Недосоленный омлет и соль

– Ты не пойдёшь туда!  Я… - ты комкаешь раскрасневшееся сердце сквозь чёрную футболку, припадая на правый локоть, - Я не позволю. Сволочной живописи. Заполонить твой мозг, вы, вы… вытесняя меня. Запрещаю ей. Заполучить тебя, поглотить. Тебя пол!нос!тью!
– Надо помидоры в яичницу? - я спиной к тебе, в фартуке поверх уже парадной рубашки. Думаю, кстати, над разницей любить и желания заполучить.
– Будь проклят этот ***в союз!
– Проклят тот, кто проклянёт святое… – то ли цитирую, то ли экспромт, – так что, с помидорами?
– Пошла ты!!!
– Позже. ЧУТЬ.
Стопоришься — внимательно изучаешь меня. Внимательно, но с той же стеной агрессии.
Оборачиваюсь только по надобности продуктов, не глядя на тебя.
– Тебя никому там не приспичило!
– ...Спрашиваю, потому что знаю – без помидор себя не смыслишь,— открываю холодильник.
– Сдохнешь одна!!
– …Особенно без жареных.
– ССУКА!!! —срываешься с табуретки, срываешь с полки спички, нервно чиркаешь, колебля сигарету в сжатом рту. Последняя в коробкЕ спичина ломается.
– Бля – а – хать!.. – падаешь согнутой рукой на тут же звенящее стекло, лбом – на руку, хнычешь, – ссукаа… Ненавижу, ссукааа…
Открываю крышку сковородки, открывая скворчание, заглушающее твою срывающуюся с вышки и в связках — злость. Мне жаль, искренне.
Журчащее сердце пугает, я опускаюсь на табуретку, горько хмурясь и высвобождая верхнюю пуговицу.
– Саша, – давлюсь я комом… – зачем ты живёшь со мной?
– ЧТО? – перебив, реагируешь ты криком, вздрагиваю.
– Саша, говорю, помидоры резать кольцами?
– Убей, – успокаиваешься, – эту ****ую скульпторшу. И всё будет хорошо. Ладненько?
– Я не изменяю, Саша. И ты это знаешь. Яна, она… это питерский союз… Полно нас… Причём тут я? Я, я опоздаю, если мы не прекратим, — устало и доходчиво проговариваю я, уже наизусть, сонно комкая рукой глаза, будто готовясь их выбросить.
– Ты хочешь, чтобы это сделала Я?! Ты хочешь, чтобы это сделала… Я. – и мне показалось, что-то щёлкнуло. Пополам. От меня отвалилась Саша и летела в пропасть, она была неузнаваема, всё более отдалённы черты какого-то уже преступного лица.
– БлляТь, –  поджимая губы, встаю, и вбухиваю ещё два яйца.
– Ты, сука, мне всю жизнь испоганила!! – Неоригинальный вывод. Бесишься на себя и сверлишь взглядищем потенциальной обещающей мести, – убирайся с кухни!
– Аведьялюбилатебя… – никак проговариваю я так же без выражения и, собираясь выбрести с кухни, предварительно, чтоб не подгорело, убавляю газ.
Развязываю фартук, разворачиваешь меня за плечо и громко брызжешь что-то мерзко жестокое…
Прикрытым взглядом смотрю в твои пропитанные болью глаза, отворачиваюсь, пытаясь уйти—не порывисто.
Пощёчина.
Щека звенит и пестрит красными точками — как когда-то наши щемящие страстью засосы.
– Ты поняла??! Ты никуда не пойдёшь! Поняла меня?
– Горит, – показываю я глазами на плиту, крепко держимая твоими припаянными в волокна ткани пальцами. Сканируешь.
– Рубашечку – белую. ДЛЯ НЕЁ?! Ты систематически туда ТАК! И – ГАЛСТУК. Ты же у нас—У НИХ – Экстравагантность! …где там твой любимый галстук? – бросаешь меня, несёшься в комнату, замечаешь висящий на ручке шкафа галстук синего атласа, комкаешь, пытаясь разодрать, применяешь челюсти, включаешь коротко остриженные ногти. Не получается, – атласная ткань, к сожалению, не мнётся.  Достаёшь из серванта оставленное со дня моего рождения красное – откупориваешь зубами. Замолкаешь – и я слышу только череду звуков: грохнулась на пол, нога под себя, пьёшь из горла, откидываешь голову на простынь ещё не заправленной кровати.
Наблюдаю это в длинное зеркало коридора — босиком полирую воском длявыставочные ботинки.

Яичница выложена даже в тарелку, хотя мы с тобой всегда едим глазунью со сковородки, напротив лицами, склонившись друг к другу. Рядом нож и вилка. Кусочек булки. От кофе— встающая на дыбы кобра пара: кружка у околевшего окна. Только соль закончилась.
Соль закончилась… Начинала готовить сегодня — ты, когда я чистила зубы. Видимо, ты и вбухала в яичницу её остатки. Ты всегда пересаливала…
Но нет. ПРЕСНО.

Снимаю с вешалки пальто.
– Иди есть.
Взрыв. Бутылка вдребезги о балконную дверь. Извини, тебе снова пришлось услышать мой голос.

Стоя в пальто, смотрю на босые ноги: джинса просторных штанин ложится, единожды лишь сломавшись, на ступни, скрывая их до пальцев.

С проворотами срываешься с пола, по пути в кухню вцепляешься в мои рёбра, вплотную в плоть лица, сжато, но щедро выцеживая буквы из мокрого спиртного рта, угол которого розово струится - вином. Бедная моя. Твои слова выделяются, как фарш из мясорубки. Или нет: выделения твоих слов…
– Уматывай. Нажирайтесь там и трахайтесь на мольбертах, на полу, на карнизах. А потом кончайте. С собой. Хахха, друг из-за друга. Ведь это у лесбосов - модно!
И у меня в голове ирония судьбы. Хочется цитировать под речи пьяного Ипполита протрезвевшего - «А ведь он прав».
- И пусть ты сегодня… – продолжаешь ты, - никогда - не вернёшься, задохнувшись там от низшшшего вдохновения, – и, брезгливо отпустив, цедишь в пол, медленно, пунктирно отворачиваясь: — творческие личности. «неординарные», ****ь.
Входя в кухню, прямой краткий удар в косяк; струится штукатурка под старыми отставшими обоями.

Пинком сковырнула с пола табуретку и, заняв её место, стоишь лицом в окно, грея пальцы рук о бока глубокой кружки чёрного кофе. Кажется, ты бесшумно вытекаешь из лица. ДА: вижу падение слёзных капель, редко, но стремительно разбивающихся о подоконник.
Стараюсь не смотреть, хлопаю себя по карманам — ничего ли не забыла. Подхожу к столу за мобильником.
Глаза кричат(!) и сжимаются от дикой, прорванной, как трубы с кипятком — Боли. Невменяемо опускаю глаза на босые ступни - расплывающиеся под ними красные вязкие лужицы, усеянные, как небо звёздами - осколками Той бутыли.

Лужи шустро разрастаются; не двигаюсь, медленно перевожу взгляд на телефон в руках. Мелко трясётся в напряжении от боли голова. Автоматически залезаю в принятые смс. Новая, утренняя—распечатанная, но не помню, чтоб я её прочла. Янка.
«Солнце…передай, пожалуйста, Михаландреичу—опоздаю. Да, кстати, он мне и дал твой номер…т.ч. извини…и ещё: я тебе говорила правду. Я по пьяни не пизжу про любовь. ДА. 11:17».
- 11:17…- судорожно соображаю, что была в ванной. Саша прочла.
И тут телефон взбесился вибрацией. От неожиданности сильно пугаясь, шёпотом ору: «АА!», роняю телефон, нагибаюсь за ним, зажмуриваясь и туго глотая заново вонзающуюся болевую волну. Ступни пропитаны осколками. Читаю только что пришедшее сообщение. Опять от неё, записана она у меня как «Лысая». Смс длинное, извиняющееся, столь же неожиданное, сколь и нежданное: «молчишь… ИЗВИНИ. За идиотское вторжение… странно принять такое от девчонки, что лишь здоровалась ежевечерне и заискивающе кивала. Как пони, день за днём, год за годом. И ворвалась в один пьяный вечер… вот так… прости, не смогла. А ты молодец. Верная. Наверное; (двумя последними словами она процитировала моё стихо) До встречи??? П.С. понятия не имею, как мне в глаза твои сегодня…13:07».

Бреду в кухню – ковыляя на внешней стороне стопы. Поджимая пальцы. Я забыла, вдох сейчас или выдох. Я бесконечно сглатываю и усмехаюсь этому бреду.
– Санька… – с хрипотцой, тихонько говорю я в твою спину. В твою размашистую белую надпись «фак офф» на чёрной подростковой футболке. Фак офф, Санька, как я тебя понимаю.
Плечи твои изредка отрываются вверх баскетбольным прыжком, каждый озвучен болезненным всхлипом.
– Санька, – грустно и потерянно выдыхаю я, усмехаясь дурацкому недоразумению, и не нахожу слов, сколько их ни ищу в каждой пылинке линолеума. Ослабляю галстук. А потом и вовсе снимаю его и оставляю на ручке кухонной двери.
– ТЫ ЕЩЁ ЗДЕСЬ?! – орёшь ты в окно, всхлипывая — навзрыд—  и, совсем задыхаясь: – ПРОВАЛИВАЙ!!
Я, скованно дыша, собираюсь с силами, чтобы преодолеть ещё двадцать сантиметров и— уже утробно—ору от новой адской боли в исполосованных ступнях: свежие, ещё сочащиеся раны разъедала СОЛЬ. Шаг вперёд по кухне и – соль на свежие раны. Белая, каменистая, поваренная пищевая. Это Соль. Утром ты просыпала соль.