404

1.

Весь мой привычный мир уничтожился, и самый лучший способ исправить ситуацию – зависнуть сейчас на пятом этаже, желательно держась за перила балкона, желательно со стороны улицы. Желательно также упереться ногами, чтоб не напрягать лишний раз руки, а голову лучше опустить вниз, чтоб страх высоты выбил из тебя другой страх.

Впрочем, за последние два дня это, наверное, лучшее, что случилось со мной. Внизу уже обратили внимание на повисшее за балконом тело, и возле лавочек начинает собираться толпа. Взрослые кричат, чтоб я залез обратно, дети кричат, чтоб я прыгал. Все эти крики, как советы «бывшей» и «будущей». И я почти уверен, что советы детей - советы «будущей». Так будет лучше. Потому что другого выхода, в общем-то, уже нет. По крайней мере, я его не вижу. Те ребята, которые сейчас выбивают дверь в квартиру, наверняка затащат меня внутрь, и о том, что будет дальше, лучше не думать. Поэтому нужно решать как можно скорее…

***

Очередная дешевка, разве что со сраной боязнью проснуться в гробу. Она затащит тебя к себе в нору с протекающей крышей, и будет рассказывать весь вечер, как клаустрофобия изменила ее жизнь к лучшему. Ты дожидаешься, когда ее страх увязнет в хлюпанье и причмокиваниях и, наконец, говоришь одну единственную фразу:

- Я кончил.

Затем уходишь от нее, а она что-то кричит тебе в спину. Ты уже не слышишь этих слов, потому как льет сильный дождь, и потому что ты отошел от дома метров на пятьдесят, прежде чем она решилась хоть на какое-то откровение. Легче всего счесть это восклицание за прощальный гудок «Титаника». Всегда приятно осознавать, что был последним причалом чего-то по-настоящему красивого и больного. Но на деле же, как правило, все обстоит по-другому.

Я возвращаюсь в свою грязную прокуренную конуру всегда с одной и той же мыслью: что надо что-то менять, но покуда идешь, эта мысль начисто выветривается. Ты замечаешь вызывающие взгляды выстроенных в ряд шлюх, и машешь этим бабочкам рукой, машешь небрежно, быстро, не поворачиваясь: только так можно сойти за своего, того, кто полностью понимает всю их убогую жизнь. Этот пир во время чумы, "обнищав", докатился и до нас, просто из дворцов он переместился на наши улицы, к опарышам, выгрызающим с мостовых тухлую человеческую плоть. Мы вляпались в огромную, чуждую нам жизнь по полной программе. Мы уже не обращаем внимания на многие мелочи, которые могли бы взорвать мозг не одной сотне домохозяек. Мы редко протягиваем руку помощи, но не стоит из-за этого принимать нас за циников: просто мы не пинаем на дорогах пакеты, в которых лежат камни.

Утром обязательный душ, затем натянуть все те же грязные шмотки, провисевшие ночь на балконе, чтоб не провонять еще больше. Кто-то заросший возле плиты готовит завтрак, приветливо скалится тебе, будто вы с ним старые добрые друзья. Какое-то время ты пытаешься вспомнить кто это, но вскоре оставляешь затею и просто занимаешься своими делами. Со временем перестаешь обращать внимание на всех этих дальнобойщиков, проституток, гулящих студентов, расхаживающих по твоей квартире, как у себя дома.

Все финансовые вопросы ведет мой друг, начинающий наркоман, закидывающийся исключительно самодельными препаратами. Впрочем, наркоманом в привычном понимании этого слова его назвать сложно, он, скорее, исследователь, вот только цель исследований пока неясна даже ему самому. Как говорит он сам, цель должна прийти со временем, как только он найдет препарат, под которым можно будет ответить на все существующие и несуществующие вопросы. Конечно, по мне это, скорее, оправдание собственной слабости, а может быть и просто принятие факта, что наша жизнь давно потеряла всякий смысл, и теперь все движения происходят, словно по инерции. Испытывая новый препарат, он надевает белый больничный халат и в таком виде расхаживает по квартире. Я зову его Ватсон. Мне нет надобности проверять его на честность. Я не спрашиваю его, сколько мы заработали в этом месяце, а он не спрашивает меня, на что я буду тратить деньги. Мы знакомы уже давно и можем позволить себе не общаться неделями. Мы успели засрать друг другу мозги так, что теперь просто наслаждаемся молчанием. Наше право.

Я сижу за столом и молча ем яичницу с ветчиной. Рядом сидит патлатый и пытается завести со мной разговор, но у меня нет никакого желания разговаривать. Очень хорошо чувствуется, что ему хочется рассказать о многом, выложить свои мысли, которые кажутся ему гениальными. На его настойчивые попытки зацепиться за интересную мне тему, я отвечаю односложно, делая вид, что полностью поглощен своими мыслями. Через некоторое время на кухню входит Ватсон.

- Назавтра у нас запланирован праздник, - говорит он, - надеюсь, ты не забыл, что должен на нем присутствовать?

Какого *** я должен помнить то, что меня не касается?

- Это что-то поважнее тех поминок студента, который потом сам на них заявился? – спрашиваю я.

- Да, черт возьми! Твой день рождения.

Иногда такие откровения заставляют усомниться в реальности происходящего. Ты думаешь, что такие вещи, как день собственного рождения, забыть никак невозможно, но на деле оказывается - вполне.

- Я приду, - говорю я, ставлю тарелку в раковину и ухожу из дома.

2.

Пара сдвинутых столов, застеленных клеенкой, которая топорщится ступенькой на стыке. «Я» сижу на одном торце, «она» на другом. Напрямик до «нее» метра три, и если лезть по столу, то придется обогнуть пару бутылок дешевого вина, четыре бутылки водки, тарелку с помидорами и кое-как нарезанной колбасой, но мешает не это - «ее» обнимает довольно крепкий паренек. Я его знаю, знаю таких пареньков, мудаковатых селян, вся жизнь которых - тащить в нору, что подвернется под руку, чтобы было "не хуже других". Живет он, конечно, с мамой, и набивают нору они вместе. Это похоже на строительство гигантской винтовой лестницы - снизу несут кирпичи, чтобы достраивать ступеньки сверху. Уложив наверху кирпич, ты тут же бежишь за следующим. Винтовая лестница - не самый короткий путь, но ты так обязан. За тебя уже подумали. Ты никогда не узнаешь, что твоей винтовой лестницей будут восторгаться другие, те, что назовут ее муравейником. И до неба далеко, как и вначале.

Я стою рядом и спрашиваю: «Какого черта вы делаете?». «Мы просто строим эту чертову башню, с этой чертовой лестницей» - отвечают они. «Удачи, ребята, - говорю я, - только не мусорьте здесь, и, пожалуйста, не выдумывайте новых слов, это приводит к потопу, а я подзабыл, как строить ковчеги».

Почему она сидит напротив меня? Она что - мой подарок? Тогда какого *** этот пидарас прикасается к нему своей ****ой рукой? И вообще, кто все эти люди?

- Пусть теперь именинник скажет тост!

- Да, да! Пусть скажет!

Что это за ебланы? Откуда они здесь и для чего? Впрочем, почему бы и нет. Говорю:

- За мой подарок.

Никто, конечно, не понимает, о каком подарке идет речь, но все согласно выпивают: непьющие девочки вино, остальные - водку.

Мы стоим на балконе. В руках рюмки. Я смотрю на него с ненавистью, спрятаной за натянутой улыбкой.

- Че, как оно? - говорю я.

- Да ни че так, нормально вроде, - улыбается он.

- Как идет строительство башни? Не мусорите? – тоном вечного весельчака сообщил я и как бы дружески ударил этого идиота кулаком в плечо.

- Какая башня? Ты о чем? – удивился идиот.

- Ладно, забудь, - говорю я, - главное, я знаю кто ты на самом деле.

Идиот непонимающе захлопал ресницами.

- У нас повсюду свои агенты, - произнес я, - поэтому осторожней на поворотах, - выпил, похлопал его по плечу и вернулся за стол. Дальнейшие часа два он сидел молча. На его лице читалось тяжкое раздумье. Вклиниваясь в жизнь таких людей, меньше всего стоит думать о морали. В этот вечер я готов был раздавить эту мразь как таракана, у меня даже было маленькое оправдание: я не приглашал этого мудака на СВОЙ! ДЕНЬ! РОЖДЕНИЯ!

Когда все закончилось, ко мне подошел Ватсон.

- Запал на нее?

- Да.

3.

Ищут выпавшую мозаику из картины прошлого - человека, с кем можно было бы посидеть за бутылкой и вспоминать, вспоминать, вспоминать… Когда смотришь передачу, где люди встречаются после долгой разлуки, льют слезы, думаешь о тех, кто на эту программу уж точно никогда не попадет. Ты режешь колбасу и вдруг замечаешь на своем рукаве маленькое пятнышко крови.

«Без вести пропавшим считается лицо, исчезнувшее внезапно, без видимых к тому причин, местонахождение и судьба которого остается неизвестной. Поиск пропавших граждан прекращается за сроком давности только по истечении 15 лет со дня объявления человека в розыск».

«Органы и (или) ткани человека не могут быть предметом купли-продажи. Купля-продажа органов и (или) тканей человека влечет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации».

Так называемый сезон начинается осенью. Скорее всего, когда этот «человек» войдет в ваш дом, за окном будет идти дождь или просто будет пасмурно. Скорее всего, «он» будет одет в однобортный пиджак в тонкую белую полоску и в черные брюки. «Человек» этот будет хорошо выбрит, от «него» будет приятно пахнуть и голос «его» будет спокойным и уверенным. Этому голосу захочется доверить все свои секреты – я знаю, я его тоже когда-то слышал. «Человек» скажет, что знает о вашей проблеме, что готов на самом деле помочь, и что самое главное у «него» есть для этого все средства, но для начала «он» хотел бы выслушать вас, вашу историю. Затем, как только вы отговоритесь, «он» предложит вам ознакомиться со статистикой, покажет вырезки из американских и европейских газет, поведает о несовершенстве действующих законов и издалека, очень туманно начнет рассказывать, что как бы есть некоторая возможность спасти вашу жизнь, стоит она немало, но зато без всяких очередей и со стопроцентной гарантией. Отчаявшийся человек готов пойти на многое. Даже на убийство.

Если есть покупатель, должен быть и товар. Вот этим мы, собственно, и занимаемся: поиском и доставкой товара. Ну и иногда, если кто-то из наших заболел, подменяем его (их) на утилизации. Никакого кремирования. Мякоть свиньям, кости на жернова в порошок, порошок в поле. Охраняемее фермерское хозяйство. Даже не пытайтесь проникнуть на территорию.

Для кого-то «дилатационная кардиомиопатия» - просто что-то медицинское, для кого-то - приговор. Наше общество устроено так, что каждый интересуется только своей жизнью. Для нас иногда становится откровением, что сосед по лестничной клетке, вроде порядочный семьянин, с виду приличный молодой человек, хоть и работник так называемых правоохранительных органов, уходя из дома, заклеивал жене рот скотчем, пристегивал ее наручниками к батарее и избивал так, что она теряла сознание. А однажды, когда она его вконец «заебала», вывез за город, избил и выбросил в поле.

Все в этом мире невероятно испорчено. Хуже всего, что ты и сам варишься в этом дерьме. На тебя смотрят, как на своего, извращенцы, психопаты, наркоманы и просто уличное отребье. Ты один из них, но вся их жизнь как огромный контейнер с мусором. Нужно только успевать увозить мусор на помойку, чтоб он не перекинулся на весь город. Чистота - залог здоровья, здоровья общества. Здоровое общество способно само определять, что ему есть, а чего есть не стоит. Бред…

Весь фокус сделки заключается в том, что вы платите деньги за убийство, о котором, как бы, никто не должен узнать. Весь фокус в том, что вы заключаете сделку негласно. Весь фокус негласного контракта в том, что разорвать его вы просто не можете.

Половина шестого вечера. Патлатый сидит в зале и смотрит телевизор. Ватсон сидит рядом с патлатым и что-то записывает в блокнот. Я смотрю на грязные волосы нашего гостя, на его выгоревший балахон и не могу избавиться от ощущения, что я его уже где-то видел. Кивком указываю Ватсону, чтоб пошел за мной. Он прячет блокнот в карман и идет на кухню.

- Знаешь, - говорю я, - мне кажется, я его уже где-то видел.

- Ты об этом? – указывает он на стенку, за которой сидит наш гость.

- Да.

- Быть такого не может, - говорит друг, - мы его везли из самого Екатеринбурга.

- Ну, бывают же совпадения, - несмело возражаю я. - Просто вспомнить не могу, а так сто процентов уже где-то видел.

- Да ты гонишь, эти ваще все на одно лицо. Длинные волосы, балахоны идиотские. Ты пройдись вечером до фонтана, там таких, как он, знаешь, сколько будет.

Некоторое время мы молчим, думая о том, что я могу все же оказаться прав и тогда…

- Может и так, - говорю я и добавляю, - и все-таки я его где-то видел.

Оставшийся вечер проходит в напряженном молчании. Два дня. Осталось еще два дня.

4.

Не хочу стоять в рядах армии уебков, которые считают себя жертвами обстоятельств. Все, что когда-то произошло со мной, действительно было делом случая, но разве я жертва?

Ватсон бегает в своем халате уже минут пятнадцать, а я все еще не услышал от него ни одного слова. Это неправильно. Обычно в таком состоянии ему хочется поговорить. Наконец он уходит из комнаты и через минуту появляется снова. Он тычет мне в лицо ладонь, на которой лежит что-то маленькое и черное.

- Жри тварь! – кричит он.

- Что это?

- Жри быстрее!

Мой друг, ты никогда не был таким настырным.

- Что это за гавно? – спрашиваю уже настойчивее.

- Сухое индющачье гавно.

Ну, все. Кажется, он ебнулся. Или просто прихавал новых колес, а у них побочный эффект.

- Ты что забыл - на индюшачье гавно у меня аллергия?

Только так, только так. Не надо пытаться убедить спятившего в том, что он спятил.

Ватсон посмотрел на меня с таким видом, будто кто-то нажал на стоп-кран в его мозгу.

- Ты это серьезно?

- Серьезнее не бывает.

- Почему ты не говорил об этом раньше?

Ну, ****ец. Что за сопли.

- Не хотел тебя расстраивать.

Ватсон садиться в кресло и нервно стучит костяшками пальцев по подлокотнику. Сегодня ночью из хаты исчез патлатый, ничего не сказал, не оставил записки. Если мы сегодня не найдем патлатого, это наверняка обернется неприятностями.

- Может, пойдем, все-таки, поищем его? – говорю я – Может, он где-то недалеко?

Ватсон хватается за голову, трет виски, вскакивает, подбегает ко мне, трясет за плечи и орет:

- Он все понял, понимаешь? Он все понял, поэтому и сбежал!

Я скидываю с себя его руки и даю хорошую пощечину, так, что он отлетает к стене, причем, скорее от неожиданности, чем от удара.

- Сколько тебе нужно времени, чтобы привести себя в порядок?

Ватсон испуганно смотрит на меня, забивается в угол и начинает плакать. Это истерика. Плюю на это дело, одеваюсь и выхожу на улицу.

Если вы придете в больницу с органом, который бы хотели пересадить себе, вам зададут, как минимум, один простой вопрос:

- Откуда он у вас?

За спиной звук шагов. Обернулся. Малая. Подбежала и рассмеялась, щелкнув меня по носу.

- Малая, я тороплюсь. Мне некогда.

Она всегда обижается на «малую». Вот и сейчас злится, и наверняка попытается доказать свою зрелость.

- Я уже взрослая. Посмотри у меня уже сиськи какие, - сказала она и слегка подалась вперед.

Сиськи действительно были.

- Малая, съебись. Иди, ищи себе ровесников.

Снова я ее обидел. Снова она выкинет что-нибудь этакое. Но мысль о малой занимала недолго. Гораздо важнее сейчас отыскать патлатого идиота. Я зашел на вокзал, побродил за бабушкой, просившей милостыню у отъезжавших (попытался увериться, что бабуля - знамение господне, или еще чего… бред…), потом обшарил кабаки, сходил в парк, на набережную, в подъезды даже заглядывал. Вечером вернулся домой. Ватсон смотрел телевизор, рядом с Ватсоном на диване сидел патлатый.

Вряд ли кому-то понравится, когда тебя почитают за идиота.

- А позвонить не судьба была? – заорал я.

Ватсон посмотрел на меня и пожал плечами, затем приложил указательный палец к губам, указал на патлатого и замотал головой. Языки жестов… Я это должен как-то перевести?

Патлатый тоже обернулся. Я встретил его взгляд… А, ну вот теперь понятно. Это не патлатый!!! То есть, у него тоже волосы, будь здоров, и даже балахон имелся, только новее чем у прежнего, но вот в остальном - совершенно другой человек. Щекастое лицо холеное и свежее, в отличие от того, скуластого и заросшего.

Я развожу руками, как бы говоря Ватсону, ты че - совсем ебнулся? Ватсон, не взирая на присутствие постороннего человека, которому, конечно, не положено быть свидетелем подобных разговоров, сразу же принялся оправдываться:

- Да кто там будет смотреть? Они ведь его всего раз видели.

- А ниче, что все анализы уже сделали? – бросаю я.

Мы молчим, новый патлатый смотрит на нас, как на идиотов и смеется.

- Ну, вы ребята и гоните. Особенно ты, - говорит гость и указывает на Ватсона. - Как будто обдолбились чем. Кстати, есть чо?

Мы смотрим на паренька, и я понимаю, что у нас с Ватсоном в голове одна и та же мысль.

- Есть… - сквозь зубы шипит Вастон.

- Чо… - подхватываю я.

5.

Оплата только после операции, иначе как вы поверите, что вас не пытаются обмануть. Каждый день многочасовые беседы, тесты, анализы, лишь бы успокоить, заставить свыкнуться с мыслью, что все будет хорошо, убедить, что с вами работают профессионалы. Эти постоянные заёбы настолько постоянны, что вы уже ждете, не дождетесь - когда же, наконец, ляжете на стол.

Мы на ферме. Новый патлатый лежит перед нами на столе. Ровно дышит, признаков того, что скоро проснется - не наблюдается. Мы сидим и пытаемся сбить нервозность пустым трепом.

- Если сегодня никто ничего не заметит, через полгодика я сумею накопить достаточно денег, чтобы свалить отсюда, - говорит Ватсон.

Сколько было уделено этой теме вечеров, трудно вспомнить. О нашей мечте, недостижимой мечте можно говорить вечно.

- И сколько ты там проживешь? А медосмотры? А если что с тобой случится, куда пойдешь?

- Может, ничего и не случится…

- Если бы ты верил в то, что говоришь, давно бы уже завязал с наркотой.

Ватсон все прекрасно знает и сам, но ему нравится делать вид, что в нашей жизни не все так плохо. Ему нравится думать о себе, как о человеке, которому удастся невозможное, которому удастся перехитрить судьбу.

Дверь открывается и в холл, улыбаясь, заходит один из докторов. Так обычно заходят домой ободренные морозом и алкоголем, отцы в предновогоднюю ночь. Та же непонятная радость, то же выражение лица…

- Ну, что привезли? – спрашивает он и, снимая плащ, удовлетворенно смотрит на стол с мирно спящим донором.

- Как видите, - отвечаю я.

- Как уже заебали эти свиньи, - устало говорит доктор и неприязненным взглядом начинает изучать патлатого. Затем глаза доктора округляются, он смотрит на нас, снимает очки и трет их зачем-то о халат.

- Вы че - ****утые? – говорит доктор. – Вы, бля, где его достали?

- То есть как - где? – начинает косить под дурачка Ватсон. - В Екатеринбурге!

- Вы долбоебы? В каком на *** Екатеринбурге? – спрашивает он так, что действительно начинаешь ощущать себя долбоебом, - Вы вообще знаете кто это?

- Кто? – спрашивает Ватсон.

- Кто? – спрашиваю я.

- Анатолий Сергеевич, вы уже здесь? Анатолий Сергеевич, будьте добры, на секундочку, - говорит доктор.

Из раздевалки выходит Анатолий Сергеевич, высокий мужчина с высохшим лицом и с вечно уставшим взглядом.

- Анатолий Сергеевич, поглядите, кого эти идиоты сюда притащили.

***

- Ватсон, - зло говорю я, - ты же сказал, что это попутчик.

У Ватсона дрожат руки. Он уставился в кафель операционной и смотрит так уже минут десять.

- Ну, он один возле туалета стоял, там, где обычно на Ростов стопщики уехать пытаются. Откуда я мог знать, что это его сын?

- Ватсон, друг мой, возле туалета стоят люди, которые либо дожидаются товарища, либо своей очереди. Ты ведь мог хотя бы поинтересоваться, откуда он? Просто спросить: приятель, ты из какого города будешь? Может, у вас бы и разговор какой завязался…

- Да ты че!!! – вскакивает Ватсон, - Я целый день убитый ходил. Он ваще сам ко мне прицепился, говорит, давай забухаем, а то скучно тут у вас. Я подумал, если говорит «у вас», значит, приезжий. А потом так на секундочку подумал - а может, это судьба, ну бывает же такое, сам знаешь, и повел его к нам… Я, кстати, ваще, пока ты не пришел, и не думал особо об этом… - Ватсон вдруг также резко, как и начал, замолчал, сел на место и снова уставился в кафель.

- Там вроде говорили, что уже Титова везут, - сказал я, чтоб разрядить обстановку.

Титовыми у нас называют так называемых дублеров. Все Титовы из местных, их, правда, никогда и не тревожили, но задача находить дублеров ставилась каждый раз, когда «человеку в костюме» удавалось подписать клиента. Риск попалиться на местных в разы выше, чем на иногородних. Это золотое правило было написано еще тогда, когда меня здесь не было.

Реципиент - человек, которому будут пересаживать сердце, весь день сидит на нервах, ждет звонка. Он уже собрал все вещи, список которых положил во внутренний карман пиджака, и готов стартовать в любую минуту. Наконец приходит СМС, где значится что-то вроде «через десять минут за вами заедет машина». Наш друг уже обулся, расхаживает по комнате взад-вперед и через каждые полминуты высматривает из окна…

Небольшая комнатка, заполненная аппаратурой и стол, который как бы разбивает эту аппаратуру и комнату на две части. На столе находится донор, к рукам и телу которого тянутся различные проводки и трубки капельниц. Большая часть бутафории призвана поразить впечатлительных. Все, что происходит в комнате, записывают три камеры, но о их существовании реципиент не знает.

- Ну что, вот и ваш билет в светлое будущее, - с некоторым самодовольством говорит «доктор», указывая на спящего донора.

- То есть? – не понимающе спрашивает реципиент.

- Все предельно просто, - объясняет «доктор», - подходите, нажимайте на вон ту кнопку, которая помечена красным, наш дорогой друг засыпает крепко-крепко, затем мы готовим вас к операции и вскорости начнем процедуру, о которой вы так долго грезили.

- А что произойдет с этим человеком?

- Ну, как же, а то вы не знаете что с ним произойдет, - спокойно отвечает «доктор» и добавляет чуть тише, - а то вы не знаете, как усыпляют собак.

- Так ведь это же не собака… - мямлит реципиент.

Такое откровение всегда ошарашивает их. Они думают, что сердце можно просто снять с трупа. В общем-то, так оно, конечно, и есть, вот только убийство брать на себя никто не хочет. Иногда возникают трудности, но чаще всего, человек, доведенный до последней черты, делает роковой шаг, делает, может быть, в состоянии аффекта, но, все-таки, делает, черт его дери. В этом есть загадка - загадка превращения человека, пропитанного журнальными ценностями, в убийцу.

- Вы главное не думайте лишнего, - успокаивающе говорит «доктор», - Подумайте лучше о том, чем будете заниматься, когда все кончится.

Нажимая кнопку, которая больше похожа на красную кнопку запуска баллистических ракет из пафосных кинофильмов о войне, вряд ли реципиент в действительности убивает донора. Скорее, все это сделано для устрашения, чтобы убедить – ты только что убил человека, ты - убийца и все такое.

Но если и есть какие-то сомнения - настучит или нет, то они, как правило, улетучиваются в момент, когда к реципиенту по окончании процедуры попадает кассета…

Мы с Ватсоном уже дома. Ватсон сидит, собирает кубик Рубика, я роюсь в старых видеокассетах, пытаюсь найти ту, на которой записан наш выпускной.

- Мы теперь как два прокаженных, - говорит Ватсон, - от нас будут шарахаться все, кто еще надеется на что-то.

Я не разговариваю с ним, делаю вид, что злюсь, но напрасно – Ватсон чрезвычайно спокоен. Наверное, так и должно быть. Когда уже не видишь выхода, остается просто ждать, ждать, ждать…

Достаю кассету с выцветшим названием и вставляю в видик. Ватсон отвлекается от кубика и тоже смотрит на экран. Некоторое время изображение идет без звука, мельтешат горизонтальные полосы, затем, наконец, появляется звук и вместе с ним картинка становится более-менее ровной. Проматываю речь директора, на вручении аттестатов останавливаюсь, смотрю на ебланские рожи одноклассников, на наряды девочек, на родителей. В толпе на несколько секунд появляется очень знакомое лицо. Нажимаю на паузу, перевожу взгляд на Ватсона…

- О! Патлатый… - говорит Ватсон и привстает с кресла.

- Патлатый… - повторяю я за Ватсоном.

6.

Я один в квартире уже три дня. Ватсон бесследно исчез, как и патлатый - ночью. Проснулся оттого, что ужасно хотелось пить. Возвращаясь из кухни, зачем-то заглянул в его комнату. Постель была заправлена, на пустом столе одиноко лежала коробка сухого спирта.

Холодильник забит пивом, и теперь, сидя возле телевизора, я медленно превращаюсь в скота. Я не пил пиво уже больше года. После случившегося, забив на все, сделать первый глоток… Незабываемо... Может, если повезет, недельки через две удастся превратиться в некое подобие Толика, местного синяка. Сидишь, улыбаешься всем этим мыслям, и смотришь, как на экране, в развалинах упавшего самолета роются какие-то насекомые, по нелепой случайности названные разумными. Вместо циферки канала слово «Цивилизация», вместо места событий надпись «ебнулась». Как отравленная дворовая собака, этот ****утый мир несется непонятно куда и непонятно к чему, лишь бы бежать и жить, жить и бежать. Собака… Тебя найдут где-нибудь за домом, ты будешь биться в судорогах, и столпившиеся дети будут сожалеть, ведь они не хотели ничего плохого, они только хотели испытать тебя на прочность… Детки... Пройдет время и вместо этих маленьких любопытных сокровищ останется одна безликая масса «индивидуальностей». Атака клонов. Атака всевозможных сайтов. Старый серый крот навесил на себя интерент-тряпки и думает, что теперь он яркий и модный апачи, когда мы все прекрасно знаем - он всего лишь выживший из ума клоун…

Вот кому действительно похеру на всякие личности и прочую муть самовыражений – спамерам, наверное, единственной радости этого мира. Ребята просто косят деньги, быстро, мобильно, не размениваясь по мелочам. Уж если что и спасет человечество, так это спам…

От тупых мыслей отрывает звонок в дверь. Смотрю в глазок - ни хера не видно. Открываю, на пороге стоит «она», та самая девушка со дня рождения.

- Я Сашу убила, - тихо говорит она.

Саша, Саша… - думаю я, - …наверное, тот мудак, строитель башен и лестниц…

Я даже не удивляюсь ее приходу. За эти дни успел привыкнуть ко всему, думаю лишь о том, что она, как нельзя, некстати.

Я впустил ее, налил пива - ничего крепче не было. Почему она пришла именно ко мне? Что она знала обо мне? Молча жалась, будто я ее мог защитить, а я думал о том, что мир стал крутиться быстрее чем раньше, что пока я разбирался со своими проблемами, рушились чужие судьбы, рушились стремительно, не соизволив уведомить меня об этом. Поставленный перед новым фактом, будто кролик, пересаженный в узкую клетку, я прекрасно отдаю себе отчет, что разницы никакой нет. Суть все та же.

Мы просмотрели с ней две старых мелодрамы и за это время не произнесли ни слова. Я чувствовал ее напряжение и старался дать шанс привести мысли в порядок самостоятельно. Когда она чуть успокоилась, мы переместились в мою комнату, мрачную и душную, где вместо кровати на полу лежал ватный матрас.

Здесь мы сражались за право быть счастливыми. Сражались открыто и честно, без всяких резинок. Не знаю, что нашло на нас, было ли это стечением обстоятельств или просто необходимостью излить душу, но без слов. В эту ночь каждый из нас окончательно осознал, что жизнь теперь не будет такой как прежде, что, может, и самой жизни больше не будет. Если раньше мы просто хотели стать кем-то, то теперь нам просто хотелось быть вместе.

Она долго рассматривала мой шрам на груди, гладила его, целовала, но, так и не спросив о его происхождении, уснула. Я ушел в душ, оставив ее мирно спать на влажной от пота простыне, а когда вернулся….

Малая сидит на полу, и я уже знаю, чья кровь на ее руках. Маленькие детские глаза полны ненависти, затем полны страха. Ты сдавливаешь ее шею все сильнее и сильнее, пока тело не прекращает сопротивляться. Душишь без ненависти, просто уничтожаешь, вычеркиваешь из истории. Когда все заканчивается, смотришь на этих глупых девчонок, чьи жизни сложились так неудачно, и вспоминаешь их такими, какими успел запомнить, вспоминаешь их голоса, улыбки, пока, наконец, просто не засыпаешь рядом с ними.

***

Когда я проснулся, из окон вовсю бил солнечный свет, а передо мной на стуле сидел Ватсон и собирал все тот же кубик Рубика. Я осмотрелся по сторонам – трупов не было.

- Я их пока в ванную отнес, - спокойно сказал Ватсон.

Я привстал, рассматривая высохшую кровь, и зачем-то вслух произнес:

- Интересно вот, она умерла во сне или все-таки проснулась…

Ватсон отложил свою игрушку, взял бутылку минералки и подошел ко мне.

- Давай чуть умоешься, - сказал он, - а то ты немного кровью запачкался.

- Я лучше на кухне умоюсь, - я попытался встать, но Ватсон осадил меня.

- Туда пока не ходи, там раковина занята. Твои девочки оказались слишком большими, поэтому я тебе здесь полью.

Я подставил руки, Ватсон стал лить на них и рассказывать, где шатался все эти дни.

- Я ж в тот день, когда мы Патлатого увидели на твоем выпускном, подумал, что это, короче, ну типа, всё замануха была, даже тебя стал подозревать, что это ты с ними заодно. Дурак, конечно же. Пошел к себе, «адскую» захерачил двойную, на ладони даже не уместилось.

- Что за «адская»? – спрашиваю я.

- Ну, ты ее должен помнить, меня еще с крыши снимали, когда я под этой ***ней был, только там одна доза была, а тут две. Короче, прихавал я ее и водкой залил. Вштырило минуты через две. Полчаса полежал как пришитый, думал все - пожил свое, еле оторвался от кровати, потный весь, сполз, пиджак стал натягивать прямо на полу, думал, чтоб, когда за мной приедут, прилично выглядеть. А потом - как будто вспышка, как в фильмах прям, и я уже в теплотрассе лежу. Ты прикинь, там две трубы большие и под ними все в книгах: Ленина писульки, сказки, учебники, целая гора книг. Короче, еле вылез оттуда, голова трещит, ****ец, будто я всю эту гору книг за ночь перечитал, тело ломит, смотрю - город ебучий, высотки, а за ними горы все в деревьях. Оборачиваюсь, а там море и корабли стоят, прикинь.

- А вещи зачем забрал? – спросил я.

- Не помню, - теребя бровь, ответил Ватсон, - у меня вот золото в кармане почему-то оказалось, серьги, цепочки и кольца, штук двадцать всего. И еще это… - Ватсон замялся, - я картку в банкомат вставил, а у меня на счету ноль… все деньги исчезли…

Я жадно допил остатки минералки.

- Да похуй, - устало выговорил я, - у меня достаточно средств и на двоих, и на троих. Не ссы. Все равно недолго осталось. Больше восьми еще никто не жил, а у меня уже шестой заканчивается. У тебя, насколько помню, тоже.

- Я думаю, можно золото в ломбард сдать, на первое время, думаю, хватит, а потом…

- Она того мудака кончила, прикинь, - говорю я, чтоб перевести тему.

Ватсон достает из пакета банку корнишонов, ударяет по дну и снимает крышку.

- В смысле малая кого-то завалила?

- Да не малая завалила, а эта.

- ***ссе… - протянул Ватсон, - это че - пацана своего что ли?

- Ага, - сказал я.

Ватсон вытащил сразу два корнишона, закинул их в рот и захрустел.

- ****ь… а с виду и не скажешь. А за че хоть?

- Я не спрашивал.

- Мда… бабы дают, конечно…

Я вытер руки о занавеску и стал переодеваться в чистое. Ватсон отставил банку в сторону и подошел к окну.

- А мне, кстати, майор звонил, пока ты спал.

- Че хотел?

- Сказал, чтоб сегодня в девять на ферме были, там, типа, нам целевые дадут. ****ит, скорее всего. Походу они там нас того, свинюшкам собрались скормить, - засмеялся Ватсон.

- Скорее всего, - соглашаюсь я, - мы уже и так по их меркам слишком старые, да и нагородили не кисло.

Ватсон задернул шторы.

- Че, девчат так оставим? – говорит он, - или вынесем?

- А сколько времени? – застегивая рубашку, спрашиваю я.

- Два часа уже. Я в принципе уже начал немного.

- Ну да, - соглашаюсь я, - придется опять переодеваться…

7.

…Если вы решили вынести труп из квартиры, надо избавить его от лишнего веса. Кровь слить в ванну. Всю слить не удастся, но большую часть - наверняка. Если есть мясорубка, можно перемолоть мясо, и фарш спускать в унитаз, но не очень-то увлекайтесь, а то забьете сток. При правильной разделке тела, средней комплекции человека вы сможете без проблем уместить в «гастарбайтерской» клетчатой сумке. Для этого туловище необходимо отделить от конечностей. Голову положить в отдельный пакет, предварительно обернув в бумагу и плотно замотав скотчем, чтоб не текла, и нести отдельно. Само туловище лучше не вскрывать, а то, не дай Бог, начнете вытаскивать кишки, как фокусник ленточки, увлечетесь, и будете потом, как дурак, запихивать все эти прелести обратно. Ну а при определенном навыке, можно и в животе кое-чего поубавить. Главное, помнить, что человек на 80 процентов состоит из воды, поэтому смело используйте кухонный комбайн или соковыжималку. За часа два работы можете избавиться от 10 кг. тела. Если никуда не торопитесь, цифра вырастет вдвое и втрое. Следует, конечно, разжиться клеенкой. Чем больше клеенки, тем меньше вероятности, что ваша сумка даст течь в самый неподходящий момент…

Уже пять часов, и мы с Ватсоном в последний раз сидим на набережной возле фонтана на парапете, пьем пиво. За нашими спинами медленно течет речка. У нас на руках билеты до Воронежа. Взяли купе. Воронеж нам конечно в *** не впился, сойдем где-нибудь часа через три, а там уже - как получится. Проводник, думаю, до утра нас не побеспокоит. Телефоны уже скинули в воду на всякий случай, пытаемся расслабиться, отвлечься, смотрим на солнце, затем взгляд привлекает мельтешащие балахон и длинные волосы. За последнее время эти вещи стали для нас сродни брэнду. Наш патлатый идет вдоль парапета и что-то высматривает в воде, этим занятием он увлечен настолько, что буквально натыкается на нас.

Все-таки, у жизни на каждого имеются свои виды. Ватсон вне себя от злости, его приходится держать, чтобы он не убил паренька на месте.

- Ты где был мудак? Ты где был, я тебя спрашиваю? Ты вообще понимаешь, что из-за тебя, гад, возможно хорошего человека зарезали?

Хорошенькая предъява, подумалось мне. Из-за тебя зарезали хорошего человека, а вот если бы не зарезали, то под нож бы пустили всего лишь тебя. Интересно, сколько людей после такого обвинения и впрямь посчитали бы себя виновными?

- Кого зарезали? А я при чем? – испуганный яростью Ватсона оправдывается патлатый. - Мне не спалось просто, решил прогуляться, в драку попал, потом пошли мириться, купили водочки там, колбаски, на вечном огне присели, а нас тут мусора и повязали, даже первую бутылку не дали допить, а когда прописку Екатеринбургскую посмотрели…

Мы сидим на парапете на набережной. Патлатый хлебает водку прям из горла. Его лицо разбито, у балахона оторван капюшон - я все-таки не удержал Ватсона. Прямо на нас едет черный лексус и, не доезжая до фонтана метров десять, останавливается. Открывается правая задняя дверь, из машины выходит низкорослый коротко стриженый старик в домашнем затасканном трико, в тапочках и бушлате. Это майор. Майор машет нам рукой и кричит с характерным кубанским станичным акцентом:

- Робята, давайте бэстрэя. Опаздываэм.

Мы даже не удивляемся тому, что он приехал раньше времени, да и еще сам нашел нас. Переглянувшись, почти одновременно нашариваем в карманах билеты и выбрасываем их в реку. Если нас будут обыскивать и найдут их… в общем, лишняя ненависть ни к чему.

- Вы меня не подбросите поближе к трассе? – спрашивает патлатый, - Я хочу посмотреть море.

- Дружище, - говорит Ватсон, - лучше не испытывай судьбу. Ступай с миром, тебе и так слишком сильно повезло.

Патлатый утирает нос рукавом.

- Да я что, я же так, мне просто сказали, что эта речка впадает в море… - он на несколько секунд замолкает, грязный и ободранный, смотрит на нас почему-то с жалостью, потом указывает на мост и говорит: - Видите вон тот железнодорожный мост?

- Ну, - отвечает Ватсон.

- Да, - отвечаю я.

- Я с него недавно сбросил кораблик из пенопласта. Обычной кусок пенопласта, воткнул веточку в него и сбросил. И теперь, ребята, знаете, что я теперь делаю?

- Что? – спрашивает Ватсон.

- Что? – спрашиваю я.

- Я сопровождаю его в пути, - гордо говорит патлатый и добавляет, - до самого моря. Но раз уж вы меня остановили, то поеду туда, где впадает речка, и буду ждать его.

- Не тупи, идиот, - раздраженно говорит Ватсон, - твой кораблик метров через сто прибьется к берегу или зацепиться за какую-нибудь корягу.

Патлатый смотрит вниз, видно, что он сдерживается, чтобы не рассмеяться, снова смотрит на нас и, улыбаясь, хлопает Ватсона по плечу.

- Во всяком случае, нужно верить в то, что делаешь, - говорит он, - ведь так? Иначе можно было зацепиться за корягу уже давно.

Мы стоим как два долбоеба и не понимаем, что за ***ня только что произошла. Патлатый машет нам рукой и уходит, а майор терпеливо дожидается, когда же мы, наконец, соизволим подойти к машине.

- Хто эта с вами там стаял?

Ватсон отмахивается, я говорю:

- Нефор местный, просил до моря подвезти.

Мы садимся в машину.

8.

Когда катишься с очень крутого склона, если повезет, можешь ухватиться за какой-нибудь куст. Эта девушка, имя которой я так и не узнал, была таким кустом. Увидел, мелькнула надежда, зацепился, падение замедлилось… но вот куст в твоих руках, выдернут с корнем и ты продолжаешь падать. И может, лучше было бы, чтобы ты за него не хватался. Оставил бы его в покое и рос бы он…

Наверное, майор все же недооценил нас. Наверное, ему сложно было понять, что обреченному, в общем-то, нечего терять. Если ты только что расчленил и закопал женщину, с которой был готов провести всю жизнь вместе, то убить какого-то старика… Скорее всего, он слишком расслабился. Расслабился настолько, что теперь плывет вместе со своим водителем по реке или просто лежит на дне. Может быть, патлатый вместо своего кораблика встретит разбухшие тела… но это вряд ли… впрочем, мы все лишь маленькие песчинки в песочных часах. Сыпемся вместе со всеми. Может быть, даже находимся в самом верху и наблюдаем за теми, кто уже упал, а кто в шаге от падения. Это, в сущности, все равно, единственное отличие - кто-то упадет раньше, а кто-то позже. Прикрученные намертво песочные часы - для нас, переворачивающиеся – для тех, кто верит в перерождение.

Да. В моей жизни накопилось достаточно людей, которые могли бы желать моей смерти.

Мы на пятом этаже пятиэтажного панельного дома в самом центре города. Это наша с Ватсоном вторая квартира, обставленная в разы лучше, чем та, где мы проводили большую часть времени. Я был здесь всего два раза. Первый раз, когда давал добро на покупку, а второй - вот сейчас. Ватсон лежит, закинутый какой-то гадостью и уже с полчаса не подает признаков жизни. Я смотрю телевизор. Я даже не знаю, что я хочу увидеть в нем, я просто пялюсь в двигающиеся картинки. Загадки, великие тайны, разоблачения, это все для кого-то другого. Я теперь точно знаю, что весь я закончился. Может быть, даже и не было меня, не было ничего того, что могло бы закончиться. Моя «будущая» жизнь, моя «бывшая» жизнь. Между ними можно было бы поставить знак равно «=», затем убрать одну черточку «-», а затем убранную наложить на ту, что осталась «+». И это никакой не плюс – это крест… но и ему не быть.

Весь мой привычный мир уничтожился, и самый лучший способ исправить ситуацию - зависнуть сейчас на пятом этаже, желательно держась за перила балкона, желательно со стороны улицы. Желательно также упереться ногами, чтоб не напрягать лишний раз руки, а голову лучше опустить вниз, чтоб страх высоты выбил из тебя другой страх.

Впрочем, за последние два дня это, наверное, лучшее, что случилось со мной. Внизу уже обратили внимание на повисшее за балконом тело, и возле лавочек начинает собираться толпа. Взрослые кричат, чтоб я залез обратно, дети кричат, чтоб я прыгал. Все эти крики, как советы «бывшей» и «будущей». Я почти уверен, что советы детей - советы «будущей». Так будет лучше. Потому что другого выхода уже нет. По крайней мере, я его не вижу. Те ребята, которые сейчас выбивают дверь в квартиру, наверняка затащат меня внутрь и о том, что будет дальше, лучше не думать. Нужно решать как можно скорее…

Главное - выбрать нужный момент. Вспоминаешь строки чьей то песни, пытаешься вспомнить мотив, но не получается, только слова:

Я самый плохой, я хуже тебя.

Я самый ненужный, я гадость, я дрянь…

ЗАТО Я УМЕЮ ЛЕТАТЬ!

Когда видишь удаляющееся небо, успеваешь подумать, что если падать бесконечно долго, то рано или поздно небо превратится в точку. Хотя со стороны неба твоя удаляющаяся точка так и останется точкой, потому что ты меньше неба. Сколько бы ты не жрал и не строил всяких лестниц, ты никогда не станешь больше неба, если только не сожрешь его целиком. Но не родилась еще глотка, способная проглотить целое небо.

Падают листья, как листья твоей биографии. Один из них ложится на грудь.

"Сегодня 14 сентября, и мне пересадили сердце человека, которого я убил сам".

Это 404 страница в книге моей судьбы. Страница, давно вырванная на ***.