Медиум, продолжение 4

Уотсон выглядел виновато, как собака, сгоряча тяпнувшая хозяина. Рона выглядела виновато, как другая собака, стащившая в кладовке колбасу. Я почувствовал, что с утра неплохо потрудился, и имею право на хороший завтрак.
Общий разговор за столом, правда, не клеился, но это только до той поры, пока я не попросил:
- А теперь расскажите мне о Гудвине. Только факты – ваше личное к нему отношение интересует меня в последнюю очередь.
Уотсоны смущённо переглянулись.
- Я рассказчица скверная, - покраснев, сказала Рона, - рассказывай лучше ты, Джон.
Выбор был сделан правильно. Как ни неприятен был ему предмет, как ни сухо и неохотно начал он говорить, но писательская натура Уотсона вскоре взяла верх над обывательской, и я услышал рассказ яркий, живой, объективный – словом, позволяющий сделаться почти участником событий. Я говорю «почти», ибо Уотсон был, как всегда, невнимательным к деталям, зато хорошо схватывал общее впечатление.

Появление Гудвина в Лондоне не было хоть сколько-нибудь помпезным. Ретроспективно городская сплетня определила, что появился он в гостинице «Нортумберленд» между десятым и пятнадцатым июля. Но афиш не вывешивал и о себе никак не заявлял.
Объявление о спиритическом сеансе появилось на четвёртой полосе «Таймс», занимая  не самое скромное, но и не самое крикливое место. Гудвин именовался в нём «медиум и экстрасенс, имеющий степень бакалавра, Иов Асмодей Гудвин, посетивший наш Остров впервые». Последнее, правда, представлялось спорным – Гудвин прекрасно говорил по-английски, выдавая ноттингемширское если не происхождение, то, во всяком случае, влияние. «Вход по пригласительным билетам» - сообщала «Таймс».
- Было разослано тринадцать пригласительных билетов, - говорил Уотсон, звеня ложечкой в своей чашке кофе. – Всего тринадцать человек видели этот сеанс, а заговорил о нём весь город, и говорит, не смолкая, до сих пор.
- Джон там тоже был, - подала голос Рона.
- Да? Были? – я немного удивился тому, что Уотсон попал в число избранных.
Он кивнул:
- Был, да. Странное дело: в госпиталь Мэрвиля было передано сразу три пригласительных билета: мне, Роне и доктору Валентайну Рауху.
- Тому самому рыжему Рауху, который берётся объяснить все загадки оккультизма, исходя из чистой психологии? – я неплохо знал его.
- Именно. И это ещё как-то объясняет его присутствие на упомянутом сеансе. Но я и Рона...
- А ты почему не пошла? – спросил я дочь, подозревая, что здесь-то и кроется отправной пункт последующего конфликта.
- У меня был токсикоз, - просто, как это могут только медики, объяснила она. – Видеть никого не хотелось. Да и страшновато было: вдруг мне сделается хуже в самый неподходящий момент? Я отдала свой пригласительный билет Мэргерит Кленчер.
- А она пошла? – повернулся я к Уотсону.
- Она пошла. Раух сказал, что любой спиритизм зиждется на обмане, и он выведет этого новоявленного медиума на чистую воду. При этом Мэрги могла быть очень полезна – вы ведь знаете, Холмс, у неё феноменальная слуховая память, и она запоминает каждое слово.
- Ну хорошо. К феноменальной памяти Мэрги мы ещё обратимся потом. А пока расскажите мне то, что помните сами.
С Уотсоном чертовски занимательно разговаривать. Его лицо опережает его речь, непрестанно меняясь, и для меня большое удовольствие сначала прочитать, а потом проверить, слушая. Вот и сейчас сначала изменился цвет глаз: из табачного стал светлым, как бутылочное стекло. Но это не гнев. Уотсон - самый исполнительный человек на свете, и, если я просил без личного отношения, то в его рассказе и не будет личного отношения ни в коем случае. Но что так высветлило его радужки, интересно знать?
- Прежде всего, сам Гудвин, - Уотсон вдруг потянулся к портсигару и закурил, чего прежде никогда до окончания завтрака и сидя за столом не делал. – Он, конечно, производит впечатление... чего-то потустороннего.
Я посмотрел на Рону вопросительно, и моя дочь кивнула, подтверждая:
- Да, это есть. Наверное, он нарочно заботится о таком впечатлении, но много е ему дано уже природой.
- Красив или безобразен?
- Красив, - сказала Рона.
- Да, он красив, - согласился Уотсон. – Но дело даже не в этом. Он харизматичен. От него веет силой. Он собрал всех приглашённый у Бельгаузе в зелёном зале – вы ведь знаете зелёный зал, Холмс?
- Да, конечно. Комната небольшая – всего футов пятнадцать на двадцать, кажется.
- И без окон. Зато шторами задрапированы все стены. Зелёными с золотом шторами. Там оказался большой круглый стол и ровно тринадцать пустых стульев вокруг. На четырнадцатом уже сидел сам медиум, а за его спиной стояли двое с закрытыми лицами. Стояли безмолвно и неподвижно, как статуи.
«Я допустил ошибку, - сразу проговорил он, почти не двигая ни губами, ни каким-либо другим мускулом. Каждое слово, которое он произносил, казалось, можно взять в руку и подержать, как увесистый металлический шар. – Я допустил ошибку, - сказал он, - не предупредив в редакции о точности формулировки. Следовало написать не «вход по пригласительным билетам», а «вход только приглашённым», потому что среди вас один лишний, а один не пришёл».

Повисла тягостная пауза. Чёрные глаза медиума словно притягивали к себе взгляды, и никто не решался рта раскрыть иначе, как по его слову.
Мэрги сжала руку Уотсона, и он почувствовал, что её пальцы холодны и дрожат. Раух тоже как будто бы напрягся – впрочем, у него не поймёшь.
Наконец, Гудвин заговорил снова:
- Дело в том, что выбор моих сегодняшних гостей – не прихоть, а необходимость. Вы все отмечены незримой печатью, и рок коснётся вскоре каждого из вас – я провижу это... А вы, - от метнул быстрый, как молния, и почти такой же смертоносный взгляд на Мэрги, заставив её этим невольно вскрикнуть, - сами ищете себе жребий. И, наконец. Тому, кто не пришёл, я вовсе не смогу помочь, когда придёт роковой час.
Гости сбились пугливым стадом – размеренная веская речь с долгими паузами между словами заставляла невольно прислушиваться. Уотсон оглядел их одного за другим и озадаченно переглянулся с рыжим Раухом: похоже, рок причислил их случайно к чужому кругу. Кроме него, австрийца и Кленчер в зелёной комнате были сам хозяин дома фон Бельгаузе, графиня Шероле, графиня Бедоз, маркиз и маркиза де`Грие, лорд Хейердал, полковник Горнер, леди Вилена Брэдлоу, Джон Гектор Монтрезор и вдовствующая герцогиня Висконти.
- Нет, доктор Уотсон, никакой ошибки нет, - вторгся в его мысли вязкий голос медиума. – Я вообще ошибаюсь крайне редко. Займите свои места.

- Мы и вели, и чувствовали себя странно, - говорил Уотсон, часто затягиваясь табачным дымом. – Никому и в голову не пришло в чём-то усомниться, не подчиниться ему. Все молча и поспешно расселись вокруг стола. Я даже думаю вот что: сначала едва ли не каждый полагал, что пришёл на какое-то увеселительное представление, но когда Гудвин заговорил с нами... Знаете, это всё равно, как если вы приглашены на обед, и вдруг узнаёте, что приглашены, собственно, в качестве основного блюда.
Я улыбнулся сравнению, но Уотсон только строго посмотрел на меня и продолжил:
- Дамы совсем было собрались взяться за руки, но Гудвин возразил: «Не надо. Это из серии дешёвых фокусов. Ваш круг так минимально значим, что, право, не трудитесь. А вот свет лучше погасить – электричество, распространяясь, нарушает структуру инфернальных полей. Довольно будет и свечек».
И тут же его ассистент – один из двух – повернул рубильник, и углы комнаты погрузились во тьму. Оставался освещённым, собственно. Только стол; даже лица сидящих за ним, кроме лица самого Гудвина, терялись в темноте. Несколько мгновений, но не долго, было совершенно тихо. Но вот послышалась негромкая и словно бы далёкая музыка. В ней было что-то раздражающее, не правильное – знаете, словно музыкальное произведение играют через ноту или задом наперёд. Лицо Гудвина стало маскообразным, глаза были закрыты. И вдруг мы увидели, что оно совещено не только светом свечей. Это было не то бело-голубое, не  то бело-зелёное смутное свечение, но нигде не было заметно никакого источника света.
Справа от меня стала как-то по-собачьи поскуливать леди Брэдлоу, да и другие дамы издавали сдавленные звуки, даже, по-моему, и Мэрги, - тут Уотсон позволил себе чуть улыбнуться, но, в общем, он был очень взволнован: рассказывая о представлении Гудвина, даже забыл про пепел, и искры уже дважды осыпались ему на грудь.
- Свет этот словно бы разгорался, - Уотсон, говоря, начал немного растягивать слова – тоже признак волнения, означающий, что рассказчику приходится бороться с заиканием. – Наконец, перед самым лицом Гудвина воздух словно бы сгустился. Это не было ни туманом, ни облаком, но какая-то слоистость и дрожание. И вдруг я увидел: в этом воздухе появился... Сначала это был череп, словно из воздуха сотканный, но видимый совершенно отчётливо. Потом он не то, чтобы исчез, но как бы перетёк в другую форму. Теперь это было лицо, очень похожее на лицо самого Гудвина, но при этом отчаянно старое. Я не знаю, сколько лет нужно прожить, чтобы лицо сделалось таким. Глаза его были закрыты. Потом вдруг из-под закрытых век потекла кровь. Всё это было видно призрачно, но несомненно: бледное лицо, алая кровь... Наши женщины завизжали. Тогда точно так же, словно из воздуха, соткалась такая же бледная худая рука с длинными пальцами и острыми ногтями. Указательный палец погрозил нам всем, а потом опустился и указал на графиню Бедоз. Тихо вздохнув, её сиятельство откинулась на спинку стула в обмороке, а над столом напротив лица Гудвина снова возникло видение – девушка, лежащая в гробу. Её лицо, некогда прекрасное, посинело и раздулось, и было источено червями, а в следующий миг все свечи вдруг разом погасли, и наступила темнота.
Вот тут-то, действительно, началась вакханалия: крик, визг, даже упало что-то из мебели. Потом зажёгся свет, и мы увидели, что Гудвин лежит навзничь на полу, а один из безлицых ассистентов склонился над ним. Не поворачивая головы, он сказал без выражения: «Маэстро в обмороке», - но в этот миг заговорил сам Гудвин, голосом слабым и глухим, но всё так же веско:
- Каждому будет своевременно дан знак. Не пропустите его. Многим я сумею помочь. Сейчас уходите. Ничего между собой не обсуждайте. Без нужды ко мне не обращайтесь. Дэй, Ад! Проводите.
И эти типы с завешенными лицами и странными именами стали теснить нас к выходу. Я потом, несмотря на предупреждение Гудвина, спросил у Мэрги, что видела она. Оказалось, то же самое. А Раух добавил ещё кое-что: девушка в гробу была лицом точь-в-точь Элизабет, единственная дочь графини Бедоз.