Десятый набросок письма о поездке в Святую Землю

Приятно быть большим. – Жизнь с удобствами. – Палестинцы рядом. – Дети устроены. – Поездка в кейсарию. – Аналог колхоза. – Как я был "на картошке". – "Темный лес". -  Блюдо под названием "Бульба". – Колымский рацион. – Осенний поход. – "Капитан" на байдарке. – "Космическая" диета. – Яйца из-под курицы. – Пункты питания. – Пристроил студенток. – Инструктаж. – "Они такие скромные!" – Уладил конфликт. – Поздний гость. – Потерял пистолет. -  Достал нож.  - Помог председатель. – Колхоз из сказки. – Коровы Израиля. – Коровы Кавказа. – Народный Артист. – Романтика. – Траверз. – Битва Народного Артиста с коровами. – Гроза в горах. – Один из способов подоить корову. – Место для пикников.


Мы распрощались с домом на холме и перебрались на несколько дней, которые нам осталось пробыть в Израиле в город Лод, к моему университетскому сокурснику Михаилу.
Миша и его жена,  Дора, оба маленькие. Такие маленькие,  что я, сам далеко не выдающихся размеров, чувствовал себя в их обществе высоким и крупным мужчиной. Их небольшая четырехкомнатная квартира с двумя санузлами и маленькой, аппендиксом  отходящей от  гостиной, кухней , показалась мне удивительно уютной.
Дом, в котором находится квартира, — это девятиэтажный многоквартирный дом. Территория вокруг дома огорожена высоким металлическим забором. Тут и автостоянка для жильцов дома, и лимонный (или лимоновый ?) сад, в котором всегда можно сорвать  фрукт к чаю. Миша является старшим по дому, и  возведение этого забора считает одной из главных своих заслуг. Пока забора не было, живущие вокруг мусульмане ходили везде, где им хотелось, в том числе и напрямую через двор их дома. А теперь всё иначе. Никто посторонний к дому подойти не может. У подъезда, по инициативе Доры, жильцы посадили  красивые цветы и старательно ухаживают за ними. В общем, дом выглядит очень даже симпатично.
И вопросы безопасности решены. Забор высокий и надёжный, дверь подъезда закрывается на ключ, под домом оборудовано просторное бомбоубежище. В бомбоубежище, для того, чтобы скрывающиеся там люди не скучали, установлены тренажёры.
Правда, не всегда удаётся предусмотреть то, что является следствием так называемого  "человеческого фактора". Так, например, заходим мы с Михаилом в лифт, а там едут два строительных рабочих. Невысокие оба, худощавые, смотрят скромно. Только вижу — Михаил возбудился, разговаривая с ними, перешел на повышенные тона. А они нет, ничего, всё также скромно и негромко с ним говорят.
— Что случилось? — спрашиваю у него после того, как мы вышли из лифта.
— Ты представляешь, — отвечает, — живет у нас в доме, на девятом этаже, одна дурная старуха. Так она постоянно, когда ремонт в квартире делает, или починить ей что-нибудь надо, нанимает палестинцев. Мне, говорит, так дешевле. И ключ им дает от входной двери. Ведь страшно даже подумать, чем это может обернуться…
Сразу вспомнились всякие истории с взрывчаткой в мусорных урнах, с бульдозерами, давящими прохожих,  с террористами-самоубийцами, которые носят под одеждой пояса шахидов. Ничего не скажешь,  мирная жизнь в Израиле весьма специфична.
Дети у Михаила  нормально пристроены. Живут в хороших квартирах,  получают неплохую зарплату. Оба — и сын, и дочь отслужили по призыву в израильской армии.
Сын, Володя, служил в спецназе и теперь убеждал меня, что израильский спецназ — самый сильный в мире. Я не пытался его  переубедить, но, поскольку мне приходилось видеть в деле спецназ ГРУ, в душе был с ним не согласен. По сравнению с бойцами нашего спецназа, бойцы израильского спецназа лучше оснащены и более изобретательны, но, в случае прямого силового столкновения, являются гораздо менее мощными и напористыми.
А Мишина дочь несла службу в качестве оператора ЭВМ и, отслужив срочную, осталась в армии на той же должности в качестве вольнонаёмной.
На следующий день Михаил с Дорой повезли нас на экскурсию в Кейсарию. Назван так этот город был в честь Римского Императора (кесаря). Во времена Римского владычества здесь располагалась резиденция  Прокуратора Иудеи. Первое, с  чем ассоциируется название этого города,  это амфитеатр. Практически во всех кинофильмах о житии Иисуса Христа  амфитеатр — это то самое место, где Понтий Пилат решал судьбу Христа.
В настоящее время город этот знаменит ещё и тем, что здесь находится музей семьи Реканатти, тот самый, в котором выставлены статуи Сальвадора Дали.

На обратном пути заехали в кибуц, расположенный в стороне от основного шоссе. Михаил хотел показать нам, что это такое.
Мне говорили раньше, что кибуц — это израильский аналог советского колхоза. Однако в колхозах мне приходилось бывать многократно.
Помню, как-то привез я группу студентов в колхоз. В советское время практиковались поездки студентов на уборку урожая. Чаще всего студентов использовали для уборки картофеля, поэтому  это мероприятие и носило название"поездка на картошку".
Поселили нас в отдаленной деревне, куда вела разбитая лесная дорога. Осенью и весной дожди превращали эту дорогу в абсолютно непроезжую. Был, правда, еще од ин путь. В сорока километрах от деревни проходила ветка железной дороги. Одноколейная. Раз в день по этой ветке проходил поезд, на котором можно было доехать до райцентра. Название ближайшей к леревне станции  — "Темный лес" — поразило меня тогда своим абсолютным соответствием ситуации.
Помещения, мало-мальски пригодного для общежития, в деревне не было. Пришлось расселить студентов по домам колхозников. Столовой не было тоже. Пришлось, из денег, выделенных на питание студентов, доплачивать хозяйкам за то, чтобы те готовили еду и кормили своих постояльцев.
Казалось, что все насущные проблемы решены, и я могу вздохнуть с облегчением. Однако это только казалось. Через пару дней в местном магазине кончились запасы печенья. Я не сразу понял, каким образом причастны к этому мои студенты.
А ларчик просто открывался. Оказалось, что в этой деревне испокон веку готовят и едят только одно блюдо. Это блюдо, которое называлось "бульба", представляло собой варёную картошку, в которую, перед варкой, крупными кусками нарезали свиное сало. Варилось это блюдо, которое, при употреблении внутрь, тряслось и хлюпало, до тех пор, пока  картошка не разварится полностью, превратившись в пюре.
Если парни ещё могли, зажмурившись, заставить себя проглотить такое, то девчонкам этот подвиг  оказался не под силу. И они перешли на печенье.
Сам я с детства не ел сала. Даже из колбасы выковыривал "жирявки". Дело в том, что вырос я на Колыме. Не знаю, как сейчас, а в те времена свинины на Колыме не было. Не водились там свиньи. Даже самый старательный  свиновод не смог  бы ничего вырастить в этом климате. А вот оленей было много. Очень много. В Магаданской области, которая в те времена включала в себя и Чукотский национальный округ, был почти миллион оленей. Так что мясо, которое мы употребляли в пищу, было, как правило, олениной. А в отпуск, на "материк", мы ездили всего лишь раз в три года, как и основная масса колымчан. Правда, отцу ежегодно оплачивали дорогу на "материк" и обратно, но он, как правило, без семьи в отпуск не ездил.
Начал я есть сало гораздо позже, во время одного из байдарочных походов. Пошли мы в этот поход поздно, в первой половине ноября. Было уже холодно, часто шёл снег. И времени у нас было в обрез, приходилось спешить..
 Шел я "капитаном" на байдарке-тройке. То есть, сидел я в байдарке сзади, и меня старательно поливали ледяной водой, хлюпая веслами, двое сидящих передо мной новичков. Штормовка моя быстро обледеневала, и когда мы приходили к месту стоянки, я, словно космонавт, втиснутый в блестящий скафандр, стоял, растопырившись, пока кто-нибудь из туристов не помогал мне избавиться от обледеневшей одежды.
Светало поздно, а темнело рано. Поэтому остановка на обед была сокращена до предела, костер не разжигали. Обед состоял из куска хлеба с салом и нескольких глотков чаю из крышки металлического термоса. Поскольку при таком режиме движения возникал буквально волчий аппетит, выбирать мне не приходилось. И я впервые узнал, каким вкусным бывает кусок хлеба с салом.

Однако поедать варево, которое готовили деревенские хозяйки, мне было всё-таки не под силу. И пришлось искать выход из положения. Научил свою домохозяйку готовить яичницу со шкварками. Это было непросто, потому что жители приютившей нас деревни ели яйца только сырыми, стараясь при этом доставать яйцо из-под курицы сразу, как только она его снесет. Услышат, что курица закудахтала, и тут же бегут, ориентируясь на звук, спеша быстренько съесть еще тепленькое яичко.
Но студенткам моим оказалось не под силу уговорить хозяек "портить" яйца, а заставить себя глотать эти яйца сырыми прямо из под курицы им тоже никак не удавалось.
Я не знал, что делать. Положение казалось безвыходным. И вдруг всё решилось само собой. Согласно указанию свыше, для занятых на уборке механизаторов были организованы пункты питания. Поскольку комплектовались эти пункты мобилизованным, на время уборки урожая, персоналом городских и поселковых столовых, то и блюда в этих пунктах были вполне привычны для слегка тронутого урбанизацией советского человека, привыкшего съедать на обед нечто напоминающее котлету с макаронами.
Мне, с большим трудом, удалось договориться с председателем колхоза о том, чтобы мои студентки, безудержно стройнеющие на "бульбовой" диете, были прикреплены к пункту питания для механизаторов. Поскольку я прекрасно понимал, какую опасность представляет собой общение студенток с  местными, пришлось, перед первым посещением пункта питания, провести с девушками инструктаж, во время которого я строго-настрого запретил им не только разговаривать, но даже смотреть на механизаторов. Особенно на молодых парней.
Однако я обратил внимание, что вернувшиеся из столовой после обеда студентки о чем-то перешептываются и хихикают. У меня появилось недоброе предчувствие.
— Я же сказал вам, чтобы даже не глядели ни на кого, — сказал я им. Неужели так трудно было удержаться?
Да что Вы! — захихикали они в ответ, — там ребята были такие скромные, забавно так краснеют, когда смущаются…
А вечером эти скромные ребята, хорошенько выпив, смущаться и краснеть перестали, начали ходить по избам, оказывать девушкам свои, специфически-деревенские знаки внимания. Те, естественно, бросились искать защиты у сокурсников. Я успел вовремя. Драку предотвратить почти удалось. Всего лишь парочка студентов получили по синяку, да один из колхозных отхватил хорошенько по уху.
Механизаторы ушли. Казалось бы, конфликт был улажен. Уже смеркалось. Я решил, на всякий случай, постоять еще немного с ребятами на улице, удостовериться, что инцидент и в самом деле исчерпан. И оказалось, что поступил правильно. Минут через тридцать в огороде за домом послышалась какая-то возня. Мы насторожились. Возня продолжалась, постепенно усиливаясь. Послышалась матерщина. Через некоторое время из темноты показалась пьяная морда того самого механизатора, который схлопотал по уху.
Заплетающимся языком он сообщил нам, что из-за нас он потерял свой пистолет. Обиделся за то, что дали ему по уху, и решил нас всех напугать хорошенько. Сходил домой за пистолетом. Но, подкрадываясь к нам огородами, споткнулся, упал и уронил пистолет.
 Он был весь в грязи, — измазался, пока искал в огородах пистолет, — и очень зол. Поскольку никто из нас не выразил желанияпомочь ему, он разозлился еще сильнее, почти до истерики, и вытащил из-за пояса нож. Я поднял лежащий на земле кирпич, кто-то из ребят, — а среди них были и уже отслужившие в армии, — выдернул из забора кол. Механизатор начал размахивать ножом и потом бросил его в нашем направлении. Однако нож ни в кого не попал и, скользнув по кольям забора, улетел куда-то в сторону.
Оставшись без оружия, молодой механизатор резко повернулся и зигзагами побежал куда-то за дома, в поле. Мы еще немного постояли. Всё было тихо. Я проследил за тем, чтобы все мои студенты разошлись по домам, и тоже пошел спать.
Спал чутко, прислушиваясь во сне к тому, что происходит на улице. Поднялся рано, как только начало светать. Нож нашёл сразу, он лежал недалеко от забора. Потом, пройдя по следам, оставленным механизатором среди борозд, нашел и пистолет. Это был старый ТТ, в обойме которого было несколько патронов.
 Когда народ стал собираться в правление колхоза на утреннюю планерку, я положил нож и пистолет на стол перед председателем и попросил его принять меры для того, чтобы жизни моих подопечных ничего не угрожало. Не знаю, что он предпринял, но этого механизатора я больше не видел.
Оказывается, в той местности, во время Великой Отечественной, шли бои, и местные жители часто находят в окрестных лесах старое оружие — и советское и немецкое.


Так вот, кибуц — это если и колхоз, то колхоз из сказки. Всё тут удивительно чисто, аккуратно и красиво. Дома, дорожки, спортивные площадки для детей и взрослых. В центре, почти как Дом Культуры в образцово-показательных советских колхозах, расположено внушительно-красивое здание синагоги. Аккуратные газоны, пальмы, между которыми, словно маленькие дворцы, стоят жилые дома израильских колхозников.
Затем Михаил повез нас на животноводческую ферму. Мне уже доводилось слышать о коровах Израиля, которые дают просто фантастическое количество молока — в два раза больше, чем коровы знаменитой голландской породы. А тут довелось увидеть их в натуре. Действительно, как и говорили мне раньше, их можно сравнить с ходячим выменем, у которого есть рога. Двигаются они медленно, степенно, не спеша, полные уважения к себе и осознания своей значительности.
Глядя на них, сытых и важных, я поневоле вспомнил совсем других коров, кавказских, — маленьких, худых и шустрых. Они бродят, в поисках корма, по предгорьям и ущельям Кавказа, забираясь на довольно-таки значительные высоты.
Однажды вместе с нами пошел в горы очень известный артист. Он был Народным Артистом СССР, а это звание было в те времена чрезвычайно высоким. Конечно, и сейчас неплохо быть Народным Артистом, но то, что было тогда — это, как минимум, в десять раз "круче" того, что мы имеем сейчас.
Он приехал к нам в альплагерь погостить, подышать чистым горным воздухом, полюбоваться неповторимыми горными пейзажами. Он находился в приятельских отношениях с главным инструктором нашего альпинистского лагеря, и тот, по простоте душевной, предложил артисту сходить с нашей группой в горы. Приобщиться, так сказать, к романтике. Нет, не на вершину сходить, а дойти только до бивака — последнего, предвершинного. И отдохнуть там, пока мы сходим наверх. В тот раз мы шли траверз, который включал в себя восхождение на одну вершину, спуск с этой вершины на скальный гребень, и затем восхождение с этого гребня на вторую вершину. Возвращаться мы должны были на тот же предвершинный бивак, откуда и  начинали траверз.
Мы ушли, как обычно, ночью, где-то часа в два. Это время является удобным для выхода на восхождение уже потому, что светать начинает вскоре после выхода, а солнце начинает пригревать гораздо позже. К тому моменту, когда оно начинает пригревать и начинают просыпаться  горы, альпинистам нужно пройти  уже все камнепадные и лавиноопасные участки. Артист наш безмятежно спал в своей палатке и мы не стали его будить. Зашнуровали свои палатки и ушли.
Когда мы по гребню подходили ко второй вершине траверза, перед нами открылся вид на наш бивак. Картина была настолько впечатляющей, что мы остановились и довольно долго любовались ею.  Далеко внизу, между крошечными палатками, метался крошечный Народный Артист.  Он пытался отбить нападение на наш бивак небольшого, особей из десяти, стада коров. Тот, кому не приходилось попадать в подобную ситуацию, даже представить себе не может, насколько безнадежна такая попытка. Эти коровы, словно тараканы, проникают даже в наглухо застегнутые палатки и ухитряются при этом не только сожрать все съедобное, что неосмотрительно оставили альпинисты, а еще и накакать там, прямо посредине. Полюбовавшись битвой Народного Артиста с коровьим стадом, мы отправились дальше, на ждущую нас вторую из вершин траверза. Когда, завершив траверз, вернулись на бивак, уже стемнело. Над скальным гребнем по другую сторону ущелья бушевала гроза. Любуясь этой незабываемой, изумительной картиной, я вспомнил, как однажды, когда я был еще новичком, наша группа, расположившись на ночевку во время одного из выходов в горы, попала в грозу, в самую ее середину. Мы опустили  вниз, обвязав альпинистскими веревками, все имевшиеся у нас металлические предметы, включая обитые триконями альпинистские ботинки и ледорубы, старательно застегнули свои палатки и провели в этих палатках, стараясь не прикасаться к их мокрым стенкам, незабываемую ночь, наполненную летающими вокруг нас электрическими разрядами и разрывающими пространство на части ужасающими взрывами грома.
Но на сей раз нам повезло и гроза не задела нас. Кое-как устранив последствия коровьего налета, улеглись спать. Утро было чудесным, ясным. Однако терять бдительность было нельзя. Гроза ничуть не испугала привычных ко всему коров, и они плотной группой держались неподалеку, готовя очередное нападение на наш бивак.
И тут девчонкам нашим пришла в голову гениальная идея, которая, конечно же, оказалась впоследствии бредовой. Они решили подоить этих коров. Однако коровы все время размахивали своими хвостами, и подоить их не удавалось. Девчонки пришли ко мне и попросили дать им запасной репшнур, вспомогательную альпинистскую веревку. Они привязали репшнуром хвост одной из коров к ее ноге, и им удалось, наконец, подоить ее. Но молока  они надоили очень немного, меньше половины кружки. Пить это молоко никто не решился. А репшнур они принесли мне обратно, держа его двумя пальцами на отлете, потому что он был весь обкакан коровой. Поскольку все снаряжение необходимо было сдать на склад, выбросить этот репшнур я не мог. Вымыл его в ручье, завернул в несколько слоев бумаги и засунул в дальний угол рюкзака.

Вот такие воспоминания вызвал у меня осмотр израильских коров — лучших коров в мире. А в завершение экскурсии мы поехали на место, специально отведенное для проведения пикников. Если ранее меня поражало абсолютное равнодушие израильтян к газонам, на которых они совершенно спокойно могли и посидеть, и полежать, и поиграть с детьми, и которые у них, несмотря на такое отношение, всегда выглядят очень ухоженными и чистыми, то пикники в Израиле устраивают только в местах, которые специально для пикников предназначены.
Место, куда мы приехали представляло собой участок довольно-таки редкого леса с утоптанной частыми посетителями землей и установленными порознь, метрах в тридцати друг от друга, столами и скамейками. Посетители приносят из своих машин скатерти, подстилки, снедь, которую аккуратно раскладывают на столах. Мне, привыкшему к пикникам на склонах сопок, берегах таежных рек и лесных озёр, на лесных полянах, такое мероприятие не могло не показаться странным. Но нельзя было не заметить, что Дора и Михаил старались сделать нам приятное, что им хотелось, чтобы нам всё понравилось – и место, где устраивался пикник, и само угощение. Поэтому я, в свою очередь, старался делать вид, что мне всё нравится. Тем более, что Дора действительно приготовила всё очень вкусно.