Вот вам Сакс: это то, что принято называть "гремучей смесью". Молотов-коктейль, взбалтывать не рекомендуется категорически. В нем смешались крови, какие смешиваются не так уж часто: немецкая, русская и татарская, причем татарской больше всего. Мама-татарка — ух... Как-то, еще в юности, Пернатый в благодушном пьяненьком состоянии спросил шуточкой: "Тетя Рая, а скажите-ка честно — где вы ваши бриллианты храните?.." Тоже мне — "тетя Рая"... Герая Зайниевна она, просто как-то по местной привычке зовут Раисой Ивановной, у нас всю дорогу Магомедов "Мишами" называют. А зато "Раиса Ивановна" мне как-то раз заявляет, националистка такая, мол, вот, у вас вся контора еврейская! "Сами-то", — отвечаю... Ну так вот — после вопроса о брильянтах такая бурюшка была!.. "Бандит, вор, вон отсюда, чтоб ноги твоей..." — и так далее. И после еще годика полтора — стоило только честнейшему Пернатому появиться хотя бы лишь на подступах к их пятиэтажке, да на глаза попасться, как тут же незамедлительно следовало зычное: "А, вот, негодяй, за бриллиантами моими пожаловал, сейчас вот милицию!.." Самое-то главное, что Пернатый когда спрашивал, то знал прекрасно, где эти бриллианты хранятся — как у всех честных людей, в коробочке с крупой, Сакс сам хвастался и демонстрировал. Обидно вот так вот страдать, ни за что.
Когда Раиса Ивановна полагала, что я дурно влияю на ее цыпленочка(бью по животу и водку в горло ему вливаю через шланг, надо полагать) — тогда на мое приветствие по телефону (а трубочку она, глава семьи, всю дорогу предпочитает сама брать), — так вот, на мое льстивое "Здравствуйте, Раиса Ивановна!" она просто и незамедлительно говаривала: "До свидания!" И клала трубку. Иногда клала сразу, ничего не отвечая. Но, справедливости ради, надо отметить, что примерно в половине случаев Сакса все-таки подзывала. Предварительно осведомившись осторожно, дескать, а ты трезвый?.. точно?..
Папаня у Сакса, напротив, флегматик. Немногословный интеллигент. Отсидел за что-то там лет пятнадцать-двадцать, но уголовных ухваток не набрался.
Ну так вот Сакс (как писали в ранешних романах) есть "плод этого союза". Внешность типа восточной, красивый такой, но без узкоглазости и скуластости. Если с кем из знаменитостей сравнивать — то на актера Ван Дамма больше всего похож. Его постоянно то за "лицо кавказской национальности" принимают, то за чеченского террориста. Другой спокойно в таком состоянии прошел бы в метро — а к Саксу милиция подкрадывается на всякий случай, чисто из-за внешности, а уж там понимают, что хоть он, может, и не террорист, но вот в вытрезвитель ему все-таки надо! Дружки, посмеиваясь, иной раз татарином зовут, а тот же Пернатый как-то раз заявил, что Сакс — "удмурт". А никто же не знает, какие они такие, удмурты, так что отсмеялись и так тоже иной раз стали звать. А я, по обыкновению разыгрывая Ленку, с серьезной мордой заявил: "Вот, гляди-ка, Сакс с Ромой Гайнуллиным на строительство мечети деньги бегают собирают". На это Ленка вдумчиво отвечала: "Сильное какое дело — кровь... Казалось бы, рас****яи рас****яями, а вот, однако же..." — "Не умничай..." — говорю и ухмыляюсь. — "Ну вот, опять обманул!.. Ну сколько можно..."
До поры он был обычный ребенок. Ну, осталось в скрижалях, что носился такой типец — в майке, коротких штанах, кирзовых сапогах и пилотке. Сопли по ветру во-от такие — и ключ на веревочке. Знаете, некоторые носят ключи на шее. Сакс до сих пор носит — и все на той же, между прочим, веревочке. Она теперь от времени изрядно потемнела — как пояс у каратиста. Сперва белый, потом от пота и грязи темнеет помаленьку — пока не станет черным. Уже потом идут — "даны": черный пояс, восьмой дан! Так что у Сакса веревочка уже, ей-богу, где-то дан девятый-десятый. Мастер спорта международного класса.
А, ну еще маленько о детстве. Не знаю как сейчас, а в мое детство всякого рода приличные родители зачем-то проецировали на детей свои собственные детские пристрастия. Любил чей-то папаня, допустим, "радиодело", знай наматывал катушки (по-моему, в те неоднозначные времена, на какие пришлось детство наших родителей, все, кто не тимуровцем был — так или "радиоделом" увлекался, или же по "спорту" шел — от шахмат головы не подымал), — значит, и сынуля тоже должен этим интересоваться. И было вот еще какое поверье: ребенок из нормальной семьи обязан что-то коллекционировать. Вот мы все и "копили" значки да марки. Ну, в общем-то, нравилось даже какое-то время. У нас весь двор переболел: кто "флору" и "спорт" коллекционировал, кто значки с портретами "великих людей", а один тип так даже собирал просто "круглые значки" — что и служило предметом многочисленных насмехательств. А Сакс на пару с Колей Пашковым увлекались рыбками. Родители нарадоваться не могли — ну как же, сыновья не кто попало, а юные натуралисты! Ну, первых-то рыбок натуралисты украли вместе с аквариумом, кажется, в "Совнархозе", а там уж пошло-поехало... Вскоре гуппи и меченосцы надоели — и пришло время "химии". Опять же — вот какое благородное увлечение! Это родители, в смысле, так думали. Формулы, там, валентности, радикалы... Сами-то химики в основном придумывали где бы чего подзорвать. Поймали их как-то раз на "номерном" предприятии — крали химикаты. На допросе держались стойко, как Джордано Бруно. На мучителей смотрели высокомерно: вам не понять, мы наукой занимаемся...
* * *
В школе Саксовы недюжинные таланты стали как-то понемногу приоткрываться. Есть такое красивое слово — "эскапада". Обозначает что-то типа выходки. Ну вот, его эскапады заслуженные учителя помнят до сих пор. Идет себе урок физики, класс на третьем этаже. Сафонов отсутствует, да и хрен с ним. Уж кому-кому, а ему-то "эффект Доплера" вряд ли в жизни пользу принесет. Тук-тук — в окно, с той стороны. Кто там? — а это он, Андрейка, там. С ведром на голове. Крестоносец. Или вот. Урок химии, Сакс опять где-то вне учебного процесса, все нормально. "А теперь мы проведем опыт по сжиганию меди в кислороде! Для этого воспользуемся нашим вытяжным шкафом..." — и шасть к этому глубокоуважаемому шкафу. А там сперва металлическая дверца, а уж за ней — вторая, из оргстекла. Вот металлическую-то химичка открыла — и уж только потом, как говорится, обомлела. Вот если орангутана в зоопарке сильно раздразнить, то он может начать довольно свирепо бросаться на прутья клетки — подобно Оружейнику Просперо. "О дайте мне волю — иль дайте мне смерть!" Я сам дразнил, так что знаю. Ну так вот — Сакс разве что покрасивше будет того орангутана, да плюс одетый все-таки как-никак. А бросался он через это оргстекло на разомлевшую разом химичку точно так же. При этом корчил рожи и рычал. Нахватался. Наверно, тоже животных в зоопарке дразнивал.
Ну, учителя, сами понимаете, бывали в исключительном восторге. Да даже — не то слово...
С такими задатками в приличной школе удержаться после восьмого класса было проблематично. Эта школа была (и остается) чем-то вроде пуританского пансиона — строгость и педантизм исключительные. А про Сакса при всем уважении нельзя сказать, что вот он, мол, "ученый малый, но педант". Уж какой там педант. Так что он в этой школе после восьмого класса и не удержался, несмотря на всю мамину пробивную силищу. Сперва настойчиво рекомендовали попробовать себя в ПТУ ("Пидорасов Тоже Учат!"), а потом попросту перегнали в школу хоть и тоже приличную, но попроще. Там уже вот этой вот, знаете, муштры не было в помине. Скорее — демократизм... или как уж это назвать... словом, довольно быстро красивый Сакс сделался возлюбленным директрисы. Ему — шестнадцать, ей — тридцать шесть. Она была дама приличная, но одинокая, жила с двенадцатилетним сынишкой. "They fell in love", — как говорят англичане (а может, и не говорят), они упали в любовь... Нормально все. А вообще-то, как раз в школе очень наглядно виден смысл поговорки "С кем поведешься — от того и наберешься". В смысле — педагоги, вынужденные постоянно вращаться в детском обществе, мало того что исподволь усваивают детские ценности и нормы, но даже где-то начинают воспринимать своих подопечных как равных. Не так уж часто бывает, чтобы обычный товарищ, не педагог, всерьез орал не на свое дитя. А педагоги — блажат, да еще сердечные приступы от подобного рода ненависти ухитряются получать. Впоследствии это называется "Всю себя отдала детям". Ну вот так же и с этой директрисой — всю себя отдала отдельно взятому ребенку Саксу. Строго индивидуальный подход.
Как-то зимой было холодно пить пиво где попало, хаты свободной не было, и Сакс радушно пригласил двух таких же друганов-обалдуев на квартиру к этой своей пассии. Сама она отсутствовала, сынок открыл. Сакс для него типа авторитета. Расположились как следует на кухне, отворили пошире холодильник, сидят кайфуют, покуривают. Тут сама хозяйка пожаловала. А дома, ах, вот радость-то, не один любимый ученик сидит, а целых трое... да еще вот эти два балбеса как раз не любимые, а отъявленные двоечники! вчера только на педсовете их прорабатывала. Дело понятное, в голове у нее мгновенно целый шквал мыслей: "никакой конспирации... вот же сука этот Сафонов... непедагогично!.." Но дама была, видать, закаленная, нашлась что сказать. И сказала вот что: "Сафонов! В моем доме не курил еще ни один мужчина!.." (Тоже мне — "Сафо-онов"... привыкли там у себя фамильничать; интересно, в пароксизме, так сказать, страсти она ему тоже шептала не "Андрюша", а "Сафонов"?..) Ни один, значит, мужчина не курил пока... И вы что думаете — у него румянец смущения выступил, слезинка раскаяния на длинной реснице повисла? Да нет. "Я буду первым!" — отвечает благодушно. Теперь понятно, за что его бабы любили? Нет, не только за красоту... не только!
Еще когда он был пионером, у него состоялся романчик с пионервожатой, ныне спившейся, а тогда красивой. Тоже все попросту — как-то раз пошли купаться, он набил ее купальник камнями — и зашвырнул подальше в речку! Она ныряла — да так и не донырнула, навыка не было. Бездна.
Вообще говоря, из всех из нас он первым вкусил, так сказать, от запретного плода. И плод этот не казался ему столь уж сладким, как нам, озабоченным. Девки в его комнатке (железная кровать, письменный стол и почему-то набор инструментов на стене, тоже мне золотые руки) менялись с завидной для нас быстротой. Мама Раиса Ивановна для порядка бушевала и не стесняясь вопила насчет "опять ****ищу какую-то притащил!" — в присутствии этой самой ****ищи. Вообще-то она была за сына горда, но иной раз все же предпринимала серьезные атаки на сыновнюю комнатку, приют любви. Все пыталась помешать великому таинству. Ломилась как танк, перла на буфет грудью — тем паче габариты позволяют. Сакс, впрочем, тоже достойный сын. В раскаяние и смирение не впадал, противостоял как мог. Чтобы отразить одно такое вторжение, поставил девку раком, руками упер в дверь... ну и это самое. Вот девке, надо полагать, было интересно (я бы сказал даже — "интересно и жутковато") — там, впереди, за тонкой дверью, ломящаяся маман, сзади — любящий сын... велика Россия, а отступать-то некуда! Так и не сдали, кстати, бастиона Сен-Жерве. "Гусини шир ошень фкусно с фареньем!.." Это я, впрочем, уже из другой оперы, ассоциативное мышление... отвлекся. Если кто "Три мушкетера" читал, тот поймет. Хотя, честно говоря, до сих пор в толк не могу взять, как вообще можно есть такую гадость как гусиный жир, а уж тем более с "фареньем".
Из мелочей тех славных времен можно отметить, например, еще и картежную игру. Играли "у конногвардейца Нарумова" до посинения во всякие "храпы" да "секи". Наличные деньги порой водились, и даже сравнительно немаленькие, но они в ходе безудержной игры иссякали у игроков скоро, перейдя, как обычно, к самому удачливому. Тогда в ход шли разные золотые цацки, костюмы "адидас" и прочие предметы первого понта. Хоп, и они кончились. Ну, чего, а то ли мы не джентльмены, вот расписка! И в банке уже — сплошь расписки. Сакс до сих пор должен по тем распискам пятнадцать, что ли, миллиардов Колхозу. Не просто миллиардов — а тех еще, брежневско-андроповско-черненко-горбачевских, рублей, когда бутылка "Жигулевского" стоила тридцать семь копеек.
Все было весело да легко — водки пили как-то маловато, а налегали больше на пиво. Но деньги все равно периодически заканчивались. Ну, тут опытный читатель сам может поделиться со мной фирменными рецептами относительно "где денег на пьянку найти", но парочка оригинальных и поучительных случаев у меня все равно найдется. Один раз Сакс с Пернатым пришли к бережливому Леонтьевскому и пожаловались: "Вот, Кисон с Егором нас напрягли, сказали не дай бог десять рублей не принесем! Выручай, иначе нам сам понимаешь..." Леонтьевский сам на их месте бывал, проникся... Через часок приходим уже мы с Кисоном к нему, говорим, мол, дай-ка червончик! "Так я уже для вас дал — вот, Сакс с Пернатым приходили!.." Надо заметить, что некоторое время после этого что Сакс, что Пернатый нашего с Кисоном общества тщательно избегали — мы были мальчики постарше и в дворовой табели о рангах поблатнее. Да и вообще — первый раз мы с Саксом повстречались, когда кисоновский папаша-алкоголик приперся и пожаловался: вот, брел по детскому садику, а там толпа малолеток сидит — матерятся. Отчитал их — а какой-то сопляк говорит, мол, "****уй с миром, папаша!.." Ну, пришли туда и побили с Кисоном Сакса. Но как-то понравилось — "****уй с миром..." Есть в этом какая-то стильность.
Другой раз Колхоз с Саксом по буху зарулили в соседний дом, позвонили в абсолютно случайную квартиру и на вопрос "Кто там?" отвечали, что, мол, КГБ! КаГэБэ тогда была организацией не то чтобы малоизвестной, но фантастической и невероятной для простого человека. Хозяйка сдуру-то открыла. Входят два этих хруя, говорят: капитан Васин, майор Петров, ищем шпиона, нам сказали, что он у вас в квартире, лицом к стене, руки за голову, молчать и на нас не смотреть! Как давай искать шпиона — Колхоз даже в бутылек с духами заглянул. Хозяйка, умница, стоя к стене лицом, что-то про ордер... Колхоз вздохнул тяжело, говорит: "Заряжай, Василий Петрович, боевыми, — при малейшей попытке сопротивления стреляй эту преступницу без предупреждения!" Сакс резко передернул туда-сюда шпингалет на туалетной двери — кр-кр! — хозяйка больше умных вопросов не задавала. Ни денег, ни шпиона так и не нашли — покинули квартиру, строго предупредив об ответственности за разглашение. Ну, хозяйка, натурально, махом кинулась к аппарату: "Алло, Вава, режиссер Якин бросил свою кикимору, а со мной тако-ое произошло!.." Тут сынок четырехлетний, который всю дорогу во время шмона сидел индифферентно, лупал глазами любопытными и не понимал вообще ни хера, наконец прорезался: "Да не, мам, это дядь Саша с дядей Андреем... с соседнего дома!" Мама обрадовалась не на шутку — такая обалденная байка накрылась! — "Ах, дядь Са-аша... да с дядей Андреем..." Через полчасика где-то они уже в ментовке каялись. Там хохочут... отпустили без далеко идущих последствий. На учет только поставили. В очередной раз.
Давно известно, что история повторяется дважды. Для читателей-интеллектуалов на всякий случай завершу цитату: в первый раз в виде трагедии, во второй — в виде фарса. Вышеописанная история (если считать ее разновидностью трагедии) повторилась уже несколько лет спустя в виде фарса, но на сей раз имела цель достаточно благую: увести пьяного Сакса подальше от несчастных людей и от милиции. Шлялись мы с ним как-то ночью и пытались застать дома хоть какую-нибудь девицу-красавицу. Приперлись, в том числе, и к некоей Еве. А у той — родители дома, и переговоры с нами через дверь вели исключительно они, ссылаясь на то, что Ева спит! Сакс уперся: дай ему Еву, и все! Из-за двери — резоны того плана, что сейчас, мол, четвертый час ночи... милиция... распоясались. А пьяного Сакса надо знать. Точнее — лучше не знать. Мужик что бык — втемяшится в башку какая блажь — колом ее оттудова не выгонишь... Это еще поэт Некрасов про Сакса провидчески написал. Утащить его оттуда мирным способом не было возможности ровно никакой, и тогда я пошел сложным путем. "Кривой, — засипел, — я шестой час без морфия... Отойди-ка, я стрелять буду!" За дверью послышалось "Маша, ложись!" А я тихонько объяснил герою данного рассказа, что вот теперь-то линять просто необходимо, ибо милиция появится теперь уж оч-чень скоро! И вот такая кривая логика на него, надо сказать, подействовала.
Тут между делом школа закончилась. Прощай, директриса — впереди новые дороги. В институт, как подобает "ребенку из хорошей семьи", Сакс решил поступать однозначно. В какой — в общем, было без разницы, лишь бы военная кафедра была, чтоб в армию не ходить. Это ж только в раннем детстве очень уж хочется солдатом стать — чтоб автомат дали. Мне вон батюшка в детстве все объяснил. Я спрашиваю, мол, а в армии-то где пушки? Тот объясняет подробно: как в армию заходишь — так пушки сразу налево...
А так-то — хули там этот автомат.
Интересно бы знать — скольких ценных специалистов недосчиталось бы народное хозяйство, если б у нас армии не было, как в каком-нибудь там Люксембурге?.. Хотя бывают и вон какие примеры: один хороший человек, по жизни флегматик, все думал-думал, куда ему поступать. С одной стороны, в мед охота, потому что у врачей спирт всегда есть, с другой стороны родители, потомственные инженеры, внушают, что единственно достойный путь — это по их стопам. Ломал-ломал себя — пошел все-таки по стопам. На производстве, объяснили, спирт тоже имеется. Ну, там много перипетий было, но факт налицо — нынче он крайне ценный специалист в фирме "Филипс".(И не фирменные, ****ь, капканы* там мастерит золотыми руками, а занимается серьезными математическими разработками).Проживает он в Голландии, и дочка его, которая здесь лишнее яблоко видела редковато, нынче такой вот космополитический подросток, на куче языков трепется и на Родину ее вообще не тянет, нету вот этой вот, знаете, ностальжи. Родина — она там, где сало...
Ну так вот. Пошел Сакс сдавать документы в НЭТИ, встречает на улице Пернатого. А тот как раз аналогично, идет в НИИЖТ сдавать. И Пернатый убедительно говорит, мол, хули ты там забыл — вон куда ездить! А так вместе будем учиться, помогать друг другу. И пошли сдавать документы все-таки в НИИЖТ. Те из экзаменов, что имели отношение к точным наукам, за них сдал Макшан, золотая голова.
А искусно вклеить в документы его фотокарточку и нарисовать печать помог Вовка-художник. Он поступал в семинарию на иконописца, но был изгнан за вовлечение абитуриентов в повальное пьянство. Да, может, оно и к лучшему, хоть не выебали, у них там, говорят, с этим процветает. Зато печати у этого Вовки как-то очень достоверно получаются. И приступили друзья к учебному процессу. Ну, то есть как приступили. Многообещающие же студенты-то. Надежда железнодорожного транспорта, да. Как там у классиков? украл кусок хлеба — в тюрьму, украл железную дорогу — в сенат?..
*Анекдот: "Тот, кто наощупь угадает, что же находится в этом черном ящике, получит приз!" — "Уй, бля-адь!" — "Нет! Не ****ь — а капкан фирмы "Филипс"!
В начале где-то октября это преступное сообщество, именуемое впоследствии "шайкой", — уй, то есть нет, — два эти блестяще образованных, получивших изрядное воспитание молодых человека, две души общества и светские львы, сделали своей группе предложение, от которого группа, увы, отказаться не смогла: всем скинуться по энной сумме и отметить какой-то мифический "день группы". (Я вот тоже учился немного, но что-то никакого "дня группы" у нас не наблюдалось; полагаю, что с тем же успехом можно было предложить отметить "день труппы", "день груши" или "день трупа"). Деньги они собрали и, заявив, что все остальное зависит теперь только от них, исчезли, — сделав, подобно слесарю Полесову, таинственный жест рукой. Все, что только от них зависело, они действительно сделали; а что же говорить, если в те дни Пернатый установил мировой рекорд — за неделю побывал в вытрезвителе шесть раз. Хоть в книгу Гиннесса заноси, хоть святых выноси. Его в трезвяке, кстати, даже полюбили за незлобивость и чувство юмора. Студенческая группа в этих народных гуляньях участия, понятно, не принимала. Пропили не только все собранные средства, но также, само собой, залезли еще и в долги. Правильно похмеляться мы и сейчас-то не научились — а чего уж о прошлом говорить?
Пьяный Пернатый обожает по любому поводу говорить: "из хулиганских побуждений!" Ну, это, наверно, у него с тех пор — поскольку деньги они пропили не из корыстных, а скорее как раз из хулиганских соображений, то можно считать, что они все-таки не подонки. А раз не подонки — то у них на тот момент еще хранились где-то остатки совести. А поскольку хранились — то им было стыдно показываться в обманутой группе. Стыдно — вот и не пошли. То есть вообще больше в институт не пошли. Пошли в армию. Но зато после армии вот этот печальный опыт обучения в высших учебных заведениях им очень обоим пригодился. Наверно, это как в детстве: однажды выбранная модель поведения прочно ложится в подсознание этакой матрицей, программой, и после всю жизнь диктует нам свои суровые законы. А что? Я, например, лично знаком с одним гражданином, который только то и делает, что женится, делает супруге сына, а после этого супруга его бросает ("У меня к нему не физическое отвращение, а химическое — даже запаха его слышать не могу!") У него таких вот запрограммированных сыновей что-то уже многовато — несколько. Ну так вот; потом они вместе поступали во множество институтов, в том числе и в обхаянный НЭТИ, и в "Научно-исследовательский институт гаек"( т.е. в НИИГАиК), — и везде происходила ровно та же история, что и в первый раз. Держались, крепились, — но в какой-то миг встречались взглядами, пробегал дьявольский огонек — и уже само собой, через силу, произносилось кем-то из них: "А что... не отметить ли нам "день группы"?" То ли они хотели переломить судьбу и все-таки провести загадочный "день группы" назло року, то ли что — но каждый раз с завидным постоянством пропивали все собранные деньги напрочь. Как писали раньше фельетонисты-моралисты — "с упорством, достойным лучшего применения".
* * *
Примерно в тот же период — после школы, но до армии — Сакс в первый раз и женился. Делая свою жизнь в "гусарском" духе, он и здесь не оступился: раз, раз — познакомился с какой-то мисс; хлоп — тут же на одно колено и сделал предложение руки и сердца! И, бамс, — получил согласие! Он даже чуть ли не первый из нас женился-то; ну так он и беспорядочную половую жизнь пораньше начал.
В назначенный день, в назначенный час собрались радостные родственники, лопоухие друзья в костюмах, купленных "к выпускному", и неприступные на первый взгляд подружки, все как одна с "химочкой". Невеста, как полагается, делает вид, что застенчива и мила; как бы рдеет стоит (в толк никак не возьму, зачем это принято врать, что якобы невесты всегда прекрасны; кто есть из себя продавщица из овощного — так она такая и остается, никакой прекрасности в ней не прибавляется, разве что зубы золотые начистит пастой ГОИ). Жениха только вот что-то нигде нету. Вот нету и нету. Известно только, что с вечера приоделся в жениховский костюм и куда-то ушел. И с концами. Время идет, и уже у всех нехорошие предчувствия. И вообще все сроки уже прошли. А вон он, жених как раз. Подбегает, глаза вот такие, новый костюм — в свежайшей грязи. Да обильно так устряпался. Подбегает, весь яростный, как лев, и кричит вместо извинений — меня обидели, побежали мстить! Ну, бежим, конечно, мстить, а по пути — подробности.
Подробности такие. Взгрустнул Сакс нанануне свадьбы, маханул сколько надо водяры, взял еще сколько-то с собой водки-селедки — и пошел к одной своей платонической любви (или не платонической; это дело тонкое, платоническая любовь, — любишь ты, а ****-то Платон!). Поговорить по душам — попрощаться, так сказать. Дело романтическое и хорошее. Они в подъезде у этой романтической любви просидели до утра, нахерачились как пауки, под печальный-то разговор, и утром девушка пошла домой спать. А Саксу еще надо вон сколько, через весь двор, пройти. Он и не пошел.
Там в подъезде, на лестничной площадке, стояла детская колясочка. Весь-то Сакс в нее не вошел, но значительная часть все же вместилась. Ноги только наружу получились. Ну и все — достаточно мягко и тепло, чего ж так не спать. Когда солнце уже, так сказать, позолотило кроны деревьев, — вышел в подъезд как раз хозяин колясочки, огромный какой-то спортсмен. Не шахматист, там, и не в бадминтон играет, а то ли штангист, то ли дискобол. А он и так на молодежь злой — как-то раз у той самой девушки гулеванили и сверху, с балкона, ему на свежевыстиранное до синевы, хрустящее белье наблевали. А когда пришел разбираться — в квартиру не пустили из осторожности; лишь так, через дверь, обматерили. Срифмовали "дискобол — ****обол"... Ну-с, выходит дискобол, видит, что в коляске самопроизвольно завелся еще один бэби, вполне сформировавшаяся половозрелая личность, пьяная. Он хвать Сакса за шкирку и одновременно за жопу — и не поленился вынести из подъезда и выкинуть в самую лучшую лужу.
И вот мы, оказывается, бежим теперь мстить этому самому атлету. Ошибки надо не признавать — их надо смывать. Кровью!
А еще не пили в тот день. Вкратце выслушав такую преамбулу, мы, честно говоря, как-то невзначай вспомнили моргуновскую сентенцию из "Операции "Ы": "Эт-то несерьезно!" Грамм триста тридцать бы... каждому! Даже на войне перед битвой выдавали, чтоб не так страшно, а тут насухую-то очко у достаточно многих заиграло как-то не на шутку.
— Дискобол, говоришь?.. — Колхоз тревожно осведомился.
— Ну! Или штангист, хер его разберет! Ну, щас мы ему...
— Слышь, ты это... Неправильно же будет, если мы сейчас всей толпой в квартиру к нему ломанемся... Ты иди, вызови его — он же не нас, а тебя обидел... А мы здесь, на улице, пока подождем...
Сакс сгоряча-то так и решил. Он не проспался еще толком, а тут столько эмоций с приключениями. По пьяни вообще много дурняка делается. Шмыг в подъезд. Ждем, курим. Глядь — выходит тот дискобол, выносит опять Сакса. Привычка. Кидает его в ту же лужу. Молча грозит нам ужасным кулачищем — и уходит обратно в подъезд. Мы, подавленные (а кое-кто и веселился потихоньку; да большинство, в общем-то, хихикало в тряпочку) подняли заботливо жениха, отряхнули — да и мирком за честную свадебку! Хрен с ним, пусть пока живет обидчик. Вот вырастем — ка-ак изобьем злого дискобола. Вот так!
Где-то через месячишко новобрачная взбодрила Сакса острой гонореей (это вам сейчас вольно цитировать Джойса, дескать, расклейка объявлений запрещена, а злодейка-гонорейка прекращена!) Развод был на диво скоропалителен — прямо ну такой же быстрый, как и свадьба. К чести героя отмечу, что в его душе первая супруга не оставила ни раны, ни следа; я даже не уверен, помнит ли он, как там ее звали. Сам-то я не помню: то ли Инна, то ли Инга, то ли Иннесса, а то ли Ирина. Что-то такое на "И". Кажется. А может, Света.
* * *
Вскоре после этого все мы поразбрелись — кто в армию, кто в зону, кто в институт, — и повстречались уже спустя положенное время. Уже этакие, знающие себе цену. Сакс ушел попозже других и явился, соответственно, позже. Но каков! Хотя служил где-то в Монголии, но, видать, сумел с толком распорядиться той частью заграничных бон, которая не была пропита-проебёна, то есть в дело произведёна. (А что куплено и сношено — то на *** брошено! — такими словами алкоголики себя оправдывают). Он был ослепителен и блестящ; он был образцом и красавчиком; он даже смазывал свои густые черные волосы гелем, что у нас тогда еще не сильно практиковалось. Холеный вернулся солдат, ухоженный. Мы уже успели привыкнуть к новым словечкам и привычкам друг дружки, а Сакс принес в лексикон нечто новое. Главное (и оставшееся до сих пор) — выражение "в дуду". Не "в дугу", как иной раз говорилось раньше, а в дуду. Напился в дуду. Второе — "****ь мои пупыри". На первый взгляд, да еще в печатном виде, непечатное это выражение кажется искусственным и выспренним, но ежели произносить его естественно и с некоторой экспрессией, то очень даже. Знать бы еще, что за пупыри. Ну, и третье: "Носор-рог!" Это такое ругательство.
Мама Раиса Ивановна не дала своему птенчику долго околачивать груши, отдыхая от армии в компании столь приличных молодцов как мы. (Или, используя ее терминологию, "в компании алкоголиков-лоботрясов"; да чего там — меня лично она долгое время вообще иначе не называла кроме как "интеллигентный бандит": "Андрей! К тебе опять этот интеллигентный бандит пришел!") Весьма скоро она, используя свои мощные связи, определила Сакса на хорошее и хлебное место — учеником ювелира в Дом Быта. Какое-то время он был подмастерьем, а потом обзавелся нужным опытом, инструментом — и стал ну хоть и не Фаберже, но вполне приличным мастером по золотому ширпотребу. Впрочем, главное цеховое правило — поменьше говорить — он так и не впитал. Я трудился тогда репортером в популярном бульварном листочке "Момент истины", искал сенсаций, и в этих поисках обратился к Саксу с предложением рассказать о некоторых потаенных сторонах профессии. Он согласился весьма охотно. Встречу мы обставили достойно: пришли в наш кабак "Север" (о нем впереди отдельная история), купили выпить-закусить — и потекла беседа. Я положил перед собою красный толстенький блокнот. Ну, чего... Беседа-то была интересной... Назавтра, разглядывая с некоторым изумлением вчерашние "записи" в этом блокноте, я обнаружил нечто для себя любопытное. Пока шла первая бутылка, почерк был внятным, ровным и бисерным — то есть моим обычным почерком. На второй бутылке он стал не таким бисерным и, как бы это сказать, более детским, что ли. А уж под конец, когда беспощадно выбалтывались самые страшные, видать, тайны, почерка просто не стало. Не стало — да и все тут. Остались какие-то такие лихие, ух, кривулины-загогулины, которые и каракулями-то не назовешь. Причем соотношение такое: одна каракуля — одна страница; информационной ценности — ноль. Материал я все-таки соорудил, и он вышел достаточно интригующим. Предварительно показал его Саксу. Тот сказал: "О, как ты все точно изложил! А че псевдоним мне дал? Пиши мое имя, что тут такого?" Не, хорошо все-таки, что я оставил псевдоним... Потому что после публикации Сакс недели две трясся: материал сильно взволновал его коллег, и они страстно желали узнать, что же это за сучара такая все их маленькие секретики повыбалтывала?
Довольно скоро Сакс обзавелся клиентурой — как раз к тому времени у ровесников-ровесниц стали появляться какие-то первые золотые вещицы, и друзья-подруги пошли к "своему" ювелиру. У Сакса образовалась коробочка, где всегда лежал килограммчик золота в "ломе" и изделиях. Дело в том, что (и это один из тех маленьких секретов профессии) у каждого ювелира всегда есть некий запас изделий. И вот приходит к нему клиент, говорит: "Василий Петрович, мне вот браслет надоел, а вместо него я хотел бы иметь цепочку "бисмарк"! Сможете вы это сделать?" — "Коне-ечно", — отвечает ювелир и забирает браслет. При этом подразумевается, что он его расплавит и из полученного золота смастерит вожделенную цепочку. Однако сметливый ювелир уже имеет в своем чудо-сундучке как раз цепочку "бисмарк". Так на фига же он будет стараться. Он положит в коробочку браслет, а оттуда достанет цепочку. Получит с клиента деньги за работу, а к этому еще приплюсует то золото, которое по технологии неизбежно должно уйти "в угар", то есть испариться и обратиться в пыль при плавлении и обработке (по-моему, норма девять процентов от общего веса). А когда-то придет клиент, которому как раз нужен браслет...
Это был в прямом смысле слова золотой Саксов век. Он мотался по кабакам и ночным клубам, клеил девок и поил их шампанским, обзавелся часами "Ориент". (Это нынче "Ориент" за крутизну уже не считается, а тогда было "вполне"). Впрочем, с "Ориентом" история вышла короткая. Ночью, пьяный, подъехал Сакс на тачке домой и объяснил водиле: "Денег с собой нету, сейчас из дома принесу, вот тебе пока часики в залог". Надо ли говорить, что когда он вернулся с деньгами, водила где-то в пути уже цокал одобрительно языком, примеряя часы на свою нечистую руку?.. У меня тоже такое было — но только с красивым галстуком. Сперва водила, правда, кобенился, мол, на кой он мне, я их сроду не носил! Объясняю: он таких-то денег стоит, тем более я его тебе оставлять и не собираюсь, щас бабки принесу! Ну и тоже — умчал он в ночь с моим галстуком, может, решил приобщиться к высокой моде в кои-то веки, не все ж степаном таким расхаживать. Так и представляю себе: романтика, звезды, сквозняк бешеный в боковые стекла, на жилистой шее галстук от Гуччи по ветру полощется...
Между прочим, любовь именно к марке "Ориент" впоследствии еще дала о себе знать. Сакс находился в длительном и стойком безденежье, все было очень плохо, и тут папа неожиданно сделал ему подарок: подкалымив где-то, подарил Саксу миллион старыми деньгами. Истосковавшийся по средствам Сакс купил ну самое необходимое: хорошие черные штаны и, конечно, "Ориент" на кожаном коричневом ремешке. Вышло чика-в-чику, даже на пропой души ни фига не осталось. Ну, с "Ориентом" вообще наш коллектив почему-то связан некими мистическими узами. Часы именно этой марки, помнится, Пернатый то закладывал Грише Эфросу, ныне покойному (а если точнее, убиенному), то выкупал, — до той поры, пока не пропил их окончательно... Между прочим, как-то разок посидели мы в "Собэке" — и с Саксом была какая-то девица. Потом, после посиделок, он стал хорошенько ее домогаться, напирая на то, что, мол, зря кормил-поил, что ли! Девица была настроена прямо противоположно — и Сакс стал ее впихивать в тачку, которую тут же тормознул. Я вступился — и получилась славная драка. Это не то чтобы я такой вот благородный, а просто тоже вроде прикидывал шансы; да и вел себя Сакс вовсе уж плохо; вызвал понятное раздражение. В ходе потасовки опять же потерялся Саксов "Ориент" — он нашел его попозже. Девку, всю в слезах и соплях, я довез до дому, аж на Северо-Чемской, и, увы, сдал на руки мужу. Тоже мне ария Гремина, ити иху мать...
Макшан в ту пору заканчивал обучение и подрабатывал сторожем в детском садике. У него был сменщик — такой же орел. А еще Макшан не отказывал дружкам в гостеприимстве, если те с подругами заныривали к нему в пору его дежурства. Ну и вот чем это кончилось. Как-то раз звонит поутру Макшану сменщик, голос у него захлебывается, и он говорит: прибегай быстрей, тут в садик какой-то тип залез, здоровый ужасно — все перевернуто, он сам спит, рядом бутылка коньяку полная, а я лично будить его боюсь! Вот, милицию пока вызвал! Макшан спросонья поматерился, но из любопытства собрался и пошел. Потом он рассказывал, что все подходы к садику были усеяны милицией, на крышах окрестных домов сидели меткие снайперы, от генеральских погон рябило в глазах и в небе барражировали вертолеты — по большей части пресловутые "Черные акулы". Он начал было что-то говорить про танки и БТРы, но мы его заткнули. Внутри продирал глаза кто бы вы думали? Самые проницательные из читателей уже поняли кто там глаза продирал. Оказалось что? Ночью колобродил окрест с какой-то мэм, вспомнил, что вот он, родной садик, однако Макшана там не оказалось, вот Сакс и залез туда самочинно, через окошко. То, се, проводил девку — и пошел поглядеть чего выпить. Нашел в ящике стола у заведующей пачку денег и бутылку коньяку. Деньги не взял — даже оставил записку: "Милая женщина! Никогда не храните деньги где попало, их могут украсть! Коньяк я у вас заимствую, но обязательно верну. Вечно ваш Андрей Сафонов". Из бутылки он отхлебнул — и завалился спать. Детские-то кроватки маленькие, так он уснул на полу. Там его и нашли. И никакой оказался не "здоровый" — обычный парнь, не широкий и не узкий; у страха, говорят, глаза велики. Приехавшая срочно заведующая ахнула, оперативно побежала глядеть свои деньги, а там, в ящике стола, — вот такой вот благородный человеческий документ. Тут, понятное дело, даже черствые менты прослезились. Да и парень-то вон какой симпатичный. Опять похохотали и простили. У него даже потом, кажется, какие-то маленькие шашни были с той заведующей.
Многие из нас, пацанов, тоже к тому времени почувствовали в себе тягу к золотым вещицам. А к кому идти? — к Саксу! Стричься — к Коту, за майонезом — к Макшану, а что по золоту — к Саксу... Приходит к нему как-то Никульников. Пьяный-пьяный. Никакой. В дуду. Достает из кармана цепочку, смотрит ему глубоко и серьезно в глаза (пьяные довольно часто так смотрят — и кажется, что они знают нечто такое, чего никогда не сможешь познать лично ты; каким-то обладают сакральным, особым знанием) и бубнит:
— Слышь че... а ты вот, например, можешь из вот этой цепочки сделать... сделать... — и давай думать, что же конкретно сделать. До этого-то не задумывался — тоже мне, человек спонтанных решений. Сакс стал терять терпение — начал подстегивать ход мысли никульниковской:
— "Веревку"?..
— Не-а!..
— "Бисмарк"?..
— Н-не...
— "Рубленую"?
— Да не, не... Во! — озарение его посетило. — Ты мне можешь из этой цепочки сделать... — опять задумался, — ... точно такую же!
Тут Сакс немного даже как-то подрастерялся, хотя паренек был уж многоопытный. Потом спрашивает аккуратно:
— Что... прямо точь-в-точь такую?
— Ну!
— Смогу... чего не смочь... Только за эксклюзивную работу плата побольше будет, сам понимаешь, надо ведь чика-в-чику скопировать...
* * *
Звонит он как-то раз в те золотые деньки и говорит, мол, вот, приглашаю в пятницу на свадьбу, в шесть в "Березке"! Я оторопел и спрашиваю, на чью свадьбу-то? — А на мою!
— А кто... э-э... избранница?
— Да ты ее не знаешь, я сам только познакомился...
В своем репертуаре.
А дело было так. Валяется Сакс как-то поутру в постельке своей приятельницы, женщины-, так сказать, —друга. Пока он валялся — к той подруга пожаловала. Вот сидят они на кухне, чаи гоняют, сплетничают, — возникает Сакс, завернутый в простыню на манер античного героя. Красивый, стройный, смуглый, припухший. Познакомились с подругой — и через пять минут он в свойственной ему манере становится на одно колено, целует руку и делает, как говорится, формальное предложение. (И, надо сказать, подписывает себе этим оч-чень суровый приговор — ей-богу, он такого не заслужил!) Та отвечает, что проблемка есть — четвертый месяц, аборт делать уже не принимают. Сакс говорит: это не проблема, перед нами открыты все дороги, все уладим... а если что, воспитаю как родного! Маша отвечает: не надо как родного... лучше уладить! И уладили. Всего-то делов — четыре бутыли шампанского да коробка "Птичьего молока". Да деньгами, разумеется.
Через неделю — свадьба.
Тенденция, однако.
Свадьбу отгуляли — и даже никто ни с кем не подрался, кажется. Вот что значит "свой круг". То ли дело у Коли Пашкова на свадьбе. Пилит Сакс в ванной свидетельницу, святое дело, а тут вламывается не кто попало, а прямо сразу муженек. Хвасть свидетельнице по морде. Сакс — мужу... понеслась! А у Макшана, например, кроме нас собрались еще и его одногруппники. Все вроде нормально, но потом все ж таки выбегает из комнаты зареванная дамочка, за ней Колхоз пьяный (грязно приставал), а уж вслед за Колхозом — муж той дамы. Смущенный какой-то. Колхоз ему: "Пош-шел ты н-нах-***! М-мудак!.." А тот ничего... интеллигенция всегда к бандитам некоторый пиетет испытывала. Вот я у себя на свадебке мудро поступил, без ложной скромности говорю: разбил ее на много заходов. Отдельно для родственников, отдельно для дружков, отдельно для коллег и отдельно для других дружков, которые интеллигенты. Ух как умотался — но зато ни одного инцидента. Роме Гайнуллину только педикюр на заскорузлых ногтях сделали, пока пьяный спал. После сидит где-то в босяцком обществе, покачивает разутой ножкой, а на него косовато пацаны смотреть стали. "Рома, — спрашивают, — а с тобой с одного стакана-то пить можно?.. Ты, часом... не "этот"?.." Тот глядь на ноги — и в кипиш...
Пацаны между тем через какое-то время стали поговаривать, что Мария-то — дама еще та. Сакса, мол, держит в черном теле, к сексу относится резко отрицательно, но ****ует помаленьку, по дому не делает ни хрена и разговаривает преимущественно матом, да еще с визгливыми интонациями. Честно скажу — мне как-то не верилось. Я-то Машу после свадьбы видел один только раз. Зашли мы как-то с Саксом к нему, мама Раиса Ивановна от доброты душевной выставила запотевший графинчик... Поговорили, Сакс лег на пол (жара стояла) да так и заснул, лежа привольно на спине — голова под письменным столом. Не то чтобы от пьянства — а от своеобразного понимания вольности, не фиг, типа, комплексовать, где хочу — там и сплю. Пришла Маша, нежная такая, нормально поболтали о том о сем — самое благоприятное впечатление осталось. А то ли уж тоже пьяный был? Но вот что-то не верилось, что она такая уж стервь — наговаривают пацаны, думал. Оказалось потом — нет, не наговаривают, все как есть правда.
Родили премилую дочку. Уж в той вообще кровей оказалось намешано немеряно — к Саксову коктейлю еще и еврейская кровь подмешалась. Вырастет — даст гари.
Есть такой вот неаппетитный анекдот: любовник прятался в шкафу, между платьями. Духами надышался страшно. Муж ушел, он вываливается со словами: "Умоляю... кусочек говнеца!.." Ну так вот с Саксом та же история произошла. Сколько было красивых — да даже и умных! — барышень. Но они — кто от ума, кто от глупости — сдавались легко и порой даже бывали самоотверженны; а это сильно расхолаживает. Ну и вот, здравствуйте! глупая, некрасивая, носатая и невоспитанная (даром что еврейка) Маша — да вдруг оказалась холодна к нему, герою-любовнику! да он ей на хрен не нужен, за исключением денег; да она и рядом понять не может порывов его мятущейся души! Ворона вороной — и мозгов примерно столько же.
Говорят умные люди, что любая страсть — к Сталину ли, к деньгам, к Маше — делает человека в той или иной мере дураком. Товарищ перестает видеть себя со стороны и зачастую смотрится смехотворно. По себе знаю — окидывая, так сказать, холодным взором пройденный путь. Ну и вот — из блестящего и непредсказуемого в своем блеске героя, баловня судьбы и примера для подражания Сакс мгновенно стал посмешищем для добрых людей. Дело не в Маше, а в его отношении к Маше. Насмехались не за то, что она такая, а за то, как он к ней такой относится. He fell in love, он упал в любовь. И вымазался там по самые уши. Впрочем, насмехались не злобно, а любя — но все-таки посмеивались. Нету вечных кумиров. Чуть дай слабину — и твое место займет мигом другой.
Огорченный перипетиями несчастливой семейной жизни, Сакс чего-то заметался. Одновременно из-за Сашкиной гибели заметался и я (и тоже, надо полагать, был здоровенной мишенью для насмешек; см. выше относительно обуянного страстью человека; надо мною, впрочем, не посмеивались впрямую, но, думаю, я всех поддостал со своими переживаниями). На дворе был девяносто пятый год, и настоящий мужчина-неврастеник лучше всего найти или потерять себя мог в Чечено-Ингушской АССР. Я стал проситься туда спецкором, а Сакс, услыхав об этом, встрепенулся и принялся просить меня взять его с собою фотографом. Сперва в конторе вроде как восприняли идею с энтузиазмом — а как же, "наш специальный корреспондент из Чечни!" Но потом в той же конторе стали глядеть на это дело опасливо ("А ну-ка его на хрен, идиота, запился со своей трагедией, он там на пулю нарвется, а мы тут казни себя!") и денег на командировку не отпустили. Дали пятьсот тысяч "на личную инициативу" — пускай, если хочет, езжает на свой страх и риск, чтоб у нас совесть чиста была!.. На эти пять соток в лучшем случае можно было добраться до какого-нибудь Моздока — и потом сидеть там и посасывать лапу. Слать мужественные репортажи, сдобренные ядреным солдатским юмором, на тему "пришлите денег зпт чечены плохие тчк". Так что пятьсот эти тысяч мы тут же и пропили; причем пропивать начали тут же, в конторе, прямо сразу по получении, чему моя супруга Ленка была весьма не рада; пьянство-то хер с ним, но хоть частицу денег-то надо домой притащить!
Сакс, однако, настроил себя основательно. Сперва он пришел и говорит: ну че, раз так не получилось — поехали воевать по контракту! Такой вариант мне, ленивцу, и в голову не приходил. Я тогда подумал — ну, дурь и дурь у мальчика. Очередная. Но Сакс, действительно, вербанулся, продал по дешевке все свое ювелирное оборудование и золотой запас, немного поучился (получил квалификацию наводчика САУ — самоходной артиллерийской установки) — и умотал сражаться за Родину. "Песня "Родинка". Слова народные, музыка МВД!" До поры я воспринимал эти инициативы как ерунду и фантастику. Но все-таки ранней весной проводил его до военкомата и по дороге подарил нищему свою лисью шапку — чтобы не было соблазна на следующий год носить ее же. А в годовщину Сашкиной смерти, 1 мая, наподдавался как следует в конторе недешевой французской водки "Монарх", и когда супруга стала увещевать меня ехать домой, бросил перед ней пачку Сашкиных фото и заявил, что вот это — человек, а она — сука. Для супруги такой поступок стал откровением вдвойне — она до тех пор и не подозревала о какой-то там Сашке. Нету меня дома неделю — прихожу виноватый, похмельный: "Ой, бедненький, опять у пацанов завис, есть, наверно, хочешь?.." Из дома я был бесшумно изгнан — и тогда тоже потянулся в военкомат. Там приняли одобрительно, такие нам нужны, но когда узнали, что в армии я не служил, ответили твердым "Нет". Да я смелый, да я стрелять умею! — А нет. В армии не служили — не имеем права. Вот тогда первый и единственный раз пожалел о том, что не служил.
Вернулся Сакс довольно скоро — месяца через два. Весь овеянный боевой славой, весь в друзьях и в делах, немногословный и безусловно героический в новеньком красивом камуфляже, подобранном точь-в-точь по фигуре. Я побаивался, что его мобильная психика подарит ему какой-нибудь пресловутый "афганский синдром" и он начнет по пьяни рвать на груди тельник. Ничего подобного не произошло, никаких дерганий и психозов, пусть даже и с модными названиями, он с собою не привез. Он вообще озверелых чеченов вблизи не видал — садил помаленьку из своей САУшки, а уж куда там прилетало — не его дела, не Хиросиму все-ж таки бомбил.
С ним на пару дней заглянул его приятель-срочник, которому еще с полгодика оставалось дослужить — маленький шустрый пацан без особых рефлексий. По живости характера он успел пристрелить товарища по оружию — злобного сослуживца-"деда". ("Он меня бьет и бьет; я прошу "не надо, хватит", — а он знай ***рит! Я уж сознание терять стал, все красное стало в глазах... сам не знаю, как рука сзади автомат нашарила..."). Любопытно, что дело замяли абсолютно — "деда" списали на чеченов ("геройски погиб, защищая..."), и теперь чьи-то там родители и знакомые скорбно, но с гордостью поминают своего такого, казалось бы, херового, а вот, оказывается, какого благородного Петю или Колю! Из рассказов этого сослуживца запомнилась его неподдельная обида на ОМОН и вэвэшников — "мы впереди, первым эшелоном, на нас вся тяжесть, мы бои ведем, — а эти не только после нас уже идут как каратели, казнят, — но сами грабят, а нас же еще за мародерство и арестовывают, если солдат что подберет!.. А сами грузовиками ковры-видики-аппаратуру возят!.." И еще — как он все-таки улучил момент немного помародерствовать в опустевшей пятиэтажке. "Выхожу из квартиры на лестничную площадку — а из другой квартиры как раз ментовский майор! Нос к носу. Мне трибунал на хрен не надо — я опа тихонько за автомат... А майор орет: "Серега, ты охуел, это ж я!" Оказалось, сослуживец-рядовой форму ментовскую где-то надыбал, ну и подурковать так решил... Чуть не шмальнул пацана ни за хуй..."
Сакс не мародерствовал — что да то да, в нем вот эта заповедь, "не укради", вколочена достаточно крепко. Он вообще из криминальных радостей отдает предпочтение разве что хулиганству в пьяном виде. Он радовался жизни по-своему. "Под станицей Червленой бой был, выбили чеченов, надо отдохнуть. А там винзавод. Ну, мы через поле — к нему, с ведрами. А все перерыто воронками... Смотрим — прямо посреди поля куча газет. А там же любой клочок с буквами на вес золота — информации-то никакой, хоть что почитать, хоть кулинарные рецепты, перед тем как жопу вытереть... Заебись! Хватаем эти газеты, оба! — "Новая Сибирь"! Я пацанам хвастаюсь, мол, у меня там друг работает, разворачиваю — а там твой портрет в плаще, как живой! Бля-а... Так обрадовался, в сапоги эти газеты напихал, думаю, потом почитаю. Винища набрали, уделались в дуду, просыпаюсь — нету уже газет в сапогах... *** его знает куда подевались, так и не прочитал, про что ты там писал..."
Уж как туда "Новая Сибирь" попала — бог ее знает.
Практически все заработанные деньги (вполне, кстати, средненькие, такие он мог при своем прежнем ремесле заработать за неделю или дня за три) он потратил на подарки Маше и дочке. Ну, видик еще купил — тоже Маше в подарок. Вернулся мужественный герой Федор Сухов, дорогая Екатерина Матвевна, привез гостинцев. Получите ваш красный сарафан. На выпивку себе почти ничего не оставил. Ну, впрочем, кой-чего все-таки оставил — где-то на третий день они с тем сослуживцем пожаловали к Саксу в гости и сели маленько попировать. Пришла Маша и учинила по данному вопросу большой разбор полетов с присущей ей визгливостью и употреблением нецензурных выражений. Как видим, ее радости по поводу возвращения мужа из пекла войны хватило не слишком надолго. (Впрочем, она и во время его отсутствия, говорят, не слишком переживала, ей это, кажется, вообще не дано). Сакс стал втолковывать, что случай исключительный (он, кстати, вообще-то не злоупотреблял гостеприимством и семейное гнездо никогда не норовил превратить в Разгуляево) и чтоб не позорила его перед боевым товарищем; а хрен-то там — Мэри к тому моменту уже трудилась на Центральном рынке, торговала рыбой, и поэтому любой логический довод легко парировала силой натренированных голосовых связок (а то: поори-ка при любой погоде "А кому вот рыбу свежую!")
То, что произошло впоследствии, Пернатый охарактеризовал как Саксов "второй героический поступок в жизни". Покуда Маша бранилась, Сакс в отчаянии поглядел на боевого друга и понял, что безвозвратно теряет лицо. А прямо рядышком с креслом стояли его военные щегольские бутсы, связанные друг с дружкой за шнурки. Рука Сакса непроизвольно и плавно опустилась, ухватила эту связку за шнурок ("держи шашку как птицу. Будешь сжимать слишком сильно — задушишь, слишком слабо — вырвется и улетит!"), и... И ка-ак он дал этими бутсами прямо по Машиной-то умной голове.
Она, разумеется, осеклась — так это называлось в старомодных книжках; сейчас такого слова почти не употребляют. Но Машу на одном месте доской, как говорят в лагерях, не ушибешь — уже через минутку-другую она названивала от соседей (избитая злодеем, хулиганом и алкоголиком мужем честная жена!) сами знаете куда. Отреагировали, примчались — и обеспечили пассионариям чеченской кампании немудрящий ночлег в участке. Данный инцидент можно назвать "этапным" для их семейной жизни — именно тогда умная Маша нашла безотказный (безоткатный?) инструмент борьбы со злодеем, хулиганом etc, см. выше. И пользовалась им впоследствии многократно, искусно и результативно.
Любовь разгорелась пуще прежнего. Сакс не понял одной простой штуки — что, распродав инструмент и утратив хлебное и престижное место, он потерял в глазах базарной торговки Маши всякую товарную ценность; небогатые герои у нас идут по другому ведомству. А ведь еще Печорин размышлял на досуге о том, что чувство, не встретив ответа, превращается в геометрическое понятие "луч", то есть прямую, берущую начало в некоей точке и устремляющуюся прямиком в бесконечность. (Тоже, конечно, преувеличение, это что, получается, девочка в пионерлагере, некрасивая поэтесса Лена Зинкевич, которую я отверг, так до сих пор и безутешна? нет, время все-таки лечит вообще все). Н-да... Это надо же было так-то лохануться. Судьба, не иначе. Рано или поздно она сильно хлопает по макушке каждого своего баловня. Лучше уж какое-то время побыть не слишком счастливым — закаляешься. Главное только не втянуться.
Однако семейное существование, хоть и стало прихрамывать на обе ноги, но все-таки ковыляло. Вдохновленный тем уважением и почетом, которые выказывали ему пацаны и особенно дамы, Сакс завербовался еще разок — на этот раз в Таджикистан и уже на пол-года. Оттуда он вернулся, растеряв в окопах уже всякий, по его собственному выражению, "романтизьм". (Невзирая на некоторую ученость (не то три, не то четыре начатых высших образования!), он все-таки так и говорит: "эмпириокритицизьм", "демократизьм"). В Таджикистане было скучно, слякотно, холодно, грязно и вонюче. Нудно — как бесконечное кино режиссера Сокурова. Боев и женщин не было в принципе. И вот полгода такого-то привольного житья смели всяческое желание стать Рэмбо — в бурные воды памирских речек.
Но зато обмундирование, в котором он вернулся по зиме, было еще более щегольским, чем в первый раз (когда ехали проводить время к моим развратным приятельницам, он спросил, надевать ли гражданку? Я твердо и гордо отвечал: нет, только так, в гражданке ты гражданин, а так герой!) Он опять истратил свое жалованье на подарки сами понимаете кому — и позвонил мне: вот, я приехал, давай в гости! В гости... Денег у меня на ту пору не было совсем, а у него — тоже. Вот и сидим как дураки, водки купить не на что. "Маша ближе к вечеру придет — у нее возьмем!" И, главное, все это произносится с этаким неоправданным "оптимизьмом". У Маши-то, может, и легко что-то выпросить — но только не денег... Однако, чтобы завоевать Машино расположение, принялись за дело: навели порядок, починили телевизор и бачок в туалете, поиграли с дочкой и даже приготовили хорошую еду ("Не, на этой сковородке можешь не готовить — все пригорает!" — "У кого это пригорает?" — "У Маши!" — "Ну, посмотрим, вдруг у меня да не пригорит...") Сидим ждем в тревоге — смягчится ли суровое сердце? Скр, скр, — ключом в скважине; даже у меня, парня неробкого, в груди холодок к желудку провалился; умеет, черт возьми, женщина себя поставить; аналогичные чувства я, пожалуй, только к Ольге Макшановой испытываю, Царевне-Несмеяне... ну да ладно.
Мария была, что называется, "с морозцу" — заиндевевшая и красная. Они ж там, на базаре, бедные, весь день на воздухе — стоят как матрешки, из-за обилия курточек и шуб руки не согнуть. Пингвины такие, понимаешь. Сосиски в тесте. Только стопарем и греются. Вот когда я наконец убедился: нет, не врут пацаны, не скверные они злоязычники. "Серебристое имя Марии говорит о кресте, о Христе..." Прямо с порога, не поздоровавшись и не отряхнувшись, разинула Маша свое воронье горло и покрыла нас матом. Причем не "отборным", как выражаются некоторые, а убогим каким-то и сиплым. А суть претензий была в том, что вот, пока она там на морозе — мы тут, видите ли, в тепле. Причем не то чтобы пока она там работает, мы тут бездельничаем, а именно вот что в тепле! Понятно, что нам из солидарности стоило бы тоже пооколачиваться на улице — но все же не слишком ли это, а?..
Есть люди, которые умеют материться, и есть люди, которые материться не умеют. К разряду первых некоторые нервически-восторженные интеллигенты с уклоном в народничество ошибочно относят таких же интеллигентиков, которые обожают загнуть что-нибудь "былинное", вроде: "Эх! Раскудрить твою налево через коромысло, в семь гробов с оттягом, ****у мать!" — и смотрят потом вокруг себя скромно и горделиво, оценили ли их ругательное мастерство. У человека, который более-менее чувствителен к фальши, от такого рода "ругани" по коже непроизвольно бегут неприятные мурашки, как от трения пенопластом по шерсти. И ему почему-то становится неудобно за себя — как при чтении Достоевского в тех моментах, где происходит очередной "надрыв" и каждый из героев выступает в каком-то ужасно некрасивом, постыдном амплуа. Хорошо же матерится тот, кто вообще хорошо говорит; у такого матерные вкрапления (а то так даже и матерная доминанта — есть же люди, у кого мат в речи явно доминирует над нематом) не ощущаются в общем тексте чем-то инородным , а, напротив, дополняют и делают речь более сочной и выразительной. Тот, кто додумался, например, до убийственно-уничижительного эпитета "***, набитый манной кашей" — он, безусловно, был мастер художественного слова. Аналогичной квалификацией обладал творец выражения "нос — как у разбойника хуй!" ("Лезет ко мне, пьяная, а сама-то страшная как моя жизнь... нос — как у разбойника хуй!") А действительно, раз уж человек разбойник, личность, — то там у него уж точно нечто выдающееся; вон, в институте кубинцы показывают на портреты своих лидеров Фиделя и Че, и говорят уважительно: "Грандепинга!" А "пинга" — это по-испански как раз вот то самое и есть... Или вот: "два кислых друга — колбаса и волчий хуй!" Это, знаете, уже характеристика для сладкой парочки... Или: "****а — как у бродяги сумка!" Вообще, на мой взгляд, особенность хорошего, грамотного мата в том, что он не оскорбляет слуха, пусть даже и рафинированного, — зато может насмешить.
Но нередко встречаются люди, которые по недостатку ума или по недостатку воспитания матерные слова употребляют так, что эти слова воспринимаешь как действительно нечто грязное и стыдное. Наверно, они, эти-то люди, наш мат и дискредитируют. Вот, был один такой тип, лежал со мной в больнице в институте. Ему ужасно хотелось быть "своим" — и с этой целью он глупо и много матерился. "Иду я, — начинал он, — ****ь, нахуй, — и вижу, сука, бля, навстречу замдекана... Ну, сука, нахуй, *****, я испугался — ***** нахуй!" Послушать его специально приходили пациенты из других палат — как бы невзначай. Мы звали его промеж себя "***** нахуй" и специально просили, заранее хихикая про себя: "Серега, а расскажи вот, помнишь, ты рассказывал, как ты там на трамвае ездил..." И рассказывал, и глазки горели — полагал, что это его тупой рассказ нам так люб, фабула рассказа. Не... тут форма однозначно оставляла содержание в глубокой попе... превалировала над ним — можно и так сказать.
Ну так вот они с Машей друг дружку точно поняли б. Она материлась бездарно и скучно, плюс к этому еще сильно напрягая горло, на грани визга и сипа. Не, материться лучше не с морозу, мат лучше, когда он из глубин теплой спокойной души...
А Сакс, гляжу, — прямо молодец. Настолько образцовых мужей мне как-то даже и нечасто встречать приходилось. Сразу стал быстро и хлопотливо оправдываться, что вот, мы тут тоже... и телевизор, и бачок, и с дочкой... и порядок... и поесть сготовили! Вон оно, горячее! Герой... ****ь нахуй. А Маша же не может вот так сразу остановиться, тут есть инерция некоторая. "Мария, — говорю укоризненно, — ты женщина положительная, а лаешься, как базарная торговка!" А она засмеялась и говорит: "А я и есть базарная торговка!" А, точно... И оттаяла немножко Мария. А потом еще чуть-чуть уговоров — и денег на бухло выделила. Поддали втроем — и еще выделила! Вот что значит хороший подход. Потом мы так наподдавались, что даже с Саксом на улице подрались.
Но мир в семье не был прочен, не был. Сакс ко всему стал еще и ревновать. Несколько звучных сцен завершились тем, что он был изгнан из дома обратно под мамино крыло, в свою маленькую комнату. Но зато теперь любая выпивка в любой компании завершалась для него одинаково. Он вставал, вылуплял глаза и говорил: "Ну все... я к Маше!" И — шел! И доходил! А ведь пьяный человек — он зачастую с та-акими хорошими намерениями к нам лезет! У него столько любви к нам! Но такой уж он противный и мерзкий, что его воленс-ноленс приходится гнать поганой метлой... (Заметил: из мужиков в пьяном виде невыносим примерно один из десяти, из женщин — одна из двадцати. В основном-то пьянка какие-то благие качества на поверхность выносит; мы же стесняемся своей доброты или там простодушия, а по пьяни оно все проявляется. Но у некоторых (и Сакс как раз из их числа) водка выносит наружу как раз самую гадость... да и у меня тоже — зачастую...) И вот пьяный обижается: как же так, я со всей любовью, а меня так оскорбили! Ну-ка, где здесь кирпич потяжелее?.. Милиция, вопли, вместо утреннего кофе — утренний протокол об административном правонарушении. Постепенно, не сразу, Маша обзавелась стальной дверью и решеточками на окнах и балконе. Ну, отдельные камни сквозь решетки пролетали, но лично супруг просочиться уже не мог. Хоть и относительный (и весьма относительный!) — но покой! Вот, значит, так... дружки после пьянки шли кто куда, а уж Сакс непременно к Маше. "Вон о той звезде далекой, Мэри, спой. Спой о жизни, одиноко прожитой..." Когда друзья замечали, что Сакс уже захорошел, то начинали невинно спрашивать: "Ну че, Сакс... к Маше?.." — "К Маше!" Автопилот. Поле вижу, мяч держу.
Бывали заходы и прямо на рабочее место, на базар. К тому моменту Мэри не то повысили, не то понизили, но торговала она уже не рыбой, а разными консервами — на ее прилавке эти консервы высились довольно большой пирамидой. Вам никогда не приходило в голову, насколько, должно быть, заманчиво разметать вот такую пирамиду — с гиканьем и уханьем? Ну так Сакс это проделывал неоднократно. Один раз даже в пароксизме гнева дал по харе милиционеру, который подошел его урезонивать. Попал опять в мусарню и спасся исключительно на обаянии и подхалимаже, объяснив ментам, что "полиция" расшифровывается как "подлые лица", а "милиция" — как "милые лица". Да чего там... как-то раз мама Раиса Ивановна послала его с ножиком собирать шампиньоны в аккурат под окна этой самой милиции. Они там росли в изобилии — потому что другие туда не наведывались — с клинками-то. "Чужие здесь не ходят". Смуглого брюнета с вот таким вот сажалом в руке (о так называемом "грибном" ноже речи, разумеется, не было в принципе), тихонько шарящегося в сумерках под окнами РОВД, поймали и вдумчиво допросили. Опять хохотали. Кстати, насчет маминых просьб. Раиса Ивановна была и есть последовательная сторонница коммунизьма (но при этом читает и выписывает только "Комсомолку" и "МК") — и голосовать за себя посылает сына. За соответствующую мзду. При этом плата составляет стоимость бутылки водки. Сакс идет — и честно голосует. Дружки посмеиваются и говорят, мол, все равно же не узнает за кого проголосовал, голосуй за своих! (Сам он сторонник Жириновского). Однако Сакс делает все по-честному, без обмана.
А, ну заодно уж и про "МК". Я с данным изданием сотрудничал, и как-то раз меня попросили там написать пространное эссе с поучительными примерами — про вытрезвители. Эссе я написал хорошее, со знанием дела и тонкостей. А подписался, конечно, Андреем Сафоновым. Раиса Ивановна была очень, очень рада. Зато Сакс, когда впоследствии устраивался репортером на радио, предоставил в качестве образчика своего труда как раз этот опус. Там, на радио, опус прочли, на Сакса поглядели весьма внимательно. Но приняли. За талант, наверно.
* * *
Вот мы плавно и подошли к журналистскому периоду Саксовой биографии. Нет, начал-то Сакс не с радио — радио он как раз закончил. Началось с того, что я как-то раз привел его в редакцию упомянутого выше "Момента истины" — этот листочек к тому времени потерял прежнего редактора, совсем опаршивел, но существовал. Наш герой мгновенно влюбился в нескольких тамошних дам, некоторыми из них овладел, — и ему понравилась журналистская работа. Из Чечни он писал письма, я отдавал их в "Момент" в качестве репортажей — и сколько-то из них напечатали. Так что после всех военных походов прямая дорога Андрею была — в журналистику. Так он и попал в "Момент истины". Там прочно, хрен вышибешь, обосновался в роскошном редакционном буфете (молодая барменша, разумеется, вошла в число его близких друзей). Буфет был и правда хорош — достаточно просторный и с широким ассортиментом насчет выпить-закусить. Виски, киви, водка, салаты и прочее. Сиживали там, знаем...
Проработав в "Моменте" месяца три и напечатав там статьи четыре, Сакс понял, что все в н-ской журналистике делается не так (и он, опять же, оказался недалек от истины — поглядите на тиражи новосибирских газеток), — а по-настоящему гениальный журналист, собственно, он один и есть. Ну, с некоторыми допусками-припусками, может быть, еще и я. Но, в отличие от меня, Сакс не был ленивым созерцателем: повстречав какого-то своего разбогатевшего товарища по монгольскому стройбату, он заручился его согласием на финансирование небольшой желтой развлекательной газетеночки. Сам он стал редактором. Мы вылупляли глаза и говорили, что он в этом деле ничего не петрит. Сакс поплевывал на такие речи ("А хрена ли там уметь — бери да редактируй!") и посрамил всех скептиков, выпустив осенью 96-го года первый номер газеты "Вечерка".
У меня был в октябре день рождения, денег не было ни хера (у меня, как вы могли догадаться, их довольно часто не бывает), я настроился этак спокойно-элегически и даже себя не жалел, памятуя слова незабвенного умного уголовника Сашки Горюшкина: "Новый год — это всего лишь смена одного года другим!" Звонит Сакс и говорит: я сейчас приеду. "Да у меня нету ни хера..." — "А я привезу..." И привез — водки, закуски и цветную книгу "Тайны китайского секса" в подарок. (Да, замечу, к тому времени я опять, и довольно уже долго, жил-поживал, примирившись, с супругой, и оная книга надолго стала у нее любимой; дарите книгу, источник знаний!) Сидели, выпивали — звонят три дамы, с которыми мы накануне познакомились в кафе "Лакомка". "Приезжайте в гости!" Ну, что... голому собраться — только подпоясаться. Приехали. Привезли с собой. Все нормально. Хозяйка говорит: вот, муж только утром прибудет, так что можно... "А кто у тебя муж?" — "Да майор милиции, с наркотиками борется..." Переглянулись. Хмурым утром, по осени, и так-то безрадостно всегда бывает домой возвращаться, а у нас даже и сберкнижки нету, чтобы сердце согрела, когда под пули ментовские полезем... А самое главное — дамы были так себе и денег на водку у них тоже больше не было. Плюнули мы — и ушли. И на следующий день стали выпускать "Вечерку".
Сказать, что "Вечерка" была газетой, было бы неправильно. Это была — песня. И Сафонов, надо отдать ему должное, был вовсе не самым плохим редактором. Он кипел идеями — зачастую какими-то совсем уж, запредельно, сногсшибательными. Так, например, начиная с первого же номера была введена практика вкладывать в каждый десятый экземпляр какой-нибудь маленький подарочек. Помню, помню, как мы у Сакса на дому вдвоем управлялись с этим первым номером. Собственно, сгибание газетных полос в определенной последовательности называется "вальцовкой". Так вот "Вечерка" доставлялась неотвальцованной — просто в виде стопок бумаги. А сгибали и складывали эти страницы уже мы сами. А после уже честно в каждый десятый экземпляр вклеивали скотчем разную ерунду. В первый номер — гандоны, во второй — полиэтиленовые пакетики с махоркой (Сакс самолично покупал где-то эту махорку и пакетики, самолично фасовал и самолично, с моей помощью, вклеивал). Достаточно оригинальной была акция со вклеиванием календариков. Календарики были не простые. Мы заказали их сами, и изображены на них были густо татуированные части человеческих тел. Ну, конечно, наколки не гвоздем деланные, не "Помни заветы матери" какие-нибудь, а, так сказать, произведения татуировального искусства: цветная тушь, все навороты... На той стороне календаря, где был собственно календарь, стояло: "Серия "Татуировки сотрудников газеты "Вечерка". А дальше сообщалось, какая часть тела и какого конкретно сотрудника (сотрудницы) изображена на обороте. "Спина нашего корреспондента Егора Кузнецова". "Грудь нашей секретарши Елены Никиточкиной". Первая полоса одного из номеров являла собою старинную, прошлого века, фотографию группы лиц — дам и кавалеров. И было подписано кто есть кто — вот этот, с моноклем, — редактор Сафонов, вот этот, с тросточкой, — корреспондент Кузнецов, вот эта дамочка с вуалью — та самая Никиточкина... И так далее. Похуй было все, буквально все. Картинки беззастенчиво передирались из самых разных глянцевых журналов (на их приобретение была отведена специальная графа расходов), страшные криминальные истории — из всякого рода бульварных листков... Кроме того, Сакс ввел рубрику "Знакомства" (она называлась как-то экзотично, не помню уже как) — но не просто рубрику, а такую, где можно опубликовать не только текст, но также и свою фотографию. Пока газетка раскручивалась и не была известна, тексты и фотографии ляпали от фонаря, какие попало. В первом номере, разумеется, не обошлось без фотографии Маши. И, конечно, текста, якобы написанного ею. Начиналось так: "Блондинка с мужественным лицом ищет..."
Теперь необходимо приостановиться и объяснить смысл словосочетания "блондинка с мужественным лицом", ибо оно с некоторых пор есть визитная карточка Сакса — и без него портрет будет неполон. Итак. Когда Сакса заклинило на Маше, он понял, что самый привлекательный для него тип женщины — это как раз пресловутая "блондинка с мужественным лицом". Причем (как я понял гораздо позже) в виду имеется не храбрая, отважная физиономия — а лицо с мужскими чертами, мужеподобное. Как у Маши. Теперь с Саксом, когда он поддатый или, не дай бог, пьяный, сложно гулять по улицам. Как только он видит с тылу какую-нибудь блондинку (причем предпочтительно не натуральную, а обесцвеченную пергидролем, а ля незабвенная Мари) — так сразу же и начинает канючить: "Пойдем поглядим — вдруг блондинка с мужественным лицом!" Как-то раз в Сафона влюбилась одна отвязанная якутка, у которой волосы черны и жестки, как грива вороного. Прослышав, что Сакс без ума от вышеупомянутого типа женщин, она совершила героический поступок: пошла в парикмахерскую и попыталась обесцветиться. Ну, хрена там, попробуй-ка обесцветь такой конский волос — немного светлее стали только отдельные прядки... Да и лицо не "мужественное". Кроме того, Сакса напрочь не привлекают брюнетки, и самым неприятным для него дамским типажом является, как ни странно, Ирина Хакамада. А вышеупомянутое словосочетание от частого употребления присократилось, а по пьяни так вообще выговаривается теперь как "Блынка с мыжесн лцом!"
В рубрике "Знакомства" с первого же номера стали появляться фотографии друзей. Сакс не мудрил и не умничал; он не считал нужным ставить кого-либо в известность или, боже упаси, спрашивать согласия — просто брал из своего фотоальбома школьную фотку какого-то другана, ставил ее в номер, а снизу приписывал текст, что-нибудь вроде "Молодой колхозник, 28/62/ 175, веселый, играю на гармошке и в шашки, ищу себе спокойную полную женщину до 42 лет..."
Значительное число материалов, состряпанных лично Саксом, были подписаны "Василий Шишинский". И это не просто некий псевдоним — Василий Шишинский есть на самом деле, и личность эта достаточно легендарна. На самом деле фамилия его "Чешинский", но Сакс произносит то "Цешинский", то вот "Шишинский". Причем для него "Василий Шишинский" стал со временем именем нарицательным, чем-то вроде того мифического Пушкина, который якобы все знает: "Я тебе что — Пушкин, что ли?" Сакс говорит в таких случаях: "Ну я же не Василий Шишинский!" Или, например, повествуя о своих похождениях: "Иду весь такой Василий Шишинский!"
Вася Чешинский был его одноклассником. Имея папу — большого милицейского чина, — был он отвязанным абсолютно. Сейчас таких принято называть отмороженными. Но при этом неплохим товарищем, пользующимся уважением в коллективе. Как-то раз он за один вечер наснимал с прохожих целых шесть шапок и так и шлялся по улицам, сложив их в столбик, пока его не загребли. В другой раз он пришел в школу с интересными сведениями: "А вы знаете, пацаны, что если бить через газету, то никаких синяков не остается!.." Ну, кто-то сразу поверил, кто-то засомневался. Позвали какого-то задроченного типа, каких всегда и везде буцкают как сидорову козу ни за что, вручили "Литературную газету": "Держи вот так, не ссы, ниче не будет!" Вася своим немаленьким кулаком всек от души. Минут через пять сказал задумчиво: "Не, будет синяк... наврали мне, значит!" В те времена, когда с пивом в стране была напряженка и у ларьков можно было повстречать самых интересных уникумов, Вася тоже был на высоте. Один раз он пришел к ларьку с большим круглым аквариумом, надетым на голову. Подходя, кричал: "Я марсианин, брат по разуму, не заставляйте меня думать о землянах плохо! Пустите без очереди!" Пиво ему налили прямо в этот аквариум. В другой раз, по зиме, он покупал пиво не куда попало, не в ведро какое-нибудь (к тому времени ведром публику было уже не удивить), — а прямо в стиральную машину. Пришел к ларьку с саночками, к ним привязана эта машина. "Лей прямо сюда!" Хохот, заслуженная слава... Потом Вася стал не то геологом, не то буровиком — стал приезжать периодически откуда-то с Севера, в унтах, обросший рыжей бородой. Типичный такой геолог-романтик. А потом и перестал приезжать. Но вот живет в наших сердцах — благодаря в значительной степени Саксу.
Один раз в "Знакомствах" появилось фото лично Сакса в темных очках — и текст был гомосексуальным. Я удивился, говорю, мол, что, ориентацию поменял? Уй, убивается Сакс, ошибочка вышла, пьяные верстали! В следующем номере уже поправился — то же фото, но с призывом — "ищу блондинку с мужественным лицом!" "В ксерокопию вкралась опечатка..."
В редакции — или, точнее, в "редакции" — царили пьянство и ****ство. Была какая-то отвязанная круговерть. Заскакивали неизвестно откуда — и оставались на ночь или на неделю — какие-то непонятные девицы, претендующие на экстравагантность или ни на что уже не претендующие; с солдатскими фляжками водки и амфетаминами в сумочках; не проходили мимо ни мои, ни Саксовы знакомые; заглядывали на огонек знакомые знакомых.
Уже тогда у Сакса стало проявляться то, что впоследствии снискало ему крайне кислую славу как среди слабого, так и среди сильного пола: как только он нажирался, так сразу же, не мешкая, начинал хвататься за присутствующих дам. А когда те, изумленные, что вот такой вот сдержанный и милый еще полчаса назад человек превратился в такую скотину, начинали ерепениться, — бил их или поливал самым нехорошим матом. Одна девушка, которой Сакс было понравился, убежала из конторы прямо в зимнюю ночь — оставив свою шубу. Другие успевали одеться. Кроме того, Сакс не оставлял вниманием верстальщиц и сотрудниц соседней редакции — от него уворачивались, он позорно падал, но потом опять подымался и приставал. Это бывает.
У-у, там была жизнь... Иногда по чьей-нибудь вине статьи не приносились в срок — и тогда в дудку пьяный Сакс садился за компьютер лично. Так, например, однажды он в невменяемом виде просто взял — и сочинил криминальную хронику за неделю; это был фантастический текст! С обрывами предложений, бессвязный напрочь, с наворотами о том, что якобы некто "Василий Ш. убил 17 человек в ночь с субботы на воскресенье"... Куда там попал вольноопределяющийся Марек из "Швейка", который, как мы помним, тоже выдумывал всяких зверей и птиц, будучи редактором журнала "В мире животных"!
Читатели херели, зверели и жадно ждали следующего номера. Уй...
В одном с нами подъезде базировалась еще одна редакция — газеты "Ключи от квартиры". Финансировали ее те же люди, что финансировали нас, городские риэлтеры. Но разница в направлениях и стилях двух изданий была не то чтобы большая — она была, опять же, употреблю-ка это слово, фантастическая, разительная, космическая!
"Ключи" были изданием преимущественно деловым — там публиковались данные относительно того, где и за сколько можно купить квартиру. Для завлечения публики была там и развлекаловка — в частности, ужасный и бесконечный "роман" известного новосибирского графомана Игоря Резуна, до ужаса пронырливого типа. "Роман" был "с продолжениями", которые Резун сочинял своей небольшой головой в аккурат к сдаче номера в печать. Читать его было нельзя, но буквоеды находили для себя хорошее удовольствие в хохоте над бесчисленными "ляпами" стилистического и грамматического толка. Назывался "роман", конечно же, "Черный маклер". Короче — сплошняком "бамбук Гаврила порубал". Кроме Резуна, в "Ключах" трудилось еще довольно много народу — в основном дамы. Блеклые такие. "Цветок засохший, безуханный, в раскрытой книге вижу я..."
Знаете, за годы капитализма и "гласности" в городах незаметно выросло и укоренилось целое племя журналистов не то третьего, не то четвертого сорта. Впрочем, возможно, я неправ, говоря, что они появились только сейчас — вполне допускаю, что в былые времена они таились в заводских многотиражках. Но тем не менее они есть, и это факт. Эти журналисты тихи, послушны, относительно малопьющи, крайне бедны и скучны. Не способны они практически ни на что, и то единственное, что они могут делать — то есть писать — они тоже делают плохо. Все они знают друг дружку и стайками перебегают по кругу из одного маленького издания с небольшой оплатой в другое — и трудятся там до того момента пока хозяевам не надоест издавать свою газетку. В крупные газеты прийти они боятся, поскольку знают свою истинную цену. Их бы там, возможно, и взяли бы — третий сорт даже в самых лучших из провинциальных изданий всегда обозначен более чем солидно, — но они все равно боятся. Редко-редко кто прорвется благодаря знакомствам. И уж тогда-то у счастливчика проявляется такая бульдожья хватка... Таланта, конечно, не прибавляется, но отныне с теплого места палкой не выгонишь...
"Ключи от квартиры" были как раз оазисом, где с удобством и тихим комфортом расположилось десятка полтора дам этой категории. Что было характерно для этой конторы — там приветствовались и цвели махровым цветом зависть и доносительство. Дамочки (в основном из породы "тех, кому за...") бегали к начальникам и постукивали друг на дружку. Бескорыстно — из той гоголевско-щедринской "подлости", которая вообще-то таковой как бы и не признается, — раз ты начальник, то хоть чуть-чуть, а прогнуться надо, даже если ты чужой начальник! До поры до времени хозяевам было скучно выслушивать их обличительные речи — в силу малозначительности грехов. Но тут появились мы с Саксом — и своим появлением поднесли дамам из "Ключей" такой сногсшибательный, оглушительный подарочек, какого они, возможно, и не заслужили всей своей праведной жизнью! Я даже и теперь не знаю, кто из нас пользовался среди них большей популярностью — в принципе, оба были не то что хороши, а, пожалуй, даже прекрасны. Я, правда, чаще ограничивал ареал своего куража стенами "Вечерки", а Сакс отважно приходил в никаком виде лапать этих дам прямо в "Ключи". Но зато Сакс был каким-никаким начальником, иногда делал важное лицо и потому воспринимался как человек более солидный. Не все дамы из "Ключей" сумели от него увернуться — нескольких он все же поимел. Зато и я хорош — имел неосторожность всерьез влюбиться в одну из тех мисс — только потому что она что-то прочла в жизни и чем-то, чуть-чуть, показалась мне похожей на Сашку. Великая все-таки вещь стереотипы и пьянство: стоило только подвязать с бухлом, как сразу же стало пронзительно ясно, что все прежние объекты влюбленностей не годятся ровным счетом никуда. И как-то сразу стало понятно — в кого можно влюбляться, насколько и на сколько...
Благородные леди из "Ключей" начали стучать на нас буквально сразу по появлении — еще до того как мы нанесли визит вежливости и познакомились с ними. (Не могу удержаться и с приятностию не припомнить один более поздний эпизод. Я, параллельно с основной работой, писал еще для нескольких газет (да и "Вечерка" была такой же параллельной газеткой, для души) — и в одной из редакций, в лифте, повстречался с полноватой блондинистой некрасивой мэм. Она спросила сурово, мол, узнаю ли я ее? Нет конечно. "А вот я про тебя знаю... — продолжила она, — столько, сколько ты сам про себя не знаешь!.." Я пожал плечами и потом поинтересовался у сотрудников, что это за странная женщина. "А, она раньше в "Ключах от квартиры" работала, самая главная там стукачка была..." Таким образом, репутация у нас с Саксом была крайне своеобразная). Первое время спонсоры смотрели на наши кульбиты сквозь пальцы — а потом все же стали усиливать режим. За одну из выходок Сакс подвергся взысканию — и ему вынесли "последнее предупреждение". Надо ли говорить, что следующая эскапада не заставила себя долго ждать? Была какая-то вечеринка, и Сакс по обыкновению начал грубо приставать к первой попавшейся бабе. Первой попавшейся бабой оказалась толстенькая добродушная верстальщица, которая по простоте еще полагала, что пришла работать в приличную контору. Она в слезах покинула рабочее место и укатилась в ночь. Я пытался догнать и успокоить — но пока одевался, она успела потеряться. Ей пофигу были разного рода понятия — ну, например, что нельзя ябедничать. Она прямо из ночи позвонила руководству домой — "Я не буду выпускать номер потому-то и потому-то!.." И Сакс загремел со своего ответственного поста. На его место поставили Королева, он тоже делал дело неплохо, но того задора уже не было. А еще через пару месяцев деньги на "Вечерку" просто перестали давать, и она закрылась.
Многие вылезшие из грязи граждане сперва покупают квартиру, потом хороший автомобиль, а уж затем (чем бы еще перед пацанами выебнуться?) открывают свою газету. Как правило, скоро новая игрушка прискучивает — и ее выбрасывают, как использованный презерватив. Примеров тому — тьма.
А что прекратилась "Вечерка" — так и слава богу. Столько пьянствовать — это очень вредно для здоровья. Журналисты и в иных местах хлещут как лошади, но в "Вечерке" был перебор, перебор...
* * *
А Сакс опять остался не у дел. Зато (!) за время работы в "Вечерке" он успел подружиться с кучей самых разных проституток, в основном дешевых. Я забыл сказать: "Вечерка" была настолько желтой газеткой, что публиковала телефоны девок по вызову — что служило предметом постоянных склок между мной и Саксом. Он не сдавался (поскольку получал большую и лучшую часть оплаты натурой), и мы сошлись на том, что я ни разу не подписался собственным именем — только псевдонимом. Сам я всегда относился к проституции хоть и хорошо, но со скепсисом — крепко в детстве вбилось в голову, что вензаболевания это вредно и стыдно.
Как-то раз, летом, Сакс вызвонил одну из этих своих знакомых — страшную как свинья, вульгарную и в китайском "адидасе" (у Сакса вообще вкусы своеобразные). Брюнетку, кстати. Семь лет проститутского стажа. Они мирно провели у него на квартире (а точнее, на квартире родителей) первую половину дня — под водочку. Потом Винни-Пух вспомнил, что у него есть ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ ДЕЛО, и куда-то заторопился — наверно, к Маше, куда ж еще после водки-то. Ума хватило вот на что. Сказал этой своей пассии, мол, ты посиди тут, а я скоро приду! Та сидела-сидела (нет, ничего не украла, чего не было того не было), — а потом обозлилась, с горя накакала Саксу в ванну и ушла куда глаза глядят. Сакс приперся домой поздно ночью, пьяный, и был встречен укоризненными словами отца: "Что, совсем допился — в ванну срать начал!" Сакс взбеленился ужасно, несколько дней кряду пытался найти эту девку — но она так хорошо зашифровалась, что он ее так и не отыскал. Зато трое ее подружек-проституток прямо прикипели к нам душой и самым наглым образом прогуливали работу, обретаясь с нами на хате у Коли Петрова. (Проституция — такая же работа, как, например, на заводе, и работницы там такие же — есть трудолюбивые, а есть и злостные прогульщицы). Одна из них была "интеллигентная", простая, типа "женщина-друг". Играла переборчиками на гитаре, попевала романсики. Разумеется, она была учительницей английского языка. Проститутки все или скрипачки — или учительницы английского языка. Потому что скрипок у клиентов точно не водится, а английский словарный запас таков, что любая проститутка больше знает. Но эта была, наверно, учительницей совсем уж средней руки — потому что не знала, что "кузнечик" по-английски будет "grasshopper". Забыла, говорит. Когда у нас не было денег — девки сами приносили водку. Так что время с нами они проводили абсолютно бескорыстно. Кое-кто из нас не брезговал с ними спать. За что и поплатился впоследствии свирепым трипаком. Те, кто не брезговал, — они ж гандоны всю дорогу считали баловством. Так что туда им и дорога. У нас в коллективе тоже люди разные, не сказать чтобы все прямо такие уж лощеные джентльмены.
Сакс между тем не переставал периодически совершать благородные поступки. Один раз он привел ночью плачущую девку — тоже, кстати, проститутку. Ее бесплатно отпользовали в машине восемь бандитов — и выкинули на улицу. Она шла и рыдала, покуда ее не подобрал Сакс. Впрочем, один хрен — он ей наутро вставил... Но первый позыв был чисто благородный. Потом он собирался как-то раз переспать с одной дамой — но вовремя увидел у той на теле сифилисные язвы, которые называются по науке "гуммами". И что? Другой бы на его месте вымыл бы руки, взял черенок от лопаты и гнал бы паскуду целый километр. А Сакс нет — привез ее на такси в больницу и долго уговаривал врачей, чтобы ее положили в стационар. Те отказывались, напирая на то обстоятельство, что нынче бесплатно никого не лечат. Сакс негодовал — и негодует до сих пор: "Что, бедному человеку теперь ложись и помирай от сифака?" И он прав.
Потом он устроился на радио, репортером. Какую роль сыграла в этом трудоустройстве моя статейка в "МК", я уже рассказывал. Я радовался за него — ну наконец-то при деле, а то унизительно ведь сидеть на крепкой шее Раисы Ивановны. Тут из лагеря освободился Рыжий — и сразу лег в туберкулезную больничку. Я зашел к Саксу — и отправились навестить болящего. По дороге, в тачке, Сакс возмущался: "Все так хорошо было! Только вот — я понравился там одной девке, она типа начальницы. А сама-то — страх господень... вылитая Хакамада! Я не бухал при них, вел себя сдержанно... ну, ты в курсе... а потом было там день рождение". На "день рождении" эта хакамада пригласила Сакса потанцевать. По всей видимости, шар к тому моменту он залил уже основательно. Отказал. Та тоже, видать, женщина крепкая — нет чтобы проглотить и затаить, так давай выяснять, почему да что да как. И вообще — неужели она Саксу не нравится? Ну че... в пятак получила, и нефиг к мужикам приставать! К тому моменту у Сакса насовсем, видимо, уже закрепился особый поведенческий стереотип общения с дамами. Покуда трезвый — в первые полчаса посиделок, — он мужествен, спокоен, молчалив и очарователен. А потом вдруг как-то невзначай, но очень резко включается дурнина в голове — и дамы только диву даются, куда ж подевался тот чудный товарищ, который здесь только что был, и откуда взялась эта тряпочка? Ну, то есть вот этот жуткий, омерзительный хам?..
На радио Сакс работать перестал. Трудовой конфликт.
Взамен этого он стал Главным Хулиганом Центрального района.
* * *
Как уже поняли самые проницательные из читателей, Мария Сафонова не относилась к числу тех дам, чья главная добродетель — смирение. До поры до времени она просто отправляла рьяного супруга в ментовку, а потом приняла радикальные меры, которые, на ее взгляд, дали бы ей несколько лет спокойного житья. После очередного мордобития она накатала заяву в суд — и таким образом Сакс шагнул в свою новую ипостась. Теперь он официально стал хулиганом. Причем даже, кажется, злостным. (Много-то бы не дали; но все равно — хоть полгода-год, а все лучше бы не сидеть. Таких в зонах зовут, с тамошним добрым юмором, "кухонными боксерами"). Перспектива отсидки замаячила вполне ощутимо, и на шуточки толстокожих дружков Сакс отвечал достаточно кислой улыбкой. Пока шло следствие, он крепился и даже стоически удерживал себя от походов "к Маше". И только лишь перед самым судом не сдержался — поддал как следует и отправился куда следует; сапоги дорогу знают. Ну, правда, попутал — вместо Маши пришел к своим же соседям с нижнего этажа. "Маша!.. Маша!.. Открой!.. Я все прощу!.." А соседи не открывают — на хрен им полоумный товарищ с забыченными шарами, у них все равно дверь хоть и обита мягким, а под мягким-то железо! Ну так вот Сакс мягкое-то и поджег, чтоб неповадно было. Опять милиция, ночь в участке, а потом настроение куда ниже среднего. Потом улаживание, выплаты за дверь и т. д. И — страх: так-то еще может и пронесет, а если до судьи дойдет слушок о новом инциденте, а?.. Сидеть-то никому неохота. Адвокатша, серая мышка, никудышная (из тех, что на судах в качестве смягчающего обстоятельства вечно бормочут что-то там про молодость подсудимого и что у него родители, которые станут сильно переживать...), радовала: "Да, может быть, отделаетесь легко... штрафом... от пятидесяти до ста минимальных зарплат! Ну, и мне, конечно, заплатить надо... чем больше, тем лучше!" Вот фигня-то какая — от пятидесяти до ста зарплат! А Сакс на то время перебивался ночным сторожем — целых пятьсот рублей в месяц получал! "У кого, — спрашиваю, — работаешь?" — "Да пацан один, интересный такой: раньше бандитом был, а теперь старовером стал!" — "Что, прямо сразу старовером, минуя промежутки?" — "Ну!" Ну так вот этот старовер, пока бандитом еще был, успел накопить средств на открытие автомобильного салона. Вот Сакс его и охранял, играя по ночам на компьютере в "Heroes" — он к этим "Героям" пристрастился еще во время работы в "Вечерке". Отмечу уж кстати — ужасно интересная игра, сам ей болею всерьез и надолго.
Я к тому времени как-то ухитрился — и перестал употреблять. Перестал и все тут. Дружков водкой угощал с удовольствием, в пьяных компаниях любил посидеть — до тех пор пока все не станут, как червяки, круглыми черненькими глазками смотреть бессмысленно. А вот сам бухать перестал — и два года воздерживался. Тут у Сакса день рождения. На этот раз денег не было уже у него. Ну, чего, купил я пять бутылок, пришли кое-кто из пацанов, присели... Сакс смурной — через пять дней суд. И надо же — кто-то бесердечно по этому поводу пошутил. Типа — "твой дом — тюрьма". Посоветовали сделать заранее наколки, ну, чисто самые необходимые, аббревиатурные, — УТРО, ЛОРД и БАРС. "Уйду тропой родного отца", "Легавым отомстят родные дети" и "Бей активистов, режь сучар!" — соответственно. Сакс стал чернее тучи — и мало того что пить не стал вовсе, но и вообще скоро покинул общество. Так мы ж еще и посмеялись вдогонку — наколки, дескать, пошел делать поскорей... чтобы тропой родного отца... Посоветовали вдогон, чтоб не забыл наколоть также и ИРА — "Иду резать актив!"
На суд мы отправились вдвоем. В коридорах встретили потерпевшую, которая буркнула: "Мы с Тамарой ходим парой..."
Российское судопроизводство в нынешние времена — по-своему занятная вещь. Не стану даже касаться того, что если раньше дать взятку судье было проблематично (надо было искать каких-то надежных людей-посредников), то нынче судей-освободителей знает весь город, о них пишут в газетах, а им все божья роса... Но кроме этого — любое не стоящее выеденного яйца дело тянется много-много месяцев. "Судья заболела", "прокурор заболел", "народный заседатель не явился"... И — слушание переносится. И не на день-два — а на месяц-другой. Мотаются нервы, подследственные гниют в тюрьме или изнывают под подпиской о невыезде... А судьи в это время трубят о своей якобы "перегруженности". Короче, тут Саксу тоже объявили, что слушание переносится на пару месяцев. И пошли мы домой. Купил я ему бутылку водки и бутылку пива. Выкушал он это все и говорит: "Надо идти... к Маше!" Я вразумляю: "Нет, наверно, сейчас к Маше как раз идти не стоит!" — "Да не, ты не понял... надо пойти — и ее зарезать! Нет человека — нет дела!" У-у... совсем плохой стал. Убийца. Суперкиллер. Терминатор-три. Впрочем, минуты через две он заснул себе богатырским сном, не пошел Машу резать.
Всегда меня радовало в советских фильмах такое обстоятельство: попадается какой-нибудь жуткий тип в лапы к хорошим людям или ментам, и по всем людским законам — надо бы его шлепнуть, тем более что никто и спрашивать потом не станет. А главный герой обязательно говорит благородным, комсомольским голосом: "Но нет! Мы будем его судить!" И зрители довольны — пусть этот негодяй почувствует на себе, что значит человеческое презрение, пусть его совесть потерзает! Эх, знали бы авторы таких фильмов и книжек, что из тюрьмы на суд как раз едут как на праздник, одеваются во все самое лучшее, что есть в камере, и не то что совестью не мучаются, так еще и клеймят презрением "терпилу"! Вон, рассказывают, один раз, в советское еще время, поймали двоих. Один весь элегантный, вор-джентльмен, чуть ли не в смокинге, а второй — наоборот, типа бича, — по внешнему виду. При этом оба едва ли не в законе, личности весьма авторитетные. Привезли на суд. Терпила встает и с сарказмом начинает излагать: "А также обвиняемый не побрезговал прихватить у меня в квартире пачку носовых платков. Наверно, у обвиняемого сопли..." Это — про того, который не элегантный. Он вообще маловато значения придавал своему костюму: ходил весь обтрепанный, а свои старые ботинки-говнодавы постоянно оставлял в обворованной квартире, взамен хозяйские надевал. Но тут его зацепило. Вскочил и как заорет: "А! Вот! Это ты — берешь эту марочку (т. е. носовой платок) — сморкаешься-сморкаешься-сморкаешься в нее! (И показывает, как именно потерпевший сморкается). — А потом стираешь-стираешь-стираешь (показывает) — и опять сморкаешься-сморкаешься-сморкаешься! А вот я (и гордо пальцем на себя) беру эту вот марочку (достает, действительно, из кармана), высмаркиваюсь один раз (высмаркивается) — и выкидываю! Вот так!" И, в самом деле, роскошным жестом выкидывает использованный платок прямо в зал суда. Уже потом, автозэке, конвой говорит посмеиваясь, но как бы взаправду: "Ну че... дадите честное жиганское слово, что не сбежите — дверь откроем! А? Не сбежите?.." А те пригорюнились и отвечают: "Эх, начальник! Куда бежать? Паспорта нету, на работу нигде не возьмут..."
Вообще говоря, ни в тюрьмах, ни в зонах никто и никогда не найдет ни одного виноватого (а уж тем более — кающегося) человека. Если изнасилование — понятно, сама, сука, завлекает мужиков, а потом жалуется! Если кража — так это вроде как и не преступление, все воруют, только вот мне не повезло, попался. Вон, Березовского-то хрен кто посадит. Мне интересно было, как оправдывают себя убийцы — тут-то уж, вроде, никуда не денешься, труп налицо, тяжкий грех совершен. А ничего подобного — терпила, гандон, сам вымогал-вымогал, тут уж я сдержаться не смог! Сиди теперь из-за него, козла! Но даже если кто-то хоть чуть-чуть признает себя виноватым, то тут же и говорит: виноват, конечно, но в таких условиях сидеть — я уж давно свою вину искупил, теперь только злобу в себе выращиваю, пусть поджидают там, на воле, добрый-добрый выйду!.. И, кстати, справедливо говорит, в наших лагерях сидеть — это не фунт изюма, это культивирование злобы к обществу и процесс замены морали полным аморализмом.
Сакс тоже виноватым себя не ощущал — и даже сочинил себе оправдательную речь листах на десяти, где винил Машу во всех грехах, начиная от нечистоплотности и заканчивая тем, кого она с такими манерами может вырастить из их дочки! Однако, послушав такую речь, и я, и его отец, и отцовские приятели единодушно сказали: "Ну нет, не пойдет... тебя, выходит, прямо на божничку ставь... судья-то баба, только разозлишь..." Первым после слушания подал, помнится, голос я: "А ты это... кхм-кхм... по бумажке в суде читать будешь?.." А тот отвечает, мол, да, а что тут такого? В общем, все же хоть и уязвленный как автор, но принял решение данную диатрибу на суде не зачитывать.
Тут как раз подвалила амнистия — и его не только не посадили, но даже и штрафа никакого не стребовали. Все хорошо, что хорошо кончается.
Следующая Саксова ипостась была, как обычно, неожиданной. Какое-то время после суда он болтался не у дел — а потом вдруг вынырнул в качестве уличного торговца валютой. Топтался на морозе возле супермаркета, жутко стеснялся и вызывал у знакомых жалость, чуть-чуть замешанную на презрении. "Докатился..." Однако просто-напросто надо ко всему чуть-чуть привыкнуть. Вот сейчас, например, кажется, что он всю жизнь валютой торговал, и ничего этакого в данном занятии нет. И опять же старый механизм: стричься — к Коту, за валютой — к Саксу... Несколько раз он влетал — то фальшивые доллары всучат, то "сломают" денежную пачку, то еще что. Как-то раз одного коллегу ограбили, хорошенько дав по голове — приехала "крыша" и на всякий случай часа полтора дуплила Сакса, допытываясь, не он ли наводчик. Но при всем при том финансовые дела его наладились, и денег стало хватать не только на хлеб с маслом, но и, например, на компьютер. И теперь он может не ходить куда-то в гости, а спокойно играть в "Героев" дома. Кроме того, Сакс освоил Интернет. Правда, потом Пернатый приоткрыл маленькую тайну: по электронной почте он рассылает послания в основном такого рода — "Fuck you!" да "Приходи, козлина, на площадь Калинина, я тебе пятак-то порву!"
Сакс был бы не Сакс, если б не отличался по-своему от иных валютчиков. Те, как правило, одеты бывают по некоему стандарту: приличная шапочка, кожаная курточка... Сакс одевается на работу функционально. Штук пять телогреек, сверху какой-то балахон, а на ногах — натуральные бурки, каких уже нынче, наверно, нигде и не делают. И похож он в таком виде не на шустрого спекулянта, а на крайне широкоплечего лесоруба. И публика его выделяет — к нему клиенты чаще подходят.
Однажды я позвонил ему, и Раиса Ивановна отвечала со вздохом: "Нету его... в Ленинграде он!" Как в Ленинграде, что в Ленинграде? А вот что. По Интернету познакомился с какой-то бабенкой-ленинградкой, взял с собой младшего товарища, балбеса Илью, — и, действительно, поехал в гости. Ехали на поезде, все деньги в ходе вояжа пропили. В Питере и впрямь девку ту повстречали — но впечатления на нее не произвели, небритые, попахивающие да безденежные-то. "Снобизьма у нее много, — печалился потом Сакс, — смотрела на нас как на провинциалов!" Прообщались целый час. А деньги на обратную дорогу присылала Раиса Ивановна — с припиской: "Больше денег не жди!" Это чтобы не пропил там, в Питере.
Последний раз Сакса я видел уже когда данная новелла была в основном готова. Захожу — сидит в труселях за компьютером. Раиса Ивановна говорит жалобно: "Только не зови его никуда!" — "Да не, — отвечаю, — я так, на минутку..." Попросил у него денег — на проезд не хватало. До Колесинской доехать, там у нее старые друзья-приятели собирались, относительно интеллигентная компания. "Давай-ка я с тобой — давненько Янку не видел!" — "Только, умоляю, не быкуй!" — "Да ты охренел, когда я быковал-то?.." Раиса Ивановна такими глазами мне вслед посмотрела... волчара цыпленочка прямо из гнезда крадет!.. а я разве виноват?.. Ну, что... должен сказать, справедливости ради, что на этот раз держался он героически долго — в аккурат пока все приличные гости не разъехались. А уж потом вознаградил себя за вынужденное воздержание. Заехал Янкиному мужу в пятак и скандалил. Сперва я растаскивал, потом плюнул и залудил ему от души. Потом муж сгоряча звезданул Янке. Я увидел на полу, в полумраке, лужицу крови, понял, что кровь эта Янкина, и дал по башке мужу — чтоб неповадно было. Потом лужицу подняли и унесли в ванную — оказалось, что это на самом деле тряпка. Померещилось, в эмоциональном-то состоянии. Вышли с Саксом в ночь, остановили тачку, говорим водиле, мол, слышь, братан, довези докуда сможешь, денег у нас нету, но зато песенку можем на гитаре сыграть! Сыграл ему одну из тех, что сам когда-то сочинил — тот говорит: "А че, поехали, я вас человеку одному покажу, он на радио ведет передачу "На окраине где-то в городе". Поехали, разбудили человека, послушал, сказал, мол, ладно, записывайся на пленочку, привози свою песню...
Сакс после этого завис на некоторое время у своего приятеля. Тип тот еще — без зубов, но с волосами и бородой, весь грязный, а попробуй-ка сказать, что он не интеллигент. Не работает, разумеется. Я этому приятелю тоже заехал по интеллигентной голове — пошла масть, больше двух лет ведь до того человека пальцем не трогал! Завис у него Сакс не один, а с красивой торговкой спиртом — как ни странно, ничего девка оказалась. Ну, а посему я побаиваюсь теперь к Саксу заходить — как-то встретит Раиса Ивановна, что-то она скажет?
Колесинская потом позвонила: "На фига привез этого-то — человек психически ненормальный! В общем, вам теперь от дома отказано!" Ну, это-то ладно, помирились уже после того... А вот что Сакс в следующий раз выкинет — не знаю, не знаю... Он, когда уже напился, стал высказываться на тему "А че это — ты про меня пишешь, а я про тебя не могу, что ли?.." И сможет ведь, а?..
Сакс. Герой-любовник
© Copyright: Егор Кузнецов 2, 2010
Свидетельство о публикации №210073000504
Свидетельство о публикации №210073000504
Рецензии