Флобер. Глава 13

                1852



               

  Ничто так не устрашает и не утешает одновременно, как предстоящий долгий труд. Столько глыб надо своротить, столько  чудесных часов провести!
  Пока я совершенно увяз в  девичьих грёзах. Плаваю в молочных океанах литературы о замках, о трубадурах  в беретах с белыми перьями. Перечитал несколько своих детских книжек, откопал старые картинки, которые раскрашивал в семь-восемь лет и с тех пор не видел. Там синие скалы, зелёные деревья. Глядя на некоторые из них , я снова испытал те же страхи, что в детстве. Есть там история о голландских матросах, на зимовку которых нападают медведи, и другая, о китайских пиратах, грабящих храм с золотыми идолами. К ночи я совсем ошалел от всего, что за день прошло перед моими глазами. Сейчас не знаю, чем бы отвлечься, просто боюсь лечь спать. Мои путешествия, воспоминания моего детства, всё это переплетается, краски смешиваются, всё пляшет среди волшебных сполохов и спиралью уносится ввысь.
 
               
                ***

 Вся ценность моей книги – если таковая у неё есть – будет в том, что я сумел пройти по волоску между двумя безднами – возвышенного и пошлого. Когда подумаю, что может получиться, голова идёт кругом. Быть может, я буду одним из первых, кто подтвердит истинность кощунственных слов Бюффона: «Гений – это всего лишь большая способность к терпению».

                ***

  Разве что-нибудь забывается, разве что-нибудь проходит, разве можно отделаться от чего бы то ни было? Копните и найдёте. Откуда же эта страсть отрицать, оплёвывать своё прошлое, краснеть за вчерашний день, постоянно желать, чтобы новая религия уничтожила прежние? Что до меня, то я люблю всё то, что любил когда-то, и если когда-нибудь полюблю другую, всё равно буду по-прежнему любить тебя.
 

                ***

  Смеяться над жизнью полезно, а порой и прекрасно. Я смеюсь над всем, даже над тем, что всего сильней люблю. Это хороший способ придать ткани блеск. Условности существуют для того, чтобы удобнее было поддерживать гнильё. Прочно укоренилось в жизни только то, что устояло, предоставленное воле ветров, без подпорки и проволоки.


                ***

  С той минуты, как литература принимается что-то доказывать, - она лжёт. Доказывающая литература антихудожественна, антипоэтична и античеловечна. Великая литература безлична. Сколь ни лиричен Байрон, Шекспир подавляет его своей сверхчеловеческой безликостью. Разве знаешь, был ли Шекспир печален или весел? Художник должен уметь так извернуться, чтобы внушить потомству иллюзию, словно его, художника, и не существовало вовсе. Когда я думаю о Микеланджело, я вижу только, да и то со спины, старца колоссального роста, ночью при факелах работающего над статуей.