Гроза Часть II Ненанстье Глава 16 Грань

Уже и экипаж великого инквизитора скрылся с глаз гвардейцев, стоящих в карауле у оглушенного дома Лопухиных, а Наталья Федоровна все, казалось, слышала его шаги за дверью. Уже не раз порывалась она покинуть кабинет, но в последний момент отдергивала пальцы от хрустальной ручки: нельзя было показываться домашним в таком состоянии. Порывами зябкой дрожи накатывало отчаяние. Физически ощутимо то холодные, то горячие иглы страха пронизывали тело от поясницы до подбородка. Слезы, как будто, готовы были пролиться на бледные щеки, но, когда Наташа решила снять невыносимое напряжение, излив его этой соленой влагой, глаза остались безнадежно сухими. Крик теснил горло и грудь, но все, что она позволила себе, - бессильный стон, уронив голову на стол, и прижав к затылку сцепленные в замок руки. Побелевшие пальцы, едва расцепившись, сжимались в отчаянии, путаясь в светлых волосах, и запертый стиснутыми зубами и губами вопль прорывался стоном. «Что делать? Что делать?!» - с упорством безумия терзал один и тот же не получающий ответа вопрос. «Знать бы, где сейчас Пашка, удалось ли ему добыть коня, насколько далеко он от Москвы. Хоть бы он успел предупредить Степана. Впрочем, если события будут идти тем же путем, не дождаться мне Степу: следующий этап … тюрьма!» - Захолонуло сердце. Наташа резко подняла голову, потемневшими, расширившимися глазами смотря прямо перед собой. - «Господи, ведь они приедут! Может быть, с минуты на минуту!». Она опрометью выбежала в коридор, бросилась к опочивальне. Юбка ночной сорочки до пят путалась в ногах.
- Агаша! – крикнула Наталья Федоровна, переходя на быстрый, порывистый шаг. Горничная оказалась рядом через пару секунд, будто возникла из воздуха. Ставший за последние сутки привычным перепуганный взгляд смолисто-черных глаз был готов ловить каждый жест княгини.
- Одеваться! – Наталья влетела в спальню. – Да скажи Дуняше, пусть подготовит мне смену нательного белья…, - она на мгновение задумалась и, расхаживая по комнате с прижатой ко лбу рукой, добавила, - а лучше две…, – выдохнув, пояснила, - за мной скоро приедут, - и, перехватив заблестевший взгляд, сжала кулаки. - Цыц! Чего, чуть что, выть, дуреха! – Голос ее взлетел высоко и сорвался.
- Простите, Наталья Федоровна, - прошелестела Агаша, - какое платье изволите?
- Да, все равно, какое! – с мучительным нетерпением воскликнула княгиня, вскидывая взор к высокому лепному потолку, но осеклась, - хотя нет, возьми одежду для прогулок, потемнее, и чтоб ткань попрочнее…. Платье синего гризету подойдет, пожалуй…. Ну, шевелись!
Вскоре она была одета. Агаша занялась волосами. Наталья с ужасом смотрелась в зеркало. «Что тебя ждет?» - спрашивала она мысленно свое отражение. Рассматривала  свои руки: белые, изнеженные, с тонкими пальцами и розовыми ногтями, и померещились ей металлические кольца на тонких запястьях. «Стоп!» - Наташа представила, как встряхивает саму себя. – «Я должна выпутаться. Ради детей! Ради себя! Поэтому, не смей раскисать. Слышишь? – Не смей!» - яростно заорала она на себя, что было сил…. Но про себя. В действительности же ее бледные губы только сжались плотнее.
Камеристка отошла в сторону. Наташа встала, повернувшись полубоком, снова внимательно огляделась в большом зеркале: высокая, гордая…. «Вот так!» - похвалила она себя, собирая волю в кулак. Сосредоточенно вздохнула, обратила спокойный взгляд к Агафье.
- Васеньку приведи, - голос звучал безмятежно, ласково. Она присела на мягкий пуф у туалетного столика, задумчиво осмотрела комнату, отделанную в теплых персиковых тонах, с тяжелыми, мягкими шторами и невесомым тюлем на окнах, рельефными тканевыми обоями на стенах и пушистым персидским ковром на паркетном полу. Совсем недавно ее так заботило убранство дома. Больно нравились стенные шандальцы работы итальянских мастеров. Представляла, как украсит ими свои палаты, будет хвалиться гостям, и писала к мужу в полушутливом тоне: «пожалуй, мой батюшка, изволь мне их купить». Сейчас бы те заботы. «Я должна вернуться сюда. Непременно!» - упрямо думала Наталья. Она была сдержана, только стеснение в груди, не позволяло расслабиться.
Было тихо, шуршала, покачиваясь от ветра, тюлевая занавеска, листва за окном, доносились через стены приглушенные голоса прислуги. Но среди этой тишины возникли неумолимо, беспощадно, закономерно звуки другие. Стук кованых сапог и ее имя раскатистым басом донеслись, будто, сквозь сон, и, как во сне, исчезло звучание тишины. Тишина стала ватной. Рвали ее по центру зычные голоса, холодные как сталь клинка. Наташа встала и пошла навстречу звону этой стали, медленно, неспешно вышла из комнаты. Медленно перемешались с каждым ее шагом размытые очертания стен, окон, картин, вырастали четкие пять темных фигур впереди. Ей зачитали постановление об аресте. Она казалась уверенной, невозмутимой. Но взметнулся к потолку, отразился от стен, рассыпался хрустальным звоном детский крик. И телом, и каждой ниточкой души обернулась, вспрянула к нему мать.
- Мамоська! – Васенька, радостно смеясь, бежал к ней во всю прыть своих маленьких пухлых ножек. За ним суетливо, чуть переваливаясь с боку на бок, спешила Дуняша. Она вела его к хозяйке, как та велела, но, увидев солдат, хотела было унести обратно. Однако резвый мальчик вывернулся и вот теперь висел на шее подхватившей его матери. Наталья Федоровна в смятении, с жадностью и болью последнего вздоха, покрывала поцелуями его щеки, лоб, глаза, ручки. Малыш заливисто смеялся, думая, что мать играет с ним. Подоспела няня. Искаженное состраданием, лицо ее будто отрезвило Лопухину. Княгиня протянула ребенка служанке.
- Я скоро вернусь, сынок. Солнышко мое, я скоро вернусь, - шептала она сыну, отодвигая его от себя. Маленькое личико неожиданно искривилось, ребенок разразился отчаянным плачем, мертвой хваткой вцепился в вырез ее платья. Наталья Федоровна пыталась разжать маленькие пальчики, дрожащими губами шепча слова утешения, но едва ей это удавалось, как малыш выдергивал ручку и вцеплялся снова. А чья-то тяжелая рука уже тянула за плечо. Сжав зубы, Наталья оторвала от себя руки мальчика, в зажатых кулачках так и остались лоскутки синего кружева, и, наклонив голову, стремительно, не оборачиваясь, пошла к выходу. Караульные еле поспевали за ней. За ними семенила беззвучно рыдающая Агаша, неся в коробке две смены белья. В несколько мгновений перейдя двор, Наталья Федоровна села в карету и зажала уши, но визг ребенка еще долго раздавался в ее памяти.
Время пути, заполненное тщетными попытками отогнать язвящие душу мысли об осиротевшем сыне, о его будущем, будущем других ее детей, пролетело быстро. Наталья Федоровна не заметила, что карета остановилась. Когда гвардейский офицер распахнул дверцу и приказал выходить, она почувствовала, что не готова встретиться с тем, что предстанет глазам. Она была уверена, что это будет крепость, кровь отхлынула от лица, но…. Пока что, это был дворец. Заброшенный, с облупленной штукатуркой, скромный дворец на Красной улице. В бытность свою цесаревною жила в нем Елизавета Петровна. Сейчас императрица не любила вспоминать о том времени постоянной стесненности в средствах, унижений и обид и практически в нем не появлялась. Изначально скромное убранство постепенно обращалось в тлен.
- Арестованная Лопухина Наталья, – объявил стоящей у входа охране начальник караула. Гвардейцы с интересом беззастенчиво разглядывали ее. На щеках княгини вспыхнул гневный румянец.
Начальник охраны велел следовать за ним и, позвякивая связкой ключей, повел их вглубь дворца. Пересекли переднюю залу, по шаткой, скрипящей на разные лады деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Потянулась анфилада комнат. Все здесь не знало уборки с неизвестно каких времен. От поднимаемой ногами пыли свербело в носу.
- Много их уже у вас? – праздно поинтересовался караульный, зевая. Лицо его с густой щетиной на щеках и закрывающими всю верхнюю губу усами имело вид усталый.
- Эта четвертая, - равнодушно ответил охранник.
- А большие здесь?
- Здесь. Допрашивают. Бумаги пишут. И усталость им нипочем, – произнес гвардеец тоном почти бесцветным, но Наталье показалось, что промелькнула в его голосе нотка осуждения. «Он нам сочувствует», - подумала она. – «А впрочем, что нам с того: все одно – ничем не поможет».
- И сейчас идет допрос? – не унимался зевающий караульный.
Охранник кивнул, - да.
- А кого допрашивают?
- Бестужеву.
Наташа вздрогнула: «При чем здесь Аня?»
- И что?
- Да откуда я знаю? Чего ты пристал? – раздраженно отмахнулся охранник.
- Спросить нельзя? – обиделся караульный.
- Вот и не спрашивай. Меньше знаешь – дольше проживешь, – буркнул ему другой.
Небритый охранник обиженно замолчал. Остановились перед комнатой, выделенной для новой арестантки.
- Входи, – приказным тоном сказал начальник караула, встав боком в проходе. Лопухина вошла в комнату и услышала, как захлопнулась за спиной дверь, и дважды провернулся ключ в замке. К горлу подкатился ком. Наталья всхлипнула: она в чужом доме, под арестом, каждый может позволить себе быть с ней грубым и невежливым; караульные обращаются к ней на «ты». Как будто, так и надо. Как будто, ее уже признали преступницей. С тем чтобы отвлечься от грустных мыслей, она обошла тесную, почти квадратную по форме комнату. В ней стояла узкая деревянная кровать, застеленная потертым шерстяным покрывалом, кособокий столик, когда-то изящный, но давно отслуживший свое, пара стульев – вот и вся мебель. На двух высоких мелкоячеистых окнах висели собранные гармошкой шторы. Все было покрыто настолько толстым слоем пыли, что даже цвет мебели и штор определялся с трудом. Княгиня остерегалась прикасаться здесь к чему-либо своим дорожным платьем из синего гризету, недорогого, но красиво сочетающегося с ее синими глазами. О том, чтобы присесть, не могло быть и речи. Она подошла к окну, на стекле которого дожди оставили грязные разводы. Оно выходило во внутренний дворик с садом, таким же неухоженным, как и сам дворец, с той лишь разницей, что одичавший, забывший человеческую руку живой зеленый ландшафт имеет свое очарование, тогда как обветшалое каменное здание являет лишь убогость.
Наталья сосредоточилась на созерцании растительности. Ее воображение нарисовало лиственный лес, расцвеченный лучами солнца. Она любила гулять в лесу, любила охоту, быструю верховую езду. Если бы можно было выбраться в этот заросший молодой порослью и сорной травой сад, раздобыть коня и скакать галопом, куда глаза глядят, чувствуя себя вольной, как птица. В носу начало предательски пощипывать. Но сейчас не время плакать: в любую секунду могут вызвать на допрос, что ж показаться надменным, напыщенным судьям заплаканной! Явить им свой страх и отчаяние? Нет, она будет другой: сильной и уверенной.
Теперь, после первого допроса она, по крайней мере, представляет, что их интересует. Им что-то известно об их разговорах с маркизом. В этих кулуарных беседах она давала волю своей обиде и досаде на императрицу и позволяла себе нелестные, а иногда и оскорбительные слова в ее адрес. «Можно подумать, хоть что-то из сказанного не соответствует истине!» - в сердцах думала арестованная Наталья Лопухина. – «Но само собой, в нынешних обстоятельствах не до правдоискательства. С другой стороны, кто может представить дословное содержание наших речей. Буду держаться близко к правде: разговоры были, Ботта жаловался на сложность ведения дел при дворе, но никаких оскорблений! Станут опять спрашивать, чего хотел добиваться…. Отрицаться, мол ничего не было говорено? Не поверят, не отступятся. Скажу, что проговаривался невнятно, ничего конкретного…, тем более тут и врать не надо: толком он ничего и не говорил. Получается – подставляю его. Мерзко! Дружили ведь, доверялись…. Ваня – паршивец! Вернуть бы время назад – отправила бы бестолочь в деревню», - злилась Наташа на сына. – «Что теперь делать? Земля под ногами горит! Кому сейчас тяжелее? Ботта давно в Австрии, что с него станется…. Мне себя спасать надо, сына. Хочет, пусть обижается. Я бы на его месте не обиделась: когда над головой топор, не до условностей!» Так, Наталья наметила линию своей защиты, настроилась не паниковать, опрометчиво не отвечать, стала ждать следователей.
Время шло, но никто не приходил за ней. Ожидание и бездействие начало тяготить. Она невольно принялась представлять варианты развития событий, взвешивать свои шансы, и чем дальше, тем неутешительнее рисовались прогнозы. Первоначально казавшийся правильным план обнаруживал все больше слабых мест, покрывался трещинами и грозил рассыпаться, хотя ни одним вопросом еще не был проверен. Стараясь унять волнение, запертая в тесной комнате, Наталья Лопухина мерила эту комнату шагами. С хрустом выгинала пальцы. От долгого стояния и хождения начали ныть ноги, обутые в узкие туфли на высоком каблуке. Она решила, что нужно поберечь силы, огляделась вокруг. Подошла к кровати, брезгливо приподняла край покрывала, насколько возможно, осторожно отвернула его наполовину. Но пыль, несмотря на все старания, облачком поднялась в воздух. Размахивая перед носом руками, Наташа отвернулась, отошла в сторону. Но все равно чихнула, дважды. Дождавшись, когда пыль уляжется, вернулась, потрогала матрац, набитый старой слежалой ватой. Во всяком случае, на руки грязь не бралась. Княгиня решилась присесть. Долго сидеть прямо тоже было утомительно, тем более, что внутренности матраца были жесткими, неровными. Наталья Федоровна провела пальцем по краю кроватной спинки и облокотилась на нее, а затем и голову опустила на руку. Мысли начали путаться, помногу раз повторяться: «Я должна вернуться домой к детям. Должна защитить себя и их. Для этого нужно быть сильной… Я должна…». Усталость бессонной ночи и тяжелого дня взяла верх, и она забылась некрепкой дремотой.