Семейная сцена

Рассказать тебе, как всё было? Ты, конечно, видела, но не теми глазами, а значит, не то.

С утра я надел свою клетчатую рубашку и тонкие атласные брюки, съел два бутерброда и запил их томатным соком. Почему это важно? Да потому что эта рубашка безнадежно испорчена, а о завтраке мне надо забыть на ближайшие 10 лет.
Я вернулся с работы, уставший, с мечтою о душе и о тебе. Почему, наконец, душ на первом месте? Думаю, что зов моего тела был сильнее крика души.
Я не успел войти в ванну, и ты позвала меня на балкон. Ты ведь помнишь этот балкон? Из него виден весь мой двор, там так пьяно растут и пахнут яблони, поют свои бессчётные песни шутницы-птицы. Почему не шутники? Потому что голоса птиц ласковые и звучные и не похожи на гортанный кашель шутников.
Сначала я ничего не понял, а потом понял всё очень быстро.

Ты стоишь на балконе и сжимаешь пистолет -
Он дрожит в твоей ладони, отражая лунный свет.

Думаешь, поэтизирую? Ты просто-напросто стояла с пистолетом, глаза - неподвижны, хотя нет, чуть сужены. Стою я - твой суженный - и ты смотришь на меня не своими глазами, а глазами горящего, как грех, оружия.
Не помнишь: мы говорили? Возможно, что и было заламывание рук, зубовный скрежет, надрывы душ. Но по сути мы не сказали ни слова. Да, это было молчание.

Я бы мог лишь на пол-шага отойти. И кончен грех.
Но жива моя отвага, точно я стал выше всех.

Да. Твои зрачки сверлили мои. Твой взгляд ревниво охранял взгляд пистолета. Я не мог пробраться к тебе.
Знаешь, мне ведь стало совсем легко. Мои мысли - запутанные в клубок, пульсирующие кровяные нитки - вытянулись в тетиву и уже летели слова:

"Так стреляй же, стреляй, моя милая,
Надоела мне жизнь постылая!
Не убийцей ты станешь, а ангелом,
Ты ведь будешь играть по правилам,".

Ты была не намерена играть, так ведь? Ты принесла своё самолюбие, свою месть, свою горечь. Ты опять поступилась собой, ты хотела сделать за меня всю грязь - растоптав себя - возвысить и очеловечить меня. Боже, сколько в этом благородства. Ты могла бы направить пистолет на себя, тогда бы я, катался бы по полу и кричал, тогда бы моя разбитая душа, взорвавшись, усыпала весь пол осколками, и ты могла бы порезать свои божественные ноги.
Мне кажется, что передо  мной статуя. Слегка, возбужденный, приоткрыт рот, чуть прищурены глаза, и прядь твоих волос золотой речкой стекает к тебе на грудь. Твои руки не дрожат. Ты прекрасна и неподвижна.

Мы стоим за четверть часа. Твой расширенный зрачок. Очень поздно.
Дальше проза: Моё тело станет мясом, если ты нажмёшь курок.
Но небытия милее твои ясные глаза.

Из свинцовой беспощадности потенциальной пули - ты лучше разбираешься из чего их делают - я вижу два лучика, вижу неостывший родник твоих любимых глаз.
Я шёл по жизни и над головой висел меч, и это было остро и неприятно. Спасительница... Ты пришла освободить меня. И я повторяю:

"Но небытия милее твои ясные глаза,
Потому молюсь и верю, что мы будем в небесах".

Выстрел. Выстрел. Я думал благодарить тебя. Но зачем ты разрушила это абсолютное мгновение?
Ещё я не потерял сознание, а ты уже кинулась ко мне. Ты нарушила правила нашей игры. Нарушила тишину и молчание. Финальный аккорд - это выстрел, но ведь я не сразу потерял сознание.

Так стреляй же, стреляй, моя милая,
Надоела мне жизнь постылая -
Ты была бы небесным ангелом,
Если б только убила - не ранила.

И вот яркое ясное больничное ненавистное утро. Ты приходишь ко мне, гладишь мой потный лоб, наблюдаешь, как твой любимый труп стал приживальщиком у пластмассовой трубки, как он лежит, прикованный к кровати, а вместо коленок у него зияют две дыры.

Ты зачем-то приходишь к этому трупу, ты зачем-то продолжаешь после недолго абсолютного мгновенья.
И сейчас я дикутю тебе, всю горечь и ересь моей души, а ты послушными рабскими пальцами вбиваешь гвозди букв в гробовые доски моих произведений. Ты становишься посредственностью, я заражаю тебя. Мы вместе горько плачем, мы не в состоянии осознать то чудо, что случилось на закате наших жизней.
Я не хочу лежать с тобой в одной могиле. После смерти - только смерть. И ангелом тебя не сделают. Так чего ты плачешь? Ты не убила, а ранила.
Ты сделала выбор. И сейчас я, гадкий и потный, старый труп диктую тебе нашу с тобой жизнь, своим вялым, высохшим мозгом рождаю тусклые предсмертные метафоры. Когда ты закончишь печатать, я подвинусь к тебе и начну ругать тебя за опечатки и пункутационные ошибки. И даже если торчащий металлический предмет в твоём халатике - пистолет - лучше выбрось его: второго шанса нам не дадут.
Я буду спать, и надеюсь, что не проснусь. Я хотел бы умереть в поле - но чтобы ты не видела меня и не знала всего убожества тлена. Живи дальше, сцена закончена, занавес опущен. Уходишь?
Так напиши же последнее слово, то, которое тебе больше нравится. Если бы ты побыла со мной ещё... И я диктую тебе: "Прощай". Но ты пишешь: "До свиданья".