А. С. Пушкин без глянца

Из писем А.С.Пушкина.
                Стихи не лезут.
 
Что более вам нравится? запах розы или резеды? — Запах селедки.

Я назвал его представителем духа русского народа — не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял.
— В старину наш народ назывался смерд (см. господина Карамзина).

Я трес, трес ее и ждал, не выпадет ли хоть четвертушка почтовой бумаги; напрасно:
ничего не выдрочил и со злости духом прочел «Духов».

Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная <****а> — род теплой шапки с ушами.
Голова вся в нее уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще 10 был холостой.
Брак холостит душу. Прощай и пиши.

Отечества и грязь сладка нам и приятна.

Недавно выдался нам молодой денек — я был президентом попойки — все перепились и потом поехали <по борделям>.

Язвительные лобзания напоминают тебе твои <***рики>.

Но старая <****ь> классическая, на которую ты нападаешь, полно существует ли у нас?

Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии — то есть или рыбку съесть, или <на ***> сесть.
Дамы принимают эту пословицу в обратном смысле.
 
что для издателя хоть «Вестника Европы», не надобен тут ум, потребна только <жопа>).

Ольдекоп, мать его в рифму; надоел!

частный пристав Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны,
<****и> и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера.

Плетнев, душа моя! что тут страшного? люди — сиречь дрянь, <говно>. Плюнь на них, да и квит.

Там будет Пушкин — он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут, и всем вам будет по кусочку — дети разревелись;
не хотим черносливу, хотим Пушкина. Нечего делать — их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь — но, увидев,
что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили. Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать Борис Михайлович),
я с ними вожусь платонически, и оттого толстею и поправляюсь в моем здоровье — прощай, поцелуй себя в пупок, если можешь.

Филимонов, конечно, <борделен> а его бабочка, конечно, рублевая, парнасская Варюшка, в которую и жаль и гадко что-нибудь нашего <всунуть>.
Впрочем, если б ты вошел и в неметафорической <бордель>. Все ж не беда.

Иван Иванович на строгом диете (<употребляет> своих одалисок раз в неделю).

Но элегическую <****у-мать> позволено сказать, когда невтерпеж приходится благородному человеку.

Когда-то свидимся? заехал я в глушь Нижнюю, да и сам не знаю, как выбраться?
Точно еловая шишка <в жопе>; вошла хорошо, а выйти так и шершаво.

Не можешь вообразить, как неприятно получать проколотые письма:
так шершаво, что невозможно ими подтереться — anus расцарапаешь.

Прочие попугаи или сороки Инзовские, которые картавят одну им натверженную <****у мать>.
Прости, мой ангел. Поклон тебе, поклон — и всем вам. Кстати: поэма Баратынского чудо. Addio.

Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него, заикаясь по своему обыкновению:
видел ли ты мою «Агриопу»? — видел — что ж ты скажешь об этой трагедии?
— Скажу: Агриопа <засраная жопа>. Остро и неожиданно! Не правда ли?



С глубочайшим почтением и сердечной преданностию честь имею быть, милостивый государь,
Вашего высокопревосходительства
покорнейший слуга
Александр Пушкин.
Москва, 4 июля 1830.