Колобок. Современная сказка странствий. Часть 1

Фрагменты сказки, Впервые опубликовано в журнале "СОВА"
==========================================================

Наша жизнь так часто дарит удивительные и неожиданные встречи. Она прекрасна своей абсолютной непредсказуемостью. Нравится нам это или нет, но в ней происходят обыкновенные чудеса, которые, как стихи к мечтательным поэтам и прорванные трубы к веселым и хмельным водопроводчикам, приходят без особых приглашений и  торжественно-скучных церемоний... 
Началась эта, в чем-то до смешного правдивая, а в чем-то откровенно сказочная история, в затянутые туманной дымкой прошлого, далекие, старорежимные  времена. Они почти совсем уже совсем скрыты от ироничного или, скорее, весьма любопытного  взгляда наших современников в сумеречных далях памяти. Времена эти и мне тоже кажутся  прямо-таки былинной «небывальщиной».
Происходило это задолго до всеобщего заболевания фитнесом, кариесом и прочими новомодными бедами да напастями. Поэтому, потчевали себя в те стародавние года, не скупясь, от души, не отказывались от пирогов знатных да караваев румяных.
Итак, эта история началась на равнинных российских просторах. Никто и не ожидал, что какие-либо особенные чудеса могут произойти в покосившемся от времени и с виду неброском деревянном доме с резными наличниками. Стоял этот шедевр неизвестного зодчего эпохи среднерусской сермяжности на самом краю казавшегося забытым богом, людьми и счастливым случаем, занесенного  пылью  столбовых российских  дорог, неприметного села.
Но недаром же говорят, что вся громадная страна с простым и коротким названием «РОССИЯ» – это на самом деле одна сплошная территория нерукотворного волшебства повышенной степени сермяжности. И не только потому, что руками такого точно не "навоять". Так уж повелось с незапамятных ветхозаветных времен: и по сей день происходят там  самые обыкновенные сермяжные чудеса вперемежку с природными капризами и другими откровенными жизненными несуразностями. Недаром же эта земля так долго была обнесена красными сигнальными флажками, которые, со временем, выцвели и стали трехцветными...
Уже много лет жил здесь нелепо, отчаянно весело, по-русски широко и бесшабашно, одинокий сельский пекарь по имени Кузьма Кузьмич Перекатиполе, сын одноглазого коневода Антипа и внук сельского старосты Никодима.  Был  он коренным селянином и хранителем стародавних традиций тех заповедных мест. Отличался Кузьма богатырским телосложением и воистину кротким духом. Радовал этот селянин всех своим мастерством пекаря. Обладал он веселым и добрым нравом, особенно в те редкие моменты, когда по какой-то природной или какой-нибудь еще случившейся жизненной нелепости, пекарь оставался трезв. Бывали в жизни такие странные мгновения несуразности.
Жил он в ожидании заплутавшего где-то невдалике, за самой околицей, или на ближайшей заимке, своего долгожданного, непременно огромного и насмешливого счастья. Вот только по какой-то язвительной и извечной иронии судьбы, счастье к нему никак не приходило. Искренне казалось, что избегало оно неприметное село, затерянное между лесами и оврагами, посреди неброской и бесконечной среднерусской красоты, вдали от кажущихся полузаброшенными столбовых дорог, беспокойных рек, величавых озер, и помпезно-горделивой державной столицы земли каждодневных чудес и безобразий.
Вот и в тот памятный вечер, разукрашенный багряными красками  уходящей в туманную невозвратность времени и так внезапно поседевшей подруги-осени, все было как всегда. Неспешно, с какой-то будничной и противной простотой, уходила извечная стервозность казавшейся уже почти нескончаемой рабочей недели. Наступали долгожданные выходные дни, привычно предвещавшие наступление блаженного времени нехитрых деревенских утех. Время подло ускорялось, стремясь перешагнуть благословенную пору радостных выходных дней одним махом.
Пекарь Кузьма искренне хотел порадовать себя, любимого, а, заодно, и всех окрестных селян. Они попробовал испечь знатный каравай по старо-былинному рецепту. Да вот только совсем заела Кузьму суета мирская. А, может быть, явила себя странная планида во всем своем таинственном блеске или голос какой-нибудь басурманский, посланный недругами, заговорил усталого пекаря «вусмерть» и свалил с ног. Кто же теперь, по прошествии стольких тревожных лет, поймет да разберет: к добру это было, или к ехидному природному коварству. Но вот только уснул в тот день деревенский пекарь несказанно рано. И то ли от усталости, то ли в силу особенного природного лукавства и лени, оставил Кузьма остатки муки на столе. А рядом оказалось какое-то диковинное чужеземное яство, один бог знает каким таинственным путем попавшее в эти благословенные российские края из не менее благословенных и святых земель.
Было то чудное кушанье сухо и хрустяще, и прозвали его давным-давно странными четырьмя буквами на наречии далекого и загадочного племени извечных странников. До чего же любят проживающие до сих пор в южных землях чудные и набожные люди называть самые простые, немудреные вещи диковинными звуками, сочетая между собой удивительно нелепо звучащие буквы в кажущейся нам странной  средиземноморской  гармонии диковинной мелодии языка, возрожденного из мертвых. Вот и это яство было родом с далекой земли иудейской, обжигаемой горячим восточным солнцем и раздираемой земными страстями поклонников разноликих и разноязычных небожителей.
Все вокруг медленно засыпало в ожидании удивительных сумеречных чудес и долгожданной ночной прохлады, но вдруг подхватил муку невесть откуда прилетевший иноземный ветер-суховей, да и стал мять ее своими невидимыми и сильными руками. Потом он понес получившийся комочек прочь из избы, и почти невесомые кусочки иноземного яства впились в его самую сердцевину.
Так, в лихом безрассудстве вечного странника, ветра-суховея, слезах осеннего зануды-дождя и испепеляющей неизбывной тоске взошедшего однажды и уже спешащего за горизонт, чтобы дарить свет и тепло другим землям и континентам обжигающего землю своим прощальным лучом седого и величавого солнца, силящегося уже забыть радости и тревоги канувшего в вечность лета, родился КОЛОБОК.
Был он, по натуре своей, с самой первой минуты своего волшебного и загадочного рождения на бескрайних российских просторах, вечным странником. Словно по какой-то странной иронии непонятной судьбы-индейки, беспокойный и неугомонный колобок все катился и катился по разухабистым и пыльным проселочным дорогам, а часто и вообще без дорог этой бесконечной страны. И все было привычно и незатейливо, пока не дало о себе знать явство иноземное, на четыре странные букв названное, попавшее в самую его сердцевину.
Называлось это явство МАЦА, и ощутил себя колобок евреем. Но ощутил он это где-то очень-очень глубоко, в самой своей сердцевине. А уж как пришло к нему это чудное откровение, так и попросил он своего старого знакомого - западного ветра-суховея, спутника непростых скитаний по разухабистым  российским  дорогам,  перенести его в страну чужеземную, загадочную и манящую.
 Ведь была земля та далекая и диковинная, по стародавнему таинственному поверью, исторической родиной сухого и хрустящего яства, так неожиданно занесенного странной и непредсказуемой судьбою в затерявшийся на бескрайних просторах среднерусской равнины невысокий деревянный дом пекаря Кузьмы.            
Не отказал колобку неугомонный ветер-странник: любимым всегда сложно отказывать в том, что относительно легко и просто исполнить. Лишь пожурил он заболевшего вдруг тягой к нежданной перемене мест колобка. Причем, по-доброму так пожурил, без ставшего за годы беспокойных путешествий по различным землям обычным для него магического лукавства и какой-то природной, переменчивой несуразности небесного коварства. Прямо-таки напутствовал колобка ветер со всей природной откровенностью, от всей своей широкой раздольности и безграничной доброты исконного небожителя, где-то, в глубине души, почти по-отечески. Вот ведь как в нашей переменчивой жизни случается !
Ты, мол,  - увещевал колобка его друг-ветер, - продукт мукомольной артели имени последнего партсъезда отчаянных безумцев, строивших народное счастье по заветам мужей бородатых, сердитых  и особо ученых. Случилась же такая окаянная беда: попала в тебя эдакая басурманская несуразность, но видно судьба-индейка повернулась к тебе таким откровенно интересным местом. И если бы ни это иноземное чудное явство, затесавшееся к тебе таким странным образом, ты бы никогда не породнился с рассеянным по воле бога, дьявола или судьбы по всему белому свету беспокойным и таинственным племенем иудейским.
Прав был ветреный небесный странник: ведь если бы не крошка чужеземная, так бы и катался колобок по славным дорогам Смоленщины. 
И не то чтобы от всей своей, по-русски широкой, распахнутой настежь души, пожалел колобок разухабистый беспредел и беспробудную непроходимость незабываемых дорог Смоленщины. Нет, ведь казались они, веселящие отчаянных путешественников пути смоленской губернии, совсем не менее пыльными, чем знатные своей первозданностью и неисчислимой бесконечностью разнокалиберных колдобин дороги брянщины, то появляющиеся, то вновь таинственно исчезающие в толще родимой земли дороги рязаньщины или благословенные в своей особой несуразности, и потому, абсолютно неописуемые литературным языком пути-дороги вятщины, но смутное сомнение закралось в его самую сердцевину.
Подумал он, что нет, совсем недаром же крошка та иноземная к нему затесалась. И кольнула его в самую его сердцевину тоже, совсем не зря. И в этот достопочтенный и памятный момент поверил колобок всей своей душою, что сами небеса избрали его для пути дальнего и праведного. Ну а с верой такой  в свою богоизбранность для дела великого, только паломником на святую землю и остается идти. Да вот только родилась у колобка после странствий по извилистым и неровным российским дорогам какая-то смутная и несуразная тоска-тревога: стал он сомневаться, есть ли на самом деле такая чудная земля на белом свете, что в наше лихое и безрассудное время перемен, катарсисов, войн и несусветных  катаклизмов, глобального потеплений климата, похолодания души, или прочих природных несуразностей,  до сих пор святой осталась? И в самом деле, уж не вредоносная ли это химера из коварных басурманских краев, и никакой святости уже и нет больше в этом лучшем из миров?  И как же ему , простому российскому колобку, докатиться туда, в эту чудесную землю истинного и неописуемого рая?
И абсолютно не смущало колобка народное поверье того далекого уголка горячей и таинственной земли иудейской, что все евреи, безусловно, должны жить на святой земле под горячим восточным солнцем. Вот только не все сразу, а по очереди. Показалось ему в этот миг, что вот и настала именно его очередь посетить диковинные святые иудейские земли и пожить там.
Вздохнул тяжело ветер с востока и позвал своего брата, рожденного той же бурей по старинному и диковинному имени “торнадо” с далеких и таинственных Галапогосских островов, как и он сам, - ветра с запада.
Ох и отчаянный он был, этот шаловливый ветер с запада, лишенный нашей святой простоты и исконного целомудрия. Ведь в стародавние времена всем обществом у околицы стояли и во всю мочь, как только могли, дули, а обессилив, забор возвели чтобы срамное западное влияние никак не пропустить и сохранить родную черноземистую ветхозаветность.
Это сейчас мы знаем, что ветер совсем не злой, да и нисколько не добрый. Он живет вне меняющихся суетными дневными одеждами в сумерках понятий добра и зла, в незыблемости которых мы так часто любим обманываться. В его измерении эти понятия, отражаясь от преломленных и замысловато выгнутых зеркал времени, неузнаваемо изменены.  Другая у этого посланца небес планида – он постоянно изменчив по природной иронии заведенного распорядка вещей. Несет он с собой нелегкое бремя перемен, этим и горд. Вот только в те далекие ветхозаветные времена сомнительного равенства, злились на этот ветер селяне на российских просторах вволю, от всей своей великой и долготерпимой души. Это ведь так помогает, когда можно объединиться хотя бы в чем-то. И если не получается объединиться в добре, которого уже в те времена почти и не оставалось совсем на необъятных просторах той сумрачной земли, то можно объединиться в злобе. Это, всегда, кажется намного проще – совместно ненавидеть или хулить кого-то.  Так оно и получилось.
Искренне думали селяне с незамутненной излишней ученостью, простой и ясной душою, что этот несносный ветер-забияка с далекого и непонятного запада и был главной причиной всех их нескончаемых бед и несчастий, хотя и казался лишь легким и веселым шальным ветерком.
А бедам и несчастиям в те ветхозаветные времена не было числа: то вдруг уродится  издевательски большой урожай, то урожай окажется до обидного малым, то засуха, то нескончаемая плаксивость тяжелых и недобрых туч.
Все, что ни происходило на этой земле, огражденной красными флажками, становилось стихийным бедствием. Вот только помимо явной природной несуразности, с которой боролись единственно верным и всемогущим классовым учением, была еще одна пакостная неприятность. Повадился этот западный ветер, известный в мире представитель семейства Голстрим, задирать юбки наивным и глупым по исконной природе своей, стародавнему понятию и общероссийскому уложению простым селянкам.
И вот ведь каким страшным паршивцем басурманским казался селянам тот ветер: он как бы специально показывал незабвенные панталоны швейной артели имени извечной победы пролетариев, пугая мужиков и стремясь извести под корень все наше народонаселение. Ведь увидев в ярком и бесстыдном свете дня ту самую ветхозаветную несуразность, называемую простонародными панталонами в яркий горошек, которые почти что прикрывали воистину прекрасные ножки рязанских Афродит, не отягощенных новомодным и сатанинским поверьем избавляться от данных богом волос, отчаянно пили все окрестные мужики горькую настойку особой крепости.
А после этого прискорбного события обычно приближалась чаровница-ночь со всеми ее предполагаемыми таинствами и чудесами, неподвластными единственно верному и всемогущему классовому учению пролетариата. И вот во время чудесных ночных часов, все хмельное мужское население просто начисто забывало о своем главном и священном долге и, временами, приятной обязанности неуклонно пополнять практически несметное числом и бестолковое от природы войско наше исконное да православное.
Вот так и пытался этот подлый западный ветер хитростью да коварством извести все народонаселение на благословенной российской земле под корень.
          Но удивительным образом  сменились быстротекущие времена, и после нескольких оборотов скрипящего колеса улетающих от нас навсегда в суетном калейдоскопе  незаметных событий, дней, недель и лет, заржавел главный народный заступник – казавшийся непоколебимым забор. И вскоре он окончательно, бесповоротно и бесславно сгинул в соседней канаве. Пропал, как будто и не было его никогда на белом свете. А ведь такой крепкий был, гордо именовался «железным занавесом» и казался неизменным и вечным.
И вот, после этого особо прискорбного для всех ревнителей заповедной старины и черноземистого самокопания события, ветер из  знаменитого своей басурманской вредностью и особым коварством семейства Голстрим имел откровенную наглость часто гостить в наших исконных землях без всякого приглашения, визы со всеми положенными печатями и надлежащего народного контроля. Вот ведь беда какая приключилась на земле нашей исконной !
Прилетал он, ветер тот, вроде бы как с миссией доброй воли, да вот только воля та была совсем не доброй, а самой что ни на есть вредоносной, ехидной и особо противной. То картинку особо срамную принесет, то как начнет со всей басурманской мочи дуть в головы мужиков. Видно пытался мысли вредные вдуть и веру нашу исконную тем самым подло поколебать. Вот только с этим у него нежданная промашка вышла – прямо чистый и натуральный конфуз. Не понял он российскую специфику. Ведь чтобы он там такое каверзное ни измышлял, все это безобразие без толку было – ничего у мужиков внутри не оставалось: что в правое ухо этот срамник надувал, то из левого и выдувалось тем же «макаром», нисколько не задерживаясь на коротком  и прямом пути. Вот такой защитный механизм дала природа мужикам российским как будто бы специально, назло всем подлым и коварным басурманам...
Вот на этот-то  ветер и была главная «надежа»  колобка - он уж точно знал кому, когда и в какие места надо поддуть в  далеких заморских чудных и диковинных краях, чтобы путешествие колобка на святую землю не сорвалось. Но перед тем как посылать колобка в путь далекий и праведный, решил ветер западный из семейства Голдстрим внимательно осмотреть этого избранного судьбою нового паломника на далекую святую иудейскую землю. Ведь далеко не близкий и легкий предстоял ему путь.
Посмотрел он со всем своим вниманием на колобка со всех сторон, да и аж присвистнул от невольного удивления: колобок был, прямо скажем, совсем не исполином былинным, не исконного богатырского размера. Перед взором ветра был маленькая и абсолютно круглая запеченная несуразность под простым названием колобок. Вдобавок к тому, что колобок был кругл, он к тому же не был обрезанный, причем абсолютно нигде!
Сказать откровенно, по всей правде, не наблюдалось совсем у колобка то заветное место, которое любят обрезать истинные жители земли иудейской и, потом, после этого кровавого действа,  особенно гордиться его обрезанным великолепием. А это для святой земли особо важный знак. Любят там друг друга обрезать почем зря, причем с самого раннего неосознанного детства. Ритуал такой у них, как говорят. Как обрежут младенца, так он и живет с этим священным знаком принадлежности к древнему иудейскому племени.
Изумился ветер, да и решил еще разок посоветоваться со своим братом  из семейства Голдстрим. Ведь все важные вопросы они любили решать вместе. А тот также не без интереса осмотрел колобка, и даже просвистел вслух:
- Кругл ты , братец, прямо до абсолютно и  невозможного безобразия кругл. Но это не напасть и, упаси бог, даже не страшенная беда ехидного коварства, а просто небольшая и весьма милая природная несуразность. Скорее даже, я бы назвал это суразностью и приятностью. Придает она тебе даже некий особый таинственный интерес, называемый в басурманских землях шармом. Я все же надеюсь, что ты помнишь самое главное - испекла тебя правильная кошерная бабушка и оставила свою начинку. В земле заморской тебя об этом обязательно спросят, так что запомни очень простую правдивую историю. Бабушка твоя, которую на самом деле звали просто и со вкусом: Сара Моисеевна, страдая тоской неизбывной, подарила тебе сердце беспокойного странника и веру особую. Веру, во многом похожую на нашу, но все же совсем другую, басурманскую и в чем-то загадочную и непонятную.  Веру древнюю, как этот мир, и в то же самое время вечно молодую, как душа нестареющего и неугомонного странника, вечно зовущую в дальнюю дорогу.
Слушал эти свистящие ученые речи ветра колобок и даже и не понимал, радоваться ему несказанно или глубоко печалиться, хорошо это или плохо. Путался он в диковинных названиях да чудных иноземных басурманских словах. Не различал он, по простоте душевной и наивности истинного странствующего селянина, аллегорий от аллергий. Все это казалось ему одинаковой вредностью несуразного окружения. Но решил он по-сермяжному просто, без всяких там ученых теорий, теорем, допущений, нудных рассуждений, и прочих мыслительных безобразий, что уж если испекли его таким круглым, то это правильно и хорошо. Да и не было много времени на ученые разговоры, сомнения и пересуды – надо было уже собираться в дальнюю дорогу.
И подули оба братья - ветра вместе, в одну сторону, ветер западный да ветер восточный, и покатился колобок в сторону басурманскую, через горы, леса и долины до главного ржавого забора с огромным гербом державы православной. За ним, этим ржавым исполином, начинался путь в земли басурманские. Вот тут и охватила внезапно колобка такая отчаянная тоска, что он уже всерьез, совсем не «шутейно», подумывал повернуть назад, к знакомым пыльным дорогам родимой и незабвенной смоленщины. Сказывалась, видать, мука пролетарская. А может быть, как и мы все, грешные, просто боялся он  делать решительные  шаги и, пугающие таинством неопознанного, неожиданные перемены в такой непонятой и изменчивой, но все же кое-как устоявшейся судьбе.
Да и стражник земли православной, к главному ржавому забору  волею случая или странной судьбы приставленный, показался вдруг колобку невероятно, и совсем неожиданно, милым своей отчаянной нелепостью. Встретишь такого стражника в окрестном пивном заведении любого провинциального городка в интерьере привычной всеобщей заштатной обшарпанности, без золоченого мундира и высокой фуражки с  державной кокардой из самого что ни на есть нашенского, залихватского и самоварного золота. Никогда даже и не подумаешь, что перед тобой один из заслуженных заступников земли русской от басурманского коварства и чужеземной подлости. А она, эта подлость, только и ждет, когда заступник земли русской слабину покажет. А заступник российский, он ведь без слабин !
А вот только напялит он с трудом на себя всю всемудрейшим и благословенным государем предписанную и на все пуговицы золотые застегнутую полувоенную таможенную импозантность, и все мгновенно преображается: сквозь ослепляющую игру солнечных зайчиков православного вероисповедания, посылаемых уставными пуговицами немереного размера, даже самому отсталому селянину открывается немудреная истина. И понимает он, видит даже невооруженным никаким «мелкоскопом» или прочими мудреными оптическими  чудесами глазом, что никакой злодей иноземный не пройдет мимо такого блестящего заступника. Ни за что и никогда. Спасет горделивый заступник земли русской любимую державу от всегдашнего и заведомо ожидаемого коварства супостатов басурманских. Не позволит он супостатам воспользоваться плодами извечной и неизбывной глупости своих родных подлых головотяпов и продавшихся умников.
Вот такие метаморфозы случались в этом, с первого взгляда неприметном и очевидно нелепом служителе родимой таможни. Был он, как колобок, практически весь круглый, лысый и отчаянно несчастный от своей, видимой невооруженным глазом, явной неопрятной несуразности. Запечатлелась на его лице со всей печальной очевидностью вся явная нелепость нашей жизни, нарисованная крупными мазками времени в ярких декорациях современного безобразия переходного периода от одной очевидной напасти к другой, более коварной и антисермяжной.
Абсолютно все его, этого родимого таможенника, очень жалели и, пытаясь хоть как-то скрасить его нелегкую судьбу, помогали, чем могли и как могли. Всякий, кто мимо проходил, хотя бы что-нибудь, да и дарил на добрую и долгую память. Эдакий милый незначительный, но несказанно приятный пустячок. А благодарный стражник, наверное, по особой своей широте душевной, как подарок получит, так и искренне рад пропустить всех-всех искренних дарителей как в ту, так и в другую сторону.
Ведь сказочно добрым он был от природы. Душа у него прямо открывалась настежь и особая, свойственная только россиянам, внутренняя приятность расплывалась по всем его членам. Но эта высшая  приятность возникала у благородного заступника земли русской в те нередкие секунды, минуты и часы, когда руки грел очередной, всей его нелепой жизнью заслуженный и оправданный подарок.
Вспомнил колобок со всей грубоватой очевидностью, что люди при власти в земле нашенской, с которыми ему встретиться удалось как на пыльных российский дорогах, так и вне всяких дорог, просто абсолютно все, наперечет, были удивительно ДОБРЫ.
Добры до крайнего удивления и, к тому же, незамысловаты и милы, по природе нашенской душевной, были все столоначальники земли русской. Вот только одно непременное условие есть: доброта добротой, а главное в том состоит, что подарок надо не забыть дать им вовремя. Так уж заведено исстари в родимых краях. А сермяжная правда в том и состоит, что подарок тот, в наших особо теплых и душевных местах и есть самый подлинный и незаменимый двигатель доброты человеческих и хозяйственных отношений. Есть подарок – будет и радость душевного, почти дружеского и задушевного разговора. А доброта без подарка – это и не доброта совсем, а крайняя степень ехидства и вредности.
Ну и, конечно, особенный и отдельный случай в категории подарков земли российской - это всеобщий эквивалент российского разлива, особенно живительной крепости и приятного, запоминающегося надолго запаха. Он, конечно,  и есть главный жидкий эквивалент бытия в наших землях.
Вот и этот, стражник у главного ржавого забора, как колобка увидел, так и абсолютно искренне опечалился тому, что тот укатиться хочет из земли исконного православия. И куда, в дикие своей очевидной вредностью, коварством и какой-то убогой внешней и показной правильностью, басурманские просторы !  В этом суровом взгляде прощания был такой немой упрек, что потрясенный до глубины души колобок сразу и не сообразил даже, что же ему делать надо и как быть. Словно сама Родина крайне суровыми, но справедливыми глазами стражника, опять поставила колобка в тупик. Страсть как любила она это делать !
Колобок лихорадочно соображал: то ли стоило ему и на самом деле скромно и смиренно возвращаться в родные пенаты, если благосклонно согласятся принять смущенного колобка на благословенные просторы российские. То ли убегать побыстрее в земли далекие и басурманские, чтобы прощание не затягивать и остающихся  на пыльных российских дорогах счастливцев не смущать нежданным соблазном.
А стражник все стоял, теребя попеременно все пузатые золотые пуговицы своего нового мундира, оторвать которые ему еще не удавалось, и смотрел так обиженно-наивно на колобка. Казалось, словно он отчаянно хотел спросить о чем-то животрепещущим и неотложном, но не знал как. И от этого мучился страшно, как от острого приступа внутреннего запора мысли.
Говорить то он, скорее всего, умел. Многие отечественные стражники многоязычны и, временами, особенно не по-детски речисты. Их даже можно понять, несмотря на суровый стиль и оригинальные народные обороты речи. Но в этот раз, произошло что-то затейливое: то ли слов для выражения нахлынувшего океана чувств явно не хватало, то ли они все отчаянно неприличными были.
Так колобок и не узнал те слова заветные, какими стражник земли православной хотел его напоследок напутствовать, добротой своею поделиться. А напутствовать колобка он абсолютно точно хотел: долго еще колобок вспоминал его отчаянно вылупившиеся усталые и часто моргавшие глаза, нелепые движения беспокойных рук. Они, словно две большие птицы, сорванные ветром или еще каким-то природным катаклизмом изменчивой природы с места, пытались улететь, но не могли. Так и махал он ручонками своими долго-долго, губу нижнюю сильно выпячивал и снова прятал, удивленно морщинил свой узенький лоб, отчаянно  имитируя  “особливо”  напряженный мыслительный процесс.
Вот только, несмотря на всю свою нахмуренность нелепой физиономии и трепетно-импульсивные телодвижения, вымолвить ничего кроме отдельных междометий он так и смог.
Видно было, что много-много подарков с исконной российской живительной влагой он уже опробовал и, с благодарностью, принял. Труден все-таки родной язык для стражников, особенно если образование нижнее, запросы исключительно верхние, а опохмелиться после «вчерашнего» так толком и не получилось. Да и сегодня, надавали подарков, просто грех было не испробовать их все !
Вот ведь напасть какая, с досадой подумал колобок: ведь пытался милый в своей крайней нелепости стражник что-то вымолвить, тужился всеми своими напряженными членами. Даже капельки пота явственно проступили на его вдруг сморщившемся лбу. Вот только на выходе никакого откровения не получилось.
А вот вымолви стражник все что задумал, те слова заветные из глубин своей души, могли бы перевернуть они всю жизнь странника по имени колобок. Может быть, было в них знание исконное и сокровенное от самых что ни на есть глубин народной мудрости, незамутненной излишней басурманской ученостью ! Вот такая беда приключилась при прощании со стражником земли православной, прямо таки нежданный затор бурного потока искренних излияний.
Да, видно, слишком поздно затосковал да занервничал колобок: ветер западный из семейства Голдстрим, полный басурманского коварства и тайных страстей, абсолютно точно знал то, о чем скромно молчал лысый стражник земли нашенской. Подарок тот терпеливо ждал, вот и вдул ушлый западный ветер стражнику земли православной какие-то бумажки зеленые. Много-много их вдул, совсем не пожадничал.
Ахнул колобок, – вспомнил, что в родном селе был учитель басурманских языков, малахольный тип сомнительной внешности: с большой головой на тоненькой шее. Все за голову, болезный, свою держался, чтобы мысли не расплескать по дороге. И вот ведь, куль городской, он все газетки правды исконной рвал на похожие  бумажки,  да и по нужде ходил. Вот только бумажки у стражника были с портретами каких-то чужеземных супостатов и какие-то особенно маленькие. По всему видать, думал колобок, плохо у басурман с бумагой,  экономят они страшно на всем. Вот только даже  ничтожной «капелюшечки» правды в этих окаянных бумажках не было совсем. Да и цветом бумажки те подкачали: зеленые были, ну прямо совсем незрелые какие–то. Наверное, ветер поторопился и не дал им до нужного размера и степени зрелости вырасти. У басурман ведь опять кризис на подходе!
Оно и понятно, нет у них с их кризисами да общими рынками нашего воистину природного оптимизма, когда чем хуже прогноз, тем больше чувства юмора по отношению к нему, да и вообще ко всей жизни нашей. Прожить на бескрайних российских просторах и серьезно воспринимать взаимоисключающие законы  и невероятные кульбиты изменчивого поиска своего пути просто нельзя. А с юмором, смоченным старинным нашенским другом и известным врачевателем - добрым стаканчиком строгой и сердитой водки, все как-то само собою складывается. И тоннель быстро находится, и свет в его конце тоже сам собою зажигается. 
У них, басурман тех, вот ведь как все происходит: как только они закон новый напишут, примут, так и бегут вприпрыжку его исполнять, никакого истинного понятия и нашей неторопливой степенности нет. А мы то, живя по понятиям исконным, любой кризис запросто превозмочь сможем. И не для того ведь совсем законы пишем, чтобы надрываясь  бежать и исполнять их. Ага,  прямо сейчас !
Закон, он у нас как хорошее вино, выдержки требует. Вот постоит он малость, освоится у нас, да и мы попривыкнем к нему. Подправим где надо, чтобы не цеплялся острыми углами за наши понятия и исконные ценности в остальных законах не указанные, но особо народом и властями чтимые. Проверим со всей тщательностью, чтобы закончик тот нигде нас на притеснял, и, к тому же, в наши обтекаемые жизненные понятия полностью вписывался без всякой там крамольной вредности и общей ученой несуразности. Вот тогда и самое время вспомнить о законе том, если все еще нужным покажется и в пыль не превратится.       
Эх, если бы не душа странника, разве собрался бы колобок в путь далекий в земли басурманские!
Но долго ли, скоро ли, но сосчитал, кряхтя и переваливаясь с бока на бок и терзаясь каким-то внутренним несварением организма и неустроенностью бытия, стражник бумажки незрелые, и ворота в новую жизнь широко открылись перед колобком. Полегчало сразу стражнику, а у колобка такое внутреннее облегчение случилось, прямо как камень с души свалился : очень опечалился он, что стражник святой российской землицы  такой несуразный и грустный был.  Хотел он хоть чем-то помочь ему. Вот только странно колобку было, что же это за сила тайная в тех незрелых бумажках была. Но рад был, что помогли они ему, бумажки те, стражник повеселел сразу и пропал куда-то. Весь его напряженный мыслительный процесс, словно приступ падучей несуразности, немедленно прошел. Как и не было его отродясь. Наверное, он решил сразу новый подарок добрым словом и делом отметить. Услышал колобок, что где-то совсем близко забулькало освежающее  народное лекарство от всех болезней. Ну, теперь колобок был спокоен за нелепого заступника земли российской.
А колобок, тяжело вздохнув, вышел за ржавые ворота российской державы и стал ждать летной погоды на нейтральной территории между землей исконно российской и басурманскими дикими просторами, полными откровенного коварства и несуразности. И пока колобок ожидал летной погоды, а ветер собирался с силами, бросилась в глаза разительная разница земель басурманских, и наших исконных просторов. Басурманские земли были как то искусственно чистые, с аккуратными домиками. Чувствовал он, простой российский колобок, что за этими воротами для него наступает новая, совсем другая жизнь. Вот только плакать по пыльным родимым дорогам было уже поздно. Да и не нужно совсем, это еще никому не помогало в этом мире...
По совету ветра из семейства Голстрим назывался теперь колобок по-новому, на чудной басурмано-иудейский манер, Боллом Рабиновичем. Как утверждал шустрый и опытный западный ветер из семейства Голдстрим, это новое имя было простым и со вкусом подобранным. Да и на святой земле, мол, это должно было обязательно помочь: вопросов намного меньше  будет при правильном имени.
Кто же там, за забором и бугром, поймет да разберет, что такое колобок. Они ведь там до чего дошли: наречие исконно-православное, со всей его красотой и противоречивой состоятельностью, напрочь отказываются понимать и принимать для интимного душевного общения и площадного многозвучия чувств.
А ведь были, были времена, когда даже шаманы африканские силились наш российский язык одолеть, потому, что на нем разговаривал вождь народной сермяжности и великой пролетарской надежды и опоры. Но прошли те благословенные года разжигания мирового пожара. Сгинули бесследно.  А миру так и не довелось узнать дикое счастье праздника горения в пролетарском экстазе…
А Рабиновичей, меж тем,  в землях святых  и басурманских хоть пруд пруди – куда ни кинь, в Рабиновича попадешь. Или, прости господи за такое звучное имечко,  в какого-нибудь Болла попадешь. Так что с таким именем на святой земле никак пропасть нельзя !
Погода стала вести себя более прилично. Она, даже, почти совсем перестала горько плакать сплошной стеной нудного дождя над чем-то исконно своим, высоком и небесном. Размышления колобка об имени своем прервались. Настало время для путешествия, и братья-ветра перенесли колобка по имени Болл Рабинович в землю святую, однажды кем-то названную обетованной… 
И началась в жизни колобка по имени Болл Рабинович новая глава – еврейская. Она, эта новая полоса жизни круглого героя, была до краев полна  кошешрной несуразностью и чудесными парадоксами святой земли и ее не менее святых окрестностей.