С чего начинается Родина?

С телевизора по первому каналу три дня шёл фильм «Пророк и бесы». Эдвард Радзинский рассказывает в кровавом интерьере про  Фёдора Михайловича… про Нечаева… про «Народную волю»…

Меня же неотступно терзает сомнение. А вы уверены, что всё это осталось в прошлом? А?
…

С чего начинается Родина? – С того же, чем она и заканчивается…

Расскажу по этому случаю анекдот. Слушайте.

Пришёл новый начальник. А прежний ему сказал перед уходом: «Там в сейфе в особом отделении я положил тебе три пакета с номерами. Как станет невмоготу – так вскрывай согласно номерам… Но не раньше!» И ушёл.

Проходит день, неделя, месяц… Начали сгущаться тучи. Всё плохо. Кругом аврал. Что делать – непонятно. Новый начальник вспомнил про пакеты и полез в сейф. Действительно! Есть. Три пакета. Каждый под номером. Вскрыл первый. Там написано: «Вали всё на меня».

О! Здорово! – обрадовался начальник. – Как я раньше не догадался! И начал все свои промахи списывать на предыдущее руководство. И там наследие прошлого, и тут пережитки старого, и много чего ещё. И везде прежний начальник виноват. Вроде полегчало.

Немного погодя – через год или два – снова стало припекать. Не ладится. Там рушится. Тут горит. Везде непорядок. Что делать? Ситуация накалилась до предела. Пошёл к сейфу за новым пакетом. Достал второй номер. Вскрыл. Там написано: «Начинай всё менять».

О! Здорово! – опять обрадовался начальник. – Как я сам не догадался! И начал активно всё менять. Этих туда, тех обратно. Те, кто слева, тех направо. Нижних наверх. Этих посадить. Тех распустить. … Вроде отпустило… Полегчало. Повеселело.

Прошло ещё три года.

И снова мочи нет. Опять всё из рук вон! Того и гляди стрельнет в самую серёдку. Что делать? Ситуация аховая! Он снова к сейфу. Вынул третий спасительный пакет за номером три. Вскрыл. Прочёл и сел. Там написано: «Готовь три пакета»…

…

В качестве «берестяной грамоты» прошлого века (Издательство «Наука», Москва 1987 г.) я потрудился достать вам богатый материал для размышления. Сегодня и сам этот материал стал историческим документом, поэтому я старательно воспроизвёл целую главу (третью) вплоть до списка литературы. Свои рассуждения я расположил в конце. Итак! Вот этот документ.



В.В. Витюк, С.А. Эфиров
«Левый» терроризм на Западе: история и современность


Глава третья

Уроки «левого» терроризма в России

История русского освободительного движения в течение многих лет подвергается систематической фальсификации со стороны буржуазных политологов. С возникновением левотеррористических организаций в ведущих капиталистических странах в центре внимания западных советологов оказались те исторические этапы борьбы с царизмом, на которых оппозиционные силы обращались к  террористической тактике. Предвзято и тенденциозно трактуя историю «левого» терроризма в России, реакционные идеологи преследуют следующие основные цели: затушевать социальные корни современного терроризма на Западе, объявив его истоком и прообразом «левый» терроризм в России, свести всё русское освободительное движение к чисто террористической деятельности, изобразить его в виде сменяющих друг друга форм заговорщической деятельности, стержнем которой является абсолютизация насилия, отождествить или предельно сблизить между собой различные формы «левого» терроризма в России, опорочить революционный марксизм и большевизм, приписав им приверженность к терроризму.

«Истоки советского терроризма и, если на то пошло, современного терроризма восходят к 1879 г., когда была создана организация под названием "Народная воля"», – возвещает известный американский советолог Р. Пайпс [1]. Ту же мысль развивает и Т. Снич, утверждающий, что «настоящие корни современного терроризма» лежат в деятельности «Народной воли». Ему же принадлежит и заявление, что «классический нечаевский «Катехизис революционера» стал библией революционеров всего мира» [2]. В русском освободительном движении усматривает источник современного «левого» терроризма и связанная с ЦРУ журналистка К. Стерлинг, которая заявляет, что «существует сверхъестественное сходство между сегодняшней террористической тактикой в Риме и Берлине и тактикой предшествовавших большевикам русских нигилистов» [3]. К. Форе в книге «Земля, террор, свобода» проводит мысль, что эволюция современного экстремизма «очень сопоставима с судьбой народнических организаций», и, более того, утверждает, что русское народничество 80-х годов «не составляло ни образом мысли, ни политическими действиями альтернативы марксизму» [4]. Примеры такого рода нетрудно было бы умножить, но, думается, что картина в принципе ясна.

Смысл и назначение подобных заявлений в том и состоит, чтобы объявить современный «левый» терроризм «В Риме и Берлине» тождественным народовольческому. Подчеркнем бездоказательность и голословность основных утверждений и выводов западных советологов. Во многих случаях фальсификаторский характер данных утверждений и выводов настолько бросается в глаза, что достаточно привести лежащие на поверхности факты, чтобы все идеологические построения реакционных политологов рассыпались в прах.

Известно, что любые политические движения исторически обусловлены и возникают и формируются на базе существующих социальных условий. Что же касается исторических традиций, то они, во-первых, не могут быть главным источником появления политических организаций и, во-вторых, воспринимаются этими организациями избирательно, через призму сформировавшихся на современной основе идеологических принципов и тактических установок. В предшествующих главах анализ показал, что за современным «левым» терроризмом на Западе стоит солидная европейская и североамериканская традиция, которая как в форме прямого обращения к ней, так и в виде идейно-психологических установок и практических навыков составляет главное историческое наследие, воспринятое западными «левыми» террористами. Этот основной вывод не отменяется тем фактом, что в некоторых случаях они в демагогических и прагматических целях (кстати, в значительно меньшей степени, чем это делают реакционные политологи) обращают свои взоры и в направлении «левого» терроризма в России.

Не более основательны и попытки свести русское освободительное движение только к террористической борьбе. Бесспорно, что условия русской действительности: острота социальных противоречий, расстановка классовых сил, монархический деспотизм и произвол полиции, состояние политического сознания масс, а также исторически определенный характер мировоззрения революционно настроенной интеллигенции и т. д., на определенных этапах обуславливали обращение противников режима к террористической тактике, а иногда и делали такое обращение практически неизбежным. Однако важнейшими ступенями в развитии русского освободительного движения были и деятельность Герцена, Чернышевского и их соратников, которые, как известно, ратуя за народную революцию, отвергали террористическую тактику.

Обращение к такой тактике со стороны Нечаева, народовольцев, эсеров вовсе не является, несмотря на естественное в условиях пореформенной царской России сходство некоторых лозунгов и мотиваций, основанием для приравнивания друг к друг этих трех разновидностей «левого» терроризма в России. Возникшие в различных исторических условиях, они отличаются друг о друга как по их реальной политической значимости, так и типологически. В этой связи характерно, что в то время как западные советологи в соответствии с их политическими целями сосредотачивают свое внимание на народовольчестве, которое пытаются вывести из нечаевщины, современные «левые» террористы, практически игнорируя тему народовольчества, адресуются (хотя это делают не все из них), как правило, к опыту С. Г. Нечаева, чьи установки и методы им наиболее близки.

Наконец, на типичном для буржуазной идеологии приёме отождествления с терроризмом любых форм революционного насилия, на замалчивании критики русскими революционными марксистами террористической тактики, на одностороннем освещении их воззрений на народовольчество при помощи вырванных из контекста отдельных высказываний и оценок, на игнорировании конкретно-исторического подхода большевиков к этому этапу в русском освободительном движении строятся и попытки приписать им солидарность с принципом террористической борьбы. Не случайно, кстати, что в исторических экскурсах, развивающих эту идею западных политологов, почти отсутствует тема эсеровского терроризма, ибо последний, подвергшийся русским революционным марксизмом самой резкой критике, в силу этого не вписывается в их надуманную и тенденциозную схему.

Острая идейная борьба вокруг проблематики «левого» терроризма в России, с одной стороны, важнейшая методологическая значимость ее марксистского анализа для исследования и критики современного «левого» терроризма на Западе – с другой, делают необходимым специальное освещение данной проблематики в рамках настоящей работы.

В свете поставленных авторами задач сосредоточим внимание прежде всего на сравнительной характеристике основных типов «левого» терроризма в России, учитывая, что сами по себе они получили широкое и многоплановое освещение в советской научной литературе. Такая характеристика может быть дана на основании четырех основных критериев: а) социально-политических целей, которые ставили перед собой лица и организации, обращавшиеся к террористической тактике; б) средств и методов политической борьбы, что в данном случае предполагает, во-первых, представление о конкретном содержании, объектах и масштабах террористической деятельности, во-вторых, об ее функциях и месте в системе других методов борьбы, в-третьих, в соотношении между террористическими средствами и провозглашавшейся целью; в) принципов построения организации и норм, регулирующих отношения между её членами; г) объективной исторической и политической значимости той или иной разновидности «левого» терроризма в обстоятельствах своей эпохи. Одновременно остановимся на характеристике революционными марксистами различных форм левотеррористической деятельности в России, делая специальный акцент на замалчиваемых буржуазными политологами или извращаемых ими высказываниях и оценках.

Разновидность «левого» терроризма, представленного на Западе писаниями Гейнцена и Моста, а также установками и деятельностью крайнего крыла в анархизме конца XIX в., с их разделением человечества на две элементарные группы, одна из которых подлежит полному физическому истреблению, с их готовностью пролить «море крови», с мистической верой во всеразрушающее насилие как в социальную панацею, занимает в русской политической истории достаточно незначительное место. В этой связи можно вспомнить об Н. Ишутине и его плане создать в недрах «Организации» особо за конспирированное общество «Ад», имеющее целью терроризировать врага и контролировать поведение товарищей, ради чего его члены должны были быть освобождены от каких-либо нравственных ограничений. Этот нереализованный прожект был скорее плодом игры воспаленного воображения, нежели реальным планом, а главным и для ишутинцев оставалась пропагандистская и организаторская работа. Самым заметным выражением данной формы «левого» терроризма в России была кратковременная нечаевская авантюра. Можно упомянуть также малочисленные и маловлиятельные группки анархистов-экстремистов типа «чернознаменцев, которые после спада революционной волны 1905 г. объявили «лучшим показателем классовой борьбы» «чистоту и степень насильственных действий пролетариата против буржуазии», и выделившихся из них «безмотивников», призывавших убивать представителей непролетарских слоев общества «не только за ту или иную частичную конкретную вину перед пролетариатом, а просто потому, что они буржуа» [5].

Само по себе обращение в разные времена к той форме терроризма, которую некоторые западные авторы называют «насилием в насилии» [6], говорит о том, что в условиях царской России настроения в пользу крайнего терроризма возникали не случайно, что существовали социальные обстоятельства и определённые социальные слои (прежде всего люмпенизированные), для представителей которых подобные настроения в данных обстоятельствах были характерны. С другой стороны, то, что эта форма терроризма заявляла о себе крайне редко, не находила сколько-нибудь существенного числа сторонников, а действия выражались в значительной мере угрожающими декларациями, которые крайне редко исполнялись, свидетельствует о её периферийном характере по отношению к основному руслу развития русского освободительного движения даже в периоды, когда это движение использовало террористические методы.

С наибольшей полнотой и последовательностью идею тотального терроризма обосновывал С. Г. Нечаев, частично попытавшийся и провести ее в жизнь. Нечаев был выходцем из семьи выкупившихся крепостных, принадлежавших уже к мещанскому сословию, сумел получить первичное образование, необходимо для того, чтобы стать народным учителем и вольнослушателем петербургского университета. Вышедший из одной социальной среды и не вошедший по-настоящему в другую, Нечаев, по словам хорошо его знавшей В. И. Засулич, был среди студенческой молодежи «чужим», казался «человеком другого мира, как бы другой страны или столетия» [7]. И все же когда в конце 60-х годов началось брожение в студенческих кругах и возобновилась тяга к восстановлению разгромленных реакцией молодежных организаций, он обрел определенное влияние как человек, выступающий с наиболее радикальными требованиями.

Как писала В. И. Засулич, «подкладкой его революционной энергии» была «жгучая ненависть и не против правительства только… , а против всего общества, против всех образованных слоёв, всех этих баричей, богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он если не чувствовал ненависти, то не испытывал и ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много много презрения» [8]. Убеждённый в том, что сила революционного духа прямо пропорциональна силе и масштабу социальной ненависти, Нечаев провозглашал: «Тот не революционер, кому чего-нибудь жаль в этом мире – все и всё должны быть ему ненавистны» [9]. О себе и своих единомышленниках (крайне немногочисленных) Нечаев говорил как о людях, «руководимых ненавистью ко всему не народному, не имеющих понятия о нравственных обязанностях и чести по отношению к тому миру, который мы ненавидим» [10]. Под рубрику «ненародного» подводились Нечаевым не только сановники, помещики, капиталисты, жандармы, чиновники и т. д., но и представители передовой интеллигенции, и даже деятели революционного подполья, не разделявшие позиций Нечаева. В категорию отрицаемых и заслуживающих уничтожения явлений и отношений им включались не только система экономической, политической и социальной несправедливости, но и культура, наука, образование, нормы нравственного поведения, естественные человеческие чувства и привязанности. В этом принципе воинственного вандализма проявилось полное нежелание и неумение Нечаева отличать подлинные социальные ценности от мнимых. Таким «тотальным отрицанием» «смазывался» классовый адрес революционной борьбы.

Им же фактически исчерпывались и ее цели. Нечаев употреблял слова о народной свободе, социализме, коммунизме, но их содержание в его устах было и туманным, и изменчивым. Не менее изменчивыми были его стратегические установки. В сотрудничестве с Ткачевым Нечаев выступал как заговорщик-бланкист, провозглашая основной целью захват власти во имя изменения государственного строя и обобществления средств производства. Контактируя с Бакуниным, он подделывается под правоверного анархиста, утверждая, что «спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность» [11] и делает ставку на стихийный бунт масс. Год спустя, порвав с Бакуниным, он уже призывает отбросить ради борьбы с царизмом «чрезмерный либерализм» требований как продукт абстрактного теоретизирования и обращается с призывом к единению «всех честных людей», включая «презренных» либералов. Позднее обращается с письмом к царю и шефу жандармов Шувалову с советом «державной волей» даровать стране конституцию и Земский собор, чтобы спасти её от ужасов революции, т. е. выступает кaк реформист-конституционалист.

Этим и объясняется тот факт, что в научной литературе по вопросу о сущности идейно-политических позиций Нечаева одни авторы квалифицируют его как бланкиста, другие – как анархиста. В апологетической книге А. Гамбарова «В спорах о Нечаеве» утверждается, что Нечаев был убежденным коммунистом и Провозвестником классовой борьбы. Известный историк русского революционного движения Б.П. Козьмин ставил вопрос о двух этапах развития политического мировоззрения Нечаева. Однако вся публицистическая деятельность Нечаева осуществлялась в пределах каких-нибудь двух лет, а разноречивые тенденции проявлялись в его писаниях отнюдь не в строгой последовательности, а подчас и одновременно. Более соответствует истине высказанная Ш. М. Левиным и Б. С. Итенбергом мысль о политической беспринципности и идейной неразборчивости Нечаева [12].

Реальное политическое содержание идей для Нечаева явно было менее существенным, чем возможность использовать их в качестве стимула для борьбы. Единственной непреложной истиной и безусловной целью была для Нечаева сама по себе разрушительная деятельность. Революционер, утверждал он, «живет в обществе, имея целью лишь беспощадное его разрушение» [13]. «Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий, как несовместимой с нашей деятельностью... мы берем на себя исключительно разрушение существующего общественного строя» [14].

В соответствии с этой установкой и пафосом обуревавшей его ненависти и исходил Нечаев из принципа вседозволенности в ходе борьбы, которую он объявлял революционной. В своем «Катехизисе революционера», названном К. Марксом «образцом нелепых и в то же время гнусных правил» [15], он делит общество, рассматриваемое им вне какой-либо социально-экономической системы, на шесть категорий, в соответствии с отношением к ним «революционеров».

В первую входят те из «столпов режима», которых следует поочередно казнить исходя из степени их вредности и опасности для «дела». (При аресте Нечаева 2 августа 1872 г. в Цюрихе у него был изъят список со множеством фамилий русских сановников, намеченных им в качестве объектов покушений.)

Вторые, практически мало чем отличающиеся от первых, должны были быть временно оставлены в живых с тем, «чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта» [16]. Характерно, что к их числу относился и царь, хотя Нечаев и объявлял, что его организация продолжает «святое дело» Каракозова.

В третью категорию Нечаевым отнесены «высокопоставленные скоты», не обладающие умом, но пользующиеся определенным влиянием, которых следует шантажировать, овладев их тайнами. С четвёртыми – «государственными честолюбцами и либералами» – надо конспирировать, делая вид, что идешь за их программами, одновременно их руками «смущать государство», компрометируя их самих. Что касается пятых – «доктринеров-конспираторов», «кружковых болтунов», то их требуется подталкивать с тем, чтобы большинство из них погибло, а из меньшинства выработались подлинные революционеры. Наконец, шестую, особую и важную категорию, по Нечаеву, составляют женщины, делящиеся им на три типа: пустышек, с коими следует поступать как с «высокопоставленными скотами», женщин способных, но не доросших до уровня сознательных революционерок, с которыми следует поступать как с представителями пятой категории, и «товарищей», составляющих «драгоценнейшее сокровище партии» [17].

Симптоматично то, что, санкционируя принцип вседозволенности высокой целью борьбы против угнетательского деспотического режима, Нечаев фактически с ним-то и не вел сколько-нибудь реальной борьбы, ограничиваясь громогласными угрозами в опубликованных за рубежом статьях и рассылкой по адресам сановников (а также либеральных общественных деятелей) крикливых прокламаций. На практике же его не знающая нравственных ограничений активность направлялась в первую очередь против оппозиционного движения. Из «либералов» и «кабинетных революционеров» (а к таковым он относил всех, кто не был солидарен с его экстремистскими установками) следовало, по его убеждению, «высосать все соки, да их же и бросить в лоханку, в III отделение» [18]. Считая, что чем больше людей будет арестовано, тем больше общество возбудится против правительства, он спровоцировал группу студентов подписать лист с их требованиями. Этот лист с 97 фамилиями, бывший в руках Нечаева, таинственным образом оказался в полиции. Во время первой эмиграции Нечаев демонстративно рассылал из-за границы по адресам людей, многие из которых находились под наблюдением, прокламации и письма конспиративного содержания, в результате чего было арестовано около 100 человек. «Нечаев... – писал Ф. Энгельс, – либо русский агент-провокатор, либо, во всяком случае, действовал как таковой» [19].

Собственную подпольную организацию Нечаев создавал при помощи обмана и шантажа, козыряя полученным им от предварительно введенного в заблуждение Бакунина (в свою очередь охотно принявшего участие в мистификации ради «благой цели») мандатом Комитета «Народной расправы», русского филиала Европейского революционного Альянса, за № 2771, употребляя, по словам К. Маркса, «ребяческие и инквизиторские приемы» [20]. Он требовал от членов организации слепого и безоговорочного подчинения, насаждал атмосферу подозрительности и систему взаимной слежки. Характерно, что рядовые члены не знали содержания «Катехизиса». Нечаев показал только членам головного кружка книжечку с зашифрованным текстом. Когда же один из видных участников организации, Иванов, заподозрил обман и взбунтовался против методов Нечаева, последний решил пресечь бунт. Нечаев убил «бунтаря», вынудив принять участие в этой акции остальных членов головного кружка. Убийство товарища явилось фактически единственным реальным действием нечаевской организации.

Употребляя высокие слова о служении революции как высшем нравственном долге, Нечаев на деле возвел принцип «цель оправдывает средства» в свое политическое кредо и трактовал его как приверженность к использованию самых крайних, преступных методов и приемов.

Тотальный терроризм, этот всеразрушающий идеал Нечаева был равнозначен готовности использовать любые средства: от массовых политических убийств до убийства несогласных с ним членов организации, от обмана товарищей в соответствии с выдвинутым им принципом «представлять сущность дела в превратном виде» ради «возбуждения энергии» [21] до кражи их писем и одежды с тем, чтобы иметь в руках компрометирующие улики, используя это как орудие шантажа, от грабежей на дорогах до выпуска фальшивых ассигнаций, от стремления посредством интимных отношений подчинять себе нужных для «дела» женщин до фиктивного ареста его одетыми в полицейскую форму подручными и «освобождению» за крупный выкуп оппозиционно настроенных людей, которым предварительно подсовывались крамольные материалы.

Какой же цели призваны были служить все эти деяния? По заявлениям Нечаева, – делу освобождения и благосостояния народа. Однако в систему тактических принципов Нечаева в качестве первоначального требования входило «развитие тех бед и зол, которые должны вывести народ из равновесия и побудить его к поголовному восстанию» [22]. Постоянно рекламируя свою любовь к народу, Нечаев одновременно внушал своим соратникам, что «любить народ – значит вести его под картечь» [23]. Таковы, coгласно нечаевским планам, ближайшие перспективы народа. Что же ожидало его в будущем?

С одной стороны, в соответствии со своим принципиальным предпочтением разрушительного действия всяким «измышлениям форм будущего общинного быта» Нечаев категорически утверждал, что после революции мужики сами «сумеют устроиться гораздо осмысленней и лучше, чем то, что может выйти по всем теориям и проектам, писанным доктринёрами-социалистами, навязывающимися народу в учителя, а главное, в распорядители» [24]. С другой, – вынужденный изложить свои взгляды на будущее, он выступил в качестве именно такого распорядителя с диктаторскими замашками. В статье «Главные основы будущего строя» Нечаев декларировал: «Выход из существующего общественного порядка и обновления жизни новыми началами может совершиться только путем сосредоточения всех средств в руках нашего комитета и объявления обязательной для всех физической работы» [25].

После переворота каждому надлежало добровольно (!) примкнуть к одной из производственных артелей под угрозой лишения всех средств к существованию в соответствии с провозглашенным Нечаевым принципом: «Или к труду, или смерть!». Исключение допускалось только для отдельных, особо ценных в области управления или изобретательства лиц, непосредственно утверждаемых комитетом. И не только труд, но и многие другие стороны жизни граждан «нового общества» с его общественными столовыми, спальнями, воспитательными заведениями должны быть подвергнуты строгой регламентации, осуществляющейся и контролируемой стоящим над массами «комитетом». Этот нечаевский прожект Маркс и Энгельс охарактеризовали как образчик «казарменного коммунизма» [26].

Таким образом, ратуя за свободу народа, Нечаев по существу готовил ему новый вариант рабства; рассыпаясь в похвалах по адресу его стихийной мудрости и революционности, фактически смотрел на него как на пассивную массу, призванную быть объектом манипуляции. Не случайно «единственным истинным революционером России» он считал «лихой разбойничий мир» [27].

Постоянные ссылки на революционность народа не были, однако, только данью духу времени. Они были необходимы Нечаеву для обоснования его претензий на роль едва ли не единственного революционера в студенческой среде, обладавшего в качестве «сына народа» «естественным правом» на пост политического лидера. Вульгаризаторски объявляя социальное происхождение решающим условием личной революционности, а стремление избавиться от страданий и бедствий – главным её источником, Нечаев называл революционеров из образованной среды «белоручками». Подлинными революционерами, по Нечаеву, могли быть только выходцы из низов, а поскольку таковых в оппозиционном движении были считанные единицы, то для него, по словам М. Бакунина, представлял интерес лишь какой-нибудь «десяток людей», «всё остальное должно служить слепым орудием и как бы материей для пользования» [28]. В конечном счете единственным образцом «революционности» становился сам Нечаев.

Беспринципность Нечаева прекрасно уживалась с его преданностью «делу» именно потому, что этим «делом» было не реальное движение к подлинно социалистической цели, но самоутверждение и создание собственной организации. Нечаев спекулировал на потребности разрозненных антиправительственных сил в объединении, на неумении или нежелании других вести кропотливую организационную работу. Не обладая ни политическим кругозором, ни сколько-нибудь высоким интеллектуальным уровнем, которые у него заменялись волей, энергией, трудолюбием, он был не политиком, но политиканом.

Стержнем всего мироощущения Нечаева, основой его социального самоопределения и главным психологическим стимулом его политической деятельности было убеждение в собственном мессианском призвании. Его непреклонная воля была настроена на самовлюблённости, отсутствии нравственных устоев и узости мысли. Претендентам на роль мессий, какими бы возвышенными ни были декларируемые ими цели, всегда свойственно представление о себе как о сверхлюдях, скрытое или явное презрение к другим. В мессианской ориентации и лежит ключ к пониманию природы и мотивов нечаевской «революционности». Именно на этой почве обретают органическую взаимосвязь все его разноречивые воззрения и черты личности. На этой основе объединяются деспотизм и проповедь свободы, глубокий индивидуализм и жажда коллективных действий, холодная жестокость сверхчеловека и мнимая забота о судьбах народных, кажущееся самоотречение и непрерывное самоутверждение, жертвенность и преступный аморализм, упорство, подчас поднимающееся до героизма, и мелочная суетность.

Каковы же были политические итоги нечаевской эпопеи? Европейская и русская реакция использовали нечаевское дело для клеветы на революционное движение, распространения представления о революционерах как о людях без чести и совести, апологетах политического убийства. К. Маркс и Ф. Энгельс, охарактеризовав нечаевщину как «доведенную до крайности буржуазную безнравственность» [29], подчеркнули её антиреволюционную сущность. Реальный смысл деятельности «проходимца» и «прохвоста» Нечаева они видели в использовании престижа Интернационала и пыла революционно настроенной молодежи для вовлечения её в уголовные преступления, «которые дали полиции повод разгромить всё это движение учащихся, столь опасное для официальной России» [30]. Вполне справедлив принципиальный вывод авторов книги «Чернышевский или Нечаев?» А. И. Володин, Ю. Ф. Карякина, Е. Г. Плимака: «"Нечаевщина" не могла служить революции, она могла только погубить её, ибо за мнимой революционной фразой Нечаева скрывалась контрреволюционная сущность его принципов и дел. То, что сеял Нечаев, пожинала реакция» [31].

Царское правительство попыталось набросить тень нечаевщины на всё оппозиционное движение. Однако организованный большой процесс над людьми, привлеченными в связи с нечаевским делом, показал, что подавляющее большинство из подсудимых не разделяли нечаевских установок и категорически осуждали их.

Позднее русская реакция стремилась опорочить народовольцев, обвиняя их в нечаевщине на том основании, что они обратились к террористической тактике. Подобная идея систематически развивается многими западными политологами. Следует осветить этот вопрос подробнее.

Прежде всего, что думали по этому поводу сами народовольцы? «Нечаевская теория – цель оправдывает средства – отталкивала нас, а убийство Иванова внушало ужас и отвращение» [32] (В. Фигнер). «Подведение под одну категорию с "нечаевщиной'" (при обсуждении того или иного плана действий. – Авт.) являлось одним из веских аргументов против» [33] (В. Дебогорий-Мокриевич – один из лидеров «южных бунтарей»). Высказываний такого рода множество, однако одно особенно интересно и принадлежит Льву Тихомирову. Отказавшись от своего революционного прошлого, Тихомиров выступал с решительным и абсолютным осуждением тактики террористической борьбы. Однако даже он в тайной записке, составленной по поручению властей, на вопрос, какое влияние оказал Нечаев на народовольцев, ответил – «никакого». Народовольчество, по его признанию, – «движение диаметрально противоположное Нечаеву» [34].

Что же из себя представлял тот тип «левого» терроризма, который принято называть народовольческим, поскольку наиболее полно и последовательно он проявился именно в деятельности революционной организации «Народная воля» (хотя его становление происходило в недрах предшествующей «Народной воле» организации «Земля и воля», а также и ряда других революционных кружков)?

Прежде всего, если кустарная нечаевская авантюра осуществлялась в период реакции, то деятельность народовольцев и их непосредственных предшественников представляла собой подлинно революционное движение, развертывающееся в условиях формирующейся и углубляющейся революционной ситуации. Ситуация эта была специфичной. С одной стороны, господствующие верхи в сложившихся социальных обстоятельствах уже не могли управлять по-старому. Не хотело жить по-старому и большинство представителей так называемого «общества» (в тот период имелись в виду образованные слои). С другой, – несмотря на очевидные признаки брожения, в целом народ не был готов к решительному и действенному протесту, и, следовательно, условия для реального осуществления народной революции ещё не созрели*.

Террористы-народовольцы, как отмечала В. И. Засулич, «жили в ту революционную эпоху, когда выработавшийся в революционера студент постепенно убедился в невозможности выйти за пределы все того же студенчества и соединиться с народом» [35].

Ведшие пропагандистскую деятельность в народе революционеры середины 70-х годов руководствовались бакунинской идеей экономической борьбы, на основе которой долженствовало вспыхнуть народному бунту, иллюзорно полагая, что поскольку речь идет о борьбе между трудящимися и эксплуататорами за их материальные интересы, правительство может остаться в стороне от неё, а вопрос о государственном строе России на этом этапе является несущественным для текущих задач революционного движения. Исходя из этого принципа, политическая борьба игнорировалась.

Жизнь развеяла эти иллюзии. Невосприимчивость основной массы крестьян к народническим социальным идеям и лозунгам борьбы, неэффективность длительных поселений в народе, ведших к отрыву от революционной деятельности, массовые аресты пропагандистов привели к осознанию необходимости завоевания условий для мирной просветительской и пропагандистской работы, т. е. замены абсолютистского режима на демократическую республику или конституционную монархию. Таким образом, задачи политической борьбы стали выдвигаться на первый план.

Одновременно в силу все ужесточавшихся репрессий со стороны царских властей сложилась обстановка, которая фактически, поставила революционных народников перед альтернативой: политическое бездействие или вооруженная борьба. В условиях обособленности от масс эта борьба закономерно приобрела характер террористической борьбы. Мысль о правомерности и необходимости обращения к этой форме вызревала постепенно. Сначала речь шла о самозащите организации, о возмездии и предупреждении высокопоставленным карателям. Затем террористическая борьба стала рассматриваться как единственно возможный способ добиться существенного изменения политического режима и на первый план выдвинулась задача покушения на царя.

---------------------
* Подробный анализ специфики революционной ситуации в России конца 1870-х годов дан в статье Е. Г. Плимака и В. Г. Хороса "Народная воля": «История и современность» / / Вопр. философии. 1981. № 5.


Идея удара по «центру центров» основывалась на идеалистическом и yтопическом взгляде на историю. Но нельзя забывать, что в стране, много веков прожившей под властью caмого деспотичного и необузданного самодержавия с традиционной военно-бюрократической системой управления, возникновение подобных идей было закономерным. В то же время для русского освободительного движения обращение к террористической тактике в одном принципиальном отношении было связано с серьезным шагом вперед. Как писал бывший решительным противником этой тактики г. В. Плеханов, она «имела одно неоспоримое преимущество перед всеми старыми программами: фактически она во всяком случае была борьбой за политическую свободу, о которой и слышать не хотели революционеры старого закала» [36]. В этом была историческая заслуга народовольцев, хотя их понимание политической борьбы было сужено до отождествления ее с политическим заговором.

Переход к новой тактике оказался не простым делом для самих революционных народников. Многие будущие террористы - народовольцы (среди них, например, С. Перовская и С. Халтурин) долгое время выступали против неё. Как свидетельствовал Ю. Богданович, «партия не только не желала перейти на путь насилия, но всеми силами старалась проводить свои идеи путем нравственной и культурной деятельности и не совершила ни одного насилия, пока направленные против нас меры грозили только жизни её членов, но когда они стали угрожать и самой возможности проявления в обществе тех стремлений, которые служат единственным залогом его развития, тогда только партия сочла своим нравственным правом употребить все средства борьбы» [37].

Таким образом, обращение народовольцев к террористической тактике было не следствием всепоглощающей ненависти, жажды разрушения, предвзятой настроенности на политическое убийство, как это имело место у Нечаева, но шагом, осуществленным в процессе реальной политической борьбы и обусловленным давлением внешних обстоятельств.

Даже в процессе подготовки покушения на царя народовольцы продолжали считать пропагандистскую деятельность самым важным делом, отложенным временно и вынужденно, а террору придавали второстепенное, вспомогательное значение. Неоднократно засвидетельствовано, что именно так смотрели на террор самые видные из народовольцев: А. Михайлов, В. Фигнер, С. Ширяев, А. Квятковский, Н. Кибальчич и большинство других. А. Желябов, давший согласие только на единичный акт цареубийства, на процессе категорически заявил: «Для нас в настоящее время отдельные террористические факты занимают только одно место в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни... Мирный путь возможен; от террористической деятельности я, например, отказался бы, если бы изменились внешние условия» [38].

Индивидуальный террор, осуществлявшийся народовольцами с невиданным упорством, героизмом и самопожертвованием в условиях абсолютистского произвола был с самого начала ограничен задачей покушения на царя и нескольких обладавших неограниченных репрессивной властью и злоупотреблявших ею губернаторов, ряд руководителей жандармерии и деятелей военной прокуратуры, во власть которой, по указу царя и вопреки положениям закона, были отданы революционеры.

Любопытно, что уже в проекте устава организации «Земля и воля» содержался § 9, гласивший: «Цель оправдывает средства», – и сопровождаемый дополнением: «...если это не вредит чести и достоинству организации» [39]. Дополнение существенное, поскольку речь шла не о вседозволенности, а об утверждении права на обращение к террористическим действиям, ограниченным политическими и моральными критериями.

Только один из членов исполнительного комитета Н. Морозов абсолютизировал террористическую тактику. В нелегальном «Листке Земли и Воли» он выдвинул тезис: «Политическое убийство – это осуществление революции в настоящем» [40]. Но именно по этому вопросу Морозов и разошелся с землевольцами, в том числе и с теми, кто позднее составил ядро Исполнительного комитета «Народной воли», наложившего вето на опубликование eго идей в органе партии. Выехав за границу, Н. Морозов издал там брошюру «Террористическая борьба», в которой объявлял «террористическую революцию» «новой формой революционной борьбы» [41]. К нему примкнул малоизвестный южанин Г. Романенко (в будущем видный черносотенец), издавший за границей же брошюру «Терроризм и рутина», в которой перепевы морозовских идей сочетались с пренебрежительным тоном по отношению к «русскому простолюдину». Апология авторами политического убийства была использована царскими властями для того, чтобы отождествить позиции организации «Народная воля» с идеей террористической революции. Однако вожди народовольчества в своих выступлениях на процессах решительно отмежевывались от морозовских установок.

Не противоречит ли вышеизложенной характеристике взгляд народовольцев на террористическую тактику и ее место в общей системе революционной борьбы тот факт, что на практике деятельность Исполнительного комитета все в большей мере сосредоточивалась на осуществлении покушения на царя? Факт этот нельзя игнорировать. Но свидетельствует он вовсе не о том, что слова народовольцев об их отношении к террористической борьбе не соответствовали их реальным взглядам на нее, как это пытаются представить некоторые реакционные политологи, но о том, что, говоря словами Г. В. Плеханова, «терроризм, как и всякий род борьбы, имеет свою логику» [42]. Это понимали и сами народовольцы. Широко известна фраза А. Желябова: «Мы затерроризировались». По воспоминаниям М. Оловенниковой, Желябов «сознавал пагубную сторону террора, затягивающего людей помимо их воли» [43], считая, что главной задачей времени является организация революционных сил в стране.

О том, какова была подлинная позиция народовольцев по отношению к террору, в каких условиях они оправдывали его применение и какими социальными рамками ограничивали, отчетливо свидетельствует и реакция на убийство президента США Гарфильда. Вероятно, именно опасение, что их цели и тактика будут ошибочно истолкованы, а её авторитетом могут прикрываться действия, находящиеся в противоречии с этими целями, и вызвало специальное заявление Исполнительного комитета. В нём говорилось: «Выражая американскому народу глубокое соболезнование по случаю смерти президента Джемса Авраама Гарфильда, Исполнительный комитет считает своим долгом заявить от имени русских революционеров свой протест против насильственных действий, подобных покушению Гито». Народовольцы подчеркивают, что в странах с демократическим политическим устройством «политическое убийство есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей ... насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направлено против насилия» [44].

Характерно, что в письме Исполнительного комитета царю Александру III народовольцы, выдвигая альтернативу: неизбежная революция или «добровольное обращение верховной власти к народу», советуют царю избрать второй путь. В этом случае, пишут они, «мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости» [45]. В качестве условия прекращения террора они выдвинули лишь требование всеобщей политической амнистии и созыва представителей всего русского народа для выработки и установления таких форм государственной и общественной жизни, которые отвечали бы желаниям народа. К. Маркс высоко оценил это письмо, отметив: «Петербургский Исполнительный комитет, который действует так энергично, выпускает манифесты, написанные в исключительно «сдержанном тоне». Они очень далеки от мальчишеской манеры Моста и других ребячливых крикунов, проповедующих цареубийство, как "теорию и "панацею"» [46].

Стоит вкратце охарактеризовать и отношение К. Маркса и Ф. Энгельса к народовольчеству, тем более, что это отношение нередко подвергается искажениям со стороны западных историков и политологов. Из того факта, что Маркс и Энгельс высоко оценивали значимость борьбы народовольцев и оказывали ей свою поддержку, некоторые буржуазные авторы делают вывод о том, что они в данном случае отступали от своих принципиальных взглядов на взаимоотношения массовой революционной борьбы и заговорщического терроризма.

Маркс и Энгельс действительно были солидарны с борьбой «Народной воли», с пониманием и сочувствием относясь как к её целям, так и характеру. Они считали, что и то и другое предопределено условиями монархической России, «где положение так напряженно, в такой степени накопились революционные элементы, где экономическое положение огромной массы народа становится изо дня в день все более нестерпимым, где представлены все ступени социального развития, начиная от первобытной общины и кончая современной крупной промышленностью и финансовой верхушкой, и где все эти противоречия насильственно сдерживаются деспотизмом, не имеющим себе равного, деспотизмом, все более и более невыносимым для молодежи, воплощающей в себе разум и достоинство нации...» [47]*.

К. Маркс и Ф.Энгельс рассматривали предстоящую революцию в России как буржуазно-демократическую. «В общем мы имеем налицо все элементы русского 1789 года, за которым неизбежно последует 1793 год» [49]. Они исходили из ещё реальной в тот период исторической возможности для русской революции, уничтожающей последний резерв европейской реакции, послужить сигналом пролетарской революции на Западе с тем, чтобы обе, дополняли друг друга.

Именно соотнося народовольческую тактику с задачами развития массовой революционной борьбы, Маркс и Энгельс решительно противопоставили ее «глупостям Хёделя и Нобилинга», подчеркивая, что только «революционные фразеры» могут ставить их «на одну доску с убийством Александра II» [50].

---------------
* Отметим, что к борьбе народовольцев на 3ападе с сочувствием относились не только революционные, но и либерально-демократические круги, воспротивившиеся попытке французского правительства выдать царизму народовольца Л. Гартмана – участника московского подкопа. И не только они. Согласно воспоминаниям В. Фигнер, «самые умеренные и ретроградные органы заявили одобрение требованиям русских нигилистов, находя их разумными и справедливыми и значительной частью своей вошедшими давным-давно в повседневный обиход западноевропейской жизни» [48].


Во многом по-разному смотрели члены народовольческой организации на важнейшие цели революционной борьбы. Одни видели главную первоочередную задачу в захвате власти с тем, чтобы потом передать ее народу. Другие хотели посредством тактики индивидуального террора вырвать из рук царя демократическую конституцию. И те и другие рассчитывали использовать завоеванные права для осуществления идеалов социализма. Идеалы эти, связанные с идеализацией крестьянской общины, переоценки социалистических устремлений крестьянства, были утопическими. «Народовольцы, – писал В.И. Ленин, – сделали шаг вперед, перейдя к политической борьбе, но связать её с социализмом им не удалось» [51]. «На деле, – подчеркивал он, – они проводили бы интересы буржуазной демократии» [52 – 53]. Однако установление буржуазной демократии и стояло в русской истории на повестке, дня. Этим определялись и значимость их деятельности, и отношение к ней со стороны образованного общества, и нравственный облик самих революционеров-террористов.

При всей противоречивости и утопичности идеологических позиций народовольцев, при всей бесперспективности принятой ими террористической тактики, их борьба носила исторически прогрессивный характер и приносила определенные непосредственные результаты. «Благодаря этой борьбе и только благодаря ей – писал В. И. Ленин, – положение дел еще раз изменилось, правительство ещё раз вынуждено было пойти на уступки» [54].

С достаточным пониманием относились к борьбе народовольцев и их непосредственных предшественников широкие слои образованного общества. Причем понимание это относилось как к целям, преследовавшимся революционерами, так и в значительной мере к используемым ими средствам. Об этом свидетельствует, в частности, восторженная реакция на раздавшийся еще до возникновения партии «Народная воля» выстрел Веры Засулич и на её оправдание судом далеко не революционных присяжных. Выстрел, который послужил одним из важнейших толчков для перехода к террористической тактике, был воспринят в конкретных условиях царской России как акт гуманистического значения, как героическое выступление против произвола в защиту человеческого достоинства. С сочувствием воспринималась и пробуждавшая надежды борьба народовольцев с монархом и его репрессивным аппаратом, подрывавшая миф об их всесилии.

Народовольцев отличали высокая личная идейность, искренняя и глубокая любовь к народу кристальная честность и чуткая совесть. Добавим к этому, что народовольцы, отчаянно нуждаясь в средствах, категорически отвергали метод, получивший позднее наименование «революционных экспроприаций», в отличие от большинства позднейших террористических организаций не использовали уголовный элемент.

При всей значимости накопленного за истекший век политического и нравственного опыта, позволяющего и требующего под новым углом зрения взглянуть на народовольческий терроризм, невозможно согласиться с имеющими хождение на Западе и получающими порой отзвук и в нашей литературе попытками вне исторического подхода к деятельности «Народной воли», очередной переоценки результатов этой деятельности. В частности, правы Е. Г. Плимак и П. Г. Хорос, когда выступают против получившей хождение иллюзорной мысли о том, что взрыв на Екатериненском канале лишил Россию конституции, якобы подготавливавшейся убитым царем.

Нельзя сбрасывать со счетов десятилетие реакции, начиная с 1 мaрта 1881 г., но невозможно игнорировать ту роль, которую сыграла героическая борьба народовольцев в развитии русского революционного движения. Резкий критик народовольчества Г.В. Плеханов все же воздавал ему и должное. «Партия "Народной Воли",– писал он, – оказала огромные услуги России... Благодаря ей борьба с правительством стала вестись с неслыханной до тех пор энергией» [55]. В. И. Ленин писал, что народовольцы «сумели сыграть громадную роль в русской истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев, несмотря на то, что знаменем движения служила вовсе не революционная теория» [56]. Отмечая, что народовольцы «не достигли и не могли достигнуть» «своей непосредственной цели, пробуждения народной революции», В.И. Ленин одновременно подчеркивал, что их борьба и понесенные ими жертвы «способствовали – прямо или косвенно – последующему революционному воспитанию русского народа» [57].

Словом, традицией революционного марксизма является исторически-конкретный и многосторонний, критический и уважительный подход к деятельности «Народной воли». Этот подход был полностью свободен от идеализации народовольчества, которая одно время вошла в моду и окрашивала многие посвященные этой теме научные и особенно художественные произведения. Но ему также было чуждо то упрощенно-негативистское отношение к деятельности этой организации, которое, начиная с середины 30-х годов, в течение двух десятков лет в значительной мере предопределяло её оценку. Между тем подобное отношение иногда и сегодня снова дает о себе знать, когда на «Народную волю» переносятся без учета различий эпох и типов «левого терроризма» эмоции и оценки, рождаемые практикой современного «левого терроризма» на Западе.

Интенсивный анализ народовольчества русскими революционными марксистами на рубеже XIX – ХХ веков имел не только чисто ретроспективный характер. Он осуществлялся в условиях углублявшейся революционной ситуации, которая привела к революции 1905-1907 годов, в период, когда русский пролетариат вышел на историческую арену как самостоятельно борющийся класс, когда создавалась российская социал-демократическая партия. На тот период приходится последний взлет активности либерального народничества и оформление русского либерализма в политическое течение. В это же время складывается мелкобуржуазная партия социалистов-революционеров. В острой идеологической полемике с этими, оппозиционными как по отношению к царизму, так и по отношению к марксизму и социал-демократии течениями, в свете перспектив развития русского революционного движения и рассматривались В. И. Лениным и его соратниками исторические традиции этого движения. С особой остротой проблема народовольческого терроризма и террористической тактики вообще встала в связи с появлением партии эсеров, обратившейся к этой тактике.

Выступив на исторической арене, эсеры стремились предстать в облике непосредственных продолжателей и наследников дела «Народной воли». Выпущенный ими в Париже в 1907г. сборник «Да здравствует "Народная воля"!» был составлен из основных народовольческих документов. В своих декларациях и манифестах они не забывали ссылаться на высказывания народовольцев, пользоваться их лозунгами, а частично и аргументацией. Своеобразную роль связующего звена между прошлым и настоящим играли вышедшие на свободу и вступившие в партию эсеров ветераны революционного народничества. Среди них были такие заметные фигуры, как Натансон и Фигнер. Преклонение перед памятью легендарных героев-народовольцев питало решимость и энтузиазм многих юных адептов партии эсеров.

В прошлом, пожалуй, не было левоэкстремистской организации, которая бы проводила свои акции с такими последовательностью и размахом, с какими это делала Боевая организацияпартии эсеров. Ею были совершены убийства великого князя Сергея Александровича, министров Сипягина и Плеве, ряда губернаторов, высокопоставленных сановников, крупных военных, полицейских и судебных чинов. В разгар своей активности (1905 – 1907 гг.) она совершила более двухсот политических покушений (1905 г. – 54, 1906 г. – 82, 1907 г. – 71). Кроме политических покушений, эсеры широко развернули так называемые «революционные экспроприации», систематически и в большом количестве добывая деньги посредством грабежей. По данным, приводимым жандармским полковником А. И. Спиридовичем, их доход в 1906 г. равнялся 225 тыс. рублей, из которых большая часть была добыта посредством «эксов».

Масштабы внушительные. Но не только своим размахом важен сегодня для исследователей эсеровский терроризм, но и специфичностью, историческим местом, которое он занимает в эволюционной цепочке «левого» терроризма. В нем внешне есть немало сходных черт с терроризмом народовольческим. А искренность представления о самих себе как о продолжателях дела «Народной воли» многих рядовых (и не только рядовых) активистов очевидна. И однако это никак не отменяет существеннейших различий между природой и политическим значением народовольческого и эсеровского терроризма. Эти различия коренятся, во-первых, в принципиальной разнице эпох, в которые каждая из партий обратилась к тактике индивидуального террора, а, во-вторых, в характере обоснования и трактовки самой тактики.

Эсеры вышли на политическую арену в момент, когда, по словам Г. В. Плеханова, «идея политической свободы, увлекавшая некогда одну интеллигенцию, проникла в некоторые слои рабочего класса» [58] и начала распространяться в нем все шире и шире. Не увидев коренного изменения в социальной обстановке и соотношении классовых сил, они продолжали развивать теорию и практику активного действия инициативного меньшинства. Из такой установки неминуемо следовало обращение к терроризму, хотя в то время уже возникла возможность создания массового организованного рабочего движения.

Обосновывая свою тактику, члены эсеровской партии исходили из весьма наивных представлений о том, что власти бессильны против многочисленных и маленьких законспирированных кружков террористов, в то время когда против реальной толпы можно использовать солдат, а против революционных организаций бросить аппарат тайной и явной полиции. «Никакая сила не поможет против неуловимости» [59], – такая установка пронизывает весь дух подобной патетики, а между тем, несмотря на почти мистическую веру эсеров в «неуловимость», именно в недрах их Боевой организации развернулась грандиозная провокация Азефа.

На словах признавая перспективу революционного восстания в России, эсеры полагали, что политические изменения зависят от смены министров и их настроения, а эта смена «ускоряется бомбами» [60]. Эсеры полагали, будто террористические акты ослабляют правительство и «перебрасывают силу» на сторону народа, возбуждая в нём «дух борьбы и отваги», тем самым революционизируя его. Стоит отметить, что трактовка эсерами роли индивидуального террора как «революционизирующего» массы отчетливо характеризует отношение эсеров к массам. Террор, согласно их установкам, заставляет их «политически мыслить, хотя бы против их воли» (!) [61].

Анализируя протеррористическую аргументацию эсеров, В.И. Ленин указывал, что идея «перебрасывания силы» есть «величайший предрассудок терроризма» [62], ибо террор дезорганизует «не правительственные, а революционные силы» [63]. Дезорганизует в двух основных направлениях: во-первых, потому, что отвлекает и толкает на гибель самых энергичных революционеров, во-вторых, потому, что разрывает связь революционной работы с массой рабочего класса. Что же касается пробуждения в массе «духа борьбы и отваги», то В.И. Ленин отмечал, что террористические поединки «вызывают лишь скоропреходящую сенсацию, косвенным образом способствуя "пассивному" ожиданию следующего поединка» [64].

Обращение эсеров к терроризму было следствием откровенного неверия в революционные возможности масс. Левотеррористические организации обычно возникают в условиях, когда кризисные явления в обществе достаточно ощутимы, но революционная ситуация еще не созрела или сходит на нет. Эсеры явили редкий пример крупной террористической организации, вся деятельность которой развертывалась в условиях острой революционной ситуации, а пик этой деятельности пришелся непосредственно на период революции. Именно в этот момент, как отмечал В.И. Ленин, выяснилось, что когда дело дошло до вооруженных массовых выступлений, «тогда-то как раз "террористы" и отсутствовали» [65].

А между тем задача, которую, судя по их постоянным заверениям, ставили перед собой эсеровские лидеры, состояла в том, чтобы связать терроризм с массовой борьбой. Это стремление было новой и специфической чертой эсеровской трактовки тактики индивидуального террора. Эсеровские идеологи громогласно вещали, что зовут к терроризму не вместо работы с массами, а во имя этой работы, вместе и одновременно с ней. Высмеивая эту попытку и говоря, что заменить словечко «вместо» словечком «вместе» – это не значит решить реальную проблему, В.И. Ленин в статье «Революционный авантюризм» писал: «Соц.рев. наивно не замечают того, что их склонность к террору связана самой тесной причинной связью с тем фактом, что они... продолжают стоять в стороне от рабочего движения, не стремясь даже сделаться партией ведущего свою классовую борьбу революционного класса» [66]. Половинчатое отношение эсеров к массовому движению, как указывал В.И. Ленин, вело к фактическому отстранению от него.

Этот точный и логичный вывод эсеровские лидеры пытались опровергнуть при помощи рассуждений о том, что террористический отряд есть «один из отрядов общей революционной армии», «могучее вспомогательное орудие самого массового движения». А раз так, заявляли они, то «террористический отряд по самой природе своей так же мало обречен на оторванность от массы, как любая типографская или транспортная группа» [67]. В такой аргументации присутствует, видимо, и наивность и демагогия, поскольку эсеровские лидеры не могли не знать, что статут законспирированной и автономной Боевой организации никак не возможно отождествить со статутом типографских или транспортных групп. И вполне закономерно, что Боевая организация весьма быстро вышла из-под контроля формально руководящих органов партии.

Созданная партией эсеров «Судебно-следственная комиссия по делу Азефа» вынуждена была признать, что «в жизни партии С.-Р. провокаторская деятельность Азефа не была чем-то случайным». «Преувеличенное значение, которое правящие сферы партии придавали террору, привело, с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной Боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа, с другой –  к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, атмосферы поклонения, безграничного доверия». «По своей конституции Б.О. была приспособлена к тому, чтобы стать слепым орудием в pукax одного человека» [68].

Так или иначе, но постановка задачи типа «квадратура круга» потребовала от эсеров и особой аргументации в пользу тактики индивидуального террора, что придавало бы ему видимость связи с массовым движением и видимость фактора, способствующего развитию движения. Этому служила выдвинутая В. Черновым концепция «триединой» функции террора, за которой признавалось дезорганизующее, «эксцитативное» (возбуждающее) и агитационное значение. Хитроумная черновская формула, приписывающая индивидуальному террору широкие политические возможности, практически сводилась к утверждению примата террористической практики перед всеми остальными направлениями деятельности.

Это позднее признавали и сами руководители эсеровской Боевой организации. Савинков писал в своих воспоминаниях, что они были уверены в том, что «центральный террор – важнейшая задача данного исторического момента, что перед этой задачей бледнеют все остальные партийные цели, что для успеха террора можно и должно поступиться успехом всех других предприятий» [69]. Впрочем, это признавалось и в момент развертывания эсерами их террористических кампаний. В одной из эсеровских листовок с обескураживающей наивностью возвещалось: «Как некогда в битвах народов вожди их решали бой единоборством, так и террористы в России в единоборстве с самодержавием завоюют России свободу» [70]. Орган партии эсеров «Революционная Россия» также провозглашал: «Жизнь выдвинула на первый план потребность в террористических средствах, перед которой должны умолкнуть все прежние возражения» [71].

Xapaктерно, что, утверждая право на «центральный террор», эсеры постоянно подменяли политическую аргументацию весьма специфическими «нравственными», а точнее – чисто психологическими, обоснованиями. «Согласно нашей нравственности мы не только имеем нравственное право, – нет, более того, мы нравственно обязаны положить на одну чашу весов все это море человеческого страдания, а на другую – покой, безопасность, самую жизнь его виновников» [72].

Наконец, эсерам, как об этом свидетельствуют, например, книги В. Ропшина (Бориса Савинкова) и некоторые официальные публикации, была не чужда эстетизация террористического насилия. «Нам говорят, что террор беспощаден, – писала петербургская газета партии эсеров «Труд» лето 1907г., – мы думаем иначе. Террористы... есть, они должны быть, ибо они – гроза, которая освещает нашу затхлую атмосферу, в которой без них можно было бы задохнуться» [73].

Личностные, эмоционально-психологические мотивы в ущерб идеологическим обоснованиям, реальному классовому анализу и политическим целям у эсеровских террористов выходили на первый план. В статье «О некоторых чертах современного распада» В.И. Ленин отмечал, что для эсеров характерны выпячивание и абсолютизация «непосредственного чувства, которое охватывает революционера, и идеалов, которые его одухотворяют» [74]. Понимая, что это «непосредственное чувство» порождено «атмосферой боли и злобы, мучительного бездействия и молчания» (В.И. Засулич) [75], что многие, продиктованные им акции непосредственно спровоцированы «репрессивными мероприятиями правительства», доведшего «до самой крайней степени раздражение нашей свободомыслящей интеллигенции» (Г. В. Плеханов) [76], русские революционные марксисты в то же время выводили проблему за узкие морально-психологические рамки, давали террору оценку историческую и политическую. Социально-психологическая обоснованность устремления к терроризму в условиях полицейско абсолютистского режима, подчеркивали они, далеко не тождественна его политической обоснованности.

В.И. Засулич подчеркивала, что индивидуальный террор ставит «психологические препятствия» свободному развитию общественной активности, сужает революционный процесс, оставляет на позициях пассивных наблюдателей народные массы и широкие слои общества. «Передача борьбы за освобождение в руки горстки героев… – писала она, – не только не вредит самодержавию, а сама является следствием понятий и чувств, унаследованных от самодержавия» [77].

В.И. Ленин указывал, что террористы являются «настоящими экономистами наизнанку». Эта оценка, подчеркивал он, «не парадокс». «"Экономисты" и террористы преклоняются перед разными полюсами стихийного течения: "экономисты" – перед стихийностью "чисто рабочего движения", террористы – перед стихийностью самого горячего возмущения интеллигентов, не умеющих или не имеющих возможности связать революционную работу в одно целое с рабочим движением. Кто изверился или никогда не верил в эту возможность, тому действительно трудно найти иной выход своему возмущенному чувству и своей революционной энергии, кроме террора» [78].

Помещая на своем знамени лозунг социализма, они, как отмечал В.И. Ленин, были свободны от «стеснительности твердых социалистических убеждений» [79]. Более того, они даже гордились этим, считая, что теоретические дискуссии разъединяют революционеров и мешают тем самым практической борьбе. Практическая же борьба в этом контексте неминуемо предопределялась негативистскими устремлениями, сводилась к разрушительной, террористической деятельности. А это, в свою очередь, обусловливало представление эсеров о рамках, содержании и масштабах данной деятельности, о соответствующем типе политической организации.
Эсеры не дошли до нечаевского всесокрушающего тотального терроризма, однако их принцип систематического террора был далек и от тактических воззрений руководителей «Народной воли». Морозовское, отвергнутое Исполнительным комитетом «Народной воли» представление о терроризме эсеры кладут в основу собственного определения. «Что такое систематический террор? Это такой террор, удары которого падают на властных врагов народа с неизбежностью законов природы». Как парламентские министры ответственны перед законом, так в деспотической стране должна существовать «ответственность перед динамитом», как в природе естественно устраняется всякая ненормальность, так и «террористический акт с правильностью хорошо организованного механизма должен был бы фатально устранять со сцены сановного врага народа» [80].

И не только сановного. В программных документах эсеров встречается и такой пункт: «Революционер не позволяет себя безнаказанно опозорить» [81]. Революционные народники конца 70-х – начала 80-х годов ставили вопрос о значении террора как средства самозащиты организации, они признавали в этих целях и вооруженное возмездие, осуществив несколько актов такого возмездия. Но они далеки были от мысли, что за каждую обиду надо мстить всем и каждому. Практически это означало возможность стрелять в любого из военных и гражданских чинов. При такой постановке вопроса решающим движущим мотивом практически становится уже не политическая цель, но личное оскорбленное самолюбие.

Вполне естественным, при такой постановке вопроса, звучит заявление эсера Карповича, который заявил на процессе, что иной формы политической борьбы он не знает. Как бы ни мотивировался эсеровский терроризм, он оставался самоцелью.

Все это весьма далеко от представлений народовольцев о назначении и рамках индивидуального террора. В этой связи весьма показательна «идейно-воспитательная» роль, отводимая эсерами экспроприациям, которые объявляются «новым способом борьбы, расшатывающим вконец одряхлевшее здание государственного строя». По мысли эсеровских идеологов, они призваны «подготовить сознание ко всеобщей экспроприации эксплуататоров в конце великой русской революции – такова идейная цель экспроприационной пропаганды» [82].

В сознании эсеровских апологетов терроризма причудливо сочетаются апелляция к «нравственности» и аморальные тенденции. Присущая партии расшатанность этических критериев наложила свой отпечаток на и без того весьма пёстрый, в силу её мелко буржуазного характера, состав партии и ее террористических групп. Бесспорно, что среди эсеров-террористов были личности честные, самоотверженные, идейно и нравственно близкие народовольцам. Однако в их рядах подвизались и эстетствующие индивидуалисты, претенденты на роль «сверхчеловеков» типа Б. Савинкова и других, которые не брезговали использованием уголовных элементов.

Вполне отчетливо выступает принципиальная разница между народовольцами и эсерами. Одно дело – нетерпение первопроходцев, людей, идеалы которых подвигают их на решительную борьбу, но не имеют реальных оснований в самой действительности для их осуществления, другое – отчаяние индивидуалистов, которые по причине собственной политической слепоты не видят иных средств борьбы, кроме индивидуального террора, в условиях, когда, говоря словами г. В. Плеханова, «героизм вышел на площадь» [83]. Одно дело – политическая организация, воплощая собой основное направление освободительной борьбы своего времени, другое – организация, размещающаяся в стороне от русла этой борьбы и ведущая борьбу с главным революционным течением данной эпохи. Наконец, одно дело – партия, обратившаяся к террористической борьбе после того, как на практике убедилась в невозможности осуществления в данных условиях мирной пропагандистской деятельности, другое – партия, априорно нацелившаяся на террор и сознательно отвергающая те политические формы борьбы, которые представлены реальными социальными силами.

В.И. Ленин критиковал эсеров за попытку в новых исторических условиях «реставрировать народовольчество и повторить все его теоретические и практические ошибки» [84], однако вовсе не ставил их на одну ногу с народовольцами. Сопоставляя практику народовольцев с претензиями эсеров-террористов, он напоминал об известном изречении: «Если оригинал исторического события представляет из себя трагедию, то копия его является лишь фарсом» [85]. В основе трагедии лежит то, что К. Маркс называл всемирно-историческим заблуждением, в основе же фарса – заблуждение личное или групповое, связанное с поверхностностью мысли и подражательностью.

А из этого следует, что сходство определённых идей и лозунгов у народовольцев и эсеров не означает тождественности их содержания и значимости.

Отвергая в принципе метод террористической борьбы, «непригодность которого так ясно доказана опытом русского революционного движения» [86], В.И. Ленин указывал и на различия в самом смысле и значении народовольческого и эсеровского терроризма. Он называл народовольцев «героями террора», отмечал их подлинную революционность, находившую в конкретных условиях эпохи свое выражение в ограниченной четкими рамками террористической борьбе. Эсеров он величал «пиротехниками», склонными к «революционным авантюрам», подменяющими подлинную революционную деятельность произведением политической сенсации. «...ваш терроризм, господа, – говорил В.И. Ленин в адрес эсеров, – не есть следствие вашей революционности. Ваша революционность ограничивается терроризмом» [87]*.

------------
* То, что эсеровские идеологи и в момент развертывания партией террористических кампаний и позднее не хотели замечать этих, четко выделенных русскими революционными марксистами, различий, вполне объяснимо. Труднее понять, почему в нашей современной научной литературе время от времени появляются работы, в которых эти различия никак не отмечаются. Такова, например, статья М. И. Дробжева «Разоблачение В.И. Лениным идейно-моральной несостоятельности тактики индивидуального террора народников». В тексте автор статьи поясняет: «особую опасность представляла народнически-эсеровская тактика индивидуального террора» [88]. Таким образом, благодаря вне историческому «идейно-моральному» подходу к политической тактике, народовольческий и эсеровский терроризм ставятся на одну ногу, а отношение В.И. Ленина не только ко второму, но и к первому расценивается кaк «разоблачение».


Анализ и критика В.И. Лениным и его соратниками эсеровского терроризма имели тем большее политическое значение, что речь здесь шла уже не о прошлом, но о настоящем и будущем русского освободительного движения. Впервые в истории страны террористическая деятельность развертывалась параллельно с развитием массового народного движения и организованными выступлениями рабочих. Будучи в принципе чуждыми этому движению, эсеры пытались использовать его в собственных интересах, выставив себя составной (и притом наиболее революционной) частью или, по крайней мере, защитниками и выразителями (опять-таки наиболее революционными) его устремлений. Как подчёркивал В.И. Ленин, формулируя свой «основной тезис против эсеров», «всё направление социалистов-революционеров и вся их партия есть не что иное, как покушение мелкобуржуазной интеллигенции эскамотировать наше движение, а следовательно, и всё социалистическое и революционное движение» [89].

Обаяние геройских традиций народовольчества и присвоение эсерами его романтического ореола в сочетании с массовой ненавистью к абсолютизму создавали в образованных кругах атмосферу сочувствия к террору и стремление поддержать его подъем. Подобного рода настроения в той или иной мере ощущались и в стане социал-демократов, некоторые из которых, теоретически осуждая террор, одновременно с сочувствием, а то и с радостью воспринимали осуществленные террористами акты возмездия *. Этим, в частности, была вызвана необходимость принятия на II съезде РСДРП специальной резолюции, в которой террористическая тактика решительно осуждалась и отвергалась.

О том, какое огромное значение придавалось русскими революционными марксистами борьбе с иллюзиями по поводу индивидуального террора и настроениями, сочувственными по отношению к нему, свидетельствует не только систематическая публикация в «Искре» статей В.И. Ленина, Г.В. Плеханова, В.И. Засулич, направленных на решение этой задачи, и то пристальное внимание, которое уделил В.И. Ленин проблематике терроризма в своей программной книге «Что делать?». Упомянем здесь и ещё об одном, чрезвычайно показательном факте. В силу требований конспирации материалы, помещаемые в нелегальном органе, публиковались без подписи. Единственный раз (и уже в № 3 «Искры») это правило было нарушено, когда под статьей «По поводу современных событий», направленной против терроризма, подпись все же появилась. Это была подпись В.И. Засулич. Таким образом, против терроризма в одном из первых номеров «Искры» открыто выступил самый компетентный и авторитетный в этом вопросе человек в русском революционном движении.

-----------
* Известно, например, что даже Ю. Мартов, сам выступавший против терроризма на страницах «Искры», с удовлетворением встретил покушение Гирша Леккерта на виленского губернатора фон Валя и хотел откликнуться на него патетической статьей, что вызвало резкие возражения В.И. Ленина. Данным фактом, кстати, опровергается расхожая выдумка буржуазных политологов о том, что меньшевики были последовательными противниками терроризма, а большевики якобы иногда из «прагматических соображений» склонялись к нему.

Осуществлённый русскими революционными марксистами в начале вeкa анализ «левого» терроризма сохраняет и сегодня важнейшее методологическое значение. Не каждое из конкретных, выдвинутых в прошлом положений может быть распространено на современный «левый» терроризм, развивающийся в иных исторических условиях и обладающий рядом специфических особенностей. Это необходимо учитывать. Однако своеобразие различных исторических форм «левого» терроризма не отменяет справедливости принципиальной марксистской критики его сущности. Даже в условиях, требовавших вооруженного свержения самодержавия, партия решительно противопоставляла массовое освободительное движение терроризму. С тем большим основанием марксистско-ленинская критика предшествующих форм политического терроризма может служить теоретической базой и образцом для анализа его современных модификаций.





 [1] Цит. по: Правда. 1981. 18 февр. 1981 г.

 [2] Snitch Т. А decade of the terrorism // Intellekt. 1975. Vol. 106, N 397. Р. 458.

 [3] Sterling С. The terrorist net work. – At1antik, 1978, vol. 242. N 5. Р. 40.

 [4] Faure` Сr. Теrrе, terreur, liberte`. Р., 1979. Р. 15.

 [5] Цит. по: БСЭ. l-е изд. Т. 2. С. 643.

 [6] Cofino M. Violence dans la violenсе. Paris, 1973.

 [7] Группа «Освобождение труда». М., 1922. Сб. 2. С. 69.

 [8] Засулич В.И. Воспоминания. М., 1931. С. .57.

 [9] Цит. по: Коваленский М. Русская революция в судебных процессах и мемуарах. М., 1923. Кн. 1. С. 38.

[10] Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 397.

[11] Цит. по: Коваленский М. Указ. соч. С. 40.

[12] Левин Ш.М. Общественное движение в России в 60-е – 70-е годы XIX в. М., 1958. С. 262; Итенберг Б.С. Движение революционного народничества. М., 1965. С. 131.

[13] Цит. по: Коваленский М. Указ. соч. С. 39.

[14] Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 397.

[15] Там же. Т. 30. С. 33.

[16] Цнт. по: Коваленскuй М. Указ. соч. С. 40.

[17] Там же.

[18] Пирумова Н.М. Бакунин или С. Нечаев? / / Прометей. Вып. 5. 1968. С. 176.

[19] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 33. С. 332.

[20] Там же. Т. 18. С. 408.

[21] Цит. по: Коваленский М. Указ. соч. С. 36.

[22] Там же. С. 40.

[23] Там же. С. 27.

[24] Цит. по: Наша страна: Исторический сборник. СПб., 1907. С. 238.

[25] Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 413-414.

[26] Там же. С. 414.

[27] Цит. по: Коваленский М. Указ. соч. С. 41.

[28] Цит. по: Стеклов Ю.М. Бакунин. Т. III. М.; Л., 1927. С. 542.

[29] Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 415.

[30] Там же. С. 389.

[31] Володин А.И., Карякин Ю.Ф., Плимак Е.Г.
Чернышевский или Нечаев? М., 1976. С. 253.

[32] Фигнер В.Н. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1933. С. 91.

[33] Дебогорий-Мокревич В. От бунтарства к терроризму. М.; Л. 1930. С. 101-102.

[34] Каторга и ссылка. М., 1926. Кн. 26. С. 114.

[35] Засулич В.И. Мертвый хватает живого / / Искра. М.; Л., 1925. Вып. I. С. 96.

[36] Плеханов Г.В. Соч. Т. III. С. 57.

[37] Красный Архив. Т. 1/20. 1927. С. 219.

[38] Цит. по: Коваленский М. Указ. соч. Кн. 3. С. 85, 89.

[39] Революционное народничество семидесятых годов XIX в. М.; Л., 1965. С. 35.

[40] Литература партии «Народная воля». М., 1907. С. 15.

[41] Морозов Н. Террористическая борьба. Женева, 1900. С. 10.

[42] Плеханов Г.В. Логика русского терроризма / / Искра. Вып. IV. С.52.

[43] Былое. 1907. Июнь. С. 184-185.

[44] Литература партии «Народная воля». С. 200.

[45] Там же. С. 453.

[46] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 35. С. 147-148.

[47] Там же. Т. 36. С. 269.

[48] Фигнер В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 235.

[49] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 124.

[50] Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 35. С. 283.

[51] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 179.

[52 – 53] Там же. Т. 10. С. 6.

[54] Там же. Т. 5. С. 39.

[55] Плеханов Г.В. Соч. Т. IX. С. 344.

[56] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 176.

[57] Там же. Т. 30. С. 315.

[58] Плеханов Г.В. Смерть Сипягина и наши организационные задачи / / Искра. Вып. III. С. 79 – 80.

[59] Цит. по: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 382.

[60] Там же. Т. 9. С. 130.

[61] По вопросам программы и тактики. М., 1903. С. 77.

[62] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 382.

[63] Там же. Т. 5. С. 7.

[64] Там же. Т. 6. С. 384.

[65] Там же. Т. 49. С. 313.

[66] Там же. Т. 6. С. 380.

[67] По вопросам программы и тактики. С. 126 – 127.

[68] Наша Заря. 1911. № 9/10. С. 113 – 114.

[69] Савинков Б.В. Воспоминания / / Былое. 1917. № 2. С. 77.

[70] Цит. по: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 386.

[71] По вопросам программы и тактики. С. 73 – 74.

[72] Там же. С. 73.

[73] Цит. по: Спиридович А.И. Партия социалистов-революционеров и её предшественники. 1886 – 1916. Пг., 1918. С. 303 – 304.

[74] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 141.

[75] Засулич В.И. По поводу современных событий / / Искра. Вып. I. С. 64.

[76] Плеханов Г.В. Смерть Сипягина... / / Искра. вып. III. С. 79.

[77] Засулич В.И. Указ. соч. С. 66.

[78] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 75.

[79] Там же. Т. 6. С. 385.

[80] Русанов Н. Об идеологических основах народовольчества / / Былое. 1907. № 9. С. 71.

[81] По вопросам ирограммы и тактики. С. 87.

[82] Спиридович А.И. Указ. соч. С. 330.

[83] Плеханов Г.В. Белый террор / / Искра. Вып. VII. С. 91.

[84] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 57.

[85] Там же. Т. 6. С. 173.

[86] Там же.

[87] Там же. Т. 16. С. 166.

[88] Дробжев М.И. Разоблачение В.И. Лениным идейно-моральной несостоятельности тактики индивидуального террора народников / / Проблемы нравственного воспитания в теоретическом наследии В.И. Ленина. М., 1981. С. 27.

[89] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 33.




Строители Вавилона

Более двадцати лет назад я сделал вывод для себя – коммунистическая партия основана на идеалистических целях; коммунизм является утопией, такой же, как рай небесный; а методы достижения этой утопии – террористические. Чтобы построить утопию – всегда нужно насилие. Построить её невозможно – но это государственная тайна! Зато под видом строительства утопии можно захватить власть. А дальше всё определяется степенью цинизма. Если рвавшийся к власти понимал, что все его обещания – блеф, враньё, «лапша на уши» народа, тогда он не будет предпринимать реальных попыток к воплощению нереализуемого. Он ограничится ритуальным враньём, картонным моделированием или игрой в солдатики, как и множество властвующих до него.

А если же он верит? А если он решит, что построить утопию можно? О! Тогда готовьтесь к невероятному насилию, «скачкам», «рывкам», к выведению нового типа человека, к изменению самих основ жизни. К полному попранию всякой морали. К изобретению новых рецептов счастья и обязательного внедрения их самыми беззастенчивыми методами.

А насилие – оно пожирает душу любого человека. Он становится моральным уродом. Начинает ненавидеть людей. Испытывать пьянящее чувство собственной значимости. Причём в глубине души он понимает, что он подлец. Но принимает правила игры во власть. Ведь перед ним падают ниц! А его начинает забавлять сама возможность незаслуженного возвышения над толпой. Он начинает даже искать тех, кто лучше него по всем качествам, чтобы смешать их с грязью, доказать им и всем окружающим, что они в полной его власти. Что они хотя и лучше него, но зато он – сверху, и может сделать с ними – что захочет. Он начинает мстить им за своё уродство. И всё же втайне надеется, что встретится человек, который оценит его нелепое состояние и проникнется к нему сочувствием.

Любой, кто пойдёт этой дорогой – обречён. Однажды допустив насилие в качестве повседневного метода работы, любая организация неизбежно деградирует. Всё определяется скоростью развития процессов. Она определяет степень разложения. Идеи воспаряют, отрываются от действительности, а реальность противоречит своим контрастом. И все структуры в государстве идут по этому же пути. Декларируемые цели не соответствуют реальным устремлениям. Средства достижения постоянно берут верх над человеком. Люди привыкают к трудностям, неудобствам, и постепенно забывают о первоначальной задаче, ради которой всё началось. Они увлекаются методами, которые мал помалу замещают заявленные при создании цели и порождают новые – логично вытекающие из несовершенных методов. Повседневная рутина и текучка превращает неустроенный быт, кажущийся временным, в постоянный способ существования. Каждый раз те, кто собирались строить «Башню до неба» – в конечном итоге захлёбывались от неэффективности огромной строительной площадки, которая пожирает всех и вся. Уже ни кто не вспоминает о конечной цели – все живут повседневным перекладыванием кирпичей. И на верху! И внизу! Это всех начинает устраивать!
…

Почему так происходит? Отчего происходит разложение и власти, и оппозиции? Почему власть в России всегда в конце плюёт на все свои благие начинания, сворачивает все реформы и начинает заниматься развратом? А на смену высоким задумкам приходит жесточайшая реакция. Почему светлые идеи оппозиции, которая вначале стремится выступать в диалоге с властью, даже в чём-то поддерживает эту власть, даёт советы, питает верхи идеями: «а ещё вот это посмотрите, а ещё вот так попробуйте!» – в конце концов, скатывается в подполье, переходит к радикальным способам борьбы. Почему?

Бесы? Они искушают людей? Они развращают власть предержащих? Они требуют от оппозиции решительных действий на уровне революционной борьбы и террора?
…

Да нет же. Всё очень и очень просто.

«Мы часто ищем сложности вещей там, где лежат банальные причины…»

Всё объясняется «на пальцах». При чём это объяснение 25 лет назад во времена перестройки Горбачёва высказал кто-то из академиков экономистов, то ли Шмелёв, то ли Абалкин, то ли Ципко… В экономических кругах того времени это бурно обсуждали, да так и позабыли. Прошло 25 лет. Причину неудач похоронили, потому как она никому не нравится…

Дело в том, что Россия исторически управляется централизованно. Во главе стоит царь, или ген.сек., или президент. Как он решит, так и будет. Все начинания идут сверху. Снизу уже давно ничего не идёт, кроме показного послушания. Та настоящая инициатива, которая бьёт ключом снизу (а она бьёт!) – лежит вне закона. Она криминализована, коррумпирована, построена на родстве, блате, связях, «крышах», «откатах», протекционизме и лоббировании, нечестной конкуренции, монополизме…

Да! Да! На пороках: подлости, обмане, жадности, насилии, жестокости, равнодушии… Мы такие на самом деле! А видеть себя такими, признать эту срамную правду жизни, узаконить её – мы не можем, не желаем, мы привыкли считать себя самыми-самыми, первыми-первыми, лучшими-лучшими. Мы привыкли нежить и холить своё самомнение.

А на чём оно держится? – Только на одном. Мы самая большая страна в мире.

Но в этом то и все наши несчастья! Огромная страна, как огромный дом, которым невозможно эффективно управлять. А все методы управления страной постоянно скатываются к администрированию! Как ни пытается какая власть взяться с какого бока – всё равно приходится укреплять вертикаль, назначать губернаторов, давать централизованные указания и мелочно регламентировать и контролировать всех… Иначе всё начинает разваливаться на глазах… Иначе Россия перестаёт быть единым целым. Иначе как грибы начинают расти радикалы, сепаратисты, экстремисты и террористы.

Бесы! Они живут в душах людей, они постоянно шепчут им на ухо, пробуждая в них зависть, похоть и жадность… И конечно страх, что если не ты … то тебя… Придёт, подлец, и утащит. Так что не зевай! Сделай это вперёд него. Вот он – шепоток беса…

Намучавшись вдоволь с этим дурдомом, убедившись, что Россия неуправляема, что она вечно плюёт на все Законы и живёт по другим – неписанным правилам, что всякое правовое пространство, по сути, есть всего лишь «ширма для гостей», за которой скрывается неприглядный быт, вся мерзкая внутренняя кухня принятия решений и их дурацкого воплощения в реальность. Убедившись в этом, власть начинает жить для себя, производит много шума и с ужасом ждёт расплаты…

А оппозиция? А оппозиция от дельных советов вначале, от союза с властью, от розовых надежд – приходит к тупому одичанию, к раздражению от безысходности существования, к крикливости, которая приводит к нездоровому цвету лица и язве желудка. Она начинает скатываться к крайним методам борьбы, требовать «расчёта» с Империей, дележа территории и развода – поскольку убеждается, что надеяться на верховную власть – бесполезно! И устраивает показательный общенациональный суд для этой власти, поднимает на знамени идею возмездия. А себя записывает в орудие.

И возникают новые конфликты. И рождаются новые революционеры. Они были при самодержавии. Они были при советской власти. Они есть и сейчас. Их не желают признавать. Они портят общую картину мнимой демократии, «дурно пахнут из-за ширмочки», проступают пятнами на руках вождей, их прячут, как неприличную болезнь, о них не говорят. Их всячески дискредитируют и уничтожают – но этим всем только «подливают масла в огонь борьбы», раздувают пожар, доводят радикально настроенных оппозиционеров до крайностей. Обостряют противоречия!

Потому что эти революционеры – идеалисты или циники – мешают власти грабить страну, когда от идеалов очередных реформ не остаётся и следа. Когда власть озабочена лишь закручиванием гаек. Деланием приличной мины на лице при плохой игре. И поиском пристойных причин, для объяснения неудач своего управления страной. – Всего лишь «сменой занавески на ширмочке на очередную весёленькую расцветочку»…
…

Пока однажды всё не рухнет под тяжестью гипертрофированного безобразия раздутых штатов. Это вот и есть объективная «революционная ситуация». Нельзя до бесконечности обещать дать народу землю, права, провести реформы, добыть лучшую жизнь. В какой-то момент обязательно придётся отвечать на вопрос: А где обещанное? Куда потрачены все силы, ресурсы и ожидания? Кто ответит за похороненные надежды? Где эта самая долина? В которой стороне это поле чудес? Откуда придёт это светлое завтра?

10:29:17 29.07.2010