Поцелуй Лилит. Глава I

       На какое-то мгновение показалось, что пилот потерял управление самолетом, отступив перед неожиданным порывом ветра. Но последовавший за этим плавный виток фигуры развеял сомнения небольшой группы людей, собравшейся на аэродроме.
        Менее трех лет понадобилось Роберту Куперу, ветерану Второй мировой, на то, чтобы превратить некогда злачный пустырь в центральной части Род-Айленда в красочное зрелище, в котором сами же начинающие пилоты становились одновременно актёрами и зрителями. Менее трех лет понадобилось на то, чтобы это место превратилось в магнит, притягивающий авиаторов-энтузиастов со всего Восточного побережья: обилие аппаратов – от старых фермерских бипланов до неудачных модификаций британских «харрикейнов», снятых с военного производства и распроданных частным лицам, благодарные зрители – от местных детей, тайком пробравшихся на аэродром, до дельцов с Уолл-стрит и владельцев бостонских компаний, присматривающих себе личных пилотов, не говоря уже о дружелюбии и гостеприимности самого Купера.
        Субботним майским утром лишь один самолет рассекал небо, но с каждым новым порывом ветра он снижал высоту, а затем, сделав последний круг, выпустил шасси и пошел на посадку.
       - Отлично, - к пилоту, покидающему корпус самолета, с улыбкой обратился мужчина в коричневом костюме, - Мигель,  я смотрю, ты летаешь не хуже тех ребят, которые ушли на войну в Азию.
        - Сегодня плохая погода – близится шторм. За час полета мне пару раз казалось, что придется делать аварийную посадку, - пожал плечами пилот.
        - Я смотрю, с каждым разом  ты летаешь всё лучше и лучше, - восхищенно произнес собеседник Мигеля. В своей речи он умело переплетал слащавую лесть и правду, приправляя всё это бостонским акцентом и резкими, но уместными жестами. Бледная кожа, цвета словной кости, светло-каштановые короткие волосы, крупный римский нос, светло-карие глаза – в облике этого человека было что-то общее с образами римской эпохи.
        - Скоро можешь об этом забыть – пока в Азии близится новая война, у меня здесь появились заказчики – скоро будут раскопки по всему Восточному побережью. Члены одного старого клуба хотят расширить свои знания о предках – вот и желают составить карту поселений, уничтоженных индейцами, вплоть до начала франко-индейских войн.
        - «Отцы-основатели»…ну и всё такое прочее? – с наигранным интересом спросил его  собеседник.
         - Не томи, Лоренцо…- вздохнув, произнес пилот. – Ты ведь неспроста узнал, когда я буду летать на  аэродроме Купера и решил выследить меня? У тебя есть, для меня, какое-то предложение?
         - У одного человека…видного и уважаемого, есть к тебе несколько вопросов. Ответить на несколько простых вопросов – это не то же самое, что целый день корпеть над картами и копаться в земле…и это не то же самое, что измерять каждый угол какой-то старой церквушки или искать какие-то особенные масляные краски, которые уже двести лет никто не производит, - на мгновение отвлекшись, Лоренцо продолжил. – Ты согласен побеседовать с этим человеком?
          Задумавшись, Мигель кивнул головой.
         - Я оставил свою машину в Бостоне – меня подбросил один знакомый водитель, поэтому тебе придется отвезти нас в город…Я покажу тебе дорогу в нужное место, - улыбнувшись, Лоренцо похлопал своего собеседнику по плечу, и они направились в сторону узкой заасфальтированной площадки, едва ли готовой обслужить всю публику, приезжающую на аэродром.
         Дорога между Провиденс и Бостоном, возведенная всего лишь семнадцать лет назад, в год окончания войны в Европе, всё еще уступала новым широким автомагистралям, соединяющим мегаполисы Восточного побережья и «одноэтажный» Средний запад, но это уже была не та узкая грунтовая полоса, какой её помнили до Рузвельта.
        Тёмно-синий «Бьюик», одно из новых приобретений Мигеля, менее чем за час преодолевал семидесятикилометровый путь в Бостон. Вдоль дороги мелькали заводские здания, в великом множестве, выросшие здесь, всего лишь, за последние сорок лет и всё еще уступавшие место лесам. Здесь же виднелись церкви Колониальной эпохи, помнящие начало Войны за независимость, и  заброшенные фермы, уже выкупленные предприимчивыми дельцами для возведения на их месте новых автобаз и складов, но все еще стоящие громадами вдоль обочины, словно мертвые часовые, так и не покинувшие свой пост. Лоренцо молча вглядывался в дорогу, стараясь не рассказать слишком много своему приятелю о человеке, желающем расспросить летчика.
        Лоренцо ДиМуччи вырос в семье американского докера сицилийского происхождения и дочери греческого моряка. Его отец был дальним родственником семьи Коломбо, ведущей борьбу за власть в нью-йоркском Бронксе. Но, каждый раз, уличные войны на окраинах Нью-Йорка давали о себе знать и в доме простого бостонского докера – так было до тех пор, пока Нунцио ДиМуччи не вернулся вечером из припортового бара, а через неделю его обезображенное тело нашли в одном из болот к юго-западу от города. Лоренцо никогда не отличался физической силой или безрассудной жестокостью – качествами, столь ценимыми в той среде, в которой он вырос. Но в Лоренцо в единую мозаику смогли сложиться хитрость, учтивость, умение лгать и невероятная жажда маленького человека к власти, дававшая ему сил для борьбы, но в то же время  туманящая его взор и испепеляющая всё вокруг.
        От приглашений Лоренцо нельзя было оказываться – многие люди о них могли лишь мечтать. Этот невысокий бледный человек никогда не появлялся просто так на пороге дома, или у входа в ресторан, или у дверей машины на автостоянке. ДиМуччи прекрасно знал Бостон и все секреты городских улиц,  что позволяло ему великолепно играть роль «сводника»…
       - Ужасно, когда родители переживают смерть своих детей, - с отвращением произнес Мигель, наблюдая за похоронной процессией. В город всё прибывали останки воинов, павших в новом конфликте – некоторые пали от пуль и снарядов противника, другие заживо сгорели в подбитых вертолетах, а третьи – подорвались на минах и растяжках, щедро расставленных на  узких вьетнамских тропах.  Лоренцо лишь кивнул в ответ, стараясь не вступить лишний раз в разговор, не провоцируя на это и собеседника.
       Бьюик пересекал южные пригороды Бостона – не лучшее место для времяпровождения даже в былые времена. За окном автомобиля можно было разглядеть лишь автомастерские, заброшенные фабрики, склады и жилые кварталы, построенные ещё до Второй мировой. Но вскоре унылый вид городских  окраин сменился небольшими, но уютными одноэтажными домами, окаймленными цветниками и лужайками,  кирпичными многоквартирными зданиями и парками. Вместо дешевых забегаловок здесь, вдоль дорог, тянулись придорожные кафе и кинотеатры. С каждым поворотом всё чаще мелькали  банки, дорогие рестораны, муниципальные здания и новые громады офисов, устремившиеся к небесам. Теперь Лоренцо указывал водителю дорогу, стараясь самому не ошибиться в сплетениях центральных улиц, уже не способных выдержат безудержный поток автомобилей.
       - Мы приехали – ищи, где можно поставить машину, - Лоренцо указал пальцев на трехэтажное здание ресторана, зажато между городской библиотекой и новым сорокаэтажным офисом.
        У входа их уже ждали двое мужчин. Голубоглазый человек в темном костюме, среднего роста, широкоплечий, с тёмными, хотя и с небольшой проседью, волосами, с широким квадратным лицом и крупным носом, увидев Лоренцо, подозвал его жестом к себе.
        - Ты привел сюда этого парня?
        - Его не пришлось долго уговаривать, - с улыбкой произнес Лоренцо, стараясь не смотреть в глаза своему собеседнику.
         - Сынок, подойди сюда, - вкрадчиво подозвал Мигеля мужчина в тёмном костюме. Он внимательно изучал своего собеседника: его тёмные волосы, удлиненное прямоугольное лицо, серо-карие глаза, его спокойное выражение лица, за маской которого таился энергичный и темпераментный человек, - Лоренцо привез тебя прямо с аэродрома? - продолжил он, кивнув на летный комбинезон из грубой плотной ткани, надетый на Мигеле, получив в ответ лишь молчаливый кивок.
         - Я – Мигель Массиньи, - сказал Мигель, протягивая руку своему собеседнику.
         - Если бы я не знал, как тебя зовут, сынок, то и не стал бы звать сюда…Лукас Дженовезе, - рассмеявшись, в ответ, протянул руку его собеседник. В это время второй мужчина, пару минут назад разговаривавший с Дженовезе успел исчезнуть в переулке, отпечатавшись лишь смутным образом в памяти Мигеля.
         - Говорить о деле будем прямо здесь? – с немалой долей иронии произнес летчик. После чего, его собеседник, осмотревшись по сторонам, жестом повел Мигеля и его спутника за собой.
         Первый этаж ресторана представлял собой зал обыкновенного, для Восточного побережья, заведения – бар, сцена, полтора десятка, рассчитанных на дневных посетителей, столиков, вдоль окон, и восемь бильярдных столов. Ни название – «Утопия», ни обстановка зала на первом этаже ничем не выделяли это заведение среди многих других в Бостоне. Первый и второй этажи были соединены широкой гранитной лестницей, отделанной мрамором и застланной зелёным ковром. Второй этаж заметно отличался от первого: несколько десятков удачно размещенных столиков, сделанных из цитрусовой древесины освобождали посетителей в любой части зала от проблем с соседями; пятиметровый потолок, украшенный лепниной и вместе с высокими широкими окнами создававший иллюзию огромного пространства; медные светильники на стенах и огромные люстры, имитирующие работу венецианских мастеров.  Скатерти и шторы были сделаны из европейских тканей,   а на стенах можно было лицезреть обилие картин…Это первое, что бросалось в глаза – подлинники малоизвестных европейских авторов, скупленные у коллекционеров антиквариата, чередовались с репродукциями мастеров эпохи Ренессанса 
        - Нам туда, - Дженовозе указал рукой на малозаметную дверь в конце зала. По мере продвижения через свободный от посетителей зал бросалась глаза еще одна особенность ресторана – между и первым и вторым этажом было множество несовпадений в планировке, что было заметно лишь опытным наблюдателям. За счет этой разницы в планировке владелец мог с легкостью обустроить в промежутке между этажами несколько комнат: так поступали до Великой войны, когда искали возможность разместить тайные комнаты для курения опиума, так поступали в конце двадцатых, когда искали  помещения для хранения виски и рома, так поступали и после войны.
       Второй и третий этажи были соединены узкой деревянной лестницей, собранной из композитных элементов. Это превращало третий этаж в своеобразную цитадель – в случае появления незваных гостей лестница могла бы быть разрушена или разобрана в мгновение ока, а у людей на третьем этаже появился бы достаточный промежуток времени для избавления от следов своих нечистых дел.
       Во время подъема по лестнице Лоренцо успел рассказать Мигелю о тех людях, которые будут ждать его в комнате. ДиМуччи не просто сводил заказчиков и исполнителей, искателей и искомых, спрашивающих и дающих ответ – он не только помогал им избежать неприятных последствий самостоятельных поисков,  но и давал исчерпывающую информацию обеим сторонам о тех, кому был суждено стать их союзниками в самых нечистых помыслах.
      Третий этаж представлял собой слабоосвещенное помещение, с низкими, по сравнению с первым и, тем более, вторым этажами, потолками. Всю обстановку составлял лишь прямоугольный стол, вытянутый вдоль окон, и четыре плотно закрытых шкафа. Дженовезе сел во главе стола, усадив своих спутников напротив себя.
       - Мигель…- задумавшись, Лукас прервал свою речь, - Слушай, позволь, я буду называть тебя – Микель, раз уж у тебя итальянская фамилия. Да и мне так будет удобнее, - в ответ, летчик лишь кивнул. После чего он с улыбкой продолжил, - Лоренцо, верно, сказал тебе, что я хочу задать лишь несколько вопросов. Так вот, скажи сынок, ты любишь деньги?
       - Люблю ли? По крайней мере, моя жизнь будет без них невозможна.
       - Ну да, и моя тоже, да и жизнь  любого из нас. А ты хочешь заработать много денег? Знаешь…
       - Жди, пока на тебя с неба упадет чемодан, набитый долларами, - перебил Лукаса один из мужчин, сидевших в комнате. Этот человек сам же начал хохотать над своей, едва ли удачной шуткой.
       Роль шута ныне играл Корнелио Дженовезе – троюродный брат Лукаса. Тёмное прошлое этого человека казалось для многих более чем очевидным. В конце сороковых годов этот человек сумел отличиться среди прочих контрабандистов Восточного побережья своей наглостью, граничащей с безрассудностью. Он умудрился даже приобрести небольшую подводную лодку, построенную еще до Великой войны, на которой осуществлялись перевозки необработанной коки с островов, близ побережья Колумбии, на Лонг-Айленд, откуда, через кварталы населенные итальянцами и поляками, кока распространялись по всему Нью-Йорку и другим городам Северо-востока, где, под тщательным контролем Корнелио, из нее получали кокаин. Позднее, когда былой источник доходов Корнелио рухнул, он неожиданно оказался избранным порядочными гражданами штата Массачусетс на должность окружного прокурора.  Люди, имевшие смутное представление о прошлом этого человека, не могли уличить в нём никого иного, кроме как честного и кристально прозрачного государственного обвинителя. Тем не менее, верный пёс Фемиды не был так прост – он медленно, но очень аккуратно и методично избавлялся от былых и настоящих врагов семейства Дженовезе, от людей, перешедших ему дорогу во времена его покрытого мраком прошлого, от людей, чьи осознанные или неосознанные действия могли помешать ему или кому-либо из его родственников. Клан Дженовезе имел ныне свой рычаг власти, способный отправить любого неугодного на многие годы за решетку, пускай этот рычаг и не мог подняться выше уровня окружного обвинителя.
         Невысокий полный мужчина с круглым одутловатым лицом, маленьким приплюснутым носом и маленькими чёрными глазами - этот человек едва ли мог воплощать в своем облике сколь-нибудь заметную угрозу. Корнелио сильно потел и каждые несколько минут был вынужден вытирать смуглую кожу своего лица от капелек пота, а постоянно потеющие ладони оставляли следы на мебели и на чужих вещах. У кого-то этот маленький человечек вызывал иронию, у кого-то – раздражение, а иные испытывали к нему слабо прикрытое отвращение, но, тем не менее, с этим человеком нельзя было не считаться, и тем, кто отказывался воспринимать его всерьез, в будущем приходилось об этом жалеть.
         - Отличная шутка, - с ухмылкой заметил Мигель, - Слава Спасителю, сегодня у меня много свободного времени и я могу просто посидеть в непринужденной обстановке и посмеяться с приятными людьми, - вздохнув, он продолжил. - Известно ли вам, господа, несмотря на то, что Лоренцо знакомит меня с большинством заказчиков, при наличии нескольких более или менее равноценных предложений, более выгодное для себя я выбираю сам, как и обозначаю для себя «выгодность» предложений? – продолжил Мигель, окинув взглядом полутемную комнату, освещенную лишь лучами солнца, постепенно уходящего за тучи.
        - Микель, подожди пару минут, - взглянув на часы, сказал Лукас Дженовезе. После этого он подвинул один из телефонов, стоящих рядом с ним, в противоположный конец стола, - Сейчас тебе должен позвонить один человек, - продолжил он, кивнув на телефон.
        Несколько минут в комнате стояла тишина, поддерживаемая взглядами и жестами Лукаса. Через некоторое время тишина была нарушена звонком, вызвавшим лишь улыбку на лице Дженовезе. С явной неуверенностью и сомнениями Мигель снял трубку, подталкиваемый жестами своего собеседника.
        - Кто сейчас на связи? Это вы, Массиньи? – из трубки послышался знакомый Мигелю голос его нового заказчика, представителя филадельфийского клуба.
       - Тейлор? Вы хотите мне что-то сказать? Но я  отлично помню, что через четыре дня должен выехать в Пенсильванию.
       - Забудьте об этом. Мы уже осведомлены, что вы будете заняты в ближайшее время.
       - Считаете это нормальным поведением? – резко бросил Мигель, но обратной связи уже не было – он услышал лишь монотонный гудок.
       - Вот видишь, Микель, мы не оставляем тебе выбора, - с улыбкой произнес Дженовезе.
       - Откуда вы знаете о моих последних заказчиках? Не слишком ли много вы вообще обо мне знаете? – окинув взглядом своих собеседников, произнес Массиньи.
       После этих слов он взглянул в глаза  Натану Кравицу, ставшему ныне правой рукой Лукаса Дженовезе. Натан был бруклинским евреем, чьи родители переселились в Бостон, как раз, ровно за год до начала войны в Европе. Пока Лоренцо нашептывал на ухо Мигелю то, что он знал о каждом из присутствующих в комнате, Кравиц внимательно следил за всем происходящим. Он следил за словами и жестами каждого, он выискивал  слабые места в речах и действиях, о чем докладывал Дженовезе.
       Натан сидел рядом с Лукасом, справа от него, на всех переговорах, составляя целостную картину того, что происходило вокруг.   Его задачи мало отличались от того, чем зарабатывал себе на жизнь ДиМуччи, но он был вынужден действовать гораздо осторожнее и предусмотрительнее, опасаясь любой ошибки. Натан постоянно самосовершенствовался – вечером, в «Утопии», когда ресторан  наполнялся людьми, наблюдательные  посетители могли лицезреть худощавого мужчину, с тёмно-русыми волосами,  тонким, резко изогнутым носом и чёрными глазами, лицо которого было отмечено небольшим, но заметным шрамом. Садясь за крайний правый стол, Натан внимательно изучал посетителей, их поведение и содержание разговоров.
       Но более чем о своей, Кравиц переживал о жизни Дженовезе – в случае смерти Лукаса, судьба его верного помощника была бы предрешена. Многих людей настораживали слишком обширные познания этого человека, но еще больше настораживало то, что ими сможет воспользоваться кто-то иной.
       - Мы знаем о тебе гораздо больше, чем ты мог бы себе представить: мы знаем и то, почему тебя не приглашают федеральные университеты и музеи, и знаем, почему летаешь на аэродроме Купера именно по субботам, и почему ты, как правило, пропускаешь полеты в третью субботу каждого месяца, - вздохнув, собеседник Мигеля продолжил. - Нам известна та сумма, которую ты каждый месяц выплачиваешь за аренду квартиры, не говоря уже о том, на какой улице в Марселе живут твои родители…да и мы предполагаем, почему они не захотели остаться в Бостоне – твой отец просто побоялся нескольких человек, имевших свой счет на его отца-неаполитанца. Жаль только, что вернулись в Марсель они зря – вскоре эти люди умерли, и теперь твоему отцу ничего здесь больше не угрожает.
      - Я не хочу иметь дело с человеком, который знает обо мне столь много, - резко перебил Мигель.
      - Мы тебе противны? Ты нас презираешь? – сквозь зубы, то ли злясь, то ли просто играя со своим собеседником, спросил Дженовезе, - Сынок, нам известны все твои сомнительные дела, - вздохнув, он продолжил, - Корнелио, покажи ему.
       После этого шутник, вытерев пот со лба, положил на стол папку с бумагами. Открыв папку, он начал поочередно вытаскивать из нее, оставляя на бумаге следы вспотевших ладоней,  документы, передавая их Мигелю.
        Массиньи читал документы, не скрывая раздражения. Он не видел лишь ничего нового, а лишь море своей глупости. Более полугода назад, с начала возведения стены в Брелине, Мигель работал по одной и той же предельно простой схеме: многие произведения искусства, находившиеся под угрозой участи быть вывезенными советскими войсками, перевозились в Британию, где они, во всеобщей суматохе, не могли находиться под надлежащим надзором.  Пока Германию делили, словно праздничный пирог,  антиквариат уже успевал начинать пылиться в отдаленных музеях, превращаясь в желанную добычу для охотников за удачей.
      - Ну как, нравится? – расплывшись в улыбке, произнес Корнелио. - Четыре картины и с десяток средневековых манускриптов, - вытерев платком лоб, он продолжил. - И все это взято для работ по реконструкции, срок выполнения которых у тебя и у твоих клиентов, сынок, почему-то, по условиям договоров, растянулся на целых восемьдесят лет, - взглянув на потолок,  он посмотрел в глаза Мигелю. - Эксперты оценили все это имущество в четыре миллиона американских долларов – как раз, получится по году заключения за каждый миллион.
       - Предельная стоимость всего этого…барахла – триста тысяч. Книги – Евангелие и несколько сборников псалмов. Картины – не самые удачные работы не самых талантливых мастеров, - глядя прямо в глаза собеседнику, Массиньи продолжил. - Несомненно, всё это является историческим наследием, но…какая разница, будет оно пылиться в провинциальном музее в Восточной  зоне или же в доме  богатого коллекционера в Новой Англии?
        - Разница? Для меня – никакой, - расхохотался Корнелио, сотрясая своим смехом стены комнаты. - Просто, пойми, я терпеть не могу, когда нарушают закон в моем штате и, тем более, в моем округе, - слова бывшего бутлегера, сломавшего в свое время позвоночник одного из конкурентов,  вызвали улыбку на лицах большинства людей, сидящих в комнате.
         - К сожалению, мои товарищи забыли о краткости. Я исправлю их ошибки – мы могли бы найти любого другого, но именно в тебе, Мигель, смогли соединиться слишком много качеств: ты привык к не очень прозрачным сделкам, ты разбираешься в живописи и археологии, ты знаешь несколько языков, да и, в конце концов, ты умеешь летать на самолете и, если меня не подводит память, неплохо владеешь оружием, не говоря уже о менее значительных, но не менее важных, для нас, качествах, - перебил предыдушего собеседника человек, сидящий слева от Лукаса Дженовезе.
          Это был светловолосый мужчина, около тридцати лет на вид, с тонкими чертами лица и жёсткими серо-русыми усами. Уже более четырех лет Джереми Лартер жил в Бостоне, покинув свою вотчину, Норфолк, после столкновения с кредиторами отца, а ныне готовился к тому, чтобы перевезти жену и дочь из Лондона, где они временно проживали, в Америку.
       С периодичностью в несколько минут нижнее веко правого глаза Джереми дергалось, а во время длительных бесед неуловимая и быстротечная судорога сводила всю правую половину его лица, что выдавало в нем неуравновешенного человека, скрывавшегося за маской внешнего спокойствия. Сидя слева от Дженовезе, Лартер курил трубку, наполняя помещение клубами дыма. Джереми, наравне с Корнелио, был среди тех немногочисленных счастливчиков, которым Лукас позволял курить в этом помещении, служившем и его личным кабинетом, и комнатой для совещаний, и капитанским мостиком того хрупкого корабля, которым ныне управлял Дженовезе, лавируя в самых темных потемках полуночной жизни Бостона.
       - Раз уж Иеремия желает перейти сразу к сути дела, - Лукас кивнул на Лартера. - Позволь мне продолжить, - в ответ, Мигель лишь продолжал внимательно смотреть в глаза своему собеседнику. - Надеюсь, тебе знакома личность Доменико Гирландайо?
       - Вряд ли можно найти еще одного человека с таким же тонким чутьем на таланты. Этот человек находил жемчужины в океане посредственности, и без него мы вряд ли бы были знакомы с талантом Буонаротти и многих других живописцев, скульпторов и архитекторов.
        - Да-а, - словно, на мгновение, замечтавшись,  произнес Лукас,- тем более, как мы совершенно случайно узнали, ты очень хорошо знаком с работами этого творца…не так ли?  Да и к тому же, Микель, мать твоего отца, на которой женился неаполитанец Чезаре Массиньи,  происходит из Флоренции – может быть, поэтому ты скупил все номера журналов, посвященных искусству, в которых речь шла о Гирландайо.
        - Всё может быть, - стиснув зубы, произнес Массиньи.
        - Что тебе известно о римских периодах жизни этого художника?
        - Ровным счетом – ничего, - произнес Мигель, наблюдая за выжидающим взглядом собеседника, - Это белые страницы в его жизни.
       - Возможно ли, что к началу работы над Сикстинской капеллой Гирландайо, уже состоявшийся зрелый талант, окруженный учениками и вниманием публики, взрастивший  новое поколение живописцев, не прибыл в Рим будто бы в новый для него мир, а, собственно, вернулся в хорошо знакомый город после некоторого отсутствия в нем?
        - Возможно, - произнес Мигель, словно пытаясь прочитать взгляд Лукаса.
        - В общем, у одного уважаемого человека из Неаполя есть…точнее, до недавнего времени была одна замечательная картина под названием «Проклятие Каина». Эта картина была настолько замечательной, что один человек, временно похитив картину, заказал её копию, вернув затем оригинал на место.
        - Хотите, чтобы я отправился в Неаполь и…?
        - К чёрту Неаполь. Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь, иначе бы мы нашли кого-то попроще, а не тебя. Проблема в то, что на Сицилии живет мой племянник – Лукрецио Катани. У этого парня есть несколько проблем: во-первых, у него нечто вроде шизофрении – в общем, иногда случаются помутнения рассудка, а во-вторых, он легко попадает под влияние нехороших людей. К сожалению, его новому дружку, неаполитанцу, была известна и тайна картины, и наличие копии, о который не знал дальше владелец. Вместе с Лукрецио они прибыли в Неаполь, похитили картину и копию, а затем вернулись на Сицилию, откуда отправились во французский Алжир и…вступили добровольцами в Иностранный легион.
      - Принесите мне пятьдесят грамм виски, - перебив Лукаса, произнес Мигель, окинув взглядом всю комнату, на этот раз, остановив свой взгляд на сыновьях Дженовезе, сидящих прямо напротив окружного прокурора.
        Это были довольно крепкие юноши, около двадцати лет на вид. Несмотря на то, что у них была двухлетняя разница в возрасте, они легко могли бы сойти близнецов. Их можно было бы назвать точными копиями отца, отличавшегося от них лишь внимательным взглядом голубых глаз. Отец всё еще медленно вводил их в курс дел, учил обходить стороной, а не нарушать,  закон, и править той хрупкой империей, которую он успел создать за два с половиной десятка лет, словно лев, принося львятам жирные куски мяса.
       - Рад находить общий язык с хорошими людьми, - улыбнувшись, произнес Дженовезе,  сняв трубку телефона, связывавшего его, напрямую, с первым этажом ресторана.
       После короткой беседы и недолгого  молчания в комнате появился худой смуглый юноша в робе уборщика. Оторванный от работы по приведению в порядок второго этажа, готового вечером наполниться посетителями, он принес поднос с тремя бокалами виски, два из которых предназначались Дженовезе и Джереми Лартеру.
       - От тебя, Микель, требуется несколько вещей, - продолжил Лукас, - Во-первых, сейчас французский Иностранный легион расквартировался близ города Орана, в Алжире – ты должен отправиться туда и найти Лукрецио. Во-вторых, ты должен найти обе картины, а из них уже выбрать ту, которая является оригиналом, - вздохнув, он продолжил, - Оригинал ты заберешь с собой, а нашей заботой уже будет возвращение его владельцу. Копию…ты уничтожишь – она не должна покинуть Алжир, и никто не должен узнать о её существовании – в противном случае, будет подорвана репутация человека, опрометчиво сделавшего эту копию, чего мы не желаем. Мы постараемся, чтобы оригинал тихо вернулся на место, а о существовании копии все должны забыть, - отпив виски, Дженовезе продолжил, - В-третьих, ты должен постараться вытащить из этой африканской помойки моего племянника и вернуть его в лоно семьи. Впрочем, его судьбу я давно уже решил – он отправится в Америку и останется здесь под моим присмотром – так желает его мать.
     - Безумие просто какое-то, - рассмеявшись, произнес Мигель, - Давайте так – я спокойно покину этот кабинет, а вы просто забудете о моем существовании, - эти слова были встречены ухмылками на лицах большинства присутствующих в комнате людей.
      - Что, сынок, ты, верно, думаешь, что наступил в грязь, а теперь можешь просто почистить ботинки и пойти дальше? – бросил  незнакомец, сидевший рядом с Корнелио.
       Даже в низком кресле этот человек казался великаном. Очень высокий, сутулый, пепельно-белокурый, с очень длинным лицом – этот человек напоминал героя германских преданий. Фрэнк Мюллер вырос в семье бедных фермеров  из Оклахомы. До Второй мировой  ему доводилось примерять маски и отгонщика скота, и сезонного батрака, и машиниста на линии городского трамвая в Чикаго. Отправившись добровольцем на Западный фронт в сорок четвертом, он был ранен в голову осколком немецкого снаряда, навсегда изменившим его образ жизни – после этого увечья глаза Мюллера не могли нормально воспринимать любой свет, ярче настольной лампы. Этот человек, в любую погоду и в любом помещении надевавший тёмные солнцезащитные очки, поднялся на том, что на протяжении десятка лет создавал сеть питейных заведений в Северной Мексике, вдоль границы  с США, рассчитанных на разного рода искателей приключений и дешевого алкоголя. В середине пятидесятых, Мюллер, оказавшись на краю пропасти, выбрав союз с более сильными хищниками, попал в тень…в тень Лукаса Дженовезе.
        - Конечно, Микель, может быть, мне не удастся отправить тебя на четыре года за решетку, но ты, всё равно, проиграешь, - продолжил, с заметной отдышкой, Корнелио. -  Допустим, ты успеешь найти хорошего адвоката, а он, конечно же, сможет подготовить удачную линию защиты, но, Массиньи, - на лице окружного прокурора появилась улыбка. - Пока ты будешь этим заниматься, ты потеряешь всех своих клиентов, твой арендодатель разорвет старое соглашение, а возможности выехать из страны, например, в Марсель, к родителям, у тебя не будет. Пока ты будешь воевать с нами, и с законом, твоя репутация не упадет – она просто…исчезнет, - вздохнув, Корнелио продолжил. - Твой мир стоит на трех хрустальных столпах, а ты этого даже не замечаешь.
       - Знаешь, Микель, а я не люблю угрозы, - вмешался Лукас Дженовезе. - Я предлагаю тебе тридцать пять тысяч долларов за выполнение этого задания.
       - Пятьдесят тысяч, - Мигель пытался прочитать выжидающий взгляд собеседника. - И он сжигает папку с теми занимательными бумагами, - Массиньи кивнул на Корнелио.
       - Двадцать тысяч американских долларов и двадцать тысяч английских фунтов…и он сжигает бумаги.
       - Жаль, в Европе сейчас в обороте немало фальшивых фунтов, - покачал головой Мигель, - Двадцать тысяч долларов и тридцать тысяч швейцарских франков, - после этих слов, расплывшись в улыбке, его собеседник протянул ему руку.
       Двойственные чувства Мигель испытывал к Дженовезе и разномастной компании, окружающей его. С одной стороны, они казались беспринципными и бестактными людьми, открыто заявляющими о своем всевластии, и готовыми с легкостью разрушить чужую жизнь. С  другой же стороны, он, словно против своего желания, воспринимал их как обыкновенных заказчиков.
       - Надеюсь, ты понимаешь многогранность своего задания, но, впрочем…- Дженовезе улыбнулся, ожидая увидеть реакцию своего собеседника. - Ты получишь за задание, которое займет у тебя не более двух-трех недель, столько же, сколько мой юрист получает за один год. Поэтому, сынок, достойная награда за успех твоих стараний должна уничтожить все сомнения.
        Массиньи выжидающе молчал, наблюдая за реакцией людей, сидевших в помещении. Эту партию он проиграл еще до того, как, в начале беседы, понял, что у него нет, не было и не будет возможности удержать хоть какую-то инициативу в общении с оппонентами. Теперь же он боялся новых, непозволительных ошибок.
      - Ты, верно, сынок, ждешь дальнейших инструкций, - продолжил Дженовезе, - Мы даем тебе один день – воскресенье. Это поможет тебе собраться с мыслями и подготовиться к делу. В понедельник, в семь утра, ты должен будешь явиться к пассажирскому терминалу аэропорта. Там тебя передадут человеку, ведающему всеми тонкостями задания.
      - А задаток? Я не работаю без задатка.
      - Кого ты хочешь обмануть? – смахнув со лба капли пота, вмешался окружной прокурор. - Задаток тебе выплатили лишь один раз – до этого, да и после этого, сами клиенты не знали, где ты достаешь интересующие их вещи. И так с тобой будет до конца жизни, - рассмеявшись, продолжил Корнелио.
      - Прости, Микель, в семье Дженовезе рождается слишком много дураков,- бросил Лукас, кивнув на своего троюродного брата. - Задаток тебе выплатят в аэропорту, перед твоим отправлением, в понедельник, в Европу, - вздохнув, он обратился к одному из своих сыновей.  - Ренато, проведи нашего гостя до автостоянки.
      Поднявшись, сын Дженовезе отправился к небольшой двери, в противоположном конце  комнаты, после чего жестом позвал за собой Мигеля. Открыв её, Ренато, стараясь не запутаться во множестве замков и соответствующих им ключей, повел своего спутника вниз по узкой кирпичной лестнице, каждый пролет которой был отделен от предыдущего дверью. Теперь, по мере спуска, можно было понять, что на каждом этаже декоративные стены были отделены от внешних стен свободным пространством. В подвале, в который вела лестница, Массиньи рассмотрел еще две лестницы: одна,  деревянная, по всей видимости, вела в помещение между вторым и третьи этажами, а другая, кирпичная,  вела прямо в переулок, между «Утопией» и многоэтажным офисом судовладельческой компании. Выходя на улицу, Мигель чувствовал, что покидает цитадель, но неприступную не для грубой силы, а для человеческого разума.