Голубая полоска зари. Гл. 39

                Глава тридцать девятая

                Чем ближе подходил вечер, тем больше тяготило Вику одиночество. Теперь она жалела, что вчера соврала Сашке Воробьеву, когда тот спросил, придет ли она на вечер.
                – Да, – не моргнув глазом, ответила, опасаясь, что Воробьев завалится к ней домой слушать музыку, перешедшую ей в наследство.
                Как жаль, что Инна в Донецке! Ее матери предстояла операция  (что-то там неправильно срослось), и Инна теперь разрывалась между двумя городами. Она сдавала экзамены, к которым готовилась в поезде, но сдавала хорошо, что Вику изумляло. Вот это сила духа! Вот это внутренняя самодисциплина! Инна заслужила не серебряную медаль, а золотую!
                Ей так было обидно, что Инна занимала деньги для поездки у соседей, а у Викиного деда, готового просто так отдать девочке свою пенсию (не нужна она мне!), брать решительно отказалась.
                В дверь позвонили. Вика кинулась открывать с бьющимся сердцем, боясь себе признаться, что есть в мире только один человек, который мог бы своим появлением осчастливить ее.
                – Здесь Синичкины живут?
                За дверью стоял и улыбался Вике очаровательной улыбкой высокий рыжеватый парень лет двадцати двух или трех, чем-то отдаленно похожий на Инну, только глаза у него были  не голубые, а рыжие и веселые.
                – Да, здесь.
                – Вам привет от Инны Кильман. И записочка. – Он протянул Вике запечатанный конверт.
                – Входите же, – сказала Вика, доверчиво пропуская незнакомца в прихожую, затем в комнату.
                Пока она распечатывала конверт, парень изучал программу телевидения в газете, что валялась на диване.
                «Вика, родная, не пугайся этого человека (зовут Иваном). Мы познакомились в автобусе, и он оказался удивительным. Потом расскажу. Очень мне помог. На выпускной я не приеду – маме вчера сделали операцию. С деньгами устроилась: помог отец. Оказался неплохим человеком, недавно овдовел, есть у меня  младшая сестра. Обо всем расскажу потом. Живу у отца, представляешь? Вдруг обрела новый дом... Отец настаивает, чтобы я поступала в институт здесь, в Донецке. Чудеса, да?
                Ивану двадцать шесть, он инженер, учился в нашем городе, кончал горный институт. Сейчас отправляется в командировку (работает в одном НИИ), так что обещал к тебе заехать. Все, бегу, мама зовет. Целую тебя! Твое одиночество временное, поверь. Не горюй, помни, что у тебя есть друзья! Целую, Инна».
                – Передайте Инне, что у меня уже все в порядке, – сказала Вика.               
                – Может, кофе выпьете?
                – Нет, тороплюсь, спасибо. Поздравляю вас с окончанием школы. Я вас задержал? Вам пора собираться на бал?
                – Успею еще...
                Уходя, он пожал ей руку и улыбнулся, как доброй знакомой. В воздухе после его ухода повис сложный волнующий запах. Он что-то напоминал, оживляя в сердце приятную смутную надежду.
                Вика два раза выходила из комнаты в прихожую – понюхать. Пыталась вспомнить, кто так пахнул. Ее всегда волновали запахи, будившие приятные ассоциации. У нее были любимые ароматы, довольно избитые, как считала мама. Например, запах фиалки, чабреца, петуньи, хризантемы, ландыша. Она любила запах первого снега...
                И вдруг перед нею встал далекий зимний день, когда Стас привел ее к себе в гости. Когда Владислав Андреевич снял пальто, их маленькая прихожая наполнилась этим ароматом. Это был мужской одеколон или сигареты, или смесь того и другого, Вика не думала об этом. Но запах возродился сейчас, и Викино сердце забилось живее.
                Вдруг захотелось примерить платье для выпускного. Достала из шкафа, разложила на кровати, вздохнула. Жаль, конечно, что платье не пригодилось, ей все-таки было в нем хорошо, оно ей шло – по общему мнению... Вика снова спрятала платье, влезла в желтый махровый халатик, в котором было удобно валяться на диване с книгой.
                Этот халатик оживлял ее похудевшее лицо своим теплым солнечным цветом. Мама достала эту редкую вещицу неизвестно где. Таких пока не было даже в комиссионках. Он был предназначен для ванны  – после купания. Но редкие счастливые обладатели купального халата с удовольствием носили его дома целый день. Как жаль, что этот халатик – всего лишь домашняя вещичка, в которой никому не покажешься. На груди он просто запахивался, застежек не имел, вырез получался слишком низким. Когда мать впервые попросила его примерить, обнаружилось, что видны две маленькие темные родинки на левой груди, и мама игриво сказала:
                – Ишь, ты, как пикантно! Когда-нибудь кто-нибудь будет тебя целовать в это место, и...
                – Мама! – протестующе крикнула Вика, крайне смущенная подобной перспективой.
                Вика снова вернулась на кровать, хотя ей захотелось к людям, на улицу. Что-то удерживало ее дома. Сердце ждало чего-то, а ум лукавил, притворялся непонимающим. Волнение росло. Вика встала, чтобы поставить пластинку, но первые же аккорды «Второго концерта для фортепьяно с оркестром»  Брамса вернули ее в драматическое состояние, и Вика быстро сняла пластинку.
                Звонок сорвал ее с кровати. Босиком, забыв о тапочках и о том, что она в халате, Вика помчалась в прихожую с такой стремительностью, словно боялась, что ее не дождутся.
                Распахнула дверь, отступила. На пороге стоял Стас и улыбался той самой улыбкой, какая снилась ей последние ночи. Пересохшими от волнения губами она прошептала:
                – Входи.
                Он шагнул вперед, такой нарядный: в темно-сером костюме, белоснежной рубашке со складочками-защипами на груди, как у артистов, светло-сером галстуке, который делал его слишком взрослым. Вика почувствовала, как от волнения ослабели ноги.
                – Я ждал, ждал, а ты не пришла... Уже и домой сбегал, отнес аттестат и цветы, какие-то подарки... Вернулся – тебя нет.
                Вика молча смотрела на него.
                – Ты сейчас как цыпленок, – сказал Стас с улыбкой, кивая на желтый халат.
                – Проходи в гостиную, – сказала она, стягивая на груди халат. – Я сейчас переоденусь.
                Стас быстро налонился, чтобы снять туфли, но Вика остановила его:
                – Не надо, не люблю мужчин в носках или босых. Иди так.
                – Твой муж и спать будет в ботинках? – спросил Стас, выпрямляясь.
                – Когда это будет, – усмехнулась Вика. – К тому времени придумают что-нибудь поэтичнее, чем носки или босые ноги.
                – А пиджак снять можно? Или хотя бы галстук?
                Он стал раздеваться, не ожидая разрешения.
                – Давай, пристрою куда-нибудь...
                Стас молча вешал пиджак на крючок в прихожей, Вика хотела отнести его в комнату, но внезапно оказалась лицом к лицу со Стасом.
                Он ласково улыбался, глядя ей прямо в глаза. «Сейчас хлопнусь в обморок», – со страхом подумала Вика.
                – Как я соскучился по тебе, Синичка, – сказал Стас с глубоким вздохом, двумя руками привлекая ее за плечи.
                Не шелохнувшись, замерев от испуга, радости и стыда одновременно, Вика уперлась лбом в его подбородок –  и тут же почувствовала на своем виске его нежные теплые губы. Она панически повернула голову в другую сторону, но губы Стаса теперь целовали все ее лицо и, наконец, встретились с ее губами.
                Она плотно зажмурила глаза, а Стас, обеими руками взяв ее лицо в свои ладони, нежно сказал:
                – Трусиха, открой глаза.
                Вика отрицательно помотала головой, потом все-таки открыла глаза – и тут же зажмурила снова: невозможно было выдержать такое. Любящий взгляд равносилен первому поцелую.
                До трех часов ночи они почти не разговаривали, целовались без устали. И Стас обнаружил на ее груди милые родинки. Правда, дальше них Вика его не пустила.
                – Вот видишь, – сказал он со смехом, все-таки целуя эти родинки, – какая ты у меня... маленькая, хрустальная, страшно разбить. Но ты не бойся, я... не разобью. Хотя для этого нужна... воля. Тебе не понять. Я ведь уже...
                Он замолчал, разглядывая ее румяное от поцелуев лицо. Натолкнулся на пугливый взгляд, сказал:
                – Как давно я не видел твои чудные глаза. Какие синющие! И какие... Ты хоть знаешь, что красива? Ну, чего ты опять глаза закрыла? Я тебя, Синичка, люблю. И всегда любил. Но мне казалось, что ты не доросла до любви, все еще в пионерской дружбе пребываешь.
                – А Стелка?
                – Вот-вот! Я же знал, что она тебе расскажет. Это была ее провокация, которой я бессовестно воспользовался. Так что меня не идеализируй. Только ревность и могла тебя... разбудить. Один поцелуй – и такая трагедия!
                Вика попыталась вывернуться из его объятий, но Стас так плотно прижал ее к кровати, что ничего не получилось. Поцеловав ее в макушку, как ребенка, он сказал:
                – Не трепыхайся. Если и ты меня любишь, мы поженимся через два года. Раньше не получится. Поступим оба в институт... ты чего молчишь?
                – Ты уже все рассчитал...
                – А как же? В медицинском надо учиться шесть лет. Столько я не выдержу без тебя. Первый год будет трудный... Приспособиться к новому месту и...
                – Как это?
                – Мой профессор уезжает преподавать в Киев. Там ему и клинику дают. Он... я хочу с ним. Он прошел по конкурсу, будет завнейрохирургией.
                « Не везет нам на нейрохирургов!» – вспомнила Вика мамины слова.
                – Уедешь – и...
                – Глупая! Никаких «и»! Мы поженимся. Ты меня знаешь, – тут Стас смущенно улыбнулся. – Я имею в виду ту целеустремленность, которая тебе так не нравится.
                Вика вздохнула, усаживаясь на кровати. Стас обнял ее за плечи, чмокнул в щечку:
                – Я вышел из доверия? Не грусти, птичка-синичка! Я буду часто приезжать. Отец с тетей мечтают, правда, поменять свои квартиры на Киев, но думаю, что это из области мечты... Так, рассказывай о своих планах!


Продолжение  http://www.proza.ru/2010/07/28/1305