Новые туфли...

          Ну вот, наконец-то и Толик купил себе новые туфли. Ну ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Если бы эти самые туфли купил я или старик Пащенко – никто бы и бровью не повёл. Никто бы даже этого совершенно и не заметил. Мы же знаем уже друг друга года три и ни кто и ни когда не видел чтобы он хотя бы носки себе купил. Он же всегда ходил в одной и той же три года назад случайно постиранной мятой рубашке. В грязноватых джинсах советского, самого лучшего в мире производства и болоньевой курточке неопределённого тёмного оттенка. И тут вдруг такой фурор….

          Все по очереди выходили в коридор и прям восторженно восхищались. Да, да, как – же, целых двадцать шесть рублей! Классический фасон! Кантик, шнурочки поглажены! Пластиковая подошва! Каблук - полтора сантиметра! Толик..., явно тихо шалел от такого внимания, за всё время нашего сосуществования в заводском общежитии, с ним разговаривали не чаще чем с эмалированным чайником на кухне. И даже наверно ещё и реже, так что он прямо скромно краснел от удовольствия.
          - К матери еду, в Дивногорск, - пояснял он.
          - Послезавтра в отпуск, двадцать восемь дней, - говорил он.
          - Четыре года не был у матери, - жаловался он.

          - Да, завидую тебе, - вставлял кто-то, - отдохнёшь на самогонке и на дачных помидорах, и вот что Толик думаю я, обмыть всё это дело надо, а то носится, не будут! Толик, пуделем всматривается в лицо человека сделавшего такое каверзное предложение. – Ей богу не будут, или каблук оборвётся или шнурки потеряешь, сам сто раз проверял, - одновременно успокаивают и пугают его таким заманчивым предложением. И он в течении нескольких секунд наблюдает, кто–же поборет в его душе, сомнение в целесообразности такого повода... или всё же желание выпить? Второе - быстро положило первое на обе лопатки как борец профессионал - шахматиста любителя. Категории разные. Толик почти бегом побежал за пузырём.

          Я и сейчас мудростью не блистаю. Ну а в ту пору ещё совсем пацан был. Ну, никак не интересно мне было в пьяных компаниях. Сам то, я не пил и общих интересов у меня с бухими мужиками маловато. Пойду ка я схожу лучше в кино! Была у меня одна очень смутная надежда – встретить там одну рыженькую девушку. Иногда она, так же как и я ходила на девятичасовой, вечерний сеанс. А мне так хотелось, хотя бы просто встретиться с ней глазами или посидеть близко в полупустом кинотеатре. Но каким-то я был не очень смелым с теми, кто мне по настоящему нравился. И всегда знакомился с девчонками, к которым был равнодушен. Но всё равно ходил с тайной надеждой, что это знакомство произойдёт как нибудь само собой, как нибудь случайно что-ли? Но вот надо же так… каждый раз что-нибудь мешало, и чего-то чуть-чуть не хватало. А я уходил с тайной надеждой, что уж в следующий раз… непременно… по любому….

          Когда я пришёл домой, то понял, что туфли уже обмыты разу по пятому, и при таком раскладе должны носится лет эдак примерно двести. И ещё долго не мог уснуть, так как из-за дверей до самого утра доносились какие-то невнятные голоса, топот нетвёрдых ног и громкое хлопанье дверями…. Да вот только у нас, ни кто не обращал внимания на такие мелкие мелочи. Уж мы то считали, что нам всем крупненько повезло. После моего устройства на экскаваторный завод нас сразу заселили в общежитие. Да не в какое нибудь простое – а в цивильное! Под общежитие - завод отдал целых два подъезда жилого дома девятиэтажки. И все мы жили в нормальных советских больших квартирах, по два, по три человека в комнате и были довольны, что избавлены от общаговских туалетов, общих кухонь и длинных, страшных как третья смена коридоров. А что касается таких мелочей как ночные посиделки, с водкой на пару – то можно и потерпеть, ребята же все свои.

          Через три дня не кончающегося похмелья, у Толика закончились все отпускные деньги. Туфли были обмыты глобально – раз и навсегда. И он пришел занимать у старика Пащенко десять рублей. И взял на них бутылку пива на последнюю опохмелку, несколько пачек чая и самой дешёвой-предешовой вермишели. Остаток отпуска, провёл на своей вечно не прибранной кровати, перечитывая много раз перечитанные фантастические романы и детективы славной советской эпохи. Так он подготавливался к новым трудовым свершениям.   
          - Эх, Толик, - тихо повторял старик Пащенко, - ну и дорогие же у тебя, чёрт бы их побрал, туфли!

          Самому Пащенко, было уже больше шестидесяти лет. Высокий и жилистый как оглобля, в молодости он был красавцем и настоящим  теперь  уже совсем сибирским а не украинским богатырём. Славненько он покуролесил в молодости, отсидел десять лет в Снежницах и назад на Украину возвращаться не стал. Видимо репутация ангела, ему там уже не светила. Как то навсегда уже присох в Сибири. Пару раз быстренько женился. Подарил двум своим, высоким и красивым дочерям по однокомнатной квартире, а сам, чтобы им не мешать, жил в общежитии. Ему это было не трудно. Время от времени он крутил романы с женщинами как своего возраста, так и с более молодыми. Мужика в нём было всегда в избытке. Тогда он исчезал из поля зрения на месяц, на два. Но всегда появлялся опять – запорожский казак… что сделаешь? Я, почему то запомнил хорошо одну из его дам. Статная, дородная, с пышной, тяжёлой косой ниже пояса она и в этом возрасте хранила остатки былой красоты. Да что там! Она всё ещё была привлекательной! Сама приезжала к нему в гости, притаранивала деревенские разносолы и проводила лекции на тему – « До таких лет дожил, а ума не нажил». Пащенко только скалил немного пожелтевшие, но зато почти все свои зубы и добродушно похлопывал по тяжелым габаритам своей очередной невесты. Ничего не скажешь, любил дедушка красивых женщин!

          А ещё, почти так же как и женщин он любил чистоту и порядок. Ни одна не помытая ложка, ни один окурок не оставался незамеченным. Он сам никогда не ленился и нам не давал погрязнуть в грехе нечистоплотности. Он не признавал очередных и внеочередных дежурств. Если ему что-то не нравилось, то он брал в руки веник, тряпку и заставлял других или сам переделывал всё по своему.
          - Вот посмотри Серёжа, - говорил он мне, тыча большим, корявым пальцем в грязнючие Толиковы туфли, - полгода назад человек купил, с той поры ещё ни разу ни помыл, ни протёр.

          А туфли и действительно, со времени покупки, ещё ни разу не видели, ни щётки, ни крема.
          - Как живёт человек? Разве в таких туфлях можно выходить на улицу? Разве их так трудно сполоснуть под раковиной? Разве в таких туфлях можно познакомиться с порядочной женщиной? Или хотя бы с непорядочной? Или он импотент? Уже целый месяц, каждый божий день говорю ему – Толик, помой туфли! Толик, когда ты помоешь туфли? Нет…, как об стенку горох! Понимаешь…, мне смотреть на них стыдно, а ему ходить в них не стыдно. Смотри, Серёжа, - горько и как то с надрывом говорит дед. – Смотри, мне старому не в падлу, пойду и вымою ему сейчас туфли, пускай ему будет стыдно, а мне не в падлу, а видеть это скотство и ****ство я уже не могу.
И в правду, он взял туфли и щёткой с мылом минут за десять привёл их в божеский вид. Протёр их тряпочкой и полюбовавшись своей работой, поставил в общий ряд обуви у порога.
 
          А электричка то на завод, уходит оч-ч-чень рано. Без пятнадцати семь! У всех выработался такой режим – что утро расписано чуть ли не по секундам. Звонок будильника, минутное валяние в постели, сигарета, споласкивание быстрое глаз. Мало кто завтракает, так поковыряют вилкой вялые вчерашние рожки и выпьют по стаканчику крепкого чая с сахаром. До платформы электрички ровно восемь минут ходьбы, быстрым шагом. Выходить раньше, как и выходить позже не имеет смысла, всё выверено по секундам.

          Наклонившись и завязывая шнурки, мы со стариком Пащенко наблюдаем за Толиком. Он в панике ищет свои туфли. Сначала он выглядит озабоченным, потом удивлённым, затем выражение лица меняется на испуганное недоумение. Он не понимает, кто так нагло мог скрысить его единственные туфли, запасной то обуви у него нет! Немного понаблюдав за истерическими метаниями из комнаты в комнату и напустив сарказма и иронии в горестно прижмуренные глаза, старик Пащенко, а следом за ним и я, не сказав ни слова, уходим на работу. Эх как славно подмораживает утром. Легко и спокойно шагается утром. И ни хочется думать, ни о чём плохом и ни хочется говорить, ни о чём. А хочется только идти и вдыхать полной грудью этот утренний воздух, уже разбавленный промышленными запахами города. Запыхавшийся и злой Толик догоняет нас почти у самого тамбура заводской электрички.
          - Ну, вы и идиоты, - хрипит он, - я же из-за вас, чуть на работу не опоздал. На ногах у него матовым, морозным блеском сверкают чистые туфли.

          Старик Пащенко вечером опять или тоскует, или отмечает только ему ведомый праздник. Я сижу с ним за компанию и пью тёплое, уже невкусное пиво.
          - Эх, не верь никому Серёжа, не верь, все люди сволочи, - плачет он пьяно, и больно сжимает мне руку своими корявыми пальцами, - верь, Серёжа только мне одному, верь мне Серёжа! – горько умоляет он. И крупные нестёртые слёзы бегут по его старческому лицу, по его горбатому носу и капают в стакан с водкой – делая его печаль, ещё солоней и горче.