Уход

(История настолько невероятная, что кажется фантастической).

В несколько задумчивом и отрешённом состоянии, таком, что даже на порывистый и холодный ветер, совсем не типичный для мая, я, стоя на автобусной остановке, абсолютно не обращал внимания. Задумчивость моя объяснялась тем, что я отнёс в редакцию целую кипу своих стихов. Будет что-либо из принесённого напечатано или нет, я не знал, но в последнем номере этой газеты появилось одно моё стихотворение и, ободрённый скромным успехом, я и навестил их сегодня. Редактор литературного отдела удивил меня тем, что показал стихотворение, пролежавшее у него в столе лет тридцать. Мне было неясно, зачем этот человек советовался со мной о качестве данного стихотворения. Что это, желание присвоить его или же намёк на взятку, показывая, сколь долго рукописи могут находиться в чужих руках. Рассуждать на данную тему совсем не было никакого желания и, чтобы отвлечься, я, по приобретённой привычке, начал вглядываться в окружающий меня мир, вернее природу, пытаясь найти что-либо подходящее для очередного творения. Однако складывался отнюдь не пейзаж. Но то, что вырисовывалось, мне определённо нравилось и я старался не растерять созданное, то и дело повторяя про себя как заклинание:
Я поэтом стал ненароком,
По нечайности, просто так,
Походя был отмечен роком,
Что сказал мне: «Пиши, дурак».
И как раз в этот момент из подошедшего автобуса сошла небольшая толпа. Выходившие толкали и справа и слева, но я, охваченный творческим порывом, не обращал на такие мелочи ни малейшего внимания. Более того, я даже не догадывался отойти в сторону. Так что, в конце концов, один из выходивших столкнулся со мной нос к носу. Отрешённо, без всякого удивления и каких-либо эмоций посмотрел несколько рассеянно на того, кого угораздило врезаться в не хилого по размерам мужика, собираясь беззлобно, равнодушно отодвинуться в сторону. Встреченный мною взгляд, принадлежащий коренастому, плечистому и лобастому мужчине, был как-то заметно агрессивен. Можно было подумать, что мужика только что отчитало начальство. Однако набрасываться, разумеется, мужик ни на кого не собирался. Секунду другую мы просто разглядывали друг друга. Поняв, что передо мной не псих, который набрасывается на прохожих и место которому лучше всего в дурдоме, я уж собирался было отступить в сторону, дав человеку пройти, но что-то меня всё же задерживало. Тот, с кем я столкнулся, тоже не торопился уступать мне дорогу. И вдруг до меня дошло, почему я вглядываюсь в лицо этого человека и почему не ухожу с дороги. Я понял, что знаю этого типа. Более того, знаю хорошо.
- Борька, - воскликнул я с радостным воодушевлением и тут же продолжил, назвав фамилию, - Вольнов.
Я действительно обрадовался Борису, хотя бы потому, что давно не видел никого из своих прежних одноклассников. А так как у меня в кармане лежал номер с моим стихотворением, то мне просто захотелось похвастать перед Вольновым своими скромными поэтическими успехами, хотя я и знал, что к литературе Борис совершенно равнодушен. Про его интересы я вам скажу несколько позже и, вы сами поймёте, почему. Сейчас же я отошёл на шаг, чтобы получше рассмотреть своего бывшего одноклассника. Мы с Борькой не были друзьями, хотя учились с ним вместе. В тот год и его родители и мои получили квартиры в одном районе. Поэтому в свою тридцать седьмую школу, которую нам и предстояло закончить, мы с ним пришли уже в восьмом классе. И хотя времени после окончания школы прошло уже более тридцати лет, мой одноклассник изменился не настолько, чтобы его нельзя было узнать. Более того, он выглядел на удивление молодо. Но, не смотря на свой свежий вид, был он всё же какой то неухоженный. Костюм, например, у него был изрядно помят, что выдавало в нём либо разведённого, либо вообще холостяка. «Не пьёт, не курит и женщин к себе не водит», - мелькнула в моей голове закономерная дедукция, в которой я нисколько не сомневался. Впрочем, на всех этих житейских мелочах я не стал концентрировать внимания, ибо меня отвлёк в его руках саквояж, которого сейчас днём с огнём не сыщешь. Такие были в моде годах в пятидесятых. Впрочем, говорить о моде навряд ли и уместно. В то время дефицит был страшенный на всё. И, приобретая вещь, люди оказывали отнюдь не предпочтение определённому пристрастию и своему вкусу. Первостепенным фактором являлась просто возможность достать вещь. Пожалуй, можно смело утверждать, что слово «достать» является ключевым для нашей системы социализма. Ведь чтобы купить даже пустячок, необходимо было иметь хорошие связи. По сути дела приобретение вещи приравнивалось к боевой операции. В этом плане социализм буквально создал своё подполье, целью и задачей каждого члена которого было отыскать нужного человека, чтобы приобрести нужную вещь. Для этого предпринимались столь титанические усилия, которых бы с избытком хватило на крупное открытие или на строительство по меньшей мере завода. Мы же тратили всю эту энергию только на то, чтобы купить, допустим, нижнее бельё. Конечно, цель довольно мелкая, но ведь попутно мы осуществляли и глобальную задачу построения великого коммунизма. Однако все эти соображения в тот момент вовсе не витали в моём сознании. Меня в первую очередь привлекал Борькин допотопный саквояж. Точно в таком же, моя мать, будучи кассиром, получала в своё время в банке деньги. Конечно, её саквояж был казённым. Тем не менее, я запомнил его весьма хорошо. И ассоциировался он у меня самым надёжным образом с тех пор с бухгалтерскими работниками. Именно поэтому я совершенно непроизвольно и, надо признаться, совершенно бестактно, воскликнул:
- Борька, я слышал, что ты в лаборатории на заводе работаешь, а, оказывается, бухгалтером киснешь.
Борис, ничего не отвечая, смотрел на меня молча, изучающее, внимательно. А так как он был ниже меня ростом, то создавалось впечатление, что Борька смотрит на меня как бы исподлобья. То, что Борька стоит набычившись, не произвело на меня никакого впечатления, но то, что мой бывший одноклассник смотрит на меня как на совершенно незнакомого человека, обижало. «Неужели я настолько изменился?», - невольно подумалось мне. Я всегда считал, что выгляжу достаточно молодо для своего возраста. И уж узнать то меня пока ещё труда не составляет. А тут. У Борьки, между тем, взгляд стал совсем жестким и даже, я бы сказал, безжалостным, словно у наёмного убийцы. Мне стало несколько как бы неуютно и я слегка смутился, ругая себя за то, что даже не поздоровался, никак не поприветствовал своего бывшего одноклассника, а сразу полез с бестактными вопросами. Однако Борька, оказывается, меня тоже узнал. Без всякого удивления, словно мы с ним живём на одной лестничной площадке и видимся каждый божий день, он ровным, бесстрастным голосом человека, стоящего очень высоко на социальной лестнице, настолько высоко, что обычный люд вроде меня для него уже вроде песчинки, произнёс:
- Здравствуй, Лось.
«Надо же, и школьную кликуху помнит», - удивился я. Хотя, если разобраться, то ничего удивительного в этом нет. Наоборот, клички запоминаются легче имён, тем более такие распространённые и, я бы даже сказал банальные, как моя или, например, Боцман, Глобус ну и тому подобное. И пока я так рассуждал, Борька задал мне очередной вопрос:
- Ты в этих краях как оказался то? Случайно или живёшь недалеко?
Вопросы задавались таким равнодушно-ледяным тоном, словно я, моя жизнь вообще, для него ничто, но по каким-то соображениям сейчас вдруг это стало важно. Впрочем, Борька никогда не отличался душевностью и в классе стоял как бы особняком. И дело было даже не в том, что Вольнов начал учиться в школе с восьмого класса, а потому, что парень был как бы не от мира сего. Кроме физики его, пожалуй, ничего и не интересовало. И вот этот-то его интерес, эта его страсть и делали Борьку терпимым для других. Дело было даже не в том, что у Вольнова всегда можно было списать задачку по математике и тем более по физике. Просто когда человек имеет столь всеохватную страсть, то даже те, кто не терпит такого, всё же испытывают некоторое уважение к уникуму. И хотя страсть к физике и была, пожалуй, единственным достоинством в глазах окружающих, этого было достаточно, чтобы вполне лояльно относится к Вольнову, хотя он никогда не участвовал ни в одном из мероприятий, устраиваемых пацанами. Борька вообще был парень очень замкнутый, настолько, что даже к себе домой никого не приглашал. Хотя, если честно сказать, к ним в дом никто и не рвался. Родители Борьки жили весьма, как все знали,  недружно, в доме были постоянные скандалы. Не то чтобы отец у него был алкоголик, но… Впрочем почему они так жили я не знаю. Мало ли в мире недружных, скандальных семей. Мои родители тоже отнюдь не являлись Ромео с Джульеттой и, отец у меня тоже был не дурак выпить. Правда у Бориса, что я точно в то время узнал совершенно случайно, и мать и отец когда то сидели. Отец много, а мать поменьше, лет пять. Хотя,  если честно сказать, меня и это не очень впечатлило, ибо моя маменька тоже не избежала в своё время тюрьмы. Так что мы с Борькой были в некотором роде одной касты: дети зеков. Именно поэтому я и не стал обижаться на холодность тона и взгляда Борьки. Хотя желание откровенничать всё же пропало. Да и зачем человеку, который и прозу то никогда не читает, считая это бесполезной тратой времени, читать стихи. В своём фанатизме Борька был максималист, каких редко встретишь. Я, лично, вообще таких уникумов больше не встречал в своей жизни. И, если честно говорить, даже не слышал о подобных типах. Однако Борька был именно таким субъектом. Будь его воля, он вообще бы не изучал ни литературу, ни биологию, ни историю, считая их просто словесным хламом. По-крайней мере школьный курс уж точно он считал таковым. Борька и внимание на эти предметы обращал постольку поскольку, лишь бы не портить аттестат. Впрочем, именно из-за литературы Борис и не поступил в институт. Хотя кто его знает, из-за чего Борька оказался студентом не вуза, а техникума, да и то не дневного, а вечернего отделения. Авторитет его от этого в глазах бывших одноклассников очень упал. Но, однако, в моих глазах это было не таким уж и большим изъяном, ведь я сам заканчивал не институт, а технарь. Поэтому я мог хорошо представить себе чувства человека, который был в классе в числе первых, но по жизни оказался несколько отодвинут с позиций лидера. Тем более что все пророчили Борьке в школе великое будущее. К тому же парню очень не повезло ещё и в том плане,  что его родители разошлись. И случилось это как раз в то время, когда Борис закончил школу. Исходя из всего этого, я и ограничился лишь кратким ответом:
- Случайно.
Мой собеседник никак не отреагировал на моё сообщение. Мы стояли на остановке, как бы сказали психологи, в благоприятной для контакта дистанции. Но, тем не менее, я испытывал некую неловкость, может быть от невольно возникшей паузы. В конце концов, переборов обиду, я решил разузнать о своём однокласснике побольше. Это ведь даже и не любопытство вовсе, а вполне законный интерес к судьбе человека с которым хотя и не был в особо дружеских отношениях, но, тем не менее, и не чужие мы с ним. Конечно, будь это кто другой, мы бы наверняка посидели по такому поводу, поболтали, может быть и выпили по случаю встречи. «Вот байбак», - недовольно подумал я. И, словно прочитав мои мысли, Борька, совершенно неожиданно изобразил нечто подобие улыбки, отчего я сделал вывод о том, что он вообще общается не столь уж часто, по крайней мере в неформальной обстановке. А Борька вероятно совсем уж меня решил поразить и неожиданно сообщил:
- А я ведь совсем недалеко отсюда живу, - и, взмахнув рукой, показал в сторону ближайшей девятиэтажки, - Мой дом.
А затем, привёл меня вообще в полное изумление, предложив:
- Пойдём ко мне. Поболтаем, - И немного запнувшись, добавил, - Может, бутылочку возьмём ради такого случая?
От его предложения я несколько растерялся. За все три года совместной учёбы в школе я не помнил случая, чтобы к Борису, как я уже говорил, приходил кто-либо из одноклассников. Его же вопрос насчёт бутылки привёл меня вообще в полное смятение. Правда работа в заводской лаборатории, где, конечно же, имелся и спирт, возможно, повлияла на его пристрастия. Однако от бутылки я всё же отказался, чистосердечно признавшись, что не пью. По лицу Борьки я заметил, что он удивлён до крайности. Борис окинул меня быстрым, изучающим взглядом, в котором, а может, это мне показалось, проскользнуло нечто, напоминающее угрызение совести. Однако я не придал моему мимолётному наблюдению никакого значения. Очень многие люди у нас приходят в изумление и даже зачастую отказываются верить в трезвость. Вот и Борька, услышав мой ответ, глубоко вздохнул, словно был в чём-то очень серьёзном разочарован и в замешательстве спросил:
- Да?
Я не стал ещё раз повторять ему сказанное, испытывая некоторую неловкость от того, что не собирался отступаться от своих трезвых принципов. «Ну вот, может человек выпить хочет, а ты такой повод испортил», - мелькнуло в голове потаённое раскаяние. Я даже начал подумывать о том, что может и стоит в данный момент забыть о трезвых принципах. Но Борис сам подвёл черту под алкогольными соблазнами:
- Вообще-то я тоже не употребляю алкоголя. Не тот продукт, который нужен моему организму.
Услышав такое признание, я про себя невольно усмехнулся. Борька всегда выражался хотя и предельно точно, но вычурно, как говорили в школе - «заумно». Автобус давно уехал, ожидающие другие маршруты жались за стеклянными перегородками, так что никто не мешал нашей беседе. Но мы, как бы исчерпав все возможности для разговора, стояли молча. Меня это несколько смущало. Борьку видать тоже. Наконец он сказал:
- Ну, ничего.
Произнесено это было таким тоном, словно Борька оправдывал самого себя. Его губы опять растянулись в гримасе, которую можно было принять за попытку научиться улыбаться. Но меня Борькин оскал польстил. Ведь я то знал хорошо про его некоммуникабельность и скупость на эмоции в общении с людьми. А Борька между тем продолжал:
- Это ещё лучше. Кофейку выпьем.
В этот раз он улыбнулся широко и открыто, как улыбаются дети. На душе стало тепло. Особенно приятно было от того, что Борька хотел ради меня поступиться своими трезвыми принципами. И, хотя свободного времени у меня было не столь уж много, я считал неэтичным отказываться в данной ситуации от приглашения.
- Пошли, - согласился я с лёгким сердцем.
До дома Бориса было, что называется, рукой подать, но проделать весь этот путь молчком было, по меньшей мере, странно, тем более мне хотелось узнать о его житье бытье получше. Я с воодушевлением стал сыпать вопросами:
- Слушай, а как ты сюда попал? Ты же рядом со школой нашей жил.
То, что я и сам сейчас проживаю совсем не близко от своей бывшей школы, мне на ум не пришло, но то, что Борис теперь живёт в другом районе, почему-то казалось странным. К тому же я совершенно не мог себе представить Бориса в качестве главы семейства и продолжал думать, что тот живёт со своей матерью. Основание для таких мыслей у меня были. Я ни от кого не слышал, чтобы Боря женился. Да и в школе Борис не заглядывался ни на одну из девчонок. Как я уже говорил, он был очень нелюдим. Скорее всего на его нелюдимость повлияла нездоровая обстановка в семье. Занятия физикой помогали, наверное, ему отвлечься от неприятной повседневности. Все эти внутрисемейные дрязги заставили Борю уйти от действительности в мир, который он считал более интересным. Скандальчики же в моей семье наоборот вынудили меня приглядываться к людям, к окружающей действительности более внимательно, чем это делали мои сверстники из спокойных семей. И теперь я тоже вглядывался в Бориса, пытаясь проникнуть в его внутренний мир и ругая себя за бесцеремонные вопросы. Может быть, мне и не стоило так вот лезть к нему, что называется в душу. Тем более, что Борис вообще стал какой то задумчиво-отрешённый. Я даже и не думал, что он мне что-либо прояснит и болтал просто из вежливости, может быть и неуместной. Однако Борька ответил, хотя как-то автоматически, рассеянно.
- После развода мы с женой разменяли квартиру. Двухкомнатную на две однокомнатные.
Но так как он любил во всём ясность, то тут же уточнил:
- С доплатой, конечно.
- Ты был женат? – воскликнул я в изумлении, хотя, что же в том удивительного, что у человека семья. Вопрос поэтому прозвучал глупо и даже неуместно и Борис, вполне законно, просто напросто проигнорировал его.
- А дети? – несколько смущённо поинтересовался я.
- У? Не было у нас.
Борька отвечал в своей манере, предельно лаконично, но ни это обидело меня. Уязвляло несколько то, что одноклассник совсем не расспрашивает про меня или кого-либо из нашего класса. Борьке вероятно и не приходило в голову подобное любопытство. Мысли его были заняты чем-то другим, более для него в данный момент важным. «Да, ладно, будет ещё время поболтать», - успокоил я свою обиду. В этот момент мы уже подходили к его подъезду. Навстречу нам попалась женщина с хозяйственной сумкой. При виде нас лицо её приняло сердитое выражение, словно бы даже обиженное и, хотя Борька и буркнул ей коротко: «Здрасте», - даже не соизволила ответить на приветствие.
- Чего это она такая сердитая, Боря? – спросил я Борьку негромко, так, чтобы не быть услышанным этой недружелюбной особой.
- Да ничего, - недовольным тоном ответствовал Борька, - соседка это моя по лестничной площадке.
Такой ответ мне совершенно ничего не прояснил. И я невольно ещё раз оглянулся на женщину, чуть из-за этого не разбив себе лоб о дверь подъезда. Когда же мы оказались у лифта, запоздало спросил:
- Ну и что?
- Что, что? – не понял Борька.
- Почему соседка так… - спросил я весьма неопределённо, но Борька понял.
- Да ничего. Она тоже разведённая.
Такой ответ удивил меня.
- Ну и что из того, - спросил я удивлённо.
- Да клеилась она ко мне, - таким тоном, словно отмахиваясь от назойливой мухи, отвечал Борька.
- А ты, значит, отказом ей ответил, - догадливо хмыкнул я.
- Ничего я ей не отвечал, просто проигнорировал, - рассеянно пояснил Борька.
- Это ещё хуже, - осклабился я.
Борька моей пошлой весёлости, однако, не поддержал и, нажимая кнопку этажа, почему-то пробурчал:
- Не страшно.
- Ты о чём? – не понял я.
- Да так, это я про себя, не обращай внимания, - скороговоркой пробормотал Борис.
Когда мы вошли в Борькино жилище, я невольно остановился возле двери, удивлённо озирая это прибежище нелюдима. Борькина квартира представляла из себя одновременно небольшую библиотеку районного масштаба и что-то подобие мастерской. Вдоль всех стен стояли стеллажи с книгами. На столе, который располагался перед окном, находился компьютер с очень большим экраном. Надо сказать, что далеко не каждый располагает такой техникой. Монитор у Борьки был подсоединён к двум системным блокам, что меня весьма удивило. Принтер располагался прямо на полу. Довольно приличный телевизор был подвешен на консоль, расположенную между двух книжных полок. Другой стол был оборудован как рабочее место мастера - электроника. Паяльник, припои и всевозможные микросхемы находились на нём вместе с диагностической аппаратурой. Правда, никакой посторонней электронной техники в комнате не наблюдалось. Из чего я сделал вывод, что Борис вероятно собирается съездить куда-либо в отпуск и поэтому завершил всю работу, взятую на заказ. А в том, что Борис ремонтирует электронную технику, я нисколько почему то не сомневался. Слишком уж профессиональная мастерская открылась моему взору. Здесь находилась даже специальная тумбочка, какие имеют монтажники и где храниться всякий инструмент.  Диван же у противоположной стены являл собой и постель, причём совершенно неубранную.
- Где же у тебя шифоньер? – глупо вырвалось у меня.
- Зачем? – в задумчивой меланхолии не столько спросил, сколько возразил Борис, - В коридоре встроенный шкаф. Кстати, давай твою куртку, - вспомнив про обязанность хозяина, потребовал Борис.
Отдав ветровку, я стал посреди комнаты в некотором смущении, оглядываясь, куда бы присесть. Выбор был небольшой, либо перед компьютером, либо у монтажного стола. Для гостей стулья не предусматривались. Клиентам они, вероятно, по мнению Борьки тоже не были нужны. Впервые в жизни я видел квартиру со столь рациональной обстановкой.
- Ну вот, сейчас чайник закипит.
От голоса Бориса, раздавшегося неожиданно за спиной, я почему-то вздрогнул, хотя сказано было и не громко. Борька, вероятно, не заметил моей нервной реакции на свои слова и продолжил бодро:
- Да ты присаживайся.
При этом Боря повёл рукой таким образом, словно в комнате находился целый гардероб. Его жест я понял и оценил секундой позже, когда Борька плюхнулся на диван, предварительно подсунув под зад шерстяное одеяло, которое комком лежало у стенки.
- Вообще-то я прибираю диванчик, а сегодня вот некогда было, - пояснил мой одноклассник.
- Ну, да, - словно так и должно всё быть, с готовностью согласился я. И тут же спросил, - А ты что, мастер по радиоаппаратуре?
- Да кое-что понимаю, - скромно отвечал Борька.
- А твой саквояжик это, надо полагать, визит к клиентам.
- Нет, - как-то не совсем охотно опроверг Борис моё предположение.
Что-либо выпытывать ещё, я считал неудобным, но и от предложения присесть отказался, молча проигнорировав широкий жест хозяина, хотя и стоять столбом посреди комнаты было как-то неуютно.
- А что, кроме клиентов у тебя и не бывает никого, - что называется в лоб, задал я сам собой напрашивающийся вопрос. Больно уж всё это было странно. Хотя, если разобраться, то так и бывает в неблагополучных семьях. Всё в жизни человека оставляет след, особенно в детстве. И если Борькины родители и жили как кошка с собакой, то сын постарался уйти в науку, игнорируя не только реальные жизненные отношения между людьми, от которых он и не ждал ничего хорошего, но даже просто литературу. Эмоций ему было вполне достаточно и по жизни, особенно отрицательных. Вот и сейчас, Борька совершенно равнодушно, как о чём-то вполне естественном, подтвердил:
- Не бывает.
Но, видимо поняв всю не тривиальность даже не ответа, а ситуации, нахмурившись, спросил:
- А тебя это почему-либо смущает?
Я не знал, как отреагировать на вопрос и, пожав плечами, немного помолчал. Потом, решив свести всё к шутке, спросил:
- Может, ты скажешь, что я у тебя вообще первый гость?
Борьку мой вопрос и не обидел, и не смутил. Он как то по обыденному, буднично, пробормотал:
- Ну, в общем-то, да. – Однако тут же уточнил, - В этой комнате ещё моя бывшая супруга была. – И тут же уточнил, - Ну более или менее из близких людей. – И опять, сделав паузу, внёс очередное уточнение, - Она по делам разводным приходила.
Я выслушивал Борю в изумлённой прострации. Возгордиться тем, что являюсь его первым гостем да ещё более или менее близким, мне и в голову не пришло. Боясь приближаться к столу с непонятной для меня техникой, с которой никогда не имел дела, я медленно, словно в сомнамбулической прострации, побрёл к полкам с книгами. Вероятно, во мне просто сработал инстинкт книголюба. Именно он позволил мне с первого взгляда понять, что на полках не было ни одной художественной книги. Наугад я вытянул первую попавшуюся. «Цифровые интегральные микросхемы в информационно-измерительной аппаратуре». Прочитал я на обложке. Даже название мне абсолютно ни о чём не говорило, словно я читал иностранный текст. Невольно я хотел почесать затылок, как это делают люди в глубоком замешательстве, но вовремя спохватился. Борис ревниво следил за моими действиями. Моя бесцеремонность ему явно не нравилась. Я заметил это сразу, наверное, потому, что сам не люблю, когда мои книги трогают посторонние. Но любопытство пересилило соображения такта, и я принялся перелистывать страницы книги, сплошь испещрённые пометками и подчёркиваниями. Растерянно полистав, поставил книгу на место, взяв другую. «Приборы с переносом заряда», гласило название. Она так же с абсолютной безжалостностью пестрела следами от шариковой ручки.
- Ты что, с такой же тщательностью проработал всю эту гору? – в полном изумлении поведя рукой, спросил я своего бывшего одноклассника.
- Ну, да, - с недовольным видом пробурчал Борис и, продолжая хмуриться, напомнил, - пойдём кофе пить.
Сделав движение руками и головой такое, какое люди совершают, когда внезапно что-либо вспоминают, пробормотал:
- Стул захвати.
Я послушно потащил на кухню старенький, но крепкий стул, не понимая, правда, зачем это нужно. Только очутившись в крохотной кухоньке, где кроме холодильника находились лишь стол со скудной посудой на нём, да табурет, почему-то стоящий у плиты, я понял причину. Однако бутерброды Борис приготовил с ветчиной и в немалых количествах. Глядя на аппетитно уплетающего мясо Бориса, я тоже начал жевать, запивая чёрным кофе и попутно расспрашивая своего одноклассника о теперешнем его житье бытье. Беседа опять носила односторонний характер, потому что сам хозяин, равнодушно удовлетворяя моё любопытство, ни о чём меня не расспрашивал. Такое равнодушие обижало, хотя я и не показывал вида. Впрочем, я более любил слушать, и мой интерес перевешивал другие эмоции. Не ручаюсь за стенографическую точность, но всё же попытаюсь показать характер нашего разговора.
- Слушай, Боря, я слышал, что ты работал в заводской лаборатории.
- Работал, - невнятно пробурчал Борис, более ничего не добавив.
Немного помолчав, я опять полез с расспросами. Пережёвываемый бутерброд нисколько не мешал мне.
- Слушай, а это правда, что ты написал для директора диссертацию?
- Правда, - без всякого апломба подтвердил Борька.
- Как же так, ведь ты, насколько я знаю, не закончил вуза.
- Пю, - издал неопределённый звук Борька, - я и никогда не учился в институте.
Перехватив мой удивлённый взгляд, пояснил:
- Я всё сдавал на пятёрки, кроме сочинения.
Изумление моё было столь велико, что я даже ничего не смог спросить уточняющего, лишь высоко поднятые брови выдавали моё состояние. Даже Борис, который, в общем-то, никогда не всматривался в мимику людей, заметил моё удивление и криво усмехнулся, ничего, однако не добавив. Наконец, после некоторого молчания, я настырно продолжил допытываться:
- Ну, а как же диссертация директорская?
- А что диссертация? – удивился Борис, - мне самому было интересно работать по теме.
- А тебе не обидно?
- Чепуха, - небрежно отмахнулся Борька, - тема хотя и не лишённая интереса, но не глобальная. Да и вообще, о чём здесь говорить. В то время многие из начальства нагружали своих подчинённых личными делами. Да и потом, кроме меня директору готовили материалы многие специалисты завода. Но это всё ерунда. Эта диссертация ничего общего не имеет с наукой. В том смысле, что это просто тот минимум, который требовался в СССР для получения докторской степени. Таких в стране было пруд пруди. Люди таким образом укрепляли свой авторитет, улучшали материальное положение. Обыденное дело.
- Обыденное дело и тема не глобальная, - как эхо, повторил я, - однако тебя потом уволили с завода. Только тебя и никого больше из всей бригады, что работали над диссертацией.
- Да, уволили, - просто ответствовал Борис, и тут же пояснил, - какой же чиновник любит более умного подчинённого, даже если тот для него и не конкурент.
Лениво зевнув, Борька продолжил своё пояснение:
- Понимаешь, Лось, остолопами легче управлять в известном смысле. Я тебе даже больше скажу, то, что люди дураки, это благо. Хотя всё же среди руководства должны быть не из племени мумбу-юмбу.
- Как это? Ты о чём? – невольно вырвалось у меня.
- О чём? – Борис слегка усмехнулся и с иронией добавил, - Да всё о том же, о нашей действительности.
- ? – Я был в явном замешательстве.
А Боря снисходительно спросил:
- Как ты думаешь, почему мы в глубокой заднице во всём?
На этот столь глобальный вопрос я тоже не смог ответить и лишь пожал неопределённо плечами. А Борис, воодушевлённый, как ни странно, именно моим молчанием, продолжил:
- Не знаешь.
Это со стороны Бори был не вопрос, а просто констатация факта, поэтому я посчитал нужным промолчать. А Борис вероятно долго не высказывался перед кем-либо, потому что с большим воодушевлением продолжил свою лекцию.
- Основная причина в дефиците интеллекта. Наши руководители считают себя очень умными. Прямо умнее всех на свете. А на самом деле?
- А что на самом деле? – автоматически переспросил я своего одноклассника.
- Вот то-то и оно, что?
Борис внимательно посмотрел на меня и, указывая на пуговицу моей рубашки, пояснил:
- Интеллект оценивается не потому, по крайней мере это не конечный показатель, на сколько ты возвысился над толпой, но по сравнению с интеллектом же.
Я всё ещё не улавливал его мысли. Борис, видя, что его не понимают, терпеливо продолжал разъяснение. Он действительно слишком долго не имел достойного, на его взгляд, слушателя и потому ему хотелось высказаться.
- Возьми, например, племя каких-нибудь дикарей. Вождь, несомненно, умнее остальных. Скорее всего так. Одними мышцами ведь нельзя руководить, в общем-то. Верно?
- Ну, да, - растерянно подтвердил я постулат одноклассника.
Боря удовлетворённо покивал головой и живо продолжил:
- Но по сравнению с любым мало-мальски образованным европейцем этот вождь мумбу-юмбу всего лишь безграмотный вахлак. Точно?
Я был обескуражен такой логикой. По крайней мере, контраргументов не находилось. Борис торжествующе глядел мне в лицо. Пауза его не тяготила. Он был доволен моим затруднением. Но я всё-таки нашёл необходимый вопрос:
- Но почему ты решил, что уровень интеллекта нашего руководства ниже?
- Да потому, - живо возразил Борис, - что если бы интеллект наших руководителей был хотя бы таким же, то мы сейчас не плелись в хвосте прогресса.
Видя, что я собираюсь возразить, он жестом прервал мои поползновения и с жаром продолжил:
- Ведь дело не в том, что у нас кризис. Дело в том, что он у нас всегда был.
- Как так? – растерянно поинтересовался я.
Борис торжествующе, тоном Мефистофеля, рассмеялся прямо мне в лицо:
- А разве то барахло, которое на рынках, ты видел где-нибудь раньше, до так называемого кризиса?
Я продолжал растерянно молчать. Не потому, что мне нечего было возразить, но я понял одну простую вещь – Борис, если и заходил, то весьма не часто в шикарные наши магазины. Может быть за электронной аппаратурой и деталями. Но, конечно, не за одеждой и обувью. Впрочем, я сам в крупных магазинах бывал весьма редко. Первое время они меня даже как то стесняли, я чувствовал в них себя неуютно. Но меня можно понять, ведь я вырос в СССР. В моём представлении нормальный магазин это довольно обшарпанная лавочка с гулко хлопающими дверями на толстой пружине, с пустыми или в лучшем случае полупустыми прилавками и совершенно равнодушными продавцами, вернее продавщицами. Поэтому, как человек родившийся и выросший в СССР, я новые магазины долго не мог принять и обходил их стороной. Борис, как я понял, тоже не особенно привык к этой роскоши последних лет, поэтому и упоминал лишь про рынки.
- Что молчим? – видя мою отрешённую задумчивость, напористо воскликнул Боря. И тут же продолжил. – А что ты можешь сказать? Не было этих товаров. Но если мы не могли сделать более или менее приличную одежду, предметы обихода, то это и означает наличие кризиса. Не перепроизводства, а недопроизводства. Причём это касается как количества, так и качества.
Совсем сбитый с толку безудержным напором лектора я продолжал неуклюже молчать. А Борис с усмешкой превосходства смотрел мне прямо в лицо.
- Ладно, ладно, - скрывая за миролюбием раздражение, промолвил я, - а чемодан то твой при чём? Ты же говоришь, что тебя из-за него вынудили уйти.
- Да наплевать. – Борис злорадно рассмеялся. – Это уже не имеет никакого значения.
Такое откровенное легкомыслие меня, прямо скажу, удивило. Хотя такую смелость я объяснил умением Бориса разбираться в электронике и, стало быть, при желании легко зарабатывать своим умением и знанием. Именно из-за этого мнения я и не знал, сочувствовать моему бывшему однокласснику или отнестись спокойно к его увольнению. Однако Борис сам выручил меня, пояснив ситуацию:
- Мне не то Лось обидно, что уволили, а что гениальность изобретения не понимают. Даже считают из-за этого сумасшедшим. Понял?
- Понял, - машинально повторил я, хотя ни черта ничего не понимал. А Борис вновь распалялся всё больше и больше. В нём помимо прочего явно пропадал талант оратора.
- И ведь пойми, Лось, каждый со своим диагнозом лезет. Грамотеи херовы. По собственной работе то девяносто девять процентов ни черта не разбираются, а в медицине, где ни один никогда ни одной книги не прочитал, себя знатоками считают большими, чем по специальности. Они, - Борис с издёвкой, злорадно потряс в направлении пространства пальцем, - дебаты разводят, шизофрения у меня или паранойя. А кто-нибудь пытался понять суть моего детища? Нет! Им когда то вдолбили, что такое не мыслимо в принципе, вот они и принимают это априори.
- Да ладно, чего ты так распалился, - попытался урезонить я Бориса, - я то не отвергаю твоего изобретения, хотя до сих пор и не знаю, что там за секрет такой.
- Вот именно секрет Лось! – С азартом вскричал Борька. – Ведь если о таком узнает иностранная держава – всё! Она будет просто главенствовать над миром.
Я с нескрываемым изумлением взирал на разгорячённого лекцией друга. В моём сознании просто не укладывалось, что передо мной находится скромный гений науки. Поэтому я с некоторой долей сомнения, не потому что сомневался слабо, но просто чтобы не обидеть одноклассника, пробубнил:
- Да, ладно? Что же ты такое изобрёл? И неужели никто не понимает значение твоего изобретения?
- В том то и дело, что не понимают! – С безнадёжным отчаянием вскричал Борис. И тут же добавил:
- Если бы ты знал, насколько трудно пробить гениальную идею сквозь вязкий пласт глупости.
- Слушай, кончай интриговать, а заодно и разводить демагогию, - даже не скрывая раздражения, воскликнул я нетерпеливо, - объясни толком, что у тебя в саквояже.
Глаза Бориса тотчас блеснули холодной яростью и решимостью. Наверное, к беспощадным действиям ради прогресса.
- Пойдём, введу тебя в курс дела. Уверен, что поймёшь. Насколько я помню, ты был башковитым парнем, а задачи по математике решал даже лучше меня. Помнишь, как мы с тобой поступали в заочную физико-математическую школу при МИФИ.
Я лишь слегка улыбнулся, подтверждая слова Бориса. А тот продолжал:
- Это ведь ты сообразил провести радиус вокруг пашни. Помнишь задачу то? Вроде бы несложно. И я бы, скорее всего, и сам понял про эту окружность. Но в спешке олимпиады об этом дотумкал ты всё же, а не я.
Я был слегка польщён комплиментом Бориса. А то, что слова Бори были вполне справедливы, было приятно вдвойне. Но я всё же остановил ностальгические воспоминания Бори, скромно промямлив:
- Да, ладно. Пошли лучше смотреть твоё детище. Мне уже давно не терпится взглянуть, что у тебя там такое за изобретение, которому суждено перевернуть мир.
- Вот именно, это то, что произведёт революцию в истории науки, всего человечества.
- Ну, ты даёшь.
Я благодушно улыбался, ещё не представляя, что мне предстоит.
Когда мы вошли в комнату, Борис неожиданно хлопнул себя довольно звонко по лбу и бросился вон.
«После кофейку, наверное, потянуло, - хихикнул я про себя, - не мешало бы и мне слетать».
Борис вернулся с табуреткой в руках, которую он с треском поставил посреди комнаты. Я, улыбнувшись, хмыкнул и даже хотел пошутить насчёт того, что, дескать, Македонский был хоть и великий человек, но стулья ломать всё равно не следует, тем более когда их мало. Последнее замечание показалось мне особенно остроумным, но я всё же сдержался, не будучи уверен, насколько адекватно Борис воспримет мой юмор. Да и навряд ли он помнил Гоголя. Я вздохнул и с готовностью уселся посреди комнаты на принесённый Борей табурет, ожидая чего-то необычного. Опасности я не чувствовал. Борис между тем, щёлкнув замками саквояжа, с лихорадочной поспешностью стал доставать из него набор трубок, проводов, плат. Всё это он начал располагать вокруг меня. Пока я с улыбкой идиота блаженно наблюдал за его лихорадочными действиями, Борис в мгновенье ока опутал меня шатром из проводов. Но даже и тогда до моей тупой головы не дошло, насколько это опасно.
- Держи.
Борис сунул мне в руки нечто напоминающее калькулятор. Собственно я и был уверен, что это калькулятор старого образца, потому что когда Боря сказал, чтобы я обращался с приборчиком с осторожностью и не уронил, я ответил вполне беспечно:
- Да положи его на стол, я ведь никакие расчёты делать не собираюсь.
- И не надо. Это не то, что ты думаешь, - пробурчал Борис, продолжая заниматься своим делом.
- В самом деле?
Я с недоумением вертел в руках приборчик. Борис же с азартом получёкнутого экспериментатора продолжал возиться в своём металлоломе. Занятый изучением прибора, столь сильно напоминающего калькулятор, я не обращал на его действия внимания. Лёгкие дюралевые трубочки и проволочки не выглядели устрашающе. Да и с какой стати я должен был чего-либо бояться, находясь в гостях у своего друга юности, у своего бывшего одноклассника. Для меня в тот момент было важнее разобраться в сути приборчика, который мне любезно предоставил Боря. Сходство с калькулятором было, на мой взгляд, один к одному. Пожав плечами, нажал красную кнопку с буквой «О». Впрочем, может быть, это был ноль. Однако, когда я нажал данную кнопку, на табло не появилось ни одной цифры. Вместо этого чётко высветилась надпись: «Нет контакта с МВТ». Непроизвольно почесав себе затылок, посмотрел на Бориса. Тот, хотя и был углублён раскладыванием своих железяк и проволочек, всё же перехватил мой вопрошающий взгляд.
- Я же говорю, что это не то, что ты думаешь. Это не калькулятор, это сканирующий материально-временной диффузор.
Меня его ответ, произнесённый обыденным тоном, просто восхитил:
- Красиво говоришь старик. Настолько непонятно и витиевато, что просто впечатляет, - с лёгкой иронией в голосе похвалил я Борю.
Но Борис к моему комплименту остался совершенно равнодушен, хотя и с готовностью подтвердил:
- Да, гениальное изобретение.
Сказано это было так просто, с таким достоинством, что я сразу понял – мой друг нисколько не шутит. Но, уразумев это, я не насторожился, как сделал бы любой, попав в руки сумасшедшего, но наоборот лишь развеселился словно школьник, услышавший от учителя сообщение об отмене занятий. Хотя высказывание Бориса и показалось мне несколько напыщенным, нелепым и даже абсурдным.
- Где ты его купил? На рынке что ли?
- Причём здесь рынок. Вся начинка сделана мною. Корпус же использован сам видишь из чего.
Я вообще благоговейно отношусь к людям, которые любят и могут творить не только головой, но и руками. Поэтому с большим уважением я продолжал рассматривать непонятный прибор, столь похожий на калькулятор, но всё же им не являющийся.
- И что же это у тебя получилось? – отрешённо и задумчиво поинтересовался снова.
- Я же сказал, как называется этот прибор, - не совсем вежливо отбрыкнулся Борис от моей назойливой любознательности.
- Я не про название. Функции то его каковы? Для чего вообще нужна эта штуковина?
- Потерпи немного. Всё вскоре узнаешь, - продолжая заниматься своим делом, пробормотал Боря.
- Хорошо, только ты поторопись, у меня мало времени.
- Времени у тебя сколько хочешь, - с задумчивым видом, как бы разговаривая сам с собой, пробубнил Борис.
«А он ещё и философ. Одинокий чокнутый физик, мыслитель и благодетель человечества». Честно говоря, мне всё это начинало надоедать. А Борис продолжал бубнить:
- Времени у тебя вся прошлая жизнь.
После столь устрашающих слов Борис вдруг вставил вилку аппарата в розетку. Вокруг меня началось непонятное жужжанье. Впечатление было такое, словно я нахожусь внутри улья. Конечно, я никогда не был не то что внутри улья, но и вообще близко не находился с пчёлами. Тем не менее, именно такие ассоциации возникли у меня в тот момент, хотя, как я уже сказал, с пасекой я никогда никаких дел не имел. Впрочем, это не суть важно. Важнее всего в тот момент было то, что я нахожусь внутри кокона из проводов и непонятной металлической конструкции, а гудение вокруг меня то усиливалось, то ослабевало, по мере того, как Борис вращал какие то ручки, переключал тумблеры. А пробегая с виртуозным мастерством по клавиатуре, Боря вообще походил в тот момент на свихнувшегося пианиста, до того дикий у него был вид.
- Ей, кончай шалить с электричеством, - попытался остановить я неожиданного экспериментатора. У меня даже хватило мужества на шутку, - Электрический стул уже давным-давно изобретён одним ненормальным дантистом.
Правда, от такого юмора у меня совсем испортилось настроение. А Борис, словно шаман в камланье, отрешённо пробормотал:
- Не бойся. С твоей драгоценной жизнью ничего не будет.
- Это, конечно, хорошо, - пробурчал я таким тоном, словно откусил изрядный кусок незрелого яблока, вызывающего жуткую оскомину.
И, наверное для того, чтобы подбодрить себя, как можно более бодро продолжил:
- Собственно я и не думаю, что ты собираешься меня поджаривать, но в туалет то хотя бы я имею право сходить.
- Поздно, двигатели запущены и, самолёт уже разбегается по взлётной полосе, - почёсывая себе ухо, возразил Борис.
Я ничего не понял, насчёт двигателей и тем более насчёт самолёта, но мне это всё совсем не нравилось и я сделал слабую попытку встать и возможно как то вылезти из этой паутины, но Борис очень властным тоном остановил меня:
- Сиди!
Эта короткая команда разозлила меня не на шутку. Одновременно с гудением нарастало и беспокойство. Как я понимал, это было очень запоздалое чувство. Однако я всё же надеялся на лучшее и, тщательно скрывая раздражение, потому что в таких случаях психов не рекомендуется выводить из равновесия их больной души, проговорил:
- Кончай экспериментировать. Тем более ты всегда тяготел к теории.
Боря, однако, не обращал на мои слова ни малейшего внимания, а его пальцы с виртуозной быстротой продолжали непонятные для меня манипуляции.
- Ты же поджаришь меня в конце концов, - без всякой надежды слабо запротестовал я.
- Не поджарю, -пробурчал мой коварный одноклассник, - даже твои нейронные структуры не будут затронуты.
- Ну, спасибо, благодетель человечества за то, что хоть умру не дураком, сумев осознать всю глупость того, что залез в твою клетку.
Посмотрев на мою свирепую физиономию, Борис, пожевав неопределённо губами, пробурчал:
- Да нет, теоретически должны остаться незатронутыми.
- Теоретически? Оооо!
Я горестно застонал.
- Да, я могу изменить что угодно, но мысли, твой жизненный опыт должны остаться при тебе, - пробурчал Борис, отходя на некоторое расстояние от меня и рассматривая всю конструкцию так, как, наверное, смотрит на картину художник, отступая от мольберта.
Но я, по своей серости и неотёсанности, не чувствовал себя всё же шедевром и жалобно проскулил, так как здоровую шутку такой интонацией не произносят:
- Всё хорошо, прекрасная маркиза. Да?
- Не пойму, причём здесь маркиза. Ты, Лось, иногда очень непонятно выражаешься.
- Зато ты очень понятно, - огрызнулся я из своей западни.
К моему удивлению Боря расценил мою грубость отчаяния вполне адекватно, он понял, что это шутка и, хмыкнув, пробубнил:
- Что ж, это справедливо. Ладно, введу тебя в курс дела. Этот кокон на самом деле и есть мой везде отвергаемый МВТ. Так что не волнуйся.
- Очень содержательно, - сварливо проворчал я, - и, главное, весьма успокаивающе. Прямо как валерьянка. Лучше бы ты меня в БМВ посадил, тогда бы я точно не волновался. А так, когда сидишь под напряжением, так что волосы дыбом подымаются, как у того чучела с  рекламного щитка напитка Браво, трудно, согласись, оставаться хладнокровнее амёбы. Но уверяю тебя, мне ничего не надо доказывать. Я и так верю, что твой ТМВ хороший, замечательный агрегат.
Последнюю фразу я постарался произнести как можно более елейным тоном, хотя про себя, по сложившейся привычке и ввернул рифму, и к тому же очень для Бориса нелицеприятную. Слово «агрегат» я филигранно срифмовал с коротеньким «гад». Вслух, разумеется, я не посмел произнести этот стишок. Тем более, что Борису не понравилось даже то, что я уже наговорил. Он резко оборвал меня:
- Ну, хватит трепаться.
И это требовательное повеление очень меня возмутило.
- Трепаться? Да что такое мои немного резковатые высказывания по сравнению с твоим хамством. В конце концов это попросту неэтично, без моего ведома и согласия распоряжаться моей же судьбой.
- Ха! – не скрывая насмешки, вскричал мой коварный товарищ, показывая, что ему глубоко наплевать на мнение другого.
А затем между нами произошёл небольшой диалог в форме катехизиса.
- Ну что такое согласие человека непонимающего?
- Что? – опешил я, вовсе не стремясь, чтобы Боря развил свою мысль. Меня просто поразил его цинизм. Борис же, услышав моё непроизвольное вопросительное восклицание, с готовностью решил развить свою мысль.
- Просто непонимающего, не наделённого знаниями. Представь себе несчастного, которому нужна срочная операция, но он отказывается от живительной вивисекции.
- Скотина, ты хоть в словарь заглядывай, прежде чем оперировать такими понятиями.
На слове «оперировать» я чуть не поперхнулся, но всё же справился с подступившей дурнотой.
- Ну, хватит трепаться! – Опять повторил Борис.
Затем он выпрямился. Лицо его приняло торжественное выражение. Взгляд не излучал, но полыхал безумной гордостью. Мои глаза же при этом, как я чувствовал, попросту округлились.
- Вивисекция – это когда живьём режут бедных собачек, - пробормотал я заплетающимся языком.
Но Борис меня уже не слушал. Он произносил речь перед невидимой аудиторией. Да, речь действительно была обращена не ко мне, но к невидимой толпе людей науки и, разумеется, журналистов.
- Господа, мы присутствуем при небывалом эксперименте.
Произнося эти слова, Борис смотрел мимо меня так, словно за моей спиной действительно собралась огромная толпа народа. Я даже невольно оглянулся, надеясь увидеть хоть кого то. Но кроме молчаливых рядов зачитанных книг там никого и ничего не было. И я понял, что пропал окончательно и бесповоротно. Борис же, возвысив голос, патетически произнёс:
- Сейчас человечеству впервые будет продемонстрирована работа материально-временного трансформатора.
- И каково его максимальное напряжение? – Прошептал я непослушными губами. Но Борис не только не услышал меня, он, казалось, вовсе меня не видит. Зато он видел высокую аудиторию собравшихся.
- Впервые в эксперименте участвует человек.
При этих словах Борис посмотрел на меня самой доброй и сердечной улыбкой. Сделав небольшую паузу, Борис опять продолжил речь для невидимой публики:
- В просторечии ничтожные писаки называют его машиной времени.
- Боже! Так банально… - непроизвольно вырвался у меня сдавленный шёпот. Однако Борис не только услышал его, но и обратил внимание. Такого результата я совсем не хотел и поэтому тут же осёкся, опомнившись. Но, увы, поздно. Мой одноклассник оказался догадлив. Он временно отвлёкся от своей речи первооткрывателя и обратился ко мне:
- Ты хочешь сказать: «Так банально сойти с ума». К сожалению это все говорят. В этом вся беда человечества. Глупость не только слепа, но она ещё и консервативна. Глупость упорно не хочет замечать свежее веяние мысли, гениальное.
«Наполеон чёртов!» - я весь кипел от злости. - «Чтоб у тебя пробки вышибло. Я тебе мигом рожу то начищу. Ты у меня тогда точно узнаешь, что такое беда и в чём её горькая суть».
А Борис продолжал свою торжественную речь:
- Сколько насмешек звучало в словах тех недалёких, глупых, пустоголовых, безмозглых, скудоумных кретинов, -
Я невольно поразился красноречию этого далёкого от литературы психа. Лично я навряд ли смог бы набрать экспромтом столько синонимов. Я даже невольно залюбовался его напыщенной речью, величественной позой, дополняемыми картинными жестами.
- которые предлагали принести мой МВТ в комплекте с вечным двигателем.
В этом месте речи Борис широко ухмыльнулся и снисходительно сообщил:
- Но я не в обиде на этих букашек, козявок, на эту мелюзгу в человеческом обличье. Человечество не вспомнит их, а если и вспомнит, то лишь косвенно, настолько, насколько они соприкасались со мной.
Внутри у меня всё кипело. «Свинья, возомнившая из себя гения. Любитель синонимов». Однако я постарался подавить законное чувство злобы и заговорил с моим другом почти ласково:
- Боря, ты же физик. Ну, неужели ты хочешь убедить людей в этих забавных, но ведь не реальных вещах.
Я старался подбирать выражения помягче, чтобы, не дай Бог, не обидеть Вольнова. Хотя в голове, не смотря на столь критическую ситуацию, настырно рождалась эпиграмма.
Вольнов, Вольнов
Дурак не нов.
Смени ты имя на Больнов,
Давно ты к этому готов.
Стишок мне понравился настолько, что я, забыв про своё пленение, некстати усмехнулся, что не ускользнуло от внимания Бориса. Он помрачнел и сурово взглянул на меня, справедливо принимая усмешку на свой счёт. У меня же от его взгляда мурашки побежали по телу. «Тьфу ты», - подосадовал я со страхом и запоздало. Стараясь умаслить своего мучителя, ласково и примиряющее произнёс:
- Ну, ладно, ладно, чего ты напыжился то. Прямо Шварценеггер.
От этого замечания Борька нахмурился ещё больше:
- Это кто такой?
- Как кто такой? – не понял я.
Некоторые вопросы моего школьного дружка порой приводили меня в столбнячное состояние. Не знать, кто такой Шварценеггер мог только Борис. Из осторожности я, однако, не стал подымать его на смех. Тоном, каким говорят о чём-нибудь малоизвестном, например, о некоем провинциале, произнёс:
- Артист это американский. Культурист с мировым именем.
Произнеся последнюю фразу, я с испугом замолчал. А вдруг Борька подумает, что я в такой завуалированной форме обзываю его невеждой и безграмотным дуралеем. Но, вероятно, Борис был о себе столь высокого мнения, что ему и в голову не пришло обращать внимания на такой мелочный выпад. А может, полное невежество в вопросах кино для Бориса было настолько несущественно, что он даже не считал это обстоятельство зазорным. Впрочем, может Боря был просто очень сосредоточен в тот момент, управляя своим чудо-прибором. Кто его знает. Но, так или иначе, моё замечание о величие Арнольда проскочили без последствий для меня. Он лишь рассеянно переспросил:
- О каких артистах и туристах ты там бормочешь?
- Да нет, культуристы это силачи, которые накачивают себе мышцы.
Да, всё же я как и большинство людей, крепок задним умом. Лишь сунувшись с объяснением про Шварценеггера, я понял ненужность своей просветительской деятельности. И зачем я сунулся со своими объяснениями. Зачем это мне нужно корчить из себя умника. Тем более, когда знаешь, что твоя эрудиция будет воспринята не как признак высокой культуры, а просто как показатель твоей глупости. Мне даже стало тоскливо. Борька же действительно смотрел на меня с полным недоумением, как на безнадёжного идиота.
- Ты о чём говоришь, Лось? Какие мышцы? Какие силачи? Ты чем себе башку забиваешь?
Высыпав на меня этот поток вопросов, он сделал небольшую паузу и с особым ехидством в голосе задал ещё один, как ему казалось убийственный вопрос:
- Может, и стишки ненароком пишешь?
При этих словах Борька довольно захихикал, считая свою остроту если и не верхом остроумия, то, во всяком случае, очень удачной. Я же почувствовал себя так, как вероятно чувствует себя во время поединка фехтовальщик, сражающийся насмерть и у которого противник выбил из рук клинок. Хотя то, что я не упомянул Борьке о своём увлечении ни слова, меня в данную минуту немного порадовало. То-то бы дружочек возликовал, узнай, насколько близко подошёл в своём предположении к истине.
А Боря между тем продолжал:
- Лось, я начинаю сильно сомневаться, сумею ли доходчиво теперь объяснить тебе принцип материально-временных параллельных пространств.
Взгляд Бориса выражал грустное сожаление, которое обычно сердобольные души испытывают к юродивым, к умственно неполноценным, особенно к таким, которые стали таковыми в процессе своей блаженной жизни.
На какой-то миг я даже действительно почувствовал свою ущербность, поэтому несколько смущённо, словно оправдываясь, произнёс:
- Почему же, валяй, объясняй.
Борис презрительно хмыкнул и пристально уставился мне в лицо.
«Может ты ещё и лампу настольную к моему лицу поднесёшь поближе»,- подумал я, чувствуя, что начинаю сильно раздражаться. Его тон и все эти снисходительные словечки типа «доходчиво», «начинаю сомневаться», сильно разозлили меня. Но это была хорошая спортивная злость, которая заставила мобилизовать волю к победе и справиться с ненужными в данный момент эмоциями. Я миролюбивым тоном произнёс:
- Попробуй, попробуй. Может я и не такой тупой, каким кажусь.
Тут я совершенно непроизвольно насупился и даже попытался поставить на место этого зарвавшегося гения:
- Только давай договоримся, без школьных кликух, пожалуйста. Я и так себя чувствую загнанным в клетку среди этого переплетения проводов и трубочек.
- Хм.
В восклицании Бориса прозвучало презрение, губы изобразили ироническую усмешку. Из этого я заключил, что сейчас начнётся популярная лекция. Мой злой гений попытается доходчиво растолковать принцип действия своего детища. Так оно и оказалось. Ещё раз хмыкнув, Борис, словно профессор на кафедре, начал, указывая в мою сторону:
- Это, Толик, не просто переплетение проводов и трубочек, внешне напоминающих, как ты изволил изящно выразиться, кокон. Это сложнейшее инженерное и научное…
Борис ненадолго задумался, подбирая правильное выражение, а потом, без тени смущения продолжил:
- В общем, эта конструкция являет собой синтез гениальности, обширнейших знаний и упорного труда.
Я до того был изумлён пафосом его речи, что на некоторое время позабыл даже о гудящих вокруг меня вольтах. А Борис, словно фюрер перед многотысячной толпой, продолжал входить в раж. Его глаза были устремлены в одну ему видимую даль, облик был столь воодушевлён, что напоминал буйно помешанного. Он говорил и говорил, он сыпал терминами. Чувствовалось, что он слишком долго хранил всё это в себе, теперь же с упоением, словно сладчайшую музыку, выплёскивал всё наружу, с удовольствием слушая себя. Взгляд его стал тёплым, как у человека, говорящего о любимом. Но вот он, посмотрев на мой раскрытый рот и как бы просыпаясь или, может быть, даже возвращаясь на землю, обратился непосредственно ко мне, а не к той невидимой аудитории, которую он, возможно, представлял себе в воображении.
- В общем, Толя, это будет посложнее, чем загнать плазму в магнитное поле. Знал бы ты, сколько усилий потребовалось, чтобы рассчитать конфигурацию, материал, силу тока, напряжение. И ведь у меня уже всё тогда в голове сложилось в стройный порядок. Но ведь на пути стояло масса технических нюансов, которые по отдельности может и являются мелочами, но в совокупности составляют те кирпичики, без которых невозможно выстроить здание и которые также отнимают много сил и энергии, требуют колоссального терпения и титанической выдержки. Наступали моменты, когда всё хотелось бросить к чёртовой матери, но силой воли я вновь и вновь подстёгивал своё упорство.
Борис замолчал, я тоже, находясь под впечатлением услышанного, не произнося ни слова, глядя сочувственно на своего мучителя, который заставлял, сам может быть не стремясь к этому, посмотреть на него другими глазами. Борис между тем продолжал, совсем по домашнему подытоживая свою пламенную речь, которую он обращал всё же не столько ко мне, сколько ко всему человечеству:
- На вид простенькая конструкция сумеет переместить объект в любое время, в любое пространство, в любом направлении.
Высказывания моего друга о перемещении объекта, вернули меня к действительности и я с мрачным выражением подытожил:
- В общем, аэропорт в миниатюре.
По сути это был чёрный юмор, тем более в моих устах, но Борису он неожиданно весьма понравился. С удивлением взглянув на своего пленника, он самодовольно хмыкнул:
- В общем-то, да.
- И кого же ты отсылал? – с мрачной настороженностью полюбопытствовал я.
- Пока только кошек, - скромно отвечал мой одноклассник.
Однако от такой скромности комок непроизвольно подступил к моему горлу. Я сразу подумал о семье, жене, сыне. Мне стало даже дурно. Однако я нашёл в себе силы поинтересоваться:
- Значит из людей я первый?
- Да, ты первый хомо сапиэнс, - торжественно произнёс Борис и на полном серьёзе добавил, - так что можешь гордиться.
- Значит сапиэнс, который может гордиться? – делая пересохшим ртом глотательное движение, переспросил я.
- Лось, у тебя дурная привычка отвечать вопросами. Это меня раздражает.
- Надо же, это его раздражает. Какой нежный. Меня вот тоже выводят из себя переплетения проводов под напряжением и то, что я внутри всего этого мотка. Ну и что?
- Действительно, «ну и что», - с иезуитской усмешкой промолвил мой дружок.
Борина наглость настолько поразила меня, что я, вместо того, чтобы возмутиться, слегка заикаясь, поинтересовался:
- А что же было не с хомо, с кошечками то есть?
- Они попадали по назначению, - слегка пожав плечом, удовлетворил моё любопытство Борис.
- Как это? Уж объясни мне бестолковому.
- Ну, они исчезали из нашего времени и пространства.
- Исчезали?! А куда? С чего ты взял, что они попадали по назначению?
- Так должно было быть по расчётам.
- «Должно», «было», «быть». Тебе не кажется, что это слишком расплывчато?
- Разумеется. Здесь я с тобой полностью согласен.
- Согласен?! И, несмотря на это, собираешься провести эксперимент?!
- Не несмотря на это, а именно из-за этого, - сухо возразил Борис.
- Ты собираешься рискнуть мной ради своих сомнительных экспериментов?! – искренне возмутился я такому бесчеловечному хамству.
Но моя интонация совершенно не произвела на Бориса никакого впечатления. Просто и буднично он пояснил:
- Поэтому и собираюсь, что существует слишком много неясностей, таких, на которые может ответить только человек.
- Да, ты, псих, соображаешь что говоришь? Ведь у меня же ребёнок, у меня жена, семья.
От возмущения я попытался размахивать руками, но Борис вовремя образумил меня:
- Осторожнее, не касайся конструкции. Я бы не хотел трансформировать не живой объект.
Его логика была столь здравомысляще убийственна, что я, сжавшись, замолчал в полной растерянности.
- Да не драматизируй ты так. Это же увлекательно. – Благодушно успокоил меня Борис. – Не обязательно в далёкое прошлое отправляться. Могу и на более близкое время отправить, например, на десять лет.
- Без права переписки, да? – съехидничал я.
Но Борис остался к моему дерзкому ехидству совершенно равнодушен и продолжал, словно хороший агент туристической фирмы, предлагать мне различные временные границы:
- А хочешь на тридцать лет назад, в юность? А?
- Да ты просто бредишь! – Я всё никак не мог поверить всем этим сказочным предложениям моего бывшего одноклассника. Мне он виделся в тот момент обычным сумасшедшим. Впрочем, какие они бывают в жизни, сумасшедшие, я и понятия не имел. Как говориться, Бог миловал.
Однако я уже не мог в тот момент ни злиться, ни бояться Бориса. Я желал лишь посетить туалет. Хождение по редакциям, кофе у Бориса делали своё коварное дело. Поэтому я жалобно заныл:
- Боря, пусти, пожалуйста, меня в туалет, а то я тебе всё замкну здесь.
«Боже, да ведь это идея. Эврика!» Я тут же стал обдумывать, как привести коварный план в исполнение. Как замкнуть эту гудящую цепь так, чтобы электричество не поразило мои самые болезненные части организма.
Борис вдруг застыл на месте, пристально вперив в меня взгляд. Я даже начал надеяться, что моя скромная житейская просьба «сходить по маленькому» нашла понимание в его чёрствой душе. Но вместо гуманности этот маньяк хлопнул себя по лбу ладонью, словно только что вспомнил нечто важное:
- Чуть не забыл, а это очень существенно. Не вздумай несанкционированно нарушать субстанцию.
Я с остервенением посмотрел на этого, живущего в мире фантастики безумца. Сейчас, наверное, будет разглагольствовать про историю. Какие последствия повлекут неправомочные действия для бедного человечества. Но Борис сказал совершенно другое:
- Любое внештатное действие может сбить работу аппаратуры.
«Какой эгоизм,- с возмущением подумал я – нет, чтобы душой поболеть за всё человечество. Так, только о своих железяках и печётся.
А Борис, сурово нахмурившись, произнёс, как бы подводя итог:
- Поехали. Включаю режим «старт». Направление времени и пространства выберут твои биотоки, стоит тебе лишь взглянуть на индикатор прибора управления. Гляди!
Борис, словно Вий, показал пальцем на «калькулятор», который я продолжал держать в руке. Я, невольно подчинившись команде, машинально взглянул и…
Вокруг голубым фейерверком посыпались искры, жалобно скрипнул старенький табурет, как будто моё тело вдавило его в облупившиеся доски пола. Я с ужасом закрыл глаза.

Внезапно треск прекратился и я услышал рядом с собой до удивления знакомый басок, временами срывающийся на дискант.
- Там их прямо в постели показывают.
- Что, прямо…? Да?
Я осторожно приоткрыл глаза. Ну, так и есть. А ещё эта скотина клялся, что не затронет моих нейронных структур. Конечно, это галлюцинация. Да и что я мог подумать ещё, когда рядом со мной стояли мои бывшие одноклассники, мои дружки, но не лысые, не обрюзгшие под натиском лет, а словно сошедшие со старой школьной фотографии, или, вернее, вынырнувшие из прошлого, ибо были они на удивление молодыми. Жираф, Кабан, Бабенко. Да и стояла вся эта компашка недалеко от нашей прежней школы. Господи, да этого не может быть просто потому, что не может быть никогда. Интересно, о чём это Валёк-Жираф рассказывает? Впрочем, всё это потом. Не знаю, как насчёт нейронных структур, а мочевой пузырь у меня явно не изменился и теперь не давал мне не только сосредоточиться, но и, вообще, ни о чём другом думать. Затравленно оглянувшись, я бросился за угол ближайшего дома, в самую гущу кустарника. Одна из веток больно царапнула по щеке. Но мне было не до таких мелочей.
Однако, выходя обратно, я всё таки обратил внимание на поразительную реальность ощущений, хотя и не сомневался, что всё происходит под гипнозом. Мне даже показалось, что щека слегка кровоточит. Машинально притронулся к якобы полученной ссадине. Каково же было моё изумление, когда на пальцах я отчётливо увидел след крови. Мне стало не по себе.
- Ты куда ломанул, Лось? – услышал я насмешливый голос Жирафа.
Затем услышал «остроумное» предположение Кабана:
- Он, наверное, возбудился.
Затем раздался дружный хохот.
В полной растерянности я с недоумением разглядывал хохочущую молодёжь. Троица не просто хохотала, они ржали словно жеребцы. Я продолжал взирать на них с недоверием и даже с испугом, как и любой человек, который сталкивается с необъяснимым для него явлением. Однако, не смотря на своё недоверие в реальность происходящего, автоматически задал вполне уместный, как мне казалось, вопрос:
- Вы чего ржёте, болваны?
Однако, ответа от этой троицы совершенно не ждал. Мои мысли работали совершенно в другом направлении. Я не мог понять суть явления, что это. Голография или галлюцинация? Или и то и другое вместе?
Однако заданный мною рефлексивно вопрос привёл фантомов прямо таки в истерическое веселье. Хотя, казалось бы, куда больше можно веселиться. Но фантомы не только хохотали, они начали отпускать реплики.
- Во, прикидывается.
- Ну, Лось, молодец.
- Здорово под дурика косишь.
То, что фантомы разговаривают, удивляло меня даже больше визуального реализма. И хотя я считал, что такого быть не может, однако непроизвольно огрызнулся:
- Да я вообще не знаю, о чём вы тут речь ведёте!
Причём в моей интонации было столько остервенения, сколько вкладывает человек, когда пытается прервать неуместное веселье.
Моё категорическое отрицание было встречено новым взрывом демонического хохота.
Буквально давясь от приступа смеха, Кабан всё же сумел спросить:
- Что, неужто не знаешь?
Троица опять дружно скорчилась от приступа смеха.
- Да он хочет, чтобы ты ещё раз пересказал фильм, - радуясь своей догадливости, высказал гипотезу Бабенко.
Я с остервенелым изумлением посмотрел на Витю Бабенко.
«Надо же, насколько всё натуралистично».
Вероятно, свои мысли я произнёс вслух, потому что Бабенко снисходительно подтвердил:
- Потому и дети до шестнадцати, что натуралистично.
Не обращая внимания на слова Бабенко, я с некоторой опаской приблизился к фантому и потрогал того за рукав хлопчатобумажной рубашки. Всё было как на самом деле. Изображение не пропало.
«Значит не голограмма», - отметил я про себя, продолжая ощупывать Бабенко и совершенно не замечая, что мои школьные друзья теперь перестали хохотать и с явным беспокойством взирают на мои странные действия. Они с полураскрытыми ртами теперь молча переглядывались между собой. Молчание, однако, тяготило пацанов и Жираф, примирительно сообщил:
- Да я «Мужчину и женщину» рассказываю.
Это сообщение меня совершенно не заинтересовало. Меня в данный момент больше интересовали фантомы и я, закончив ощупывать Бабенко, принялся старательно изучать следующего. Им оказался Жираф. Долговязый высокий парень.
Пацаны с всё возрастающим беспокойством продолжали наблюдать за мной, совершенно не понимая, что означают мои манипуляции и как им самим в этой ситуации себя вести. Наконец Валёк обескуражено промямлил:
- Фильм французский.
- Фильм?
Этот знаменитый шедевр шестидесятых я помнил именно по скандальной славе, которую он произвёл в те годы, а так же потому, что недавно горпрокат выпустив в свет вторую часть, прокрутил и первую. Теперь я понимал, о чём столь оживлённо беседовали мои друзья. Зато мой рассеянный вопросительный тон привёл друзей в замешательство. То, что я говорю столь небрежно и с таким удивлением про этот прославленный фильм, было для моих друзей непонятно.
Да собственно сам кинофильм меня в данном случае вовсе не интересовал. Меня интересовала действительность ли то, что так походило на действительность. Поэтому я продолжал с пристальным недоумением разглядывать моих друзей юности, считая их всё же фантомами. Но, кем бы я их не считал, я машинально отвечал им, вёл беседу.
- Чёрт побери, мальчики, да ведь там никакой эротики нет, кроме голых плеч.
- Так ты что, видел его? – ревниво поинтересовался Жираф, который только что с видом первооткрывателя рассказывал содержимое. Он, из-за своего высокого роста стал первым из всех ребят посещать фильмы с табличками «дети до шестнадцати не допускаются». Но сейчас мне было глубоко наплевать на ущемлённое самолюбие Жирафа. Я по-прежнему пребывал в шоке. Вывел меня из этого состояния Кабан, который настойчиво дёргал за диффузор, висевший у меня на запястье. Борис снабдил свой чудо приборчик довольно удобным и крепким ремешком. Теперь он болтался у меня наподобие брелка. И вот этот прибор сейчас настойчиво пытался потрогать любопытный Кабан. Фантомы они или нет, но мне совершенно не хотелось, чтобы они трогали этот прибор, который, по уверениям Бориса, сейчас связывал меня с настоящим, вернее с тем временем, где я был до появления здесь. Да, этот диффузор единственное, что связывает меня с будущим или, вернее с настоящим, раз я нахожусь в прошлом.
Тут я поймал себя на том, что начинаю воспринимать видимое за реальность. Это мне совсем не понравилось. Так ведь недолго и с ума сойти.
Но, как бы то ни было, настойчивые попытки Серёги-Кабана изучить диффузор мне не нравились ещё больше. Чтобы отвлечь внимание моих юных друзей от прибора, я, указывая на длинные рыжие патлы Жирафа, из-за которых у него всегда были конфликты с учителями, из-за которых его склоняли на всех собраниях, рисовали в стенных газетах, спросил:
- Так тебе что Дуб обещал?
Так мы между собой звали директора школы, потому что фамилия у того была Дубов. В данном случае, помянув директора школы, я действительно отвлёк пацанов от диффузора. Да, уловка удалась. Все разом повернулись к вальку. А Валёк-Жираф сник.
- Ты, значит, видел, как меня к нему вызывали? – поинтересовался мой долговязый друг.
Я с сочувствием посмотрел на кислую физиономию парня. Учись он в девяностые годы, никто бы не стал из его длинных рыжих патл делать проблему, даже если бы он заплетал их в косичку. И я решил приободрить друга:
- Не отчаивайся пацан. Твой сын без всяких последствий будет вязать волосы пучком на затылке. Между прочим, он станет у тебя звукорежиссёром.
То, что сын Жирафа станет звукорежиссёром я знал точно, потому что ходил платить за телефон в тот офис, где располагалось и телевидение. Я иногда встречал там отпрыска моего друга. В общем то мне нравился этот парень, хотя я с ним почти что и не общался. Зато я знал, что его зовут Сеня и сейчас сказал об этом Жирафу:
- Кстати, хорошее имя ты своему сынишке дал.
- А какое? – растерянно поинтересовался Жираф, с испугом глядя мне в лицо.
- Сеня, - отвечал я кратко.
- Сеня? – изумлённо переспросил Жираф, тараща на меня глаза.
Хотя всерьёз моё провидческое сообщение никто не воспринял, но и как шутка оно не было воспринято. Друзья лишь в очередной раз обеспокоенно переглянулись. Я понял, что опять попал впросак. И тут я увидел вприпрыжку приближающегося к нам щупленького, малорослого Юрку Агафонова, прозванного в «народе» Молекулой. Его явление было весьма кстати.
- О, глядите, Молекула.
Все повернули головы в ту сторону, куда я показывал. Воспользовавшись моментом, я быстренько спрятал диффузор в карман.
Молекула бежал, возбуждённо размахивая руками.
Боже мой!. Я понял, что сейчас произойдёт. Чёрт побери, неужели Борька в самом деле гений и действительно изобрёл самую настоящую машину времени?
Молекула же приближался. Его курносенькое личико выражало восторг и нетерпение. Не добегая до нас шагов тридцати, он восторженно завопил:
- Мужики, айда голых баб смотреть!
Эту фразу он продолжал кричать, пока не приблизился к нам вплотную.
Я внутренне усмехнулся. Остальные обалдело уставились на запыхавшегося другана.
- К-к-к-каких голых баб? – слегка заикаясь от неожиданности, спросил Жираф, взирая на своего низкорослого товарища.
- Ты что, не знаешь какие голые бабы бывают? – не скрывая восторга заверещал наш недомерок.
- Неее, не знаю, - чистосердечно признался Жираф. Впрочем, стыдиться ему было совершенно нечего. Никто в нашем восьмом классе ещё не гулял с девчонками.
Молекулу ответ нашего великана привёл прямо таки в неописуемый восторг. Он даже запрыгал от радостного возбуждения вокруг Жирафа, словно мячик в руках баскетболиста.
- Ну, так пошли, узнаешь! – с воодушевлением проверещал Молекула писклявым дискантом.
- Пошли, мужики, - кабана тоже охватил азарт.
Бабенко, стараясь не потерять солидности, медлил, потом, криво усмехнувшись, процедил:
- А чё? Посмотреть можно.
Ища поддержки, повернулся ко мне:
- Как, Лось, пойдём?
Я оторопело смотрел на юнцов. Я знал, что последует потом, знал из рассказов моих друзей. Сам я в тот день в рейде благоразумно не участвовал. Теперь я и подавно не собирался участвовать в этой мальчишеской глупости. Но как остановить моих друзей. Вот что сейчас волновало меня. С одной стороны этика требовала остановить оболтусов, с другой стороны я помнил приказ Борьки не изменять своими действиями субстанцию временно-параллельного пространства. В замешательстве глядел я на своих одноклассников. А ведь я тогда ничего не сказал, вспомнилось  мне с фотографической точностью. События повторялись.
«Нет, надо всё же остановить этих недорослей, - подумал я, а взглянув на Жирафа, откорректировал своё утверждение насчёт недорослей. Он то был явным акселератом. Однако и в этот раз я ничего не успел сказать, ибо весь квартет нестройным хором завопил:
- Да что тут думать то!
- Промедление смерти подобно!
- Решайся!
- Кто не с нами, тот против нас!
Не дожидаясь моего ответа, все дружно побежали вдоль весёлых, в молодой зелени газонов. Улица в этом месте была хотя и с интенсивным движением, но малолюдна. Поэтому для кросса помех не было. Впереди лихо семенил юркий Молекула, показывая дорогу. За ним, высоко подбрасывая коленки, нёсся Жираф. При этом он очень напоминал антилопу. По крайней мере, мне так казалось. Следом, шаг в шаг, бежали поджарый Бабенко и коренастый Кабан.
Оторопело поглядев вслед этим спортсменам-бегунам, я погнался за ними в надежде остановить неразумных чад. Хотя, разумеется, понимал, насколько сложно это будет сделать. Если люди начинают делать глупость, то остановить их бывает очень сложно, а порой просто невозможно. Такова природа «человека разумного». Люди, как правило, убеждаются в собственной неправоте лишь тогда, когда набьют шишки на собственных ошибках. Однако, я не терял надежды повлиять на друзей, поэтому, совершенно забыв про Борькино предостережение ничего не изменять, ничего не нарушать, не вторгаться в события, помчался что есть духу.
К своему удивлению я заметил, что расстояние между мной и бегущими впереди друзьями быстро сокращается. Это меня удивило. Конечно, я помнил, что бегал лучше всех в классе и благодаря этому участвовал во всех соревнованиях по лёгкой атлетике. Но ведь как-никак тридцать лет разницы. Странно, но я только сейчас вспомнил про разницу в возрасте между мной и моими друзьями. И вспомнил не потому, что задыхался при беге, или плохо себя чувствовал. Нет, я чувствовал себя превосходно. Пробежка даже взбодрила меня. Более того, я даже испытывал наслаждение от этой гонки. Меня не беспокоил больной мениск. Вообще было такое ощущение, словно я помолодел. Да и эта четвёрка малолеток видела во мне ровесника.
«Странно, как я выгляжу?» До сих пор этот простой вопрос почему-то не приходил мне в голову. С одной стороны это и не удивительно. Слишком всё необычно, да к тому же за столь короткий промежуток времени. Забыв про своих убегающих к приключениям друзей, я с большим интересом стал оглядывать себя. Хм. На мне были тёмные брючки, вздувшиеся у колен. Я вспомнил, что именно такие я носил в восьмом классе. Большого гардероба у меня никогда не было: один костюм и одни штаны, свитер, несколько рубашек. Я усмехнулся тому, что память явно по данному вопросу не приходилось напрягать.
Я стоял посреди улицы и с интересом разглядывал себя. Всё происходящее было настолько невероятно, что походило на сон. И, тем не менее, это была явь.
- Странно.
Рубашка белая, нейлоновая в мелкую полосочку. Простенькие, из какого-то коричневого камешка запонки. Металл, потерявший жёлтое покрытие.
- Неужели я снова стал юным?
С глупым видом стал оглядываться вокруг. Убежавшие вперёд друзья не волновали меня. С ними, в конце концов ничего не произойдёт. Но я просто хотел почувствовать время. Это походило на то, как если бы я попал на спектакль, названия которого не знаю, автора не знаю и хочу понять, что играют артисты и где происходит действие, в каком времени.
Улица в этот час была довольно пустынна. Однако по тротуару, звонко цокая каблучками, ко мне приближалась довольно эффектная женщина лет тридцати с сумочкой, перекинутой через плечо. Сумочка была не из того, моего времени. Это был советский ширпотреб, хотя и довольно хорошего качества. На женщине было светло-зелёное платье. Лучи солнца просвечивали материю насквозь, показывая нижнее бельё и крепкое красивое тело. В несколько прыжков, зажимая левой рукой глаз, я оказался около неё.
- Гражданка, разрешите на минутку зеркальце, что-то в глаз попало. Режет, сил нет.
Женщина вздрогнула от неожиданности, но оглядев меня внимательно, достала маленькое круглое зеркальце, окантованное по окружности пластиковой полоской.
- Бери мальчик.
Грубо выхватив у женщины зеркало, я с изумлением стал рассматривать своё юное лицо, лицо, совершенно не знакомое с бритвой. Это было поистине невероятно и я, отбросив всякую симуляцию, таращился на своё столь далёкое, что даже несколько подзабытое лицо. Всё это было, повторяю, словно во сне. Я смотрел на себя юного и не мог этому поверить. Забывшись, я забормотал вслух:
- Мальчик. Надо же. Мальчик. Да я старше тебя лет на пятнадцать, дура.
Собственно я не собирался обижать эту красивую женщину, но просто разговаривал сам с собой.
Приподняв зеркальце над головой, постарался рассмотреть макушку. Там, вместо весьма заметной плеши, снова были густые, чуть волнистые волосы.
- Нет, нет и нет. Этого не может быть, потому что не может быть никогда, - завопил я, чувствуя, что данная фраза становится для меня сакраментальной и, совершенно забывая, что женщина взирает на меня с изумлением и испугом.
После такого вопля отчаяния, женщина не выдержала и, попятившись, бросилась бежать в противоположном направлении.
Однако я испытал не меньший шок. Такой, что сразу покрылся испариной, причём холодной. Машинально полез в карман. Вместе с платком пальцы нащупали длинный ключ. Я медленно достал его и внимательно осмотрел. Сомнений быть не могло. Это был ключ от нашей старой квартиры.
- Странно. Откуда мог взяться в кармане старый ключ от старой квартиры?
Почему то наличие ключа удивило меня в большей степени, чем старая рубашка и старые штаны. Я ещё раз внимательно огляделся и понял, что когда то жил недалеко отсюда. А в том времени, откуда я сейчас прибыл, в этом месте велось строительство метро и, посреди улицы был вырыт огромный котлован.
Господи, да так можно свихнуться, подумал я. В самом деле, ведь я уже думаю о том времени и этом и всё у меня совершенно путается. Так кто я и где?
Впрочем, где бы я не находился, идти в свою старую квартиру мне было попросту страшновато. Хотя моя сестрёнка была в нашем времени жива и здорова, но мать и, разумеется, бабушка, уже скончались. Идти в старую квартиру, означало, как бы идти в гости к покойникам. Я вздохнул и ещё раз огляделся в этом старом мире, где я оказался по воле моего коварного друга, который решил на мне испытать своё изобретение. Сейчас по рельсам громыхали трамваи старого образца с не закрывающимися дверями, по дороге катили машины ретро, которых я уже давно не видел. Мелькнуло даже несколько «Побед». Не было видно ни одной иномарки.
Да, события и впрямь повторяются. А мои друзья в это время взобрались на строительные леса и, удобно расположившись на настилах, заглядывают в окно женского отделения бани, которое хотя и было изнутри замазано белой краской, но не столь тщательно. В просветы при желании можно было обозревать моющихся женщин. Что и делали мои друзья до тех пор, пока их не выловили дружинники и два милиционера. А может быть мои друзья уже сидят в отделении.
В некой прострации я дошёл до угла улицы и, увидев скамеечку, присел. Нет, я не был с друзьями в отделении милиции, но по рассказам представлял, как всё происходило.
Да и что тут представлять. Стандартная комната оперпункта. Я сам, работая на заводе, был дружинником и бывал в таких помещениях. Стол у окна, стулья вдоль стен. За столом офицер милиции.
Я усмехнулся, представив себе своих друзей. То, что я кинул их и не отговорил от набега к окну бани, нисколько меня не угнетало.
Я вспомнил, как мне этот забавный случай описывал Молекула, кипя от праведного негодования.
- Ты представь, Лось, какой нам протокол составили. Вообще уму непостижимо. Они написали, что мы на строительных лесах занимались онанизмом.
Молекула рассказывал при остальных потерпевших. И поэтому, когда он мне рассказал про формулировку, остальные члены набега возмущённо загалдели.
- Да вообще охереть.
- Вообще этот капитан наглая морда.
- Что же мы, на строительных лесах, на виду у прохожих сидели и дрочили. Вообще борзота.
- А ещё насмешечки строил над нами, - плакался кряжистый Кабан, - а что же вы, говорит, солнечные ванны там принимали? Загорали?
- Да через эту краску вообще ничего не было видно! – возмущённо оправдывался Молекула.
- Лось, ты представь, можно дрочить, когда баб то и не разглядеть было.
Вспомнив всё эти охи и ахи моих друзей, я невольно поморщился. Выслушивать всё вновь вовсе не хотелось. Я, повертев в руках ключ, положил его вновь в карман и тут вспомнил про диффузор. Достав Борькин чудо-прибор, я некоторое время сосредоточенно разглядывал его. Непроизвольно нажав на букву «О», посмотрел на индикатор, совсем забыв, что таким образом отправляю себя в следующее материально-временное пространство.
Что-то сжало меня и я, ойкнув от неожиданности, оказался около своего дома, в этом же времени, что был перед этим, но всё же несколько пораньше. Сейчас это была зима. И одет я был, как ни странно, соответственно погоде в короткое драповое пальто с цигейковым воротником. Я по сей день не перестаю удивляться таким метаморфозам. Многое мне в Борькином изобретении просто кажется непостижимым.
Вот и эта связь с подсознанием, когда я во втором перемещении в пространстве и времени оказался вдруг в зиме, тоже удивляет по сей день. Почему то эта смена времён года произвела на меня даже большее впечатление, чем скачок через десятилетия.
Я ошалело оглядывался вокруг, не понимая, о чём же это я таком думал, что оказался здесь и сейчас. Столь головокружительных перемещений мне, как вы понимаете, совершать ещё не приходилось. Я терялся, на что же обращать внимание: на своё состояние и самочувствие, на мои трансформации внешнего вида или на окружающую обстановку.
Наверное, я бы и стоял так остолоп остолопом, если бы не увидел в нескольких шагах от себя свою одноклассницу Белку Гольдман. Я обрадовался, увидев её. Не потому, что она была мне дорога сама по себе. Но теперь я точно знал, где и когда нахожусь. То, что Борькин прибор не выводит на индикатор время и место нахождения транспортируемого, разумеется, большой минус конструкции. Но, пока не буду о технических несовершенствах.
А вечер этот я запомнил потому, что тогда сильно пал в глазах своей одноклассницы. Дело в том, что когда я в том прошлом увидел Белку и подошёл к ней, то неожиданно получил сзади сильный удар по уху. Вернее у меня сначала сорвали шапку, а потом двинули по уху. Не оглядываясь и не поднимая шапки, я сразу же в тот вечер бросился к себе домой и, промчавшись мимо удивлённой бабушки, схватил в шкафу молоток и сразу же выбежал наружу.
До этого случая Белка меня боготворила. Я не собираюсь здесь анализировать, почему она так меня обожала, но обожала. Наверное, потому, что я был спортивным мальчиком и одним из самых интеллектуальных в классе.
Хотя для меня это было несущественно. Я хотя и уважал её, но, тем не менее, оставался к ней холоден.
Разумеется, то, что я проявил элементарную трусость, помчавшись домой за молотком, сильно понизило мой рейтинг в её глазах. Но, повторяю, мне это было совершенно безразлично.  Дело даже не в том, что я был очень загружен: лыжная секция и математическая школа не оставляли мне свободного времени не то что на амурные дела, но и вообще. Да и, честно говоря, жениться на Белке я вовсе и не собирался. Да, вот такой я был в то время серьёзный юноша. Гулять с девчонкой просто так мне даже в голову не приходило. Если встречаться, то по зову сердца. Это потом нас жизнь опаскудевеет, это потом мы становимся циничными. Но в свои четырнадцать лет я был чист и душой и сердцем. И дело не в том, что Белка была еврейка. Конечно, лучше всего связывать судьбу со своей нацией, со своей религией. Но кто об этом в те годы думал из тех, кто рос в крупных городах. Да, конечно, среди мусульман сильны были традиции соединять свою жизнь с единоверцами. Да, сильно было и чувство неприязни к евреям. Это уже скорее традиция. Но, я то был воспитан на книжных традициях социализма. Эдакий идейный мальчик. Хотя никаких дивидендов мне мой ура-патриотизм не принёс. Но, это уже, как говорится, другая история. А сейчас, или лучше сказать в тот момент, я уже знал, как будут развиваться события и, резко повернулся назад. Ко мне подкрадывался мой лучший друг Бабенко Витя. У него была поразительная способность ходить абсолютно бесшумно даже по снегу, когда под ногами у других скрипело.
Тогда я всё пытался выведать у Белки, кто же меня так вероломно двинул по уху, но ничего не добился. А то, что Витя был влюблён в Белку, я в те годы не принял во внимание. Да, мы все в юности верим и в дружбу и прочие высокие морали. Но даже и сегодня, при моём цинизме, я никак не ожидал увидеть в роли нападавшего Бабенко. Честно говоря, я несколько растерялся. А Витя, тоже не ожидавший, что я столь резко развернусь, весьма растерялся и, широко ухмыляясь, просто поприветствовал меня.
В тот вечер, влюблённый Витя просто поступил спонтанно, руководствуясь ревностью. Теперь же я с большим интересом посмотрел ему в глаза.
- У вас что, свидание здесь назначено? – ревниво спросил Бабенко.
Пожав плечами, я, продолжая пристально всматриваться в лицо лучшего друга, равнодушно ответил:
- Нет. Просто домой иду.
- А ты чего здесь стоишь? – тоном ревнивца Отелло, обратился Бабенко к Белке.
Та, яростно сверкнув своими красивыми, хотя и слегка навыкате глазами, агрессивно парировала вопрос вопросом же:
- А тебе какое дело?
Между Белкой и Бабенко началась яростная перепалка. Я же скромно отошёл в тень, не собираясь ни мирить парочку, ни подуськивать к ещё большей сваре. Мне было совершенно всё равно. Я же не собирался оставаться в том времени. Хотя я знал вполне благополучное будущее Белки. Да и как могло быть иначе, ведь уже в те годы она была дочкой генерала, под началом которого были все тюрьмы области. Конечно, в то время я не осознавал, что должность папы Белки была попросту палаческой. Впоследствии мне пришлось узнать немного некоторых начальников тюрем, вернее лагерей. Все они были пьянью безбожной. Но, если человек, занимая столь высокую должность, пьёт как сапожник, значит, совесть его отнюдь не чиста. Да, туда брали вот таких чмошников, которые даже не могли осилить своё положение и пили, пили стремясь забыться. Отчего? Это уже вопрос к начальнику колонии.
Папа Белки не пил. Но поговаривали, что он всегда самолично открывал дверь квартиры на любой звонок и всегда при этом держал руку в кармане своего халата. Впрочем, я никогда не встречал отца моей одноклассницы. Квартира Белки была столь же недоступна для одноклассников, как и квартира Борьки, правда, как вы сами понимаете, совершенно по другой причине.
Теперь, в нашем времени, Белка навряд ли считает свою жизнь счастливой. Человека, за кого она вышла замуж, Белка, насколько я мог догадываться, совершенно не любила. Ну а в остальном её жизнь была довольно типичной для дочки высокопоставленного чиновника. Белка слыла в школе умной девчонкой не только благодаря хорошим оценкам, но и наличию у себя дома редких книг, таких, которые в наших магазинах невозможно было даже увидеть. Хотя мало кто из одноклассников бывал у неё дома, но слухи о семейной обширной библиотеке циркулировали.
Однако Белка ничего существенного не добилась по жизни. В институте, который Белка окончила, она осталась преподавать какой-то второстепенный предмет. Во времена перестройки она, как и многие «мажоры», стала владельцем нескольких магазинов. В общем, уважаемый в городе, крупном городе, человек. Но меня, хотя я и обладал уже к тому времени всей этой информацией, ничего не трогало. Я просто хотел вернуться назад, в своё не очень счастливое настоящее, где я совершенно не сделал никакой карьеры. И всё-таки я не собирался оставаться и начинать всё сначала. К тому же я теперь понимал, что если бы даже и остался в том времени и ответил взаимностью своей влюблённой однокласснице, это для меня ничем хорошим бы не кончилось. Хотя наше общество и было бесклассовым, но всё-таки оно являлось очень даже кастовым. Я был из касты гегемона, мой папа был обыкновенным маляром, и поэтому, начни я отвечать взаимностью генеральской дочке, то меня скорее всего ожидала бы тюрьма. Папа, в чьём подчинении находились колонии и тюрьмы, наверняка нашёл бы способ, определить меня в одну из своих вотчин и, разумеется, не офицером, а в качестве заключённого. Советские нувориши, образовав свой класс, очень не любили допускать посторонних в своё общество.
Впрочем, в тот момент я вероятно и не думал столь пространно. Мне попросту хотелось обратно в своё время.
Судорожно обшарив карманы, я быстро обнаружил диффузор и, как меня учил Борька, нажал кнопку «Бумеранг». Впечатление было такое, словно меня ударили в оба уха одновременно. Я дико вытаращил глаза и покрутил головой. И тут я увидел перед собой лицо Борьки. Оно выражало не просто радость, но счастье. Неожиданно для себя, я, забыв про своё желание набить Борису рожу, улыбнулся в ответ столь же счастливой улыбкой.
А Борька, не говоря ни слова, уже хлопотал возле меня, освобождая от своего ужасного изобретения.
Наконец, когда с демонтажём конструкции было покончено, Борис, улыбаясь самой милой и очень душевной улыбкой, спросил:
- Ну, как полёт?
Вытаращив на Борю глаза, я вдруг осознал, что совершенно не хочу в туалет, хотя в тот момент, когда он коварно заточил меня в свою столь опасную конструкцию, я просто едва мог сдерживать позывы мочевого пузыря. Боясь взглянуть на свои штаны, я распрямил спину, словно она у меня ужасно затекла и, как можно более незаметнее постарался ощупать свои брюки. То, что штаны оказались совершенно сухими очень меня изумило. Я, совершенно не скрываясь, посмотрел вниз. Нет, подо мной не было никакой лужи и брюки в самом деле не были мокрыми. Не торопливо выбравшись из хитросплетения проводов, я с недоумением огляделся. Та же убогая обстановка холостяцкой комнаты чернокнижника. Странно. Рассудок отказывался верить в то, что я побывал в прошлом. Пусть не столь далёком, но прошлом.
Да, вокруг была всё та же обстановка Борькиной квартиры, но теперь хозяин её не нервничал, не суетился с кровожадным видом людоеда, а сияя от счастья, повторял всё время одно и тоже:
- Получилось, получилось, получилось.
Однако Борина счастливая физиономия не являлась для меня индикатором правды и я, хмуро, весьма не любезно поинтересовался:
- Что получилось то?
И тут случилось чудо. Этот одинокий, нелюдимый человек, для которого и улыбка то была событием редким, словно извержение вулкана, вдруг обнял меня и прерывающимся от всхлипываний голосом, пробормотал:
- Толян, я счастлив.
Борис немного помолчал, всхлипывая у меня на плече, а потом пояснил:
- Я никогда не был по-настоящему счастлив. Я абсолютно одинок. У меня нет друзей. Я даже с родственниками потерял всякие контакты давным-давно.
Я был настолько обескуражен его откровенностью и этим всплеском эмоций, что растерянно пробормотал:
- Да ладно, чего ты.
Тут я почувствовал усталость, какая бывает после тяжёлой работы. По счастью в комнате был и тот самый единственный стул, на который я и плюхнулся, с удовольствием откинувшись на обшарпанную спинку. Прикрыв глаза, я тут же в страхе и панике открыл их. Мне вовсе не хотелось опять куда-то проваливаться, пусть даже это нечто и прозывается «периодом юности». Посмотрев с интересом на своего школьного товарища, я совершенно бесцветным голосом поинтересовался:
- Это что, был сеанс гипноза?
Видели бы вы, как изменялось лицо Бориса. Целая гамма чувств отразилась на его физиономии. Это был бесподобный коктейль из возмущения, негодования, удивления, обиды.
- Боря, только не надо убеждать меня в том, будто я в самом деле куда то переносился из этой комнаты во времени и пространстве.
Борис в первый момент хотел бурно начать возражать, но внезапно передумал и, пожав устало плечами, сказал:
- Но ведь ты ж сам всё ощутил, сам побывал в прошлом. Чего же теперь сомневаешься?
- Мои ощущения, мои видения это нечто другое, чем реальный полёт в пространстве и времени, - саркастически ухмыльнувшись, парировал я.
- Знаешь что, ты просто Фома неверующий, ретроград и противник прогресса, - всё так же спокойно и чуть устало отмахнулся от меня Борис.
- А ты передовой физик, учёный. Да?
- Конечно, - со скромным достоинством подтвердил Борис, проигнорировав мой саркастический тон.
- А что же ты сам не полез в свой кокон, свою машину времени или, как ты её называешь, МВТ.
- Да боялся, - просто, без всякого стеснения ответил Борис.
- Ты боялся рисковать своей жизнью, а моей решил рискнуть? – сурово нахмурившись, спросил я Бориса.
- Ладно, извини, - миролюбиво и как ни в чём не бывало, попросил прощения Борис и тут же пояснил, - не мог же я рискнуть жизнью единственного человека на планете, который знает принцип действия МВТ, его изобретателя.
Простота логики Бориса привела меня в лёгкий ступор. Я даже не знал, что и сказать на столь циничное возражение с его стороны.
Борис же, считая, что окончательно убедил меня, предложил перекусить всё теми же бутербродами и неизменным кофе. Захватив стул, мы отправились на кухню.
В этот раз наш обед проходил более молчаливо. Может быть оттого, что у Бориса не было табурета, который всё ещё находился в переплетении проводов и который мы не стали оттуда извлекать. Борис был задумчив. Временами он испытующе поглядывал на меня сверху вниз, так как ему приходилось закусывать стоя. Наконец, когда мы уже доедали последние бутерброды и приканчивали остатки кофе, Борис задумчиво произнёс:
- Знаешь, Лось, ты, пожалуй прав.
- В чём? – прихлёбывая из бокала кофе, поинтересовался я.
- Исследователь должен самолично испытывать своё изобретение.
Я ничего не ответил, лишь откровенно усмехнулся. Я вовсе не думал, что мой коварный друг решил самолично залезать в кокон.
Борис же, ни слова не говоря, вышел с кухни и вскоре вернулся с небольшой пачкой денег, связкой ключей и какими то квитанциями. Я вопросительно посмотрел на Бориса, не понимая, что бы это всё значило. Шутить насчёт того, что я заработал гонорар, мне вовсе не хотелось. Поэтому я продолжал молчать. Борис, присев на стул и положив принесённое на стол, пояснил:
- Я на днях забрал с книжки свои скромные сбережения, - кивком головы Борис указал на деньги.
Я тоже посмотрел на лежавшие на столе купюры.
- Дело в том, что ты вполне убедил меня своим полётом и, главное, возвращением.
Я иронично в открытую ухмыльнулся, но не стал перебивать Бориса неуместными шуточками. Пусть выскажется, решил я.
- В общем, так, - решительно произнёс Борис, - сейчас я отправляюсь в прошлое, а тебя попрошу иногда заходить в квартиру, а ещё оплачивать квартплату. Деньги я тебе оставляю. Борис положил мне купюры в нагрудный карман рубашки, который к тому же застёгивался, в другой карман он засунул мне расчётную книгу. В карман брюк положил ключи от своей квартиры.
Я было запротестовал, но Борис недоумённо поинтересовался:
- Что, неужели это настолько сложная просьба?
- Дело не в этом, - начал было я.
Однако Борис прервал все возражения и потребовал у меня мой номер домашнего телефона. В те годы сотовые ещё только-только появлялись.
Пожав плечами, я написал на настенном календаре номер телефона. Затем мы пошли обратно в комнату, где находился Борин чудо-агрегат. Достав из ящика стола некий приборчик, напоминающий сотовый телефон, Борис смело подлез в кокон и стал манипулировать с клавиатурой.
- Ты кому звонишь? – не понял я.
- Это дистанционный пульт управления моего МВТ. Я и собирался им воспользоваться, да, когда тебя встретил, то решил сначала на тебе испытание провести.
Я лишь тяжко вздохнул и покрутил головой. Откровенность Бориса меня просто шокировала. Я не знал, сердиться на школьного друга или не обращать внимания на такой цинизм. Пока я размышлял, гудение усилилось. Я взглянул на Бориса и тут он исчез. Некоторое время я глядел на пустое пространство, пытаясь понять, что произошло. То, что это не гипноз, я был вполне уверен. Растерянно поднявшись со стула, прошёлся по пустой комнате, недоумённо оглядываясь. Я вышел на кухню, потом вновь вернулся в комнату. Я не понимал, что же произошло.
Ощупав свои карманы и ощутив наличие денег, я внезапно испугался. А что я скажу людям или, не дай бог следствию? Пометавшись по квартире, я, в конце концов, решил бежать к себе домой. Закрыв квартиру на ключ, поспешно вышел на улицу, где уже наступил вечер. Однако меня не очень волновало, как я буду оправдываться перед супругой за долгое отсутствие. Гораздо больше меня пугало исчезновение Бориса.
P.S.
Мой друг появился через несколько недель. Мне даже не пришлось платить по счетам. Что я испытал, во время посещения пустой Борькиной квартиры, что я пережил за эти недели Борькиного отсутствия передать невозможно. Как меня всего буквально трясло, когда я иногда встречал на лестничной площадке соседку Бориса даже и не передать.
Но, слава Богу, Борис вернулся, вернулся совершенно другим человеком. Но об этом как-нибудь в другой раз.