Аппендицит

Полдень 16 марта 1971 года.  Идём над  над песками Сахары на высоте 50 - 70 метров. Летим на север. Солнечные блики не мешают смотреть вперёд и перед собой.  Вот она – «река жизни»  Нил. Как он широк и полноводен! А цвет… Цвет его совсем не таков, как у наших рек.  Голубого в нём нет. Больше  коричнево–глинистого оттенка.  Редкие фелюги (парусно–вёсельные лодки) с какими–то тюками. На правом  (восточном)  берегу ни единого деревца, ни одной пальмы, ни одного кустика. Правда, и людских поселений нет,  а левый берег – весь в зелени (полоса растительности от 100–200 м, а то и до 1км)  и сплошь населённые пункты.  Параллельно Нилу дороги, одна из них совсем неплоха.  Время от времени попадаются отдельные пирамиды.  Одна из них  (пирамида  Саккара) очень необычна ступенчатой формой.  Высота её 62 метра.

Что–то опять мне худо.  Не знаю, что но слишком беспокоит внутренний дискомфорт.

А вот единственное, пожалуй, на весь Египет крупное промышленное предприятие – Хельван, построенное советскими специалистами для плавки меди.
Высота наша 30–50 метров, но у Хельвана мы обязаны установить  «парольную высоту», иначе  «жахнет» ракетой противовоздушная оборона этого комбината и, как назло, нечаянно попадёт. Занимаем парольные 800 м  (кажется, в тот день «на север» было так).
Зелени у Хельвана почти нет,  промышленные корпуса стоят аккуратными рядами.  Валит дым.  Портит экологию многотысячелетней  Сахары.

Да что ж такое? Как-то мне совсем не по себе… И не пойму что. И не болит  ничего,  а вот как-то…

Впереди Гиза со знаменитыми гигантскими пирамидами. До чего же они величественны! Как они неподвижно-вечны!  Высота пирамиды Хеопса 146,6 м. Сооружена в 2800 г. до нашей эры. Вот и Сфинкс… Лежит спиной к пирамидам, мордой на восток.  Перед ним и ниже сравнительно неширокая полоса зелени и – вечный Нил. С завистью смотрит, подняв голову, Сфинкс на Великую реку: у неё сильное течение, она, эта масса воды, скоро будет в Средиземном море, повидает другие страны, континенты, а Сфинкс и пирамиды,  как на театральном заднике,   вписаны в абсолютно неподвижный пейзаж Сахары.
  -- Затекли у него шея и лапы, -- киваю головой на этого хранителя тайны древнейшей цивилизации. Пилот вертолёта и борттехник смеются.

            После пирамид всё внимание…

Да что же со мной такое? Только бы не надолго в этот госпиталь. Ещё этого не хватало…  Вроде бы и берёгся от  всякой заразы…

А после пирамид расстилается необозримый простор Каира. До чего же  громаден! А зелени… Пилот набирает высоту: тут и башни, и минареты мечетей, да и «мелкий» самолётик может помешать. Повыше и рассматривать лучше. Зелен Каир, красив!  Тут и Нил растекается на два рукава, образуя остров Замалек. На этом острове до революции жили только богатые иностранцы. Он весь погружен в богатейшую зелень.  По утрам арабы мыли улицы «мылом» На нем не найти ни одной пары похожих вилл. А набережная-- парк, заставленная каменными фигурами богов, фараонов, мифических зверей,  с  красивейшими клумбами, газонами, рабатками  с  экзотическими даже для них пальмами и просто ( крайняя для Египта редкость )  деревьями. И, как связанная крючком из тончайшей нити, смотровая башня, с которой виден весь Каир, Нил.  А если опустить монетку, то  автоматически откроются  окуляры прикреплённого к тумбе сильного бинокля и можно рассмотреть все окружающие красоты совсем  подробно с «высоты птичьего полёта».   А вон висит над Нилом «Голубое чудо» -- самый красивый мост и выступающее  белоснежным лайнером здание телецентра. Вон и «олимпийская деревня» – комплекс стадионов, стройку которого прервала война. Есть и законченные сооружения, есть и только заложенные, есть и в промежуточных фазах.  Возле олимпийской деревни целый городок  10–этажных гостиниц, к счастью достроенных. В них и жили и советские, и другие специалисты, строившие Асуан, Хельван и пр.
Чудо, а не город! Но… Но не восточная его часть. Ни одного деревца, ни одного кустика… Тесно слепленные из необожжённого кирпича трёх–, пяти– и семиэтажные здания. Между ними узенькие улочки. Над улочками с этажа на этаж натянуты верёвки с бельём. Водопровода и канализации нет, мусор выбрасывают из окон.  Когда-то я подъехал к такому кварталу, но переводчик и шофёр очень настойчиво «не посоветовали» мне  туда  ни въезжать, ни входить.  Эта часть города и на открытках видна: на большей части – чудесный  Каир, а в восточной -– дома серо-глинянно--пыльного цвета и ничего  кроме этих трущоб.

Что же армейские эскулапы найдут во мне? Непонятное состояние…  В Каире развёрнут усиленный специалистами армейский полевой госпиталь. Вот туда и «вертолётит»  меня  наш  экипаж.
Три  дня  назад  затемпературил, бредил, чем напугал приезжее начальство, бывшее у нас. Прибежал ко мне врач, померял температуру, дал пилюли, навтыкал уколов. Решил: где-то на сквознячке «протянуло».  Я полежал день, почитал—побездельничал.  Через сутки чувствовал себя слабым, но казалось всё в норме. Пришёл в штаб, а там планируют полёты на следующий день.  Без меня? Любил летать, поэтому и спланировал себе четыре полёта – на большее времени не хватило бы всё равно.  Утром, к началу стартового времени, я уже в спарке – проверить технику пилотирования лётчика. В зоне он начал  выполнять фигуры, а  передо мной   «земля  качается».  Взял управление «на себя», поставил самолёт ровно, а земля «качается». «Что-то со мной не в порядке». Отдал ему управление и распорядился «На посадку!»  Самолёт уже стоит неподвижно, фонарь открыл, а выйти из кабины  смог только с помощью техников.   На громкую связь вызывает ( как земля качается! ) дежурный по КП:  «Возьмите самолёт  №…, слетайте на нашу вторую базу, там…» Перебиваю его: «Я – вне игры!»
Рухнул в своей душме (комнате) на кровать: «Жаль доктор сейчас на полётах», но тут пришёл ко мне командир: «Шутить не будем. Сейчас садится наш вертолёт и – в Каир, в госпиталь. Заштопают – налетаетесь».  Пожалуй,  верно, хотя и противно.  Впрочем, какое-то разнообразие…  Взял бритву, зубную щётку ( разве  мог  я  предположить, что и бритва, и щётка не понадобятся мне целый месяц ) и вот сквозь мерзкое состояние любуюсь многомиллионным Каиром.

 Садимся  на «Каир-центральный» и видим: из-под зелени какой-то улочки на центр зелёного поля  аэродрома выскакивает санитарка. Командир вертолёта кивает мне,  в  ответ пытаюсь изобразить улыбку: «Понял – за мной!»

Ещё чуть потерпеть, а там пусть делают с моим похудевшим крепким телом что хотят, вернее, что сочтут нужным.  Хорошо, что у них улицы… Не трясут меня…

В зелени одноэтажные длинные здания, возле них ни души: середина дня, все попрятались, т.к. «шамс» -- солнце—не шутит, несмотря на богатую зелень и март.
  -- Вам вон в ту дверь, к инфекционисту.
  -- Раздевайтесь.
Долго ли скинуть сандалии, рубашку, брюки?
  -- Глаза, откройте рот… Ложитесь на спину…
Начал задавать вопросы, а сам рукой надавил низ живота справа.
  -- Ой!    Резкая боль «взбодрила» меня. Ещё раз и ещё.
  -- Одевайтесь,  Вам  во-он к нему.  Аппендицит! 
Сгрёб одёжки подмышку и, как кролик к удаву, пошёл в другое здание, возле которого появился крепыш с сильными руками и ковырял чем-то в зубах.
«Их  тоже  буйволятиной  травят»
Короткий осмотр, анализы, бритьё и – «На стол!»
Наркоз местный. Восторг: «Как вас вовремя привезли!»

Палата на четверых. Чистота, тишина,  кондиционера, конечно, нет ( мы же не англичане, не французы и даже не чехи ) , но жить можно. т.к. здание под зеленью, прямых лучей «шамса» -- солнца – нет.
Всё бы ничего, но с восходом солнца мусульмане обязаны первый раз помолиться, и к этому с минарета каждой мечети вслух ( !!! ) призывает правоверных мулла. А так как в Каире мечетей больших и маленьких, знаменитых и не очень, сотни и каждый из них «завывает» с помощью усилителей ( сам же, я уверен, нажав кнопку магнитофона, тут же дрыхнет дальше ), то с восходом солнца… Это не описать, эту «воющую какофонию нужно слышать, а ещё лучше – слышать много  рассветов подряд, чтоб высказать вслух всё, что о них думаешь… Хотя и знаешь, что от твоего мнения ничего не изменится».

Компания в палате подобралось что надо.
Служивший ранее в Риге в моей эскадрилье лётчик Альберт Юдкин. В его коленках собиралась жидкость и он время от времени  ложился в госпитали её откачивать.  Очень толковый, простецки мудрый юморист.
На самолёт верного сына осетинского народа Жорика Кастуева его ведомый, не выполнив простейшего указания по мерам безопасности, «посадил в воздухе свой»    и у Жоры при катапультировании сместились позвонки; он лежал «на вытяжке»: к ногам  -- груз и – «не шевелись!»
Четвёртым лежал советник командира арабской пехотной бригады полковник Николай Иванович. В 1942 году молодым бойцом он участвовал в освобождении Ростова—на--Дону  от фашистов. Цепь наступавших по голому льду бойцов для фашистов была отличной мишенью и пулемёты сорвали атаки, перебив много народа. Николаю Ивановичу страшно повезло: пуля «на излёте», т.е. уже погасившая обо что-то большую часть энергии, впилась ему в шею  возле самой сонной артерии. Много раз и во время войны и позже видные светила осматривали его и не решались на извлечение.  Тридцать лет проносил он «фашистский подарок» в себе, а в Африке заметил, что эта проклятая пуля стала ритмично двигаться то дальше от артерии, то опять на старое место. Выждав удобный момент,  рядовой хирург извлёк её и подарил Николаю Ивановичу. Благороден, интеллигентен  был Николай Иванович и писал замечательные стихи.
Вот и весь экипаж нашей палаты.
Каким-то образом  слух о том, что в госпитале лежит осетин ( ! ), лётчик (!!),   катапультировался ( !!! )  распространился по  «русскому городку» (а советских специалистов разных профессий в Каире было много)  и ежевечерне к нам начали приходить много кавказцев.  Скоро и мы вместе с Кастуевым стали популярными личностями, с нами тоже общались,  как  со  старыми знакомыми, как  со  своими.  Приятный гомон, юмор, шутки бодрили нас.  Перед  нашей  выпиской эта орава осетинов спросила, чего мы желаем. Жорик и ляпни: «Пельменей!» На следующий вечер наши «опекуны» принесли замотанную в  массу одеял громаднейшую кастрюлю горячих пельменей, уксус, горчицу, перец, хлеб, тарелки, вилки, салфетки и пр. пр. – всё, чтоб пельмени были настоящими, вкусными, домашними.  Конечно, не осталась  забытой и стеклотара. Это был не ужин, а настоящий пир!  Напрасно наведывался в нашу палату дежурный врач: никто не хотел ничем омрачать братское пиршество. С нас специалисты взяли твёрдую клятву, что завтра, выйдя из госпиталя, мы будем у них с ответным визитом.
До сих пор жалею, что обо мне позаботился мой командир: назавтра в полдень наш вертолёт уже ждал меня на Каир-центральном. Правда, очень уж нужен был я «дома».

Но всё это будет через месяц, а пока… через два дня после операции температура заметно спала, я начал «ножками» сам по неотложным делам… Но… зря обрадовался: по вечерам температура стала  подниматься  выше и выше, да и по утрам плавно, но уверенно расла. Аппетит  пропал, самочувствие – дрянь.  Пить, хочется пить и только. Жажда!  И тут я вспомнил, что в офисе, рядом с нами, начальником штаба нашей авиагруппы мой давний (ещё по Германии) друг. Попросил  кого-то  «Пусть зайдёт!» Приходит, а  я ему: «Не стыдно? Друг дохнет, а ты…» С тех пор по утрам его подчинённый приносил нам апельсины, мандарины, дыни, виноград, соки и всё – в холодильник. «А что принести завтра?»

Плохи мои дела: дохну. Вместо обычной пятиминутки весь медперсонал каждым утром собирался у моей кровати и молча рассматривал меня заросшего, похудевшего сверх нормы, с диким блеском глаз, и пытался угадать какого чёрта мне  нужно.
Терапевт:  Какой у Вас стул?
Я прикдываюсь шлангом  ( авиац. – дурачком )  А что такое стул?
  -- Ну, ср… чем Вы ходите?
  -- Да я уже месяц не жру, сил нет сидеть на стуле!
Невропатолог:  Каков у Вас сон?
  -- Бабы снятся.
  -- Ну что Вы…
  -- Я же два года без жены, что ещё может сниться?
И опять они молча смотрят на остатки от моего  пуза, а там большой почти заросший шов, осталась только маленькая щелочка посредине.
Всё хуже и хуже… В очередной раз пришёл хирург, меня санитарка «расклеила»  и вдруг он требует  «Скальпель!»
Ой!!!  Это я как заору!  Оказывается, он всунул ручку скальпеля в рану и разорвал сросшийся шов.   И оттуда повалил гной. Сколько его там оказалось!  Всем я говорю, что вышло ведро гноя, а, если честно, то неполное ведро.
Через двое суток аппетит стал как всегда, когда я был молодым, здоровым, красивым и высоким, а ещё через неделю я взвыл  «Домой!»  Очень уж надоело, да и дома  дела ждали.  Ещё дней через  15 прилетел к эскулапам за разрешением летать.

Вот мои март – апрель – май  1971 года. Место действия – Египет.