Голубая полоска зари. Главы 33 и 34

                Глава тридцать третья

                Весь урок истории Вика писала записки одноклассникам – просила их сдать кровь для Женьки. Ей не хотелось говорить об этом перед всеми, вслух, она писала только тем, кто хорошо относился к Демченко, – боялась отказа. И напрасно: к концу урока добровольцев оказалось вдвое больше, чем записок. Оказывается, каждый поделился новостью с соседом по парте.
                Конечно, не все понимали, что сдача крови – процедура не из приятных (многие просто уколов боялись), но сама безотказность одноклассников Вику растрогала. Правда, уже на перемене выяснилось, что многие «спросят у мамы разрешения», и Вика расстроилась. Потом оказалось, что кровь-то сдать согласны, но навестить Жеку в больнице могут только в будний день, за счет уроков.
                Инна косилась на подругу, неутомимо рассылающую записки, но спросить, что происходит, стеснялась, а Вика почему-то помалкивала. Когда же получила в ответ целую пачку записок, сунула все это Инне под нос, сказала:
                – Давай, раскладывай на две кучки ответы положительные и отрицательные.
                Кучка оказалась одна, большая.
                – А почему Стасу не написала?
                – Обойдется.
                Инна вздохнула несогласно. Стас сам прислал запрос: «Куда и когда приходить?»
                Вика раздумывала, как бы ответить, не сильно обижая бывшего друга. Вот если бы Залевский хоть разок по своей инициативе пришел в больницу к Жеке! Но нет! Словно и не было в его жизни этого мальчика, угодившего в беду. «Эгоист бессовестный!» – накручивала себя Вика против Стаса. Но получалось плохо – в глубине души она понимала истинную причину такого поведения: Стас боялся встретиться с нею возле Жени. Гордый... Раз его прогнали, значит, так тому и быть...
                На перемене Вику окружили одноклассники. Сашка похлопал ее по плечу:
                – Молоток, Синичка! А я, дурак, не догадался! Сегодня же двинем в больницу!
                В конце концов договорились, что Вика позвонит в Институт переливания крови и все разузнает, а уж потом...
                Так получилось, что Вика, озабоченная своими проблемами, спросила у Инны про бабушку только после уроков.
                – А мы ее похоронили, – просто ответила Инна.
                Вика ахнула:
                – Что ж ты молчала?!
                – Тебе было не до меня...
                Вика покаянно прижала руки к груди. Она смотрела на Инну такими виноватыми глазами, что та невольно воскликнула:
                – Да что ты так терзаешься? Бабушка отмучилась, а Женька... Я же понимаю! Я, если хочешь знать, тоже хороша: соврала тебе, что бабушке плохо, когда ее уже не было!
                – Как это?
                – А так. Я боялась, что ты придешь... помогать нам. Я не хотела, чтобы ты все это видела. И маму... Она так напилась... Теперь она отправилась к моему отцу – чего-то там  требовать, никакой гордости! Он ей деньги для меня присылал, добровольно, а потом перестал. Они же не расписаны. Нечего требовать от чужого человека.
                Они прошлись по скверику и уже  собирались разойтись,  но вдруг Вике расхотелось расставаться с Инной.
                – Пойдем ко мне, а? – сказала она Инне. – Ты ведь свободна сегодня от всех! Пообедаем, музыку послушаем.
                Инна замялась. Ей не хотелось признаваться Вике, что Ирина Алексеевна подавляет ее.
                – Я знаю, что тебя напрягает, – догадалась Вика, – ты мою мамочку боишься. А не обращай внимания! Она только кажется такой... надменной, что ли... В душе она... добрая. Правда, так глубоко в душе, что и не докопаешься. – Вика улыбнулась. – Я сама  иногда чувствую дискомфорт рядом с нею. А сейчас... мне не хочется тебя отпускать. Я зову тебя к себе, а не к ней. И потом... Мама как раз рада нашей дружбе. Если бы ты знала, как она не любила Стелку! А к тебе она относится очень даже положительно. Пойдем, а?
                Голос  у Вики был умоляющий.
                – Ну что тебе делать дома? Я бы с удовольствием пригласила тебя переночевать! Вот было бы здорово, а?! Слушай, решайся!
                Инна растерянно смотрела себе под ноги. Вика поняла: ей не хочется идти в пустой дом, где все напоминает об умершей бабушке и вечно пьяной матери. Но и к Синичкиным идти вот так, запросто, она не готова душой.
                Инна все-таки согласилась, когда Вика стала вдруг жаловаться:.
                – Понимаешь, у меня никогда не было сестры! Мне одиноко, правда! Если ты не пойдешь к нам, я... сильно огорчусь.
                На это деликатное словечко Инна улыбнулась:
                – Ладно...
                – Сегодня должен дед прийти, я его обожаю, познакомишься с ним, он такой хороший, такой...
                Но вместо деда их встретила Ирина Алексеевна. Вежливо кивнула на Иннино «здрасьте» и ушла к себе. Вика потянула Инну  в ванную – помыть руки, а сама быстренько побежала в мамину комнату, сердито шепнула:
                – Если ты мою подругу чем-то обидишь, я тебя не прощу!
                Ирина Алексеевна удивленно посмотрела вслед дочери, но ответить не успела. Потом, очевидно, сообразила, что Вика имела в виду, и вышла в переднюю.
                – Девочки, обедать будете? Есть зеленый борщ! 
                – Я знаю, ма! – радостно ответила Вика. – Мы ужасно проголодались! Представляешь, весь класс, почти весь, согласился сдать кровь для Жеки! Мам, я упросила Инну у нас переночевать! У нее бабушка умерла, а мама уехала, ей страшно одной!
                – Ничего мне не страшно, – тихо сказала Инна.
                – И замечательно! – с энтузиазмом ответила Ирина Алексеевна, изо всех сил изображая приветливость. – А я как раз на дежурство ночное уйду! Будет вам раздолье!
                – Как хорошо! – обрадовалась Вика.
                – Вот видишь, Инночка, чем можно осчастливить родную дочь? –    Ирина Алексеевна ухмыльнулась. – Исчезнуть с глаз долой!
                – Мы сейчас поедим – и к Жеке!
                – Сегодня настоятельно прошу – не ходите. Ему не до вас.
                – Нет, мы пойдем! Сашка Воробьев каждый день ходит, и ничего! Женька только рад, а я...
                – И Сашу сегодня не пустят. Сегодня консультирует профессор, потом будет переливание крови, после чего мальчику требуется полный покой.– Голос у Ирины Алексеевны звучал властно.  – Так что занимайтесь своими делами.
                Как Вике хотелось, чтобы Инна чувствовала себя комфортно в их доме! Но даже когда Ирина Алексеевна отчалила на дежурство, Инна вела себя как робкая деревенская гостья. Только и того, что не разглядывала обстановку исподтишка, как это бывает с теми, кто привык жить проще, а потом попадал в дом, где каждая вещица была не просто красива, но и служила удобству своих хозяев. Инна же старательно отводила глаза от непривычной «роскоши» гостиной и только в Викиной комнате расслабилась. Здесь было светло, нарядно, но скромно. Хотя сам факт отдельной комнаты для каждого члена семьи расценивался Инной как потрясающая роскошь.
                – Ты какую музыку любишь? – спросила Вика, наконец-то усадив гостью в удобное кресло.
                – Ставь что хочешь, у нас ведь только радио есть... Я плохо знаю музыку.
                Инна покраснела пятнами до самых корней волос. Вике даже показалось, что у нее на глазах навернулись слезы.
                – А мы ничего не будем ставить, мы будем разговаривать! – бодро сказала Вика, устраиваясь на своей кровати лицом к гостье. Тут она перехватила удивленный взгляд Инны, направленный на портрет Высоцкого. Тот висел над Викиной кроватью.
                – Ты, наверное, не знаешь толком его песен! – сказала Вика напряженно.
                Она привыкла защищать своего любимца, если надо было убеждать людей, ей небезразличных. С тем, что Высоцкого знали плохо, однобоко или не знали вообще, она никак не могла смириться. Но как же трудно говорить о человеке, который тебе дорог, с человеком, который тебе тоже дорог, но предубежден! Взгляд Инны был не просто удивленным – в нем была доля осуждения.
                ... Целый час Вика читала стихи Высоцкого, волнуясь, как на экзамене. Инна слушала с замечательным вниманием, вдохновляя  подругу и радуя, а потом вдруг сказала:
                – И все-таки самое мое любимое – « Идет охота на волков».
                Вика растерянно уставилась на нее, потом сказала:
                – Что ж ты мне голову морочила? Я думала, что ты его не любишь! И не знаешь.
                – Не сердись, Вика! – горячо попросила Инна. – Я знаю далеко не все! И ты здорово читаешь стихи... Не хотелось прерывать!
                – Но ты так странно глянула на портрет Высоцкого, словно удивилась, как это я могу...
                – Да нет! Я удивилась, потому что считала тебя любительницей... классики, что ли. Я ведь помню, что твой любимый поэт – Лермонтов! А они такие ... разные.
                – Нет, не разные, у обоих сердце болит! Оба – страдают!
                – Согласна, согласна!
                – У Пушкина – мир в душе, о чем бы ни писал, ты не согласна? А эти...
                – Ты Пушкина не любишь? – огорчилась Инна.
                – Почему это?  Он просто...  другой! Для меня Пушкин и Лермонтов – это как две стороны одного человека. Вернее – два разных настроения, состояния.
                Дедушка появился в самый разгар этого нового поворота в их разговоре. У обеих горели глаза и щеки, обе смотрели друг на друга влюбленными глазами, точно две гимназистки прошлого века, а не современные девочки с их огорчительным для старшего поколения интеллигентов цинизмом. Так думал Алексей Михайлович, с порога наблюдая за любимой внучкой и ее новой подружкой. Он сразу понял,  в чем разница между Стелкой и Инной, и был счастлив.
                – Де-ед! А мы тебя не заметили!
                – Вы даже не услышали меня! Здравствуйте, барышня! Инна, так? Я угадал?
                Пожалуй, давно не было у Вики такого славного вечера. Они не только поужинали втроем, но еще и под музыку Шопена. И никто не портил Вике настроения саркастическими шпильками по поводу ее старомодного вкуса. Да и кто может оставаться равнодушным к легким и волнующим ноктюрнам Шопена или его вальсам? Особенно – к номеру семь?!
                Уже укладываясь спать, Инна в Викиной ночной сорочке до пят, сказала с незнакомой Вике страстью в голосе:
                – До чего у тебя хорошо! Дедушка – замечательный! И так уютно...
Она оглядела гостиную, где Вика постелила ей на диване (дед ушел в спальню Вики, Вика перебралась в мамину комнату, чтобы быть ближе к Инне и еще немного поболтать на ночь) и добавила:
                – О таком вот доме я всегда мечтала... Чтобы мне хотелось после школы бежать именно домой. Мне моя конура... ненавистна. А когда мать напьется, – и она ненавистна. Не смотри на меня так, ты не знаешь, что такое пьяная мать. Она, конечно, настрадалась, но зачем всех обвинять и всем завидовать?  Люди не виноваты, что у  них судьба сложилась по-другому. Кто-то изначально не знал нужды, так что же – его за это ненавидеть? Я хотела бы иметь такой дом, но не за счет того, чтобы его отобрали у тебя, а мне отдали! Знаешь, когда я читала, как после революции забирали у людей дома, где жили их семьи веками, то есть родовые гнезда, я жалела... богачей, а не бедняков, что позарились на чужое. Я представляю, как трудно расставаться с красивыми вещами, домом, садом, особенно если тебе они достались либо трудом, либо по наследству! Революция была так несправедлива!
                Почти выкрикнув последнюю фразу, Инна жалобно спросила:
                – Ты меня осуждаешь? Я говорю крамольные вещи?
                – Глу-пая, – нежно  сказала Вика, обнимая Инну за плечи.
                – Ты тоже так думаешь?
                – Посмотри, здесь все бабушкино и дедушкино. Мы давно не меняли мебель. Мне тут все дорого. Они наживали все это своим  трудом. Бабушка была ученым, ее отец – тоже, доктором наук, профессором. Конечно, хорошо зарабатывал. Здесь моего нет ничего. То есть, я пока ничего не заработала. – Вика улыбнулась. – Но мне бы тоже было жаль расставаться с этими вещами. Правда, тебе бы я отдала что захочешь!
                – Спасибочки, – усмехнулась иронически Инна. – Не надо!
                – Ладно, спать давай! Будет у тебя дом получше нашего! Увидишь. А пока приходи к нам почаще! И не жди приглашения. Тебе плохо – иди! У нас есть кресло-кровать. Мы его в детскую перетащим, и будешь ночевать со мною в одной комнате.
                Неожиданно Инна провела рукой по Викиным волосам:
                – Можно я потрогаю их? Мне всегда хотелось прикоснуться к твоим волосам. Они мне кажутся шелковыми, не то что мои, прямо стружка, а не волосы.
                – Трогай, трогай, – улыбнулась Вика, подставляя голову.
                А сама подумала добродушно: «С ума посходили все! Далась им моя голова!»
                – Знаешь, мне с третьего класса хотелось с тобой дружить, – призналась Инна уже в темноте. – Когда я читала «Золотой ключик», то Мальвину представляла именно с твоим лицом... Вика, ты не переживай, он вернется! Вы помиритесь. От таких не уходят навсегда. Ты умная и красивая. Он вернется...
                Вика  заплакала и, боясь выдать себя голосом, промолчала.

                Глава тридцать четвертая

                Утром их разбудил звонок в дверь. Мама обычно возвращалась позднее, после обхода, дед еще спал. Вика сорвалась в прихожую и, не спрашивая, кто там, распахнула дверь. На пороге стоял Сашка Воробьев. У него был не то заспанный, не то взъерошенный вид – Вика не поняла.
                – Что случилось? Входи.
                – Жеку не хочешь навестить? – выпалил Сашка, глядя куда-то в потолок.
                – Ничего не понимаю... Еще рано! А школа?
                – Тебе что дороже?! – вдруг рассердился Сашка.
                – Что случилось?
                Только сейчас до Вики дошло, почему Воробьев смотрит поверх ее головы, а не в глаза: она была в одной сорочке. Ахнув, Вика схватилась за распахнутый ворот сорочки.
                – Постой здесь, я оденусь!
                Теперь Саша опустил глаза, обнаружив еще одну фигуру в рубахе до пят. На него смотрела Инна своими коровьими грустными глазами:
                – Что-то случилось с Женей?
                – Это с вами что-то случилось. Заладили! Женя хочет видеть Вику, понятно?
                Инне не совсем было понятно это желание видеть в такую рань человека, привыкшего ходить в школу по будням, но она промолчала под странно враждебным взглядом Воробьева.
                Вика вернулась к ним, уже застегнутая на все пуговицы халатика:
                – Ты подожди, ладно? Иди в мою комнату. Мне надо деда предупредить.
                Алексей Михайлович сразу согласился заменить школу визитом к Женьке, но заставил девочек позавтракать. Он так суетился, бегая по кухне, что     Воробьев невольно смягчил свой нрав.
                – Дед у тебя классный, – шепнул он Вике, когда Алексей Михайлович вышел на минутку.
                Пили чай они втроем. Дед соорудил всем по гигантскому бутерброду с колбасой, сокрушаясь, что нет ничего посытнее. И только когда Сашка выдул огромную чашку чая, Вика осмелилась спросить его:
                – Как же ты так рано оказался в больнице?
                – А я не уходил с вечера. У меня там блат. Сестричка одна клевая позволила на пустой койке в палате переночевать. Ей понравилось, что я всех... потешаю. Анекдоты травлю... А то они все как-то враз скисли. Умер один чувак, вот они и скисли. Тетя Настя тоже ночевала. Я ее привез назад.
                – Куда привез, домой? На чем?
                – А я тачку взял.
                – Какую тачку? – не врубилась Вика. – Где взял?
                – Такси, глупая! Где берут? Поймал на улице.
                – А деньги на такси где взял? – удивилась Вика, для которой такси было пока роскошью.
                – Заработал. Почту разношу.
                Вика с уважением смотрела на Воробьева, чувствуя себя недотепой и маменькиной дочкой.
                – Вот молодец! – искренне похвалила Вика. – Ладно, поехали. В такое время вряд ли еще раз поймаем такси, так что пока доберемся... Ты, Инночка, скажи Натали все, что надо, а? Я вернусь к третьему уроку, может быть.
                Такси им вызвал по телефону дед, так что в больницу они добрались к десяти часам.
                – Я во дворе погуляю, – вдруг заявил Сашка, отворачиваясь в сторону.
                – Саша, – испугалась Вика, – ты что?
                Саша балансировал на узком бордюре то на одной ноге, то на другой, словно это занятие его только и волновало сейчас. Губы у него дрожали.
                – Саша, – шепотом повторила Вика, подходя к нему совсем близко, так, что Воробьев соскользнул на землю, – что-то случилось? Он... умер?
                – Ты этого ждешь, да?! – заорал Сашка с ненавистью. – Чтобы с Залевским  целоваться?? Чтоб никто вам не мешал?
                Вика сорвалась с места и помчалась к зданию больницы. Ей не было обидно – ей стало страшно: «Он умер, умер! Или умирает!»
                В панике она кинулась мимо дежурной вверх по лестнице, забыв надеть халат.
                – Девушка, вернитесь! – крикнула дежурная, срывая с вешалки  халат, но Вика уже неслась по коридору.
                В палату она тоже не вошла, а влетела, даже не обратив внимания на дежурную, которая догнала ее и набросила на плечи халат без слова упрека.
Все койки были пусты, а с одной улыбался ей живой Женька. В порыве радости она схватила его за руку и уселась слишком близко, тут же ощутив сильный запах лекарств,   горячего тела и еще чего-то, враждебного здоровому человеку.
                – Я приехала!
                – Вижу, – слабо улыбнулся Жека. – Тебя Сашка уговорил?
                – Никто меня не уговаривал, ты что! Я бы приехала после уроков, а Сашка...
                Женя смотрел куда-то поверх Викиной головы.
                – Он просто боится, что ты ... не успеешь.
                – Женечка, ты снова наслушался этих дураков?
                Вика кивнула на пустые койки.
                – У меня лейкемия. – Теперь он смотрел прямо в Викино лицо.– Не поняла? У меня белокровие. Что, испугалась? – в голосе Жени звучало теперь  странное  торжество.
                –  Ты с ума сошел! Кого ты слушаешь? Этих придурков? Они же тё-ем-ные! А ты начитался...
                – Тот... помнишь того, с шеей? Его выписали домой.
                – Вот, а ты говоришь!
                – Выписали умирать. Ему уже ничего не поможет. А молодого, Кольку, в институт гематологии увезли, в Киев. Селезенку удалять. Лет пять после этого еще протянет.
                – Вот видишь! – с энтузиазмом воскликнула Вика, – значит, лечат все-таки?! За пять лет что-нибудь новое придумают, чтобы не удалять ничего... А у тебя вообще... не то, мама сказала. Железистая анемия. А это тем более лечится!
                Женя задумчиво смотрел на нее. Теперь он лежал спокойно на высоко взбитых подушках, но казался бледнее обычного. Исчез румянец. Таким он нравился Вике больше – чисто внешне, потому что выглядел взрослым. Но Вика многое бы отдала, чтобы Женька вернулся в прежнее легкомыслие и снова походил на добродушного кота.
                Молчание Женино тоже тревожило ее, и Вика собиралась с духом выдать очередную порцию оптимистичного прогноза, но Женя оборвал ее:
                – Ты помнишь спор о Луке? Я каждую твою фразочку помню... Ты была такой... эмоциональной! Лука утешал слабых... Как мы все тогда умничали... То была теория, а сейчас практика. И я, получается, слабый, раз позвал тебя... утешать. Ты догадалась, да? Я же знаю, что все вы будете меня сейчас утешать! – Он сделал жест, призывая Вику помолчать. – Даже умненький Залевский в Луку превратился. Пел тут мне песенки про нетипичное течение совсем не страшных заболеваний крови. Лекцию читал, профессор! И получалось, что меня хоть завтра выписывай! А я встать не могу, меня ноги не держат... Мама хоть не притворяется, а молча плачет. И мне тогда хочется ее утешать. И я встаю, иду умываться, а она улыбается. Рада. А вы, когда пытаетесь успокоить, еще хуже становится. Я вашу хитрость насквозь вижу.
                Вика боялась даже вздохнуть. От возбуждения или снова поднявшейся температуры щеки у Жени снова раскраснелись. Но он говорил и говорил, очевидно, проговаривал вслух свои ночные мысли, и Вика больше не порывалась его перебивать.
«Значит, приходил Стас... Вчера? С Сашкой, что ли? Утешал. А мы с Инной слушали Шопена, совсем про Жеку забыв... Почти забыв», – думала Вика с раскаянием.
                – Сказал бы мне врач, что я умру завтра, я бы закричал или заплакал, умоляя спасти... А так, когда знаешь, что у тебя еще впереди лет пять или шесть, то начинаешь надеяться... Видела бы ты, каким Колька от нас уходил! Веселенький, словно не на операцию едет, а на свою свадьбу. Только вряд ли что-то придумают за пять лет. Рак не лечат.
                – В таком настроении даже от насморка нельзя вылечиться!
                – И странно, – не мог угомониться Женя, – я думаю сейчас не о живых людях, а о придуманных. Все Юлины уроки вспоминаю. Кто как умирал... Князь Андрей, Базаров... Тогда еще помнишь, нам повезло, что Топа заболела, и Юля заменяла?
                – Я сейчас взвою! – рассердилась Вика и протестующе вскочила. –Довольно!
                – Да, я не Базаров, – уже без напора, а печально сказал Женя. – Я даже не могу попросить тебя... меня поцеловать, как Базаров Одинцову. Поцелуешь меня? – с каким-то веселым отчаянием в голосе  закончил Женя.
                – Пожа-алуйста, – шутливо пропела Вика и, чувствуя, как ей не хочется этого делать, наклонилась над Жекой и чмокнула его в щечку
                И тут же услышала странный звук: вроде бы задавленный всхлип или стон повис в воздухе пустой палаты. Женя отвернул лицо к окну, и Вика, осмелев, поцеловала в эту, словно бы подставленную ей щеку. А потом засмеялась, выпрямляясь:
                – Учти, это первый поцелуй в моей жизни!
                – Иди домой, – едва слышно сказал Женя, закрывая глаза.
                Вика не уходила. Она вдруг поняла, чего ждал от нее Женя: тот хотел, чтобы она поцеловала его в губы! Он закрыл глаза, чтобы скрыть обиду! А она не может... Нет, не хочет. Ведь в губы – это когда по-настоящему...
                – Да иди же, – уже с явственной досадой сказал Женя.
                – Ладно, до свиданья, – сказала Вика, старательно скрывая растерянность и грусть. – Но я приду через денек, не прогонишь?
                Пришла тетя Настя, и Женя оживился, а Вика почувствовала облегчение.
                Ночью Вику разбудил телефонный звонок. Она вскочила, но ее опередила Ирина Алексеевна, хотя до аппарата ей было идти дальше.
                – Это меня, – сказала мать, прикрывая трубку рукой. – Иди спать.
                Вика ушла, но тут же вернулась. Мама стояла с задумчивым видом, хотя трубка уже лежала на рычаге.
                – Это меня просят приехать к больному, – сказала она, натолкнувшись на спрашивающий взгляд дочери. – Когда на дежурстве кто-то... рядовой, а привозят серьезного больного, всегда зовут меня или Меркотуна.
                Не помнила Вика, чтобы когда-нибудь маму вызывали ночью в клинику. Хирургия считалась плановой, это тебе не «скорая помощь». Хотя иногда и сюда привозили ночью больных.
                – И ты поедешь? Ночью, одна?
                – Нет, сегодня очередь Меркотуна.
                Странные вещи говорила мама... О какой очереди шла речь?
                – Иди спать, – сладко зевая, повторила Ирина Алексеевна. – Завтра придется выйти пораньше, так что поставь себе будильник.
                Будильник и разбудил Вику, хотя уснула она все-таки поздно: после ночного звонка она еще долго лежала, вспоминая Женю и раскаиваясь: «Ну что мне стоило поцеловать его в губы?»
                Правда, сама же честно себе признавалась: не смогла бы она сделать этого даже через силу. «А если бы он умирал?» – думала тут же и отвечала себе храбро: « Тогда бы смогла!»
                Уже когда  Вика почистила зубы, умылась и сложила в сумку учебники, ожидая, когда закипит чайник, заметила лист бумаги, прислоненный к телефонному аппарату.
                «Виточка, – писала мама, – детка, в школу можешь не идти. Женя ночью умер. Прости за ложь, но я хотела, чтобы ты перед таким трудным днем выспалась. Возьми себя в руки. Целую, мама».

Продолжение  http://www.proza.ru/2010/07/27/1506


Рецензии
А всё же абсолютную правдивость смерти описать в отзыве невозможно. Да, я действительно, принимаю всё близко к сердцу. Только утешаю себя, обычно, не тем, что герои выдуманы, потому что в хороших книгах они живые, реальные, настоящие, любой сильный, серьёзный сюжет берётся только из жизни, пусть иногда и своеобразно. Конечно, это позиция моя личная.
Утешение моё в том, что ни от чего на земле нельзя отворачиваться. Ведь по жизни моей скользнул девятнадцатилетний мальчик, умерший от астмы, пусть я плохо успела его узнать. В моей же родной деревне паренёк умер от менингита, даже школы не закончив, отличник, прекрасный характер. В девятнадцать, двадцать пять, тридцать люди внезапно уходят от нас. Моя самая любимая троюродная сестра оставила жизнь чуть больше, чем в тридцать лет.

А великая сила автора заключить в слова тяжёлую ситуацию, показать её без прикрас, чтобы мы ощутили, задумались, поняли с книжной страницы безвозвратность, безнадёжность произошедшего, ощутили в ней жизнь, вовсе не литературный сюжет. Две стороны я неизменно ощущаю у мира. Не зря печаль и радость так часто зовутся родными сёстрами. Человек, видящий только грусть, находящийся в плену чёрной философии, конечно же, однобок. Но не менее однобок и тот, кто сознательно носит розовые очки, читает только глянцевые журналы, и комиксы, смотрит одни комедии, отрывая себя от грустной стороны действительности. Восхищаюсь вами, Людмила Евсеевна! Потому что вчера всей душой смеялась
Над дачным рассказом Ирины и раньше над меткими замечаниями о полевых колхозных работах и даже сумочке Инги. А сегодня я плачу о смерти Жени, от суровой, правдивой её безысходности. И пишу длинный отзыв сейчас, потому что страшусь, дальше слов уже не найдётся. Ведь очень скоро Вике придётся почувствовать то, что для каждого непостижимо, но каждый из нас однажды так или иначе через что-то подобное проходил. Невозможность уйти от правды, видимо, и есть единственное, читательское утешение. Для меня это так.
Ведь не зря в разговоре с Викой припомнились Жене Базаров и Балконский Мы часто меряем жизнь и себя прекрасным, литературным сюжетом.

Лидия Сарычева   11.06.2020 14:56     Заявить о нарушении
Лида, дорогая (это - искренне), я под этой рецензией напишу ответ, а под другими опущу (я сегодня не в форме...). Ты меня каждый раз волнуешь так, как я от себя уже не ожидала. Дело не в твоей эмоциональности, а в твоей личности вообще - разносторонней и по=детски чистой. Твое появление на моих страницах - это ПРАЗДНИК. Спасибо за все!

Людмила Волкова   11.06.2020 16:38   Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.