Александр Умяров. Скрипач из Симеиза

"Скрипач из Симеиза"               
     Крымская жара за день «устала» и вслед за солнцем, «с мокрым и холодным полотенцем у лба», неторопливо поспешила за горизонт. Уставшие отдыхающие после моря с полными целлофановыми пакетами, возвращались с местного рынка в своё «снятое» за европейские цены жильё.

В нём, кроме доперестроечной панцирной сетки у кровати, тумбочки, стола, стула, чёрных волосатых пауков и ежедневных перерывов в подаче холодной воды, ничего "особенного" больше не было.

 Крымский сервис “местного разлива” с успехом представлял и богом забытый древний крымский посёлок Симеиз. Это один из посёлков, который оказался “ближе всего к Америке”, на фасаде одного очень старого дома была изображена статуя Свободы. Это, наверное, ещё от древних греков осталось. Одним словом, жители всего посёлка Симеиз очень любят статую Свободы, правда, особенно, это касается “свободы цен” в летний сезон.
 
Вечернее же время, в этом глухом но красивом местечке, где светил всего один уличный фонарь и только у местного рынка, было “отдано разврату” по полной программе. Кафе, дискотеки, пьяные оргии с танцами полуобнажённых девиц на пластмассовых круглых столах, потихоньку перетекали в ночную постельную одиссею со своими крымскими сказками, любовными легендами и интригами.
 
Одинокие, то ли от пустоты души, то ли от непонимания продажной потной любви, отдыхающие спускались не спеша от вокзала и ящичного фруктово-кислого и липкого рынка в сторону старой мечети – дворца, и дальше вниз по извилистой, прячущейся среди зелени дорожке к скале "Утёс".               
 
 Скала эта довольно высокая и сильно выступает одной своей голой стороной в море, где в тихой и приятной голубой бухте, на берегу моря громыхала “расслабляющая” музыка ночного кафе–ресторана. Пьяная и разгульная молодёжь прыгала с пирса в море с визгом, разгоняя маленьких ночных крабов от их заслуженной мусорной вечерней трапезы.
 
За Утёсом, в сторону посёлка Форос, собирались нудисты с нетрадиционной своей любовью к курортному “голубому салу”, со своими обкуренными травкой “устрицами”: чёрными, рыжими и красными, с перламутровыми створками, и с наушниками от мобильного телефона в ушах.
 
К трём часам ночи, многие после такого отдыха, ковыляя и спотыкаясь о камни на тропинке, брели к своим скрипучим и уже рыжим от регулярной человеческой мочи матрасам на панцирных кроватных пружинах.

Редкие ночные лампочки на уличных одиноких столбах, тускло освещали последним из могикан дорогу к домашнему "стойлу". Какая разница, где ночевать? Главное, чтобы за европейские цены в евро и чтобы непременно с улыбающейся хозяйкой со сверкающим "магаданским золотым прииском" во рту...

Чёрная бархатная ночь, как глаза крымских мусульманок, накрыла Симеиз своей небесной беззвёздной тишиной, так что "музы" любви, после прозаического посещения салона красоты, вышли на охоту за творческой подвыпившей интеллигенцией.
               
   В это же время, тихо и понуро, держа в левой руке за ручку скрипичный кофр, в ситцевой рубашке без рукавов и в чёрных шортах, брёл по дороге, не спеша, худенький мальчик. При ночном свете одиноких фонарей, через раз, он казался миниатюрным красивым принцем или пажом, который переносит чей-то музыкальный инструмент.
Косолапя в сбитых от камней сандалиях, он направлялся вниз по дорожкам к морю, которые, как дождевые ручейки устремлялись к главной аллее, ведущей в темноту зелёного сквера, к ласковому и сказочному морскому шуму волн.               
 
 Мальчик дошёл до летней концертной площадки. Тусклое и неприветливое освещение внутри летней площадки лениво упало на часть лица мальчика, когда он ухватился своими тонкими и длинными пальчиками за покрашенные зелёной краской вертикальные доски забора, и прислонился лицом к одной из щели в заборе.
 Он стал жадно и мечтательно смотреть на деревянную сцену и лампочку с металлическим зонтиком, которая округлым жёлтым пятном-зайчиком лежала на сцене летнего подиума. 
   
 Что-то свершилось в этот момент, потому что мальчик выпрямился и стал быстро перебирать руками штакетник забора, как будто считая их, одновременно продвигаясь вдоль летней площадки. Одна из досок поддалась, не сопротивляясь, образуя небольшую дыру в заборе. Он быстро возвратился за оставленным стареньким своим скрипичным кофром, и, взяв его, вернулся через несколько минут к отверстию в заборе, оказавшись внутри “желанного объекта”.

Ряды старых скамеек для зрителей тёмными горизонтальными полосами располагались ровными пустыми рядами перед деревянной овальной сценой “в ожидании больших артистов”. В полумраке, худенький мальчик прижав руками старенький кофр к груди, медленно и тихо продвигался вдоль сцены, всё время глядя в центр, как будто там кто-то был, дошёл до противоположного конца, где располагались ступеньки. Поднялся по трём скрипучим ступенькам, и вот он стоит, освящённый одной жёлтой лампой, под тёмным овальным куполом.
               
   Это был его первый в жизни выход на сцену, хоть и местного значения, но самый главный и такой желанный. Столько раз он мечтал об этом во сне и вот, наконец его мечта сбылась!

Лицо мальчика засветилось белоснежной улыбкой, он ещё крепче прижал свой, самый лучший на свете кофр к груди, и взглянул своими большими карими глазами с ресницами, как вёсла у большой корабельной шлюпки, в глубину тёмных и пустых зрительских рядов, утопающих в тени многочисленной листвы деревьев и высоких кустарников. 

 Он долго смотрел в никуда, как будто что-то вспоминал - хорошее и доброе. Это было видно по его лицу с мягкими тонкими губами по уголкам рта и суженным улыбающимся мусульманским глазам.
 Крымская бархатная ночь, поддерживая волшебное равновесие, между щупленьким мальчиком с прижатым стареньким кофром к груди и обвораживающей тёплой и пахнущей морем тишиной, располагала к какому то действию, к поступку...
 
 Мальчик положил аккуратно кофр на канцелярский старый стол, что стоял в глубине сцены, открыл его и погладил своими длинными пальцами скрипку. Потом достал бережно смычок и спокойно, медленно, с открытым и мягким взглядом, вышел в центр сцены, с осторожностью ступая по слегка пыльным ровным доскам сцены.

В этот момент всё замолчало вокруг, в ожидании чего-то жуткого или загадочного, которого она никогда не видела и не слышала за всю свою праздную жизнь в посёлке Симеиз. 
 
Привычным движением мальчик принял позу скрипача, прислонил скрипку к основанию левого плеча, взял смычок в правую руку и мягким движением прикоснулся стареньким смычком к струнам. Осязая теплоту и любовь великого мастера, скрипка очень уютно себя чувствовала, прислонённой к худенькому плечу.

Он закрыл глаза, и заиграл. Зазвучала очень нежная и тихая мелодия, которая с ненавязчивым и тёплым звуком стала проникать вглубь зрительного пустого зала и дальше за забор летней концертной площадки.
   
 Под лёгкий шум листьев деревьев и кустарников, мелодия продолжала звучать над всем небольшим участком земли вдоль берега моря и ближними домами, над ещё не успевшими заснуть отдыхающими.
Движения руки и кисти его были по-кошачьи мягкими и плавными, как у профессионалов, и даже  маленький оттопыренный мизинец на конце смычка. Это было так органично переплетено со звучанием скрипки, что они стали одним целым: мальчик, скрипка, смычок и чёрная крымская ночь.

  Хрупкая чёрноволосая головка юного скрипача, острым подбородком, нежно и крепко поддерживала скрипку. Всё его тело очень хорошо чувствовало тепло скрипичного вишнёвого лака и материала, из которого была изготовлена скрипка, создающая очаровательное музыкальное звучание.

Эта мелодия плавно расплывалась в гуще разнообразной крымской листвы с морским ветерком, по всей местной зелёной округе, попадала в самые укромные и затаённые места садов и скверов. Создалась некая богемная музыкальная аура, которая не так часто бывает, даже в больших музыкальных залах театров.
 
 Мальчик играл на скрипке уже минут пятнадцать, вдохновенно и талантливо, вкладывая в произведение всю нежность своей души, которая так долго пряталась в укромных уголках его сердца, и всегда мечтала вырваться на просторы “в свободный полёт”, пусть пока и местного, пустого от зрителя зала.

Детские слёзы радости и счастья, в тёмном свете одинокой лампочки на сцене, сверкали в глазах мальчика, как маячки морских судов в море, когда он моргал от волнения. Тишина окружающей листвы местами шевелилась от лёгкого дуновения морского ветерка, как в московской консерватории вовремя концерта.

   Мальчик закончил играть, опустил скрипку со смычком и посмотрел в зелёную и тёмную глубину зрительного зала. Поклонился несколько раз пустому залу и опять, очень добрыми и счастливыми глазами взглянул в зал со сцены.

Мёртвая, тёмно-зелёная тишина, висела в воздухе всего несколько секунд и вдруг с моря налетел сильный порыв ветра, который растревожил своей стремительностью окружающую местную листву и началось буйство приморской природы… 

 Появились в молочной пелене, пригнанные порывами ветра с моря, низкие чёрные тучи.  Молния, колючей электрической яркой дугой, опоясала небо, и грянул проливной тёплый дождь. В отблесках молнии и дождя, тёмно-зелёная листва вокруг заблестела глянцем на всех деревьях, независимо от высоты престижа и породы.

От разнообразной цветной палитры листьев, ещё более усилилась яркость, повторяющихся в небе молний. Всё вокруг ожило, зашумело и засверкало в дождливую тёмную ночь, как на дискотеке.
 
 Мальчик стоял и улыбался, как будто знал, что это природное знамение в честь его торжества над собой и его превосходного исполнения личного произведения для скрипки без оркестра. Он видел, как весь “зелёный авторитет” сквера зарукоплескал зелёными ладонями веток, и свистел в лиственной галёрке ветер с моря, от восхищения его игрой.

Листья на деревьях даже плакали от восторга во время этого чувственного дождя, некоторые даже стонали от измождения его музыкой и падали с деревьев вниз в мокрую тёплую траву, а ветер подхватывал их и вновь поднимал ещё выше, чтобы продолжать рукоплескать маленькому талантливому и смелому чёрноглазому мальчику.

 От смущения он покраснел, но прямо и благородно стоял на сцене. После очередного порыва ветра и отблеска молнии, он несколько раз ещё поклонился зелёным мокрым зрителям и улыбнулся.
      
      -Я знал, я был всегда уверен, что именно так и будет. Именно так. Иначе и быть не должно!
 
Стоял и плакал, улыбающийся худенький мальчик-скрипач, глядя на всё это зелёное буйство восторга в его честь. Он понимал, что никогда больше не увидит такого триумфа в своих выступлениях, в какой бы престижной консерватории он не выступал, и слёзы радости текли по его горячим худым щекам.

Он ещё долго стоял под аплодисменты местной листвы больших деревьев, которые своими скрипучими голосами от ветра среди этой зелёной массы выкрикивали:             

       -Маэстро, браво, молодец!.
 
 Это продолжалось минут десять, и всё также быстро и неожиданно успокоилось, как и началось.

Порывистый ветер убежал дальше, вместе с дождливыми тучами в сторону северо-запада. Отблеск одинокой тусклой лампочки, всегда завидующей молнии, бледно отражался в небольших лужах между скамеек для зрителей, а в глубине концертного местного зала его уже не было видно.

Юное дарование ещё раз поклонилось пустому залу. Затем мальчик подошёл к канцелярскому столу, где лежал кофр от скрипки, и положил в него, погладив нежно ладонью, свою скрипку со смычком. Спустился вниз по скользким ступенькам сцены на землю.
Пролез обратно через дыру в заборе и, в уже успевших намокнуть сандалиях, тихо пошёл вверх по дорожке в сторону дома, под редкие ещё аплодисменты говорящей листвы.

  Мальчик знал, что сейчас любимая мама работает в ночную смену в местной хлебопекарне, и дома его будет некому ругать за такое позднее возвращение, ведь они живут с мамой одни.
У родного отца сейчас другая семья в Москве, он преподает в музыкальном училище при Московской консерватории.   
      
       - Если бы он только знал какой я талантливый сын, и как я его люблю! – подумал мальчик.
                ©Александр Умяров. 2010.Москва.