Гроза ЧастьI Накануне Глава 1 Утро

От собственного крика проснувшись, ощутила лицом мокрую подушку, а в пальцах сжатую простыню. Разлепила веки и зажмурилась – через зашторенное окно пробивались яркие лучи солнца. И где-то в кронах деревьев, под окнами особняка, выстроенного согласно архитектурной моде XVIII века, нехитрая песнь синицы – ци-ци-фе, ци-ци-фе… .

«Сон!» - выдохнула, но мерзопакостная слякоть за грудиной осталась.

Дрожащими пальцами провела по скользкой от слез щеке. Пекло и пощипывало в носу.
- Что случилось, госпожа? – это восклицала служанка, врываясь в спальню хозяйки.
Госпожа вскинулась испуганно.

- Что? Ничего не случилось! Как ты смеешь входить ко мне без стука, мерзавка?! – получился не грозный хозяйский окрик, а вопль истерический.

- Но вы так кричали, Ваша Светлость…

- Пошла вон, дура.

Камеристка выпорхнула.

Слезы опять подкатились к горлу. «Почему на душе так скверно? Не из-за сна же… . Сон, конечно, кошмарный, но это просто сон. Есть что-то еще, что не дает вздохнуть, такое же тяжелое и давящее… Конечно же! Вчерашний бал!»

Всхлипнув, резким движением встала, подошла к зеркалу. Из резной с позолотой рамы посмотрела женщина лет тридцати – тридцати пяти. Болезненный, раздосадованный взгляд сразу выхватил из портрета нелепо торчащий, коротко остриженный клок волос, опухшие, красные веки, блеск унижения на щеках. Гордыня встрепенулась и сверкнула в ответ подобравшейся статью, белокуро-завито-волосой, аквамариновоглазой, самопознанной красотой.

«Все, хватит – нужно как-то успокоиться», - Наталья встряхнула головой – пошли к чертям, дурные мысли! Быстрыми шагами к туалетному столику, в кувшине вода – холодный бальзам распухшей коже – плеснула над умывальной чашей. Намочила мягкое белое полотенце – по краям розы вытканы искусно и даже чуть благоухают, - приложила к глазам.

«В конце концов, вчерашним вечером жизнь не закончилась». – Нервно-порывистые шаги дробят время. – «Я держу себя в руках, я не растоптана, не плачу…, нет!» - Еще взгляд в зеркало, - «так, уже лучше».

- Агашка.

-  Чего изволите? - будто под дверью ждала.

- Одеваться, и волосы уложи.

А гнать печаль, что назойливых мух шугать. Отмахнешься от них, а они отлетят едва и снова осаждают – грустные и бессильно-гневные мысли лезут в голову: «Где справедливость? Отчего приходится терпеть? И от кого?! Мне доверялся Остерман, благоволила покойная императрица…, настоящая императрица! Суровая, страшная, а меня жаловала. Принцесса же и вовсе любила от сердца. А эта бойстрючка..!» Вздохнулось тяжко.

Агафья исполнила облачение госпожи.

- Присесть извольте, барыня. Какую прическу желаете?

- Все равно, только шевелись быстрее.

Одна охота – уединиться, разобраться с думами-печалями, разложить их по полочкам, найти решение проблем и тогда снова стать веселой и жизнерадостной. Так, всегда было, когда случалось нечто плохое: она плакала, потом собиралась с силами, неспешно перебирала все причины беспокойств, сортировала. А потом, как бы сам собой, находился выход – что предпринять, кому пожаловаться, кого о помощи спросить. С другой стороны, конечно, все прежние горести были не чета теперешней: шутка ли попасть под государеву опалу. У нынешней императрицы она и раньше-то в фаворе не была, даром что статс-дама, портретом Ее украшенная. Но то, что случилось вчера, и вспоминать больно. Кого теперь о помощи попросишь?

Зеркало отражало агафьину возню с нелепой, короткой прядью. Камеристка, перехватив взгляд, поспешила успокоить, - не извольте волноваться, ничего заметно не будет.
«Ничего заметно не будет, – ведет себя так, словно нет ничего особенного в выстриженных  клочьях. Что, интересно, думает Агашка? Небось, знает уже все, посмеивается…», - думала Наталья, а только зря – Агафья жалела ее. В этом доме не обижали слуг: одевали красиво, в еде не скупились, даже деньгами иногда баловали и, не в пример другим домам, почти не рукоприкладствовали. За это прислуга любила господ. Что хозяйка с утра ругаться изволят, так понятно ведь: расстроены они. А о государевых громах и молниях, извергнутых на голову высокомерной статс-дамы, Агафья знала: среди прислуги знати вести распространяются также быстро, как и в кругу самой знати.

Камеристка старалась – творила искусство парикмахерской реставрации. А хозяйка ее молча продолжала сетовать на события последних лет: «Ведь предупреждали же принцессу, чтоб была внимательнее к цесаревне, - не прислушалась. Вот! Теперь сидит на троне эта самодурка, жизни никакой от нее».

Таким, зловеще зыбким и унылым, омраченным думами, порывисто-непокорными, трепещущими в тягостной и вязкой, как трясина, злобе дня, было одно весеннее утро 1743 года для героини нашего повествования – Натальи Федоровны Лопухиной.

О том, что судьба способна на крутые виражи, и на смену безоблачным дням может прийти череда несчастий, хорошо знали в семействах и Лопухиных, и Балков (Балк - девичья фамилия Натальи Лопухиной). И вот ненастьем потянуло и в собственной, прежде успешной и ровной жизни Натальи.

Агафья, закончив прическу, поинтересовалась, не желает ли барыня завтракать, и, услышав отрицательный ответ, вышла.

Череду бесплодных терзаний прервал муж.

Степан Васильевич вошел тихо, присел рядом, обнял.

- Как ты, Натальюшка?

- Прекрасно! – Наталья посмотрела недовольно, резким движением отбросив его руку, встала, отвернулась к окну.

*  *  *

А во дворце в это время суетились, прибирая после вчерашних гуляний дворцовые залы, невыспавшиеся фрейлины.

- Смотри Настька-то, хвост как прижала, - громко усмехнулась одна из родовитых служанок, толкнув острым локотком другую, и с торжествующим видом дернула головой в сторону. Настька с потерянным видом сматывала в рулон снятые со стен атласные ленты и постоянно роняла их. Скользкая ткань моментально раскручивалась, и казалось, занятию этому конца не будет.

- Так, на ее месте любая бы была сама не своя…

Не уразумев, поддержали ее ликование или посочувствовали униженной фрейлине, злорадница не испытала задуманного удовольствия и, досадуя, спустила с поводка откровенную желчь. Сама же она и без того была особой неприятной. Вроде, и не уродлива, и фигурой удалась, и ростом. Но в ее тонких изогнутых губах, сощуренных глазах, резких жестах жили зависть и ненависть, которые спешно выдворялись оттуда при появлении поблизости знатных служителей дворца или, тем паче, государыни. Но покидать насиженное место сим чувствам не хотелось, и они витали поблизости. Поэтому даже те, кому эта девушка подобострастно улыбалась, чувствовали себя неуютно и в фаворитки ее никак не приглашали. От этого она страдала жестоко, хотя в беде своей была не одинока. Случаи же, подобные вчерашнему, были для нее и ее сострадальцев утешением.

- И поделом, а то уж больно кичатся своей красотой, лезут всем на глаза. Мать-то ее допрыгалась, давно пришла пора – на место поставить!

К их беседе присоединилась третья. Ее веселые, светло-голубые глазки светились любопытством, досадой и нетерпеливым желанием заполнить оскудевшую нишу для сплетен. Подбежав к подругам, она оживленно затараторила:

- Это вы о Наталье Лопухиной? Что же все-таки здесь произошло? Все говорят-говорят, а я надо же, ну как на зло, вчера животом хворала и отпросилась с танцев, а тут скандал… Расскажите, как все было?!

- Государыня срезала розу с волос Лопухиной… .

- Подожди, Марьюшка, дай, я расскажу, - перебила злоликующая фрейлина и, презрительно морща лицо, дабы показать, на Чьей она стороне, принялась освещать подробности вчерашнего конфуза.

- Так, вот значит, как все было: вчера Наташка Лопухина заявилась на бал с розой в волосах…, и какой! – Точно такой же, как у государыни. И ведь представь, какая нахалка! Будто не знает, что использовать одни и те же прически, фасоны, материи, что и государыня, и украшения не дозволено. Так, нет же – пришла и стала танцевать, и веселиться. Да еще осмелилась хвастать, будто эта роза идет ей больше, чем государыне… .

- Неужели, правда?! И ты это слышала? – воскликнула оживленная слушательница.

- Я не слышала, но так говорят, - пожала плечом рассказчица и продолжила. - На что она надеялась? Что Ее Величество спустит ей это с рук? А не тут-то было, – голос зазвучал маршем, - государыня в разгар бала остановила танцы, велела ей стать на колени и собственными руками срезала розу вместе с волосами. Да, напоследок, еще пару пощечин отвесила. А вы знаете, какая рука у нашей государыни! – Она умолкла, ожидая реакции подруги. Но та еще не насытилась такой редкостной клубничкой – не каждый день самые именитые и избалованные статс-дамы прилюдно получают оплеухи.

- А что же, Лопухина?

- Что? – Ничего. Поначалу: «Что случилось, чем я прогневила Вас, Ваше Величество?» – вещал пискляво испуганный голос, – ну, а потом, встала на колени, как миленькая, да после, говорят, грохнулась в обморок.

Увлекательный рассказ мог быть длинным, но в зал с диким хохотом влетел наследник престола – Елизаветинское чадушко – Великий князь Петр Федорович со своими голштинцами.
Окинув помещение нетрезвым взглядом, он быстро выбрал интересную мишень и подлетел к Настасье Лопухиной.

- О чем грустишь, красавица? – речь Великого русского князя щетинилась сильным немецким акцентом, как игольная подушка булавками. В разговоре он постоянно кривлялся и ни на минуту не задерживался в одной позе, так что непривычный собеседник вскоре начинал испытывать головокружение и тошноту.

Обежал кругом девушки, присел, заглядывая ей в лицо снизу-вверх, и снова захохотал. – А-а, знаю-знаю – это из-за того, что тетушка твоей матке вчера прическу попортила, а заодно и личико! - Он обернулся к своим компанейцам за одобрительным дружным гоготом. – Так, это не повод для печали, милочка! – Принц принял величественную, как ему казалось, стойку, - перед тобой наследник российского престола. Мало ли, что тетке не понравилось. Ты можешь стать моей фавориткой, - делая упор на слове «моей», он многозначительно подмигнул.

Анастасия все это время стояла, глаз не поднимая, глотая слезы и изо всех сил стараясь смотать-таки в рулон непослушную ленту. Великий князь, видя, что слова его должного влияния не возымели, решился на более решительные меры. Порывистым движением обняв фрейлину за талию, он воскликнул, - а ну-ка, поцелуй меня, моя милая! – И, в самом деле, потянулся к ней сложенными трубочкой губами.

- Ах, отпустите меня, Ваше Высочество, - выронив ленту, она вывернулась из некрепких объятий.

- Как ты смеешь отказывать наследнику?! – с сильно переигранным негодованием воскликнул Петр, но тут же упал в стоящее рядом кресло и развалился в нем, закинул ногу на обитый бархатом подлокотник, - но… я сегодня добрый. – Он опять засмеялся. Раскачивая ногой, -на секунду замолчал, разглядывая лепной потолок. Вскоре взор его снова упал на юную Лопухину.  – А хочешь, осчастливлю? Хочешь, в жены возьму? – Наследник наклонился вперед, явно собираясь вставать.

- Ваше Высочество, - с отчаянья воскликнула Анастасия. Ухмыляющийся лик расплылся за слезной завесой, и ничего не оставалось более, как опрометью броситься вон из залы.

- Потеряла голову от счастья, - объяснил Петр Федорович, - думает, и в самом деле, женюсь. Но я еще поду-у-маю, - высоким голосом протянул он, покачивая поднятым вверх указательным пальцем, и на волне поддерживающих смешков верных голштинцев отправился задирать других фрейлин.

Анастасия выбежала в сад. Внимание Великого князя совсем не радовало. «Господи, с матушкой беда такая приключилась», - думала Настя, пробегая по тропинкам, вьющимся меж роз и декоративных кустарников, которым умельцы-садовники придали очертания зверей и птиц, - «так еще и Чертушка (так при дворе, за глаза, называли наследника престола) с разговорами о женитьбе. Второй раз уже говорит: неужели, и вправду это замыслил? Что тогда делать?».

Она прижала пальцы к вискам и присела на скамью, ажурная резная спинка которой являла произведение искусства. В густой листве пересвистывались какие-то мелкие птахи. Тонкие молодые ветви березок, стоящих полукругом у скамьи, раскачивались подобно опахалу и нашептывали что-то. Но Насте никак не удавалось выровнять дыхание и собраться с мыслями. Послышался хрусткий шорох чьих-то шагов по выстланной белым ракушечником тропинке.

- Неужели, Чертушка?!

Но это оказлся молодой граф Головин.

- Здравствуй, Настасьюшка, наконец-то я тебя нашел.

- Николашенька, - она бросилась к нему на шею и зарыдала.

- Ну, что ты, счастье мое? Что случилось? Это из-за матушки – я уж слышал, знаю. Веселого, конечно, мало, но все же, не конец света. Не с ней одной такое приключилось. Помнишь, в прошлом году то же самое было с Салтыковой, кажется, из–за прически. Ничего – улеглось. И с твоей матушкой утрясется.

- Да, разве только это. Все несчастья на мою голову! - и Настя сбивчиво рассказала ему о встрече с Великим князем.

Николай помрачнел было, но потом весело улыбнулся:

- И от этой беды найдется средство: вот успокоится твоя матушка, и я сватов зашлю. А как сговоримся мы, так нам потом уже никто не помеха. Ты-то согласна пойти за меня, Настасьюшка?

На лице Анастасии Степановны появилась счастливая улыбка.
- Николашенька, милый! - Она снова обняла его, но, вспомнив правила этикета, отстранилась и, состроив кокетливое личико, важным голосом сказала. - Я подумаю над Вашим предложением, граф. – И тут же беззаботно рассмеялась.

Николай привлек ее к себе и поцеловал в чистый, обрамленный светлыми локонами лоб.
- Теперь ты не будешь плакать, Солнышко?

* * *

В доме Лопухиных прислуга и домочадцы с утра ходили на цыпочках. И это не только потому, что разгневанная хозяйка в случае, если что не понравится, могла весь дом перевернуть с ног на голову. Просто не у нее одной пасмурно на душе: все хорошо понимали, если над домом разразится бремя государевой опалы, то не поздоровится никому. Конечно, случай на балу не грозил далеко идущими последствиями, но кто знает, что будет. Весьма близкое к родителям сверженного малолетнего императора Иоанна VI, семейство Лопухиных отнюдь не располагало симпатиями нынешней государыни Елизаветы Петровны.

Только полуторагодовалый Василий Степанович – самый младший ребенок в семье светлейших князей не видел причин для плохого настроения и беззаботно резвился на садовой лужайке под присмотром няньки. Счастливо смеющееся личико ненаглядного дитяти способно возродить тепло в душе матери, как бы хмуро и тоскливо там не было. И ласковая улыбка озарила лицо Натальи Федоровны, которая, подойдя к окну, заметила своего сынишку, громко верещащего по поводу увиденной в кронах белки.

- Мне сказали, ты отказалась от завтрака, - снова попытался начать разговор Степан, будто бы и не заметив ее недавней грубости. – Но нельзя же, так себя изводить. Все образуется, вот увидишь.

Наталья напряглась от вскипающего бешенства. Спокойствие мужа раздражало несказанно. «Все образуется – интересно, каким образом? Он думает, я поеду ко двору и буду снова приседать перед Ней в реверансах, как ни в чем не бывало? Ошибаетесь, Степан Васильевич: может, Вам и ничего, когда в лицо плюнут, но я не такая! Я не могу с этим смириться. Больше я ко двору ни ногой». Ей не приходило в голову, что умиротворенность супруга – лишь маска, и не могла она угадать его тревог и опасений. Просто Степану Васильевичу было ясно, что истериками дела не поправишь, и в критических ситуациях никак не стоит давать волю чувствам. Своим подчеркнутым спокойствием он старался уравновесить бурю эмоций чрезмерно импульсивной жены. Однако Наталья Федоровна никогда даже и не старалась понять его.