Не очень смешная история

                Не очень  смешная  история…
Анечка была склонна к полноте всегда. Причем, поправлялась она со скоростью звука, и при этом страшно дурнела. Миловидное личико с нежными губками, непроизвольно складывающимися в «бантик»,  когда она улыбалась, и глаза влажные, коричнево – шоколадные, были необыкновенно хороши, но только не тогда, когда щеки  надувались, как попа младенца, и хотелось хлопнуть по ним ладонью, чтобы от удара спала опухлость, и лицо приобрело нормальную мимику.
  Жизнь у Анечки совершенно не сложилась. Выйдя замуж по недоразумению, она прожила с этим недоразумением двенадцать с хвостиком лет, пока сама жизнь не освободила ее от него, а его – от жизни…
Оставшись одна, некоторое время она ощущала вокруг себя вакуум пустоты, потом опомнилась,
пришла в себя и полетела в свободное пространство. И, летала, впрочем, с  большим удовольствием, наверстывая все то, чего была лишена за время замужества. От доставшейся ей свободы она пьянела, наслаждалась одиночеством, потом присутствием друзей, подруг, сестер, племянников, очень тяжело  допускавшихся  к ее руке, потому что  ее рукой, телом и временем, как оказалось, все же до поры – до времени владело «недоразумение» наконец отпустившее  ее,  и Анечка чувствовала себя заново рожденной на этот свет. Родных и близких она одаривала  собою так, словно никогда до этого не жила.
Но было одно «но», омрачавшее ее сегодняшнюю  жизнь – отсутствие любви…..
Не мужчины, а именно любви, ибо если любовь могла существовать без нее, то она без любви не могла. Любовь являлась  для нее такой же необходимостью, как и еда для желудка. Но любить было некого. Душа металась в поиске. Но мужественный, добрый, все -  понимающий принц на пресловутом белом коне о ее горячем сердце и бесконечной нежности и готовности любить ничего не знал, да и показываться на ее горизонте не желал.
Лет ей уже было сорок,  но выглядела она несмотря на свою полноту, очень молодо, и,  тем не менее,  для нее эта цифра ознаменовала собой некий рубеж, который она переступала; рубеж, представляющейся  ей сплошной катастрофой в ее жизни.  Когда подружки, дружно смеясь, говорили ей,  что есть еще и «Сорок пять»,  где «Баба ягодка опять», она просто затыкала, уши и кричала,  что этого уж точно не перенесет….Со временем она перестала так неистово ждать любви,  словно умирала без нее,  и просто жила.
Мужчина появился  совершенно неожиданно, практически упав с небес.  Потому что прискакал на белом коне из такой дали, в которую люди добровольно не едут. В царские времена туда ссылали  на каторгу. Мужчине было немногим за сорок. Он был высок; серо-голубые глаза его смотрели одновременно пытливо и тепло, к тому же он оказался братом подруги, жившей с ней по соседству, и проводившей  в ее обществе все часы, существующие в сутках, кроме, разумеется, ночи. Столкнувшись в дверях, они несколько минут,  остолбенело,  пялились  друг на друга; она с  любопытством ,  он же с интересом и удивлением. Затем одновременно  смутившись, разошлись по комнатам, чтобы встретится  в кухне, где  и проговорили весь вечер, и он смотрел на нее так,  словно она была одной из красавиц Рубенса, сошедшей для него со стен Эрмитажа.
Через два дня он уехал, а Анечка  осталась умирать…  Она,  так остро помнила   эти несколько дней его присутствия,  и после его отъезда не могла ни пить, ни есть, ни дышать. Она помнила, как его длинные аристократические пальцы держали сигареты. Как они стряхивали пепел. Она помнила, как он смеялся, как говорил и улыбался. У него была совершенно особенная улыбка. Она озаряла  светом все его лицо, и было ощущение солнца,  внезапно выглянувшего из-за туч, Удар был сильным и смертельным. Она влюбилась тяжело и бесповоротно. И, само осознание этой неожиданно пришедшей любви делало ее трогательно беззащитной и наполняло  изнутри какой-то торжественностью. Она была несчастна и счастлива одинаково, и очень страдала.  Анечка  мучилась, тосковала, плакала. Звонила ему по телефону и приходила в бешенство, когда на том конце раздавался нежный голосочек его жены: трубка резко опускалась на рычаг. Как- будто этим движением она разрывала их совместное сосуществование.
Не решалась заговорить, когда трубку поднимал он,  молча, впитывая,  в себя такой далекий и родной голос…
  Подруга вздыхала,  мотала головой, называла ее «дуррой», но чаще жалела, и передавала приветы ему от  - нее, и от него – ей. Впрочем, иногда Анечка говорила с ним, но  разговор выходил неловким, и коротким, и не приносил душевного облегчения. Наоборот – становилось еще тяжелее, и Анечка расстраивалась, но,  в общем,  ждала терпеливо и с нетерпением.
Потому что мужчине предстоял развод, размен, и все оставшееся вкупе с женскими истериками и скандалами, предшествующими расставанию людей,  долго проживших вместе. Женщина не отпускала. Но мужчина уходил все – равно. Поэтому из всех удерживающих факторов оставался один, применяемой, однако, женской половины безуспешно – рыдания и обвинения во всех грехах, и в том, что было, и в том, чему предстояло,  только  случится…
Анечка продолжала ждать и страдать… и худеть. Худела она сначала медленно. Потом, когда ожидание и тоска заели вконец, она начала худеть так же быстро, как и поправлялась - со скоростью звука. И это страшно ей нравилось. Она начала  хорошо и интересно одеваться, помолодела лет на десять, стала такая же прехорошенькая, как в лучшие времена ранней молодости. Смех звучал звонко и многообещающе, как приглашение. Мужчины оборачивались на этот невидимый зов -  смех; приставали,  хотели  осчастливить немедленно и навсегда, но, увы! ей никто не был нужен.
Тоска стала осязаемой. Она стала, как вещь, которую можно было потрогать руками, когда он наконец высвободился, вырвался, и приехал.
Анечка открыла двери и замерла в абсолютно счастливом состоянии тела и души. Забыв пригласить его войти, она смотрела на него  потемневшими от  счастья глазами, но руки уже коснулись  его рук. Она впервые коснулась их ТАК, и они показались ей самыми сильными и нежными руками в мире. Она взлетала в небеса, как птица, вылетевшая из клетки, вылечив прежде сломанное крыло, и теперь все пространство и весь воздух принадлежали ей.
Его неожиданно потерявшееся лицо, ставшее в одно мгновение растерянным и жалким, окаменевшее и горькое выражение глаз она приняла за усталость двухлетней борьбы, тяжелую дорогу, и все не могла наглядеться на тонкие пальцы, так знакомо стряхивающие пепел, и было так пронзительно радостно, страшно и сладко, что Анечке хотелось умереть от счастья.
Лучше  бы она умерла…
Некоторое время он разглядывал ее пристально, словно не узнавая, пытливо, изумленно. Непонимающе. Молчал, курил, отвечал односложно. Сказав  «Я на минутку», вышел за двери. И,   больше не вернулся, выпав из ее жизни, как самоубийца из окна…
Чемодан с вещами забирала сестра со словами: »Говорила, корова, не худей!»
Так что же произошло??? Два года он грезил об этой женщине, сразившей его наповал. В ней одной было собрано все то, что он так ценил и любил в женщинах: обаяние, ум, доброта, душевность, беззащитная  трогательность, естественность, и так легкая полнота,  которая не портит женщину, а делает  ее притягательной  и  еще более желанной. Она ему показалась тогда такой близкой и родной: два года он помнил милую Анечку с губками – бантиками, с  глазами влажными, как у коровы. Крутые теплые бедра, полную и тяжелую грудь. Он представлял себе эту тяжесть, ни разу не коснувшись ее груди. Он помнил темные, почти черные волосы, забранные высоко и пристегнутые заколкой. Бархатистый голос, лукавый и одновременно открытый взгляд, и трепетно – нежный смех. Эта естественность поразила его мгновенно и заставила потерять голову в одно мгновение. Господи, как же он мечтал о ней в своей тьму-таракани! Мысль о ней составляла весь смысл его жизни в эти два года…
И, что же он нашел, перетерпев  развод, размен, крики и проклятья, разорвав все то, что  составляло ранее его жизнь? Он был раздавлен, сломан, оглушен и обескуражен.
Женщина, открывшая ему двери, не могла быть его Анечкой. Он просто даже  не узнал ее сразу. Оставив здесь то, что он оставил, он нашел молодую, худую до безобразия женщину в короткой юбке на почти отсутствующих   бедрах. Короткая стильная стрижка и окрашенный в рыжий цвет волос, смелый и яркий макияж делали ее совершенно неузнаваемой, и даже глаза  смотрелись , по  - другому под выщипанными бровями, которые были раньше изогнуты, как два лука, и оттого на лице было легкое удивление и лукавство, исчезнувшее теперь, как Атлантида  в недра земли.
Разочарование и тоска схватили его за горло, сжали и продолжали держать и душить до тех пор, пока он не встал и не вышел 
на улицу. Там он вздохнул, выдохнув из себя эти  два долгих года надежд, любви и всяческих чаяний; поднял глаза, поймал в окне незнакомую женщину, махавшую ему рукой, вглядывался в нее с недоумением. Словно вспоминал и не мог вспомнить; узнавал, но так и не узнал. Смотрел еще одну минуту, потом повернулся и ушел.
 Анечка долго плакала, потом начала страдать, стала  есть ночами, снова потолстела, но это уже ничего не могло изменить…….
2005 г