Стыдно жить, господа!

               
    Стрижевич умирал от стыда.
   Он лежал бледный и исхудавший в шести комнатной палате с бассейном и садом, дышал кислородом, заполнявшим всё пространство апартаментов, и таял, таял, как льдинка в бокале мартини.
   - Личный «Боинг»! – говорил он на выдохе академику Светилло, неотлучно дежурившему у его постели. – Личный «Боинг», когда твои соотечественники, соплеменники, единоверцы и земляки трясутся в отслуживших все сроки троллейбусах, соприкасаясь телами на выбоинах и ухабах! Вилла в Венеции, когда старики, дети, военнослужащие и собаки не имеют головы преклонить где! Бекасы, белужий бок, в стране, где каждый третий имеет средств к существованию меньше, чем каждый второй!
   Академик Светилло терпеливо вслушивался в предсмертный бред Стрижевича, закатывал аккуратно рукав его нежно-розовой пижамы на собольем меху, брал со столика очередной одноразовый хрустальный шприц с золотой иглой… Стрижевич погружался снова в глубокий сон, но не спала его советь. Она скрупулезно пересчитывала в который уже раз суммы на счетах Стрижевича в банках мира и терзала, терзала несчастного, не давая ни минуты передышки.
   -Вот и я, - думал академик, - светило науки и практики, вместо того чтобы где-то в джунглях спасать детей и женщин от истощения и проказы, ем с руки этого нувориша, беру не дрожащей рукой опупенные гонорары…
   -Однако! – спохватывался он. Щупал себе пульс, рассматривал в зеркало язык, радужную оболочку… -Однако! Уж не подхватил ли и я эту заразу? Этот неизвестный пока еще ученым земли вирус или микроб? Нет, нет, - успокаивался он, пригубляя «Шаброле» 1894 года  и надкусывая тарталетку с паюсной икрой и трюфелями.
   Хоронили Стрижевича во вторник 24-го. Восьмерка вороных, запряженных попарно, ступала скорбно. Оркестр, шедший за гробом красного дерева, играл беспрерывно Бетховена. Наследники, соучастники, власть на содержании, женщины разных периодов, народов и стран, осиротевшая охрана, адвокаты, врачи, директора отелей, банков, страховых компаний шествовали за оркестром.
   Пенсионерка Семеновна спросила милиционера из оцепления: - Помер, что ли, кто?
   -Не помер бы – не хоронили, - резонно возразил страж.
   -А с чего помер? Что ему приспичило? – не унималась бабуля.
   -От стыда и помер. Совесть, говорят, замучила.
   - Вот паразиты! – ругнулась пенсионерка. - Тут не знаешь, как день перекрутиться, а они с жиру бесятся! Тьфу!
   И пошла Семеновна дальше по своим пенсионерским делам, да так резво пошла, будто и не было никогда на свете ни Стрижевича, ни мук непомерных его.