. Я упорно заставляла себя думать о самых незначительных и разнообразных вещах – всё не имело действия. Но тем внезапнее и неуловимее для моего сознания было, в конечном итоге, моё глубочайшее погружение в сон.

Я стучу в дверь, и, вроде бы (казалось, я знаю это наверняка), в Вашу берлинскую дверь. Вы открываете мне, но вместо приветственных слов, одариваете меня пристальным взглядом, выражение которого я вовсе не способна понять, и молчанием. В замешательстве я не нахожу ничего лучшего, чем слегка подтолкнув Вас в грудь (с той лишь целью, чтобы Вы сами приняли решение пропустить меня), прохожу в квартиру. Не Вашу квартиру. Хоть я и не имела возможности в тот свой приезд лицезреть все Ваши комнаты, за исключением прихожей, я с полной уверенностью могу сказать, что это была не Ваша квартира! И даже самый капитальный ремонт не смог бы изменить её до такой степени неузнаваемости!
Кухня. Передо мной чашка крепкого чёрного чая. Вы ничего не пьёте, и, кажется, отказываетесь от напитка из какого-то твёрдого принципа. Как и прежде, на пороге, полное молчание. Вдруг Вы, ни с того, ни с сего, хватаете меня за руки так крепко и внезапно, что я невольно вздыхаю и вздрагиваю. Вы что-то сбивчиво и отрывисто кричите, я едва различаю Ваши слова: «Молю! Прости! Прошу тебя! Прости меня! Ну, прости же меня!». Ваше лицо искажается, а после и вовсе пропадает в какой-то дымчатой пелене. До меня лишь глухо долетают обрывки Ваших фраз. Я плачу. Я понимаю, что и Вы плачете тоже. Я просыпаюсь вся в слезах…

Вот таким жутким и странным был мой первый сон о Вас, Виктор. Но ведь это ничего не значит, правда? Ах, Витенька! Успокойте мою душу, молю Вас! Скажите, что всё, мне привидевшееся, - неправда! Объясните же мне, что сны не возымеют силу над человеческой судьбой! – Я сама пока отказываю себе в вере в это. Витенька! Витенька! Милый мой, родной! Станьте моим успокоением!

С мольбами о прощении за это письмо,
Ваша  Арина.



4 февраля

Славный мой! Сладкий мой! Мой Виктор!

«Ты»… Этого не может быть! Витенька! Этим «Ты» Вы сократили расстояние между нами длиной в тысячи километров до двух заветных букв! Ты! Ты! Ты!... Ты – моё счастье, Витя!
Милый! Как я благодарна ТЕБЕ за то ответное письмо, которого я не заслуживаю! Как ТЕБЕ удалось после всех моих неистовых безумств, преданных бумаге, попавшей в ТВОИ руки, быть таким снисходительным и ласковым в своём ответе? Ах, Витенька! Если когда-нибудь мы всё-таки встретимся ещё раз (В Германии, Америке, России – неважно), я непременно расцелую ТЕБЯ за всю доброту, которую ТЫ находишь в своём сердце для меня.
Витенька! Ну, конечно же, я ТЕБЯ прощаю за ту самую фразу, в которую я зверски вцепилась, о ТВОЁМ желании поскорее свидеться! Я понимаю, что это всего-то лишь мечта, одетая в слова. Я и сама могла бы исписать сотни тетрадей этой фразой, если бы это хоть на секунду приблизило момент нашей встречи.
Спасибо, мой друг, за бесчисленные утешения, найденные мной в ТВОЁМ письме. Мне так отрадно, что ТЫ считаешь ничтожной ерундой моё сновидение, которое я имела глупость предать ТВОЕМУ знанию. И вправду, как только могла я усомниться в искренности ТВОЕГО ко мне отношения и в радужности нашего будущего? Горе мне, несчастной! Витя! Прости мне эту низость!
Витя! Ну, как же это возможно, что уже меньше, чем через три месяца, ТЫ будешь ещё более недосягаем, чем сейчас? Ну, неужели же это так необходимо? Неужели нельзя никак повременить? – (/Конечно, нельзя! Что это, Ариша, тебе взбрело в голову такое?! Да как ты смеешь?! Что ты себе возомнила?! Ты думаешь, ты представляешь собой достойную причину для этого благороднейшего из всех мужчин поменять в корне свои планы?! Наивная!/)
ТЫ просишь меня рассказать ТЕБЕ о моей ничтожной жизни. Но Виктор! Я и не знаю, что может ТЕБЯ заинтересовать, и достойны ли мои будни ТВОЕГО драгоценного внимания. Если моё вот-вот уже совсем скоро прочитанное ТОБОЙ предложение покажется ТЕБЕ дерзким и варварским – ответь на него отказом с всею суровостью, жестокостью и презрением, на какие ТЫ только способен. Едва удерживая ручку в своих руках и еле дыша, вывожу нестройными буквами: может, нам стоит созвониться?

Верующая в номер телефона, нацарапанный на обратной стороне листа,
Вверенная ТЕБЕ безвозмездно,
Арина.



21 февраля

Милый сердцу, Витя!

Все эти семнадцать дней я, как заговорённая, ждала звонка у аппарата, попеременно шевеля провод и поднимая трубку. Я проклинала все иные телефонные аппараты, которые имеют наглость звонить, соединяя каких-нибудь директоров с секретаршами и школьниц с учащимися ПТУ.  Голос! Мне так хотелось слышать твой голос! Низкий. Глубокий. Маслянистый. Но ни вздоха.
Можешь представить, каким озарением снизошло на меня в этой гробовой тишине твоё письмо?
Письмо. Длинное. Густонаселённое буквами. Экзальтированное. Но ни слова о телефоне, как будто и не было последнего абзаца моего предыдущего письма. Какая нарочитость!
Почему же ты не позвонил? Не было времени? Желания? Ты считаешь это лишним? Тебе кажется, что я слишком далеко зашла и слишком многого от тебя требую? Или я обманываюсь, думая, что мы объединены одним словом «взаимность»?
Но эти слова! Эти фразы! «Ариночка, как ты далеко, и как хочется приблизить тебя к себе!»… «Милая Арина, ты украсила мою скучную, пресную жизнь»… «Ариша! Я живу мечтами о встрече с тобой!»…
Я у твоих ног, Витя! Мне всё неважно! Я не посмею больше ничего потребовать от тебя! Если редкие письма – это всё, чего я заслуживаю – так тому и быть! Я буду жить этими письмами! Я буду жить в этих письмах!
Витенька! Витенька! Славный мой! Пиши! Пиши мне всё! Пиши мне всегда! Пиши мне! Одно слово – и я счастлива! Одна фраза – и я твоя раба! Будь со мной! Будь моим чудом! Будь моим миром! Будь моим!
Я не знаю, о чём писать тебе, Виктор. Я не умею писать о чём-то ещё, кроме как о тебе. Ведь ты и есть – моё сознание, мои мысли, моё сердце, моя душа.
Письма! Письма! Бесконечные письма! Пусть они льются рекой! Я хочу тонуть в них! Я хочу упиваться ими! Я хочу глотать их – одно за другим – пьянея от их сладости!
Виктор – так зовётся моё счастье! Витя – так зовётся моё существование! Витенька – так зовутся мои сны!
Витя, милый, слышишь? Не оставляй меня! Пиши мне! Когда нет сил, когда нет света, когда нет дня – пиши мне! Только пиши мне, Витя! Заклинаю тебя!

Вечно тоскующая по тебе,
Ласково названная тобой,
Ариночка.



22 февраля

Люблю.



10 марта

Любимый!

Да! Да! Да! Любимый! Теперь я могу об этом кричать! Теперь каждая слеза, вызванная моей невозможностью быть с тобой, зовётся словом «люблю». Теперь вся я вмещаюсь в эти пять букв! Теперь всё, на что я способна – любить!
Любимый! С самого того момента, когда я  распрощалась с письмом тебе, содержащим одно единственное слово, я не могла найти себе места. Мне неизменно хотелось бежать назад, отыскать конверт, вырвать его из почтового механизма, растерзать, растоптать, изничтожить! И, клянусь тебе всем, что у меня есть, (ведь мне теперь ничего, кроме тебя неважно), не было ни минуты за эти дни, когда бы я не жалела об этом «люблю»!
Но, любовь моя! Ты ответил мне тем, о чём я и думать не смела, чего я боялась, что я едва смогла пережить (если я ещё существую) – ты ответил мне своим … «люблю».
Любимый мой! Зачем же ты так? Я не заслужила этого «люблю»! Я не достойна и пуговицы на твоей рубашке! Я и единственной минуты, потраченной тобой на писание письма, не стою! Любимый! Любимый! Кричу тебе в диком отчаянии, перемешанном с восторгом: Любимый!
Ты любишь меня! Не могу поверить в истинность этой фразы! Ты любишь меня! Любимый! В любой момент, когда тебе захочется, ты можешь отказаться от этого слова, лишь единожды написанного твоим родным для меня почерком. Только скажи, что это была злорадная шутка, надменная издёвка, преднамеренная глупость – что угодно! – и я снова поверю в искренность твоего ко мне отношения!
Любимый Виктор! Возможно ли это, чтобы те считанные часы, проведённые со мной, стали для тебя любовью? Возможно ли, что моё «люблю», прошептанное в непобедимом отдалении от тебя, имело такую мощь, что заставило тебя ему вторить?
Витенька! Мальчик мой! Любимый! Никогда ещё солнце не светило мне так ярко! Никогда до этого я так не восторгалась миром! Никогда прежде не думала я ни о ком с такой преданностью, нежностью и трепетом!
Люблю! Люблю! Люблю! Тараторю это слово на разный лад без устали! И с каждым новым «люблю» ещё сильнее люблю тебя!
Ах, любимый мой Витя! Теперь мы навечно принадлежим друг другу! Теперь ты и я – одно! Теперь не имеют значения ни дни, ни месяцы, ни годы! Теперь расстояния для нас – пустое слово! Теперь есть мы! Теперь мы существуем! Нет больше Арины! Нет больше Виктора! Есть мы!
Витенька! Жизнь моя! Мы будем вместе! Обязательно! Иначе и быть не может! Даже среди тысячи Америк я отыскала бы ту, в которую ты наперекор всему святому отправляешься  денвятнадцатого (ведь так?) апреля! И если только ты этому не противишься – я готова покончить со всем, до нынешнего момента меня державшим, и бежать к тебе!
Милый мой! А ведь я так мало о тебе знаю! И знаю ли вообще что-то? Корме того, что ты (заклинаю весь свет, чтобы это было правдой!) любишь меня. Да и кто я тебе? Незнакомка, разбрасывающая направо и налево свои жалкие признания? Ах, Витенька! Порой мне кажется, что всё, что нас связывает, вот-вот надорвётся и – горе мне! Горе! – я так же незаметно исчезну из твоей жизни, как сейчас в ней присутствую.
Виктор! Любимый! Не дай мне погибнуть! Молю тебя! Будь со мной так же снисходителен, как в предыдущих письмах! И если это возможно, напиши мне о своём чувстве ещё раз. И пусть это «люблю» будет последним, и пусть я никогда не услышу его из твоих уст, - я буду знать, что я любима.

Витенька! Я тоскую и люблю, люблю, люблю.
А.



27 марта

Любовь моя!

Как сладки те моменты, когда я достаю из почтового ящика твои конверты и вижу заветный адрес, начертанный твоей рукой! Я будто бы растворяюсь, таю, - настолько лёгким кажется мне моё тело. Я уже не чувствую ни рук, ни ног, а лишь ощущаю гулкий стук моего истосковавшегося сердца. И каждый раз я не нахожу в себе силы отказаться от немедленного прочтения письма – никогда ещё я не приносила домой невскрытый конверт от тебя. Все твои строки – от первой и до последней (прости мне такую алчность до тебя!) – я читала через минуту после овладения конвертом, прямо на почтовой площади. Виктор! Когда я читаю твои письма, я умираю с каждой новой буквой! Я едва ли способна различить смысл твоих слов, ведь вчитываясь в твои фразы, я лишь вижу твоё лицо, чистое, светлое, дивное.
Милый! Как волшебно то, что между нами происходит! Сейчас уже мне кажется, что мы были знакомы всю жизнь, а, быть может, и вовсе до сотворения мира! Порой мне представляется, что мы и не расставались ни на миг, и ты вот-вот выйдешь ко мне из соседней комнаты! Ах, Витенька! Я совсем теряю голову!
Но друг мой сердечный! Откуда такие мысли? Кто или что заставило тебя написать мне письмо в таком тоне? Где взял ты эти тёмные думы? Может, они привиделись тебе во сне? Так не томись этим! Изложи мне свои сновидения, и я рассею твои малейшие сомнения, как это сделал когда-то со мной ты! Или это не сны виновны в твоей перемене настроения? Тогда кто? Что? Объясни же мне, свет мой!
Ну, чем вызваны твои слова о том, что «ты боишься за наше будущее»? Что же может такое случиться? Неужели ты не уверен в том, что при первой возможности я расстанусь со всем своим прошлым и улечу к тебе, за тобой, хоть на Солнце!? Или ты уже не желаешь нашего воссоединения? Может, ты разуверился в моих чувствах? Или, (не дай Боже!), в своих? 
Витенька! Душа моя! Ответь же мне! Мне так страшно! Ведь я не переживу, если вдруг твоё следующее письмо станет последним! А если его и вовсе не будет – то и мне на этом свете не жить!
Витенька! Умоляю тебя! Отбрось все сомнения и опасения! Ведь я люблю тебя! Ведь ты (только не отказывайся от этого, прошу!) любишь меня! Ведь мы вместе! И когда-нибудь, я знаю это, я чувствую это, мы будем так же, как и в тот декабрьский день, сидеть за столиком кафе и говорить, говорить, говорить до тех пор, пока невозможно уже будет удерживаться от объятий и поцелуев! Верь же в это! И всё обязательно сбудется, любимый!
Витенька, знаешь, то, что я тебе сейчас расскажу, может показаться тебе смешным и глупым, но я буду только рада, если ты, хоть на секунду, невольно улыбнёшься. Сегодня ведь 27-е число, мой сладкий! А это значит, что ровно три месяца назад мы с тобой обедали в кафе «Мария»! Витенька! Прости мне то, что я сделала, но я сегодня решила отметить этот день без тебя. Можешь ли ты себе представить: я надела те самые юбку и блузку, которые были на мне в тот наш обед, и ровно в два часа я уже сидела за столиком небольшого кафе неподалёку от моего дома! Конечно же, мне хотелось, чтобы ты сидел напротив, милый! Но я могла лишь вспоминать тебя, твоё лицо, твои глаза. И я была счастлива! По-настоящему счастлива, ведь даже мимолётное видение, наполненное тобой – истинное счастье для меня!
Любимый! Это уже восьмое письмо, которое я смею тебе отправить! Спасибо небу за него! Спасибо небу за тебя! Спасибо тебе за всё!
Шлю тебе бесчисленное множество поцелуев.

Подруга твоего сердца,
Арина.



11 апреля

Душа моя!

Всё ближе судьбоносный час! Твой отъезд случится непереносимо скоро! Друг мой! Я всем своим существом ощущаю уже неизбывную тоску по тебе! Во всём моём теле отдаётся  насмешливым эхом каждая секунда неумолимого времени!
Витя! Обладателем какой же силы духа ты являешься, чтобы ни разу даже намёком не упомянуть об этом своём шаге в последнем письме! Как сильны твои нервы! Мне кажется, будь я на твоём месте – я бы все два листа исписала своими невольными предвкушениями Америки! Но ты! Герой моего сердца! Ты выдержал это испытание с честью! Ты выстоял и одарил меня ещё одним безоблачным письмом! Спасибо тебе, любимый!
Нет! Этого не может быть! Америка! Не для нас с тобой она создана! Не для нашей любви! Ах, Виктор! Если бы мне только было можно сейчас находиться с тобой рядом! Я бы слёзно молила тебя, избивая колени, остаться! Я бы хваталась за полы твоего пиджака, неистово ревя, как раненный зверь! Я бы собой преграждала тебе все мыслимые пути! Я сделала бы всё невозможное, чтобы только предотвратить твой путь на иной континент!
Я люблю тебя, Витенька! Слышишь?! Я не могу без тебя! Я умираю каждый раз, запечатывая конверты с письмами тебе, и воскресаю вновь, когда вскрываю твои конверты с ответом! Не оставляй меня, Витенька!
Мои глаза полны слёз. Я едва ли вижу и осознаю, что пишу тебе. Прости меня, любимый! Нет! Я не могу с тобой попрощаться! Я не могу позволить тебе покинуть город, подаривший нам друг друга! Не могу! Не уезжай, молю!
Виктор, это письмо – последнее, которое ты получишь ещё в Берлине. Ответное письмо придёт ко мне уже из США. Позволь же мне надеяться, что вопреки всему, твои американские письма будут столь же нежными и полными любви, как и все предыдущие.
Любимый! Я – твоя навеки! Никакие расстояния не способны изменить это! Я – твоя! Твоя! Твоя! Люби же меня, Виктор!

А. Р.






27 апреля

Арина!

Ты, конечно же, удивлена этим письмом от меня, присланным всё из того же Берлина. Дорогая, с каждой новой прочитанной буквой твоё удивление будет расти.
Твои первые мысли: «Он не уехал…. Его рейс отменили…. Что-то случилось…». Ариша, единственное, чего ты, я уверен, сейчас не допускаешь – «он лгал мне».
Я лгал тебе, Арина. Как не ненавистен я себе самому за это, но это правда.
Ариша, девочка моя! Единственной твоей строкой обо мне за всё время нашей переписки была вот эта, затерявшаяся в глубине твоего первого письма: «… какая удача, что у Вас в гостях был Ваш товарищ, имя которого я, к сожалению, сейчас не в силах восстановить в памяти…». Меня зовут Андрей, Ариночка.
Нет, не Виктор был участником этой страстной четырёхмесячной переписки. А я, его «товарищ», которым ты так безучастно пренебрегла  в не мне адресованном письме.
Не плач, Ариша! Позволь мне, всё же, изложить тебе правду.
Виктор никогда не знал о твоих письмах и, если ты захочешь, никогда не узнает. У всех твоих писем – от первого, до последнего – был один читатель – я.
В тот же день, когда ты улетела, Виктор встретился со мной и, извиняясь, рассказал, что дал тебе мой адрес. Он приказал все твои письма (если они, во что он не верил, будут приходить) не вскрывая выбрасывать. Милая! Ведь у него есть семья! Но, на твоё счастье, или беду, в те рождественские каникулы его жена и дочь отдыхали в Швейцарии.
Я вскрыл твой первый конверт (удержаться от этого соблазна было для меня невозможным). Я решил сыграть с тобой в игру, позволив тебе самой устанавливать правила. Но, милая моя Ариша, до сих пор у меня не хватало духа выйти из этой игры потерпевшим поражение.
Арина! Если сейчас ты всё ещё читаешь это письмо, если теперь это имеет хоть какое-то значение – я люблю тебя. И это правда. Это единственная правда. Прости меня! Умоляю тебя! Прости! Я люблю тебя, Арина! Любимая! Прости!

С мольбами о прощении,
Вверенный тебе безвозмездно,
Андрей.
Твой Андрей.



***

Аркадий Фёдорович был из тех дворников, кто испытывал неизбывную ненависть к единственному прибыльному делу своей жизни, а потому при исполнении служебных обязанностей не мог отказать себе в нескончаемой ругани и брани.
На этот раз его невольной слушательницей оказалась жительница дома, двор которого повергал Аркадия Фёдоровича в ярость не только своим внушительным размером, но и самим существованием. Смачно схаркнув на ворох извещений о срочном заказном письме, скопившийся под одной из почтовых ячеек, он зашёлся гневным брюзжанием:
- Какого чёрта эта ваша придурочная соседка мне работёнку и без того скотскую подкидывает?! Сколько можно мне уже эти её бумажонки мести?! Неужто трудно хоть иногда в ящик этот свой нос засунуть?! Сдохла она что ли?!