Гроза Часть II Ненастье Глава 3 Указ императрицы

Летом Солнце весьма неохотно расстается с Петербургом, и в десятом часу вечера еще светло, как днем. Но в тот день грозовое небо было темным, и сумерки сгустились раньше обычного. Елизавета не любила гроз. Она чувствовала себя неуверенной и незначительной на фоне бушующей стихии. Поэтому она предпочла не покидать дворца ради прогулки, как сделала бы в другой день, а осталась послушать хор малороссийских певчих, столь близкий ее сердцу по известной причине. Она устроилась в кресле с нежнейшей обивкой, наполненной гусиным пухом, слушала пение и тихие рассказы приближенных статс-дам во главе с Маврой Егоровной – женой Петра Шувалова. Императрица поеживалась, когда речь заходила о домовых и леших, смеялась галантным анекдотам. Дворец, казалось, погружался в полудрему и подергивался пылью из старых сундуков, хранящих где-то память допетровской, теремной Руси.
Неожиданно, в покои, спотыкаясь, влетел Лесток в пыльном, мятом камзоле и враз сдернул сонную пелену. Елизавета вскочила, воззрилась на него испугано. Сердце ее захолонуло при мысли о самом страшном: придя к власти путем дворцового переворота, она жила в постоянном страхе, таким же образом  лишиться ее. Лесток поспешил подогреть ее ужас:
- Ваше Величество, заговор! – задыхаясь крикнул он. - Замешаны очень высокие персоны. – При этом он не забыл сделать всем знак удалиться вон.
- Кто? – сдавленно спросила Елизавета, прижимая руки к груди. – Что можно сделать?
- Пока доподлинно известно, что в число злоумышленников входят Лопухины, - тяжело дыша, сообщил Лесток. – К счастью, мы получили информацию раньше, чем они успели что-то предпринять против Вас, Ваше Величество, но дело требует немедленного расследования.
Несколько успокоенная его словами, Елизавета приняла подобающий ее статусу вид.
- Откуда получена сия информация, и насколько она достоверна? Лопухины уже были под арестом, сразу по нашем воцарении, но ни в каких злонамерениях уличены не были.
- Вот записка Натальи Лопухиной графу Левенвольде, - Лесток протянул Елизавете сложенный листок, рука его была влажная и слегка дрожала.
- … неизменной моей о Вас памяти. Лопухина, – дочитала Елизавета вслух окончание фразы. – Ну, и что? Левенвольде, конечно, изменник, но с Лопухиной у них дела амурные, всем это известно. Безусловно, с ее стороны это наглость – писать ссыльному, - в голосе императрицы засквозило раздражение, - и проучить ее нужно примерно, но это еще не заговор.
- А к этой вот записке, - хирург затряс пальцем, указывая на преступную бумагу, - она прибавляла на словах, пусть де не унывает, а надеется на лучшие времена!
- Какие лучшие времена? – спросила Елизавета праздным поначалу тоном, но затем побледнела, губы ее сжались, глаза широко раскрылись.
- В том-то и весь вопрос, Ваше Величество! – С нескрываемым торжеством выпятил грудь вперед Лесток. – Кроме того, - дрожащим от рьяного стремления действовать голосом продолжил он, - есть верные Вам люди, они все узнали со слов самого Ивана Лопухина. Если позволите, я могу лично представить их Вам.
- Конечно, я хочу сама их выслушать. Когда ты можешь их мне представить?
- Сию минуту, Ваше Величество.
Лесток вышел, а через пару минут уже входил в сопровождении наших недавних знакомых, готовых кинуться в ноги императрице.
- Расскажите Ее величеству, все, что вам известно, – строго велел Лесток.
Покрываясь красными пятнами на побледневшем лице, Елизавета выслушала донос. Приказав, фискалам еще повыведать у Лопухина, что ему известно о готовящихся переменах и оставшись наедине с Лестоком, она в тот же вечер подписала указ:

«Нашим генералу Ушакову, действительным тайным советникам
князю Трубецкому и Лестоку.
Сего числа доносили нам словесно поручик Бергер, да майор Фалькенберг на подполковника Ивана Степанова Лопухина в некоторых важных делах, касающихся против нас и государства; того ради, повелеваем вам помянутого Лопухина тотчас арестовать, а у Бергера и Фалькенберга о тех делах спросить и взять у них о том, что доносят, на письме и по тому исследовать, и что по допросам Лопухина касаться будет до других кого, то, несмотря на персону в Комиссию забирать, изследовать и, что по следствию явится, доносить нам, а для произведения того дела указали мы с вами быть от кабинета нашего статскому советнику Демидову.
Елизавет.
Июля 21 дня 1743 года».

*   *   *

После бессонной ночи, усталые, но воодушевленные Бергер и Фалькенберг явились к Лопухину на квартиру. Он спал на нерасстеленной кровати, в мундире и в сапогах. Они растолкали его. Ванька выглядел совсем жалким: одежда помятая, под глазами отеки, русые волосы всклочены. Он сел и со стоном опустил голову на руки. Бергер протягивал ему стакан.
- Нет, я больше не буду, хватит, - вяло оттолкнул его руку Иван.
- Выпей немного – полегчает. А больше не будешь.
Осушив стакан, Ваня обиженно посмотрел на приятелей.
- Вы бросили меня в кабаке, друзья так не поступают.
- Так, мы сами не знаем, кто оттащил по домам нас, - засмеялся Фалькенберг, поднимая рыжие брови. – Мы думали, это ты.
Лопухин отрицательно помотал головой.
- Я проснулся, вас уже не было, едва до дому дошел…, - все еще с обидой ответил он.
- Значит тот, кто унес нас, пока вернулся, тебя уже не застал, – сокрушенно поджал губы Бергер. – Пошли, перекусим чего, да и выясним, кто это был.
В трактире они заказали жареного гуся, салат и водку. Соглядатаи жадно набросились на еду, Ивана же мутило от одного ее вида и от вида грязного деревянного пола: ливень превратил пыль каменных мостовых в вязкую, хлюпающую жижу, которая, подсыхая, осыпалась комьями с щедро залепленных ею сапог служивой братии..
- Не хочу. Пойду лучше.
Фалькенберг потянул его за рукав и силой усадил обратно на стул.
- Куда ты в таком состоянии? У тебя что, все еще голова болит? Значит, мало опохмелился. В первый раз, что ли, - говорил он, пережевывая жестковатое мясо гуся, - на вот, еще чуток, - он наполнил рюмку до края, - сразу отпустит.
- Давай, давай, - весело подхватил Бергер, поднося выпивку к губам мотающего головой Ивана. Лопухин, скривившись, выпил. После третьей к нему, в самом деле, вернулось благодушие. Иван заулыбался, заговорил.
- Вот ты давеча сказывал, что министры негодные, нам это интересно стало, почему ты так считаешь, - без обиняков начал Фалькенберг. Лопухин же был уже в том состоянии, когда инстинкт самосохранения заглушен напрочь.
- Конечно, не так, как прежде были: Остерман и Левенвольде, - пожимая плечами, отвечал он, - один Лесток - проворная каналья.
- Так, значит быть переменам?
Иван безразлично кивнул, отрешенно поедая салат.
- А как это может сделаться?
Иван несколько оживился. – Императору Иоанну король прусский будет помогать.
- Так, значит, война будет?
- Да, какая война. Наши-то, кто за ружье примется?
- А скоро ли это все будет? – наседал Фалькенберг.
- Скоро.
- Тогда ты меня не забудешь?
- Конечно.
- Али нет кого и повыше тебя, к кому заранее забежать?
Лопухин помолчал, тупо глядя перед собой, а потом ответил равнодушно. - Маркиз де Ботта – принцу верный слуга и доброжелатель.
Этого было достаточно.