Нелегкая судьба трудармейца из воспоминаний Лео Ки

Нелегкая судьба трудармейца
(из воспоминаний Лео Кильбера)
Мы, Кильберы, не германцы, а австрияки, австрийцы. С немецкого фамилия переводится как «Прохладная Ягода» (K;hlbeer). Деда моего привезли в Россию, когда ему было всего три года. Это было сразу после последней войны с Турцией, в конце 19 века, в 1883 или 85 году. Крым очистили от турков (оставили только татар), и надо было заселять полуостров. По царскому указу пригласили переселенцев из Австрии, вот мои предки и двинулись туда, под Феодосию и там, между городом и Коктебелем с его Планерной горой, построили деревню.

Отец мой с 12 до 18 лет работал на вальцевой мельнице, потом выучился на тракториста и пошел работать в МТС. Его вскоре поставили механиком и доверили преподавание на курсах (несмотря на его три класса начальной школы) – он учил парней управлять тракторами и комбайнами.
Я отцу помогал, у него все перенимал, а навек «заболел» механикой после того, как в первый раз увидел летящий аэроплан. Сразу захотелось летчиком стать. Книги по авиатехнике покупал на базаре в Феодосии и зачитывал их до дыр, не раз бывал на Планерной горе.
Дома я сам для себя смастерил турник с лопингом и вертелся на нем. По норме надо было совершить 50 оборотов по всем осям и после этого идти ровно, не падать. Я освоил это навык, а ровесники мои так и не смогли привыкнуть – «прокрутятся раз 15 и валятся с ног.
Жили неплохо, но тут – война. Всем немецкоговорящим сразу дали поражение в правах. Нас из Крыма как бы эвакуировали на Кавказ. А оттуда отправили в Казахстан. Фактически нас депортировали, потому что собрали, не дали даже вещи взять, возле Россоши грузили в вагоны битком и везли на восток. Везли нас с остановками – то авианалеты были, то фронтовые поезда пропускали.
На станции Подгорной пришлось остановиться в первый раз. Велено было переждать. Станция была вся разбомбленная. Отец и мать нашли разбитую бомбой усадьбу. Дом разрушен, и мы приютились в сарайчике-кухне, нашли чашку и маленькую кастрюльку. Мама плачет: мол, чувствую себя воровкой, нехорошо без хозяев распоряжаться, а детей надо накормить. Готовила из того, что в этой кухне было.
А в другом сарайчике была мастерская. Умельцем был погибший хозяин… Я нашел ящик с полным набором слесарного инструмента и взял его, хотя отец был против.
Добрались мы до Семипалатинска, там всех оставшихся в живых на пароходе «Мичурин» отправили вниз. Иртыш в том течении маловодный, пароход сел на мель. Людей на 10 баркасах перевезли и выгрузили прямо на берег, бросили на произвол судьбы. Холодно, осень. Потом приезжали местные на быках, лошадях и разбирали на подселение. Все семьи и родственники разделились, рассеялись. Мы попали в аул Елубай, остальных оставили в Бурасе, Семиярке и Майском. Только мы поселились, как на следующий день снег выпал и мороз ударил.
Первый же казах, который нас встретил, попросил: «Эй, бала, дай голову твою потрогать, нет ли у тебя рогов? Ты немис, вас в газетах с рогами рисуют». Аул был очень бедный, приходилось голодать; если ели два раза в неделю, то это считалось хорошо. А в Бурасе переселенцев хоть чем-то кормили, зерноотходы давали.
Нам пригодился ящик с инструментами. Я дырявую посуду паял, патефоны чинил, одних самоваров целый десяток отремонтировал. А мне-то всего 15 лет было!
Отец удивлялся:
- И когда ж ты, Лео, всему научился?
А я ему ответил:
- Так у тебя и перенял; ты работал, а я тебе в затылок дышал…
Отца через месяц забрали в трудармию, и он работал под Тулой, в городке Бобрик-Донской, откуда река Дон начинается. Там он с другими трудармейцами (среди них земляки наши Шмайхель, Шмидт, немец с украинской фамилией Коваленко) участвовал в восстановлении мастерских при шахте.
Пришла и моя очередь стать трудармейцем. Мать немного пирожков для меня испекла. Младший брат провожал меня, так я ему эти пирожки отдал. Сестру Ирму хотели в детдом поместить, но мать не согласилась, и потом их отправили в Павлодар отбывать трудовую повинность в строительно-монтажном управлении № 1. Мама работала на стройке, а жили они в общежитии завода «Октябрь».
Нашу команду пригнали сначала в Павлодар и поселили в доме, где позже был кинотеатр «Ударник». 10 дней мы ждали распределения, спали на стульях. Ничего у нас не было – ни еды, ни денег; пайков не давали, не кормили. Каждый день отправлялись на базар и перехватывали там кормежки – кто подрабатывал, кто выпрашивал.
Потом нас отвезли нас в Седьмой аул (поселок Ленинский). Тут мы укрепляли железнодорожную насыпь. Рубили тал и втыкали прутья в грунт, чтобы они прорастали; вязали из хвороста боны. Планировалось, видимо, соединить Экибастуз с Павлодаром, поставить мост. Потом пришел приказ – разобрать пути для отправки на фронт.
Как раз ударили морозы. Рельсы снимались легко, а шпалы выдалбливали из глиняной подушки. Это было адски мучительно. По реке наладили ледово-рельсовую переправу и скатывали по ней вагоны, груженые рельсами и шпалами, на правый берег. А там их цепляли к дрезине и увозили.
Как только закончили эту работу, меня отправили в Кемеровскую область, в Прокопьевск на шахту, и я был на откатке вагонеток с углем. Трудно было – не передать. В день давали на двоих 50-граммовую баночку крабов. Это называлось «на второе», а «на первое» вообще ничего не давали. Я и еще двое ребят сбежали. Меня поймали, дали месяц отсидки, и оттуда меня и еще четверых парней на машине отвезли в Новосибирск, на завод в Кривощекове. Оборудование этого предприятия до войны принадлежало чешском концерну «Шкода», было куплено Сталиным у Гитлера. Аналога этому заводу в СССР не было..
Здесь я до конца срока работал заточником – целыми днями затачивал режущие инструменты для станков. В цехе изготавливали снаряды крупного калибра. Начальником моим был Александр Николаевич Шалаев, курировал нас инженер Симон Пансионович Фельдман.
Я с территории завода вообще не выходил, а мой товарищ Сергей Наумов регулярно бывал за ее пределами. Выходить разрешали всем, только чтобы документы не забывали брать с собой. Сергей однажды оставил их в другом пиджачке и попал в облаву. С ним долго разбирались, и вернулся он на завод через три месяца. Пока его не было, я за него его норму делал. Это 12 часов работы каждый день, перерыв только на обед. На заработок можно было питаться в столовой. За еду высчитывали по госцене.
В столовой завода килограмм хлеба стоил 90 копеек, а на городском базаре в Прокопьевске – 200 рублей буханка. В то же время в Павлодаре 15 рублей стакан стоил муки, а пуд – 12500 рублей. Мама на стройке зарабатывала 1200-1300 рублей. Деньги военного времени казались большими, а много ли на них купишь…
В этот период я внес два рационализаторских предложения. Первое относилось к проблеме бракованных снарядных заготовок. Случалось, что внутри полость высверливали не всегда точно. На дне получалась «бобышка» – выпуклость, снаряд плохо центрировался.
Я придумал, как ликвидировать этот изъян и даже не допускать его. Взял перку (резец такой), затупил концы. Расточка стала получаться как надо. И брак исчез. Меня за это наградили, приодели – выдали рабочие ботинки, ватные штаны, фуфайку, «бэушную» шапку. Штаны я потом поменял на брюки.
К концу 1944 года, кончился запас «родных» деталей для шкодовского оборудования. Особенно не хватало шкивных ремней. Специально привезли станки для изготовления ремней, но ременные ленты постоянно рвались. Станки на месте не ремонтировали: ставили годный, а остановившийся утаскивали налаживать в мастерскую.
Случайно я услышал, как инженер Фельдман говорил о ремнях с начальником цеха: вот если мы не придумаем что-нибудь, то нам и в живых не быть. Я на следующий день сказал инженеру о том, что можно переделать шестерню под ремень. Он согласился, но уточнил, что при этом нужна масляная ванна.
Но я напомнил, что есть такие 6-цилиндровые двигатели английской фирмы «Макларен» с 12 поршнями и двумя коленвалами, а посередине наборная шестерня: слой текстолита – слой титана. Титан можно заменить алюминием. (Это мне помогли мои книги по авиатехнике). Фельдман с минуту смотрел на меня, а потом сорвался с места и побежал к начальству. В общем, уже через два дня все станки работали, ремни не рвались.
После войны всех стали отпускать из трудармии, и семья наша воссоединилась в Павлодаре. Отец приехал в 1949 году, поступил на работу в Маслопром, чинил холодильники, сепараторы. Потом появилась линия Милешина, ее он устанавливал во всех райцентрах на маслозаводах.
После смерти Сталина с немцев сняли поражение в правах, перестали отмечать в спецкомендатуре, выдали паспорта. Мы построили домик на берегу Иртыша, рядом с домом Поздышевых. Жизнь постепенно наладилась.
Но каждый, кто побывал испытал тяготы депортации и трудармии, до сих пор нет-нет, да и вспоминает те трудные времена. И все же, несмотря ни на что, мы гордимся тем, что и наш труд был вкладом в общее дело. И мы тоже, как могли, приближали День Победы.
Записал Владимир КУПРИН