Портрет незнакомки

               

   В старом кирпичном доме, построенном ещё в благословенную хрущёвскую оттепель, на третьем этаже жил одиноко в небольшой двухкомнатной квартире Борис Леонидович Бессмертный. Впрочем, фамилии его никто не знал и никого она уже не интересовала. Таблички на дверях вышли из моды и канули в Лету вместе с прежними порядками и мировоззрением. Квартиру эту Борис Леонидович получил неожиданно и незадолго до смерти жены после двадцати лет беспросветного ожидания светлого будущего. Оно для него наступило, но стало почему-то неуютным и ненужным. Проработав почти пол века экономистом в одном довольно крупном издательстве, он ушёл на пенсию, не получив от прежней жизни ничего, что было бы достойно приятных воспоминаний.
   Жена его, Мария Федоровна, трудилась на поприще образования молодых оболтусов, – учительницей русского языка и литературы. Втайне, никому не признаваясь, она была убеждена, что  этих похотливых недоумков значительно больше интересовали её груди и прочие могучие округлости, чем могучий русский язык и литература. Сполна используя власть, данную ей Конституцией и министерством просвещения, она научилась  управлять своими эмоциями и, казалось, загнала их так глубоко в себя, что они оттуда уже не могли выбраться на волю.
   Бориса Леонидовича она не любила за его аккуратность и невыносимое для неё стремление к порядку во всём, вплоть до нелепых мелочей, но ценила и терпела, считая терпение величайшим человеческим достоинством. Детей у них не было и никому из них не пришло в голову поинтересоваться, почему и по чьёй вине. Мария Федоровна априори решила, что виноват он, заниматься его лечением сочла бесполезным, да она сама, по правде сказать, не очень-то и хотела иметь детей, поскольку они ей  успели в школе изрядно надоесть, до чёртиков и спазмов в желудке. 
   Интимная близость, в постели, когда они ложились спать, протекала так же серо и буднично, как и вся их суета днём. Из уважения к Гражданскому кодексу она исполняла свой супружеский долг раз в неделю, будучи уверенной, что неупорядоченные половые сношения безнравственны, к добру не приводят и вредны для здоровья. 
    В ночь с пятницы на субботу, как по расписанию, она нехотя позволяла Борису Леонидовичу снять с себя панталоны, приказав предварительно потушить свет. Потом,  как бы с ленцой, раздвигала ноги и, кажется, тут же начинала думать лишь о том, когда он, «чёрт возьми, наконец-то закончит и  слезет с неё». Иногда, бывая не в духе, она позволяла себе с недовольной нотой выговорить ему:  «Ты ещё долго будешь возиться, а то мне спать хочется?!» Или того лучше: «Боже мой, когда же ты научишься раздевать женщину?», если он долго возился с её панталонами, никак не желавшими из-за тугих резинок освободить поле для любви. Впрочем, Борис Леонидович и не мог знать и  догадываться, о чём она думала, когда он лежал на ней, и изо всех сил старался, как можно дольше продлить эту неприятную, как ему казалось, для неё процедуру, но никак не мог. 
   Однажды, по окончании скоротечной акции, она, стараясь не выдать презрения, но не сумев, сказала ему: «Знаешь, Борис, ты мне напоминаешь слепого, который, идя по дороге, стучит палочкой по бордюру, чтобы не сбиться с пути.»  Придуманной метафорой Мария Фёдоровна осталась  довольной, считая её литературной, с глубоким смыслом и очень остроумной. В слове «бордюр» ей мерещился, ей же самой неведомый, мистический смысл, как-то связанный с его плотскими желаниями и нелепыми потугами придать их отношениям соинительную красоту.
   «Извини, дорогая, сегодня я  устал», сказал тогда Борис Леонидович, и услышал в ответ: «Ладно уж, принёс бы лучше полотенце, ты меня всю испачкал! Не знаю, как тебе это удаётся, но ты даже половой акт умудряешься опошлить, не говоря уже о любви.» До квартиры с ванной и душем было ещё далеко, и Борис Леонидович покорно пошёл за полотенцем…. А ночи и дни проплывали, как унылые пейзажи за окном  поезда без машиниста.    
   Все его робкие и нескладные попытки вызвать Машу на откровенность натыкались на китайскую стену непонимания и презрительного молчания. Мария Фёдоровна искренне считала подобные разговоры непристойными и даже отвратительными, поскольку в русской классической литературе примеров тому, как она считала, попросту не было. Иностранную литературу она знала поверхностно и потому недолюбливала, даже Шекспира, а Мопассана так и вовсе считала больным развратником и эротоманом. Но, несмотря на всё это, Борис Леонидович её по-своему любил и уважал за непреклонную нравственность и монашеский стоицизм. Больше того, как ни странно, она часто возбуждала его воображение и плоть именно своим чудовищным безразличием к чувственным наслаждениям. «Почему, думал иногда Борис Леонидович, природа или Господь Бог, наделяя женщину неотразимой привлекательностью, одновременно лишает её естественного стремления к радости и удовольствию от близости с мужчиной?» С этим, для него неразрешимым вопросом, он тайком шёл в туалет мастурбировать и, снимая штаны, пытался воссоздать в памяти Марию Фёдоровну полностью обнажённой и стоящей на коленях в непристойной призывной позе. Ни при каких других обстоятельствах представить себе Марию Фёдоровну, потомственную польскую дворянку, каковой она себя считала, в таком унизительном положении Борис Леонидович не рискнул бы. Утолив страсть, он долго не мог прогнать мучительный стыд и прятал глаза, разговаривая с соседями или с Марией Фёдоровной, которая, как ему казалось, догадывается о его туалетных делишках.
   Однажды он окончательно уверился, что она  знает, чем он там занимается. Как-то вечером, после работы, поужинав, Мария Фёдоровна прилегла на диван с книжкой и, спустя некоторое время, задремала. Случайно бросив на неё взгляд, Борис Леонидович сразу тяжело задышал, разволновался, и было от чего. Лёжа на спине с согнутыми в коленях ногами, Мария Фёдоровна не заметила, как халат сполз, и Борис Леонидович, не увидев на ней ненавистных ему панталон, мгновенно почувствовал невыносимую сладкую боль внизу живота. От того, что он увидел, он едва не лишился сознания и опомнился  уже в туалете, когда запирал за собой дверь, но тут – на него в упор уставилась висевшая на двери «Незнакомка» с картины Крамского. Торопливо расстегивая на ширинке одну пуговицу за другой,  Борис Леонидович в беспамятстве говорил ей: «Извините, мадам, извините, что позволяю себе в вашем присутствии заниматься столь непотребным делом…». Под взглядом надменной красавицы Борис Леонидович окончательно растерялся и забыл даже про голые ноги Марии Фёдоровны. Природа и здоровый организм взяли своё. Через минуту «Незнакомка» с холодным презрением убедилась, что Борис Леонидович, раздавленный, едва держась на ногах, уходит прочь с её глаз.
   С тех пор, снимая по пятницам с Марии Фёдоровны панталоны, Борис Леонидович пытался представить себе , что он раздевает  «Незнакомку», а оставаясь с ней наедине в туалете, просил у неё прощения, в котором она ему, судя по её взгляду, отказывала.
   Выяснить, кто повесил на дверь эту, почти плакатного размера, репродукцию, Борису Леонидовичу так и не удалось. Сосед, бывший карманник и пьяница, не возражал против того, чтобы она висела. «Это не я, поклялся он, век воли не видать! Да пусть сеье висит! Симпатичная дамочка!» Остальные соседи пожали плечами и промолчали, «не знаем, мол…». А содрать с двери обворожительную свидетельницу его позорного малодушия Борис Леонидович не рискнул и всякий раз, мастурбируя, бормотал: «Простите, мадам, извините мадам…».
    После скоропостижной смерти Марии Фёдоровны, не успевшей нарадоваться и  насладиться чудом раздельного c соседями проживания в собственной квартире с отдельным туалетом, ванной, душем и горячей водой,  Борис Леонидович затосковал и доживал уже свой век в бессмысленном, окаянном одиночестве.
   Его жизнь и раньше особого смысла не имела, но без Марии Фёдоровны она  стала и вовсе тупой и серой. как-то совсем невмоготу. Ему казалось, что она и не умерла и не похоронена, хотя он видел свими глазами, как большой, тяжёлый гроб с её телом опустили в могилу и закопали. Во второй, главной, половине его раздвоенного сознания она продолжала жить. Она вот так, просто, не предупредив его и не объяснившись, ушла, не взяв с собой ничего, даже любимых книг, и тепеь живёт в своё удовольствие где-то далеко, возможно, в Новой Зеландии, и там ходит по улицам, весёлая и загорелая, купается в океане, лежит полуголая на золотом песке и, может быть, нет, точно, завела себе любовника. Борис Леонидович часто не мог заснуть, представляя её обнажённой с раздвинутыми ногами и голой грудью в объятиях туземца. Ведь  в свои 54  года она выглядела лет на пятнадцать моложе, сохранив фигуру с чувственно приятной полнотой, красивую грудь и строгое, неприступное выражение лица с едва заметными морщинками. Она отдавалась этому красавцу-аборигену толково и с крайнем бесстыдством, как и присниться не могло Борису Леонидовичу. Он-то знал, что  тело женщины,  старению не подвержено, оно переходит в другое качество и продолжает оставаться прекрасным и желанным всегда, но мало кто это замечает…
   С тяжёлой, почти не выносимой горечью, Борис Леонидович сожалел, что так и не успел увидеть ни рау Марию Фёдоровну полностью обнажённой. Он даже не успел, как следует, разглядеть её достойные изумления груди, которые она берегла и прятала от посторонних глаз, как сокровище, не говоря уже об остальных прелестях.
   Зримым и вполне реальным напоминанием о ней продолжала по-прежнему оставаться для него «Незнакомка» с картины Крамского. Теперь она висела на стене в раме и смотрела на  него уже не с презрением, а даже с некоторым сочувствием и понимаем, но, как и раньше, никак не желала раздеться и предстать во всей своей ослепительной наготе. Приходилось заменять её образом Марии Фёдоровны, упругую плоть которой руки Бориса Леонидовича ещё помнили. Он уже, мастурбируя, не бормотал извинения и не испытывал мучительного стыда, но горький осадок всё же оставался. В его воображении их тела, одетой наглухо «Незнакомки» и раздетой до гола Марии Фёдоровны, выглядели куда более соблазнительней, и вся картина обладания ими была ярче, чище и не такой пошлой. «Реальность жизни, думал тогда Борис Леонидович, всё же груба, невыразительна и отвратительна по сравнению с мечтой.  Но  мечта почему-то постоянно подталкивает и требует её реального воплощения. Без этого жизнь кажется  совершенно пустой, бесцветной и ему, Борису Леонидовичу, и никому вообще не нужной». Реалист до мозга костей, Борис Леонидович, как ни странно, любил ушедшую от него навсегда Марию Фёдоровну  сильнее и глубже, как никогда бы не полюбил, вернись она назад покорной, нежной и ласковой.
   И она, как это часто бывает, вернулась…   
    Однажды в поликлинике, зайдя без стука в кабинет к врачу, он увидел обнажённую по пояс  пациентку с пышными, как у Марии Фёдоровны, грудями и остолбенел, не в силах оторвать от неё глаз.  Опомнился он, когда услышал её оперной чистоты голос. Нисколько не смутившись и не сделав даже движения прикрыть грудь, она довольно громко «пропела»: «Закройте, пожалуйста, дверь!» В этот момент он встретил её глаза и ничего, кроме равнодушия и холодного презрения, в них не увидел. Ожившая  «Незнакомка» мгновенно воскресила в его памяти Марию Фёдоровну, когда она в ночной рубашке с глубоким вырезом, причёсываясь перед зеркалом, ловила его взгляды на своей полуобнажённой груди. Она так же равнодушно смотрела на него, с тем же выражением глаз, с каким смотрит на зрителя «Незнакомка» и только что посмотрела прекрасная пациентка.
   Сколько раз,  снимая с Марии Фёдоровны по пятницам панталоны, он воображал, что раздевает «Незнакомку»! Сколько раз он робко просил её снять с себя ночную рубашку! Ему так хотелось хотя бы при свете ночных фонарей, едва освещавших  постель и лежавшую неподвижно Марию Фёдоровну, увидеть и разглядеть  и  насладится сполна её, даже под рубашкой, немыслимо красивым телом.
   Так неожиданно мечта его сбылась в районной поликлинике средь бела дня, но и тут наполовину и к тому же пришлось сразу закрыть за собою дверь.
   Вернувшись домой, он посмотрел на «Незнакомку», снова обдавшую его презрением, и громко сказал: «Какой же я дурак!»
    Лицо и взгляд и всё полураздетое роскошное тело пациентки, стоявшей, как изваяние, в кабинете врача, врезались в память Бориса Леонидовича и словно застыли в ней где-то в области лобных долей мозга в виде старой пожелтевшей фотографии, на которой он не мог разглядеть ни выражения глаз, ни обнажённых рук, ни грудей… А «Незнакомка», висевшая на стене, молча взирала на него и казалась более реальной, чем та, живая и тёплая плоть женщины, живущей где-то недалеко, и столь же недоступной. «Чёрт-те что, думал Борис Леонидович, я, кажется, схожу с ума.»
   Вполне возможно, что он действительно сошёл бы с ума, если бы она не встретилась ему в супермаркете.  Почувствовыв страх и знакомый холодок под ложечкой, Борис Леонидович, понял, что она его узнала… Одетая, в строгом костюме,  застёгнутая на все пуговицы, она казалась неприступной крепостью, и мысль познакомиться с ней на улице могла прийти в голову только разве что идиоту. 
Почти задыхаясь от волнения, Борис Леонидович всё же подошёл к ней.
   – Извините меня, пожалуйста, я хотел извиниться перед вами за тот случай в поликлинике…
   – Ну, что ж, извиняйтесь, – «пропела» она своим меццо-сопрано, не удивившись и вообще не изменив выражения лица.
   – Я хотел сказать вам, что не могу забыть…
   – Что вы не можете забыть?
   – Вас…
   – Вот что, молодой человек, сказала она, достав из сумки запечатанный конверт, – ознакомьтесь с его содержимым, а там посмотрим, что с вами делать.
   – Я уже не молодой человек…
   – Вижу! Позвольте поинтересоваться, вы ощущаете себя одиноким и неприкаянным человеком, никому не нужным и всё такое прочее…
   – Да, я в прошлом году похоронил жену… Вы мне очень её напоминаете…
   – Отлично, то есть я вам сочувствую… Словом, почитайте…Да, а сколько вам лет, если не секрет?
   – Шестьдесят пять.
   – За-а-мечатело,– пропела незнакомка, – мне пора, а вы не отчаивайтесь. До встречи!
   Незнакомка ушла, как уходят со сцены, после аплодисментов, великие актрисы, и, глядя ей вслед, Борис Леонидович понял окончательно, что судьба преподнесла ему такой подарок, отказаться от которого способен только полный дурак или сумасшедший. А уже дома, читая письмо, убедился ещё раз в преимуществах рыночной экономики перед всеми другими… 
   На мелованной бумаге отличным типографским шрифтом было напечатано следующее:
               
                ЦЕНТР ГУМАНИЗМА 
                ОКАЗАНИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ
                И ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПОМОЩИ
                ПОЖИЛЫМ И ОДИНОКИМ МУЖЧИНАМ

   Наша цель – гуманизм, прогресс и продление жизни мужчин! Их некомпетентность, непрактичность, пассивность и неумение приспособиться к новым реалиям, особенно в пожилом возрасте, достойны нашей, женской, жалости и сочувствия. Только мы, женщины, можем спасти мир от разложения и разрушения его основ. Переложив заботу о стареющих мужчинах на государство, то есть нечто аморфное, бесплотное и бесчувственное, мы роем могилу самим себе.
  В наше время старинная русская пословица «старость – не в радость» утратила свою актуальность. Психически здоровые мужчины, страдающие от одиночества и неприкаянности, ставшие никому не нужными, ни обществу, ни своим детям, эгоистам, стремящимся к независимости и лишённых чувства ответственности перед своими родителями, заслуживают лучшей участи. Наш Центр гуманизма, возглавляемый Ларисой Вениаминовной Кудрявцевой,  доктором философских наук, помогает пожилым мужчинам,  на постоянной основе, избавиться от страха перед отнюдь не весёлым будущим, снять эмоциональное напряжение в настоящем и забыть начисто о кошмарах в прошлом, отравляющих  жизнь и мешающих ею наслаждаться. Дело в том, что  в стареющем не по дням, а по часам и даже минутам  организме мужчины продолжает вырабатываться тестостерон – от лат. testis — мужское яичко, мужская сила и греч. stere;; — делаю сильным, укрепляю. Не зря  тестостерон называют королевским гормоном! А Вы рискуете, и очень сильно, стать его рабом, если  будете растрачивать остатки мужской силы, занимаясь в одиночестве мастурбацией или, того хуже, подавляя её усилием воли, что может привести и  часто приводит к тяжёлым психическим, и психологическим травмам.
   Своё согласие принять нашу помощь подтвердите письмом с указанием Вашего адреса и номера телефона. Письмо отправьте по адресу: Москва, п/о 117327, до востребования, Л.В.Кудрявцевой
    
   Уже отчётливо воссоздав в памяти лицо, грудь и грациозный зад Ларисы Вениаминовны, ни секунды не колеблясь, Борис Леонидович отправил письмо и через неделю, истощая последние силы на ожидание и проклиная почту, получил ответ, представлявший собой перечень услуг, оказываемых Центром гуманизма.

               Для лиц мужского пола не моложе 60-ти лет               

Приятная беседа, в течение двух часов, на любую тему, предложенную
 клиентом, включая самые интимные – 500 руб.
Демонстрация в интерьере обнажённых грудей – 300 руб.
Демонстрация в интерьере голых ягодиц – 300 руб.
Демонстрация в интерьере обнажённого живота и подстриженного лобка – 300  руб.
Профессиональное руколюбие (мастурбация) – 1000 руб.
Погладить и пощупать предлагаемые для обозрения части тела можно только за дополнительную плату и по согласованию с Л.В.Кудрявцевой. (Груди – 200 руб.; ягодицы – 150 руб.; живот и подстриженный лобок – 500 руб.)
Демонстрация в интерьере полностью обнаженного тела – 800 руб.
Все предлагаемые процедуры проводятся не более 15 минут. По желанию клиента, за дополнительную плату, их можно продлить до получаса.
Клиент обязуется по завершению сеанса немедленно покинуть Центр во избежание насилия со стороны администрации Центра.
За дополнительную плату клиенту могут быть оказаны и дополнительные услуги по согласованию с Л.В.Кудрявцевой.
Любые действия клиента, противоречащие общечеловеческим нормам поведения в подобных обстоятельствах, будут пресечены самым безжалостным образом.
Инвалидам 1-й и 2-й группы предоставляется скидка 5%. Для слепых клиентов предусмотрена пальпация за ту же плату.
Возраст клиентов не ограничен.
При посещении Центра клиент обязан представить справку о том, что он не состоит на учёте в психоневрологическом, венерологическом и туберкулёзном диспансерах. 
                Доктор философских наук Л.В.Кудрявцева.
               
   По многолетней привычке экономить во всём и на всём, даже на еде, одежде и лекарствах, Борису Леонидовичу удалось скопить довольно приличную сумму, и он без колебаний рещил пожертвовать её половиной на благое дело.  Крупные, тысячерублёвые, купюры он предусмотрительно разбил на десятки и сотни и стал напряжённо думать, уже волнуясь, о чём ему попросить Ларису Вениаминовну. Он не мог представить себе, как эта уже немолодая и неприступная богиня, с виду благонравная дама, да ещё доктор философских наук, будет на  глазах постороннего человека обнажать грудь, ягодицы и всё остальное, не смущаясь и не стыдясь. От этой мысли у Бориса Леонидовича перехватывало дыхание, и ожидание предстоящего зрелища стало невыносимым. Валерьянка и корвалол не помогали, а телефон продолжал нагло и издевательски молчать. И в тот момент, когда Борис Леонидович решил выскочить на улицу и идти куда глаза глядят, он отчаянно зазвенел. Услышав в трубке бархатное меццо сопрано Ларисы Вениаминовны, он не сразу понял, что мучения его, наконец, кончились. Её голос мгновенно вызвал эрекцию, и Борис Леонидович посмотрел на картину с «Незнакомкой», словно ища у неё спасения, и она ему со стены строго говорила: «Через полчаса за вами придет машина. Выходите и ждите. Вас ко мне привезут. Не забудьте, пожалуйста, захватить справку о состоянии вашего здоровья и деньги. Я жду вас.» «Боже мой, пронеслось в голове Бориса Леонидовича, она ждёт меня, она меня ждёт, она ждёт….»  Деньги и справка уже давно лежали в бумажнике в левом кармане, а платок в правом. и, быстро одевшись, он выбежал на улицу.
    В машине Борис Леонидович немного пришёл в себя и даже, как ему показалось, успокоился. Шофёр, верзила пенсионного возраста, с каменным лицом довёз его до ничем не примечательного кирпичного пятиэтажного дома, загородив щиток широкой спиной, набрад код и сказал: «Поднимитесь на третий этаж и ждите.»
   Ждать пришлось недолго. Через мтнуту открылась даерь и на пороге возникла царственная фигура Ларисы Вениаминовны.               
   – Извините, но, прежде чем впустить вас,я должна убедиться, что вы принесли с собой справку и деньги, пропела она учтиво, но с холодком в голосе. Убедившись в подлинности справки и наличии денег, она разрешила ему войти.
    Предложив ему сесть в кресло и «устроиться поудобней», она поставила перед ним чашку с заранее приготовленным кофе, грациозно, по-кошачьи неслышно двигаясь, явно намеренно  позволяя себя разглядеть со всех сторон и ракурсов. В белой блузке, расстегнутой на на груди на две пуговицы   и в свободной шёлковоё юбке салатового цвета, едва прикрывавшей колени, она напоминала дорогую, породистую и многоопытную проститутку не для всех. Все, указанные в прейсуранте роскошные прелести Ларисы Вениаминовны – груди и ягодицы, вырисовывались с чудовищной очевидностью.       
   – Итак, Борис Леонидович, с прейскурантом вы уже знакомы и нам осталось лишь уточнить детали. Что вы желаете услышать, увидеть и почувствовать?
   – Мне бы хотелось сначала поговорить немножко, выдавил из себя Борис Леонидович.
   – Эта услуга стоит, как вам известно, пятьсот рублей.
   – Нельзя ли подешевле?
   – Мы с вами, Борис Леонидович, не на колхозном рынке, и я торгую не картошкой, как вы успели заметить, а телом и интеллектом…
   – Я согласен.
   – Сразу видно интеллигентного человека. Что ещё?
    –  Мне бы очень хотелось увидеть вашу грудь и ягодицы…
   – И то и другое по триста рублей, Итого тысяча сто… Что ещё?
   – Вы меня простите, Лариса Вениаминовна, но мы с вами, как в дурном магазине…
   – В таком случае я вас не задерживаю!
   Бросив взгляд  на рельефные груди, Ларисы Вениаминовны, торчащие под белоснежной батистовой кофточкой мужского покроя,  Борис Леонидович почувствовал страх не увидеть их никогда и сдался.
   – А где же ваш обещанный гуманизм?
   – Мой гуманизм стоит дёшёво, но зато ценится дорого и вы скоро в этом убедитесь. Дело в том, что религия с её ханжеской моралью и насквозь лживая советская власть сделали наших женщин манерными и лицемерными , а бедность и рабский, бессмысленный труд – глупыми, жадными и бесчувственными к высокой культуре плотских наслаждений. «Либеральная» экономика, рынок, отмена цензуры и дурно понятая сексуальная свобода довершили дело, превратив их в семейно-бытовых, элитных и панельных проституток. Не всех, разумеется, не всех… О мужчинах и этого сказать нельзя – либо полные нули, либо, во всех отношениях, скверно пахнущие самцы, готовые за доллар продать душу дьяволу. Не все поголовно, не все,  милейший Борис Леонидович. 
   – Нет, нет, прошу вас, я имел другое в виду…
   –  Давайте не будем терять драгоценное время и подведём итог. Вы мне вручаете пять тысяч рублей, а я вам предоставляю возможность насладиться зрелищем современной одалиски, в совершенстве владеющей искусством руколюбия.
   Она закинула руки за голову, поправляя причёску, и он увидел её подмышки с островками густых чёрных волос.
   –Вы не сбриваете волосы подмышками?
   –А зачем? Вам неприятно на них смотреть? А мне нравится их ощущать. И вообще я считаю, раз уж природа так распорядилась, не стоит её уничтожать. Я ухаживаю за ними, подстригаю, стараясь сделать подмышки, похожими на лобок. Они у меня так же чувствительны, как и всё остальное, скрытое от посторонних глаз. Итак, приступим, я что-то заболталась… Идите за мной.
   Она привела его в соседнюю комнату, усадила в, похожее на стоматологическое, кресло, попросила снять брюки, асама, подойдя к окну и, показав, как у неё под юбкой подрагивают ягодицы, задёрнула шторы. В полумраке она подошла к журнальному столику, стояышему рядо с креслом, на ходу расстегивая, одну за другой, пуговицы на кофточке. Под ней Борис Леонидович неожиданно увидел лифчик, и у него перехватило дыхание, когда она извлекла из него одну грудь и наклонилась, чтобы зажечь свечу. Уже при мерцающем свете свечи он увидел, как она аккуратно освободила вторую грудь. «Боже мой, подумал Борис Леонидович, у неё соски крупнее, чем у незабвенной Марии Федоровны…
   – А теперь я должна, во избежание возможных эксцессов, привязать ваши руки к подлокотникам кресла, и прошу без возражений,– каким-то чарующим голосом произнесла Лариса Вениаминовна, ловко и быстро превратив Бориса Леонидовича в подопытное животное на хирургическом столе. Потом, повернувшись к нему спиной, сняла сначала юьку и, наклонившись, – трусики. Размерами и пышностью ягодицы Ларисы Вениаминовны явно превосходили не менее прелестные ягодицы Марии Фёдоровны, но они словно излучали детородную силу и мощь женской плоти, способной на всё.  Одно чудесное виденье мгновенно сменилось другм, когда она повернулась к нему лицом и, замерев, предстала перед ним в расстегнутой кофточке и голым, идеальной формы, животом с шапкой магически чёрны густых вьющихся волос  под ним, подстриженных, казалось, дьявольской  рукой мастера.            
   О, я вижу ваш рыцарь печального образа пробуждается от долгого сказочного сна, – снова пропела Лариса Леонидовна и осторожно стянула с него трусы.
   Не мешкая, она деловито, как хирург перед операцией, натянула на руки резиновые перчатки. Потом низко наклоняясь, чтобы Борис Михайлович мог ещё раз увидеть её роскошные груди, достала баночку и вылила из неё на руки густую белую жидкость. – Это сметана с ароматическими добавками и сосудорасширяющими компонентами, сказала она. –Предпочитаю всё натуральное, – и вкрадчиво, будто боясь, прикоснулась к лежащему на боку его детородному органу. – А теперь попробуеи разбудить его, сказала она, поглаживая полуживого рыцаря снизу вверх, чтобы вызвать прилив крови. – Закройте, пожалуйста глаза, попросила она, – я не люблю, когда на меня смотрят во время руколюбия. К тоиу же с закрытыми глазами ожидание подступающего наслаждения вам доставит больше удовольствия, или, как в старину говаривали, сладострастия.
   Мягкими, ласковыми и профессиональными движениями пальцев ей удалось то, чего не мог достичь Борис Леонидович, когда оставался наедине с самим собой. Ощущение, что он находится внутри, в ангельских объятиях влагалицы Марии Фёдоровны, было почти полным.
   Бархатное меццо-сопрано на мгновенье вывело его из забытья:
   – Ваш отважный рыцарь ещё вполне дееспособен, немного, правда, нарушена эректильная функция. Ему недостаёт твёрдости духа., говорила она, продолжая манипулировать пальцами и ладонью. – Вам должно быть известно, что современные средства позволяют усилить кровоток в области таза и наслаждаться жизнью вы уже сможете в полной мере. И добавила неожиданно: – Вы бы хотели, чтобы я одновременно сделала вам и массаж простаты? Некоторым клиентам подобные изыски очень нравятся. В вас может пробудится женская ипостась и вы узнаете блаженство непристойно низкого падения и воскресения, какие испытывает невинная, робкая девушка при дефлорации. Но должна предупредить вас, что оргазм может произойти очень быстро. Вы согласны?
   – Да, если можно, – выдохнул Борис Леонидович, и почти сразу почувствовал, как в него вошел целиком её палец, которым она, сначала пошевелив, на что-то надавила. От неожиданности и отчаянии он закричал: – Не надо, прошу вас, не надо… Что вы со мной делаете…
   – Я же вас предупреждала,– пропела она и, развязав руки ослабевшего Бориса Деонидовича,  добавила: – Одевайтесь!
   … Стоя уже в дверях, Борис Леонидович не удержался и спросил её: – Почему вы, доктор философских наук, красивая женщина, с чувстовом собственного достоинства, занимаетесь… не знаю, как это выразить?
   Блуждавшая на её лице улыбка сразу сошла. Оно стало надменным и непроницаемым. – Видите ли, голубчик, философия и Академия наук плохо кормят и одевают. Я могла бы стать, но не стала, содержанкой или женой любого академика, поверьте мне. Я люблю независимость и не люблю проклятый быт с  детьми и кастрюлями. К тому же я, действительно, убеждена, что наше государство плохо заботится о людях пожилого возраста. И сами люди собачатся между собой, хотя имеют право на счастье даже мимолётное. Мне жалко одиноких людей потому, что сама одинока, но в отличие от них научмлась  справляться с ним, одновременно зарабатывая себе на достойную жизнь, в чём вы могли убедиться.  А это вам, на память,– закончила она, протягивая ему баночку из-под майонеза.
   – Что это?
   – Ваша детородная субстанция… Я считаю кощунственным сливать её в раковину. Удивляюсь, как это наши деловитые приматы еще не додумались ею торговать.* На благословенном Западе этим уже давно занимаются… А теперь – прощайте! Или до свиданья, как вам заблагорассудится.
----------------------------------

* Возможно, уже догадались, но Ларисе Вениаминовне об этом слышать не приходилось. (– Прим. авт.)