Голубая полоска зари. Окончание

                Вместо эпилога. Прошло двадцать лет.

                Стелла

            И какая нечистая сила потащила меня на эту дурацкую встречу? Что я там надеялась увидеть после двадцати лет разлуки с «любимым»  классом? Музей восковых фигур или обезьяний питомник? И вот, мол, появляюсь я, то бишь – мой лимузин с моим личным шофером, который распахивает дверь, подает мне руку, и я, такая вся шикарная из себя, выставляю ножку из салона и под восхищенные взгляды одноклассниц выпархиваю наружу. И, конечно, одноклассницы растолстели, разбухли или усохли, увяли, замученные детками и бытовухой, а меня время лишь пометило  слегка  морщинками у глаз и модной седой прядкой  в густых волосах.
                Нет, я себе цену знаю и  никогда не тешилась иллюзией, будто я – создание доброе, миролюбивое, бескорыстное, способное на подвиги ради ближнего, высоконравственное (список добродетелей продолжить по вкусу). В шестнадцать лет я уже разобралась с собою по полной программе и  честно назвала себя сволочью. А когда поняла, что это сознание меня не огорчает, а скорее тешит, назвала себя сволочью вдвойне.
                И с этой минуты все вокруг со мной согласились (молча), и всем сразу стало легче на душе. Пока ты корчишь из себя тургеневскую девушку, которая мужественно сражается с греховными мыслями и мелкими недостатками, жить трудно. Главное – поставить себе правильный диагноз. И если даже он смертельный для окружающих, но не для тебя, то жить можно. И вполне комфортно. Потому что стерв остерегаются. Скрытая стерва опасна, а что я?  Боишься со мною связываться – правильно делаешь. А если тебя влечет к моему огню, я не виновата. Сам дурак (дура). Но полное одиночество мне не грозит – мазохистов вокруг хватает. Они ловят кайф от запаха опасности.
                Так вот о нашем сентиментальном мероприятии, задуманном классной активисткой. Нарисованная картинка моего явления пред очами коллектива не получилась. Это меня даже огорчило. Лимузин был, шофер тоже (Вадим со скрипом выделил на два часа), но до места встречи мы не доехали. Это самое место оказалось кривым переулком в заводском районе, разрытом вдоль и поперек. Туда не то, что проехать – пройти было опасно. Василий уперся: не поеду. Правда, согласился проводить. Я уже  думала развернуться в обратную сторону, но тут  призналась себе, что все-таки хочу их увидеть. Хотя в этом классе я проучилась всего один год – в десятом! Но какой год!
                Пришлось шкандыбать на своих высоченных каблуках под ручку с Василием. Он не собирался светиться в обществе и оделся по-рабочему, был в футболке и джинсах. Фирменных, конечно, но кто в этом разбирается? Так что я в своем шелковом брючном костюме с полупрозрачной блузкой смотрелась диковато. Тетки, показавшие нам дорогу к номеру седьмому, даже заикались от волнения, рассматривая  нас. Пока мы добрели до указанного «особняка» (так мне его назвали по телефону), где обитала наша активистка-комсомолка-неспортсменка, мои ноги уже выписывали кренделя. Давно не ходила по пересеченной местности... А тут еще и Василий гудел под боком:
                – Может, вернемся, пока каблук не сломали?
                – Цыц! – шипела я в ответ или просто толкала его в бок.
                Он обиженно сопел. Удивляюсь своему мужу: как можно держать под боком такого мрачного типа? Профессионал! Да таких водил сейчас  полно! Вадиму просто удобно, что Васька молчун, в душу не лезет  и лишнего не просит.
                – Так, мы, кажется, пришли. Теперь топай к машине. Я звякну по мобилке, когда за мною приезжать, – сказала, отрываясь от Василия, когда узрела огромную семерку на стене «особняка».
                Он с радостью отвалил, а я  взбодрилась, расправила плечи, тряхнула своей гривой и зацокала по асфальтированной дорожке к так называемому особняку. Его хозяйка, Ленка Воронкова, когда-то числившаяся в классных красотках, уже высмотрела меня в окно и выползла на крыльцо. Именно выползла, так раскоровилась к своим сорока...
                – Сте-елочка! – пропела она, распахивая объятья. – Ты все такая же красавица!
                Из объятий я благополучно выскользнула. Сантиментов не терплю. Компашка уже сидела за столом – я нарочно опоздала, чтобы не смешиваться с толпой. Все радостно взвыли на мое явление, потому что уже  выпили и разогрелись воспоминаниями. Какой-то мужичок вскочил навстречу, точно хотел приложиться  к моей неувядающей красоте, но  был  остановлен хозяйкой:
                – Сядь, Серега! Вот пусть она скажет, кто есть кто! Пусть узнает!
                Все загалдели. Я оглядела длинный стол, за которым устроились человек двенадцать, и милостиво изрекла:
                – Ну, все вполне узнаваемы! Вы, господа, сохранились хорошо. Называю в порядке рассидки: Света Афанасенко, Лина (фамилию я позабыла: то ли Безуглая, то ли Безрукая), Сашка Воробьев – незабываемый тип!
                Сашка довольно привстал и поклонился.
                –   Валера Чудновский...
                Тут я замялась, не узнавая. Высокая женщина с темно-рыжими волосами, волной лежащими на плечах, с голубыми глазами в шикарных ресницах (как у меня), большеротая, нос с горбинкой, напоминала девочку Инну, нашу отличницу и тихоню. Но та была некрасивая, затурканная, и только у доски оживала. А эта сидела прямо, улыбаясь иронически, и была почти красива.
                –  Инна Кильман, – не выдержала Ленка Воронкова.– Правда, не узнать?
                –  Почему это – не узнать? – усмехнулась я.
                – Дальше, дальше! – возбужденно закричала худосочная особа  с немыслимыми «перьями» на голове – всех цветов радуги.
                Я ее узнала – нашу «босячку», как говаривала  на комсомольских собраниях наша классная, Натали.
                –  Ася, – говорю я уверенно, потому что печать разврата появилась на ее физиономии уже в четырнадцать лет и застыла навеки.
                –   Точно! – обрадовалась Аська и толкнула в бок свою подружку, особу настолько блеклую, что я напрочь забыла  ее имя, но из той же породы потаскушек.
                – Ладно, дорогие товарищи однокашники, – оборвала я себя, –  опознание продолжим в процессе застолья. Куда мне приземлиться?
                Мальчики вскочили. Их было всего трое. Разочарование просто подсекло меня. Где он? Я шла сюда ради него. Мне хотелось взглянуть на него, чтобы успокоиться  и забыть. Я хотела разочароваться. Или наоборот – очароваться и очаровать, восстанавливая справедливость в распределении любви. Каждый должен свое отлюбить и получить взамен не меньше. Нельзя годами носить в себе  боль неразделенности.
                Пока мне расчищали место и передвигали тарелки, я успела охватить взглядом всю компанию и сообразить, что не всех узнаю либо не всех знаю, но среди узнаваемых для меня интересных нет. Так что буду обречена на два часа  скуки с чужими людьми.
                Стол ломился от затейливых салатов и закусок, к чему я не приложила собственных усилий. По телефону мы договорились с Ленкой, что я свою лепту внесу деньгами. Получается, что все эти салатницы, вазочки со жратвой мои одноклассницы волокли вручную. Никаких машин в ближайших просторах поселка я не заметила.
                Какое-то время все пили и ели, вспоминая отсутствующих, а также учителей. Выяснилось, что классная, Наталья Сергеевна, перекочевала в Израиль, другие разбежались по СНГ, третьи свалили на пенсию. Кто-то умер либо исчез из поля зрения навсегда. Все эти новости излагались исключительно для меня, так как выяснилось, что вся эта банда одноклассников собирается чуть ли не каждый год и многие дружат семьями. Надо же, какая нежная привязанность к прошлому!
                –  А давайте, каждый пусть расскажет о себе! –  крикнула Ленка, чтобы прекратить общий базар. – Вот как сидим, так и отчитаемся о проделанной работе за последние двадцать два года!
                Все загалдели.
                – Дорогая ты наша комсомолка! – заорал Воробьев, –  соскучилась по собраниям? Все всё знают!
                Сашка, классный шут гороховый, сколько он уроков сорвал бедным учителям, о коих сейчас умиленно вспоминали! Заматерел, но ему идет. Бородка, усы, костюмчик не с барахолки,  прямо на профессора похож. Двоечник наш вечный, обидчик, а потом поклонник незабвенной Вики Синичкиной... Вот кого мне хотелось увидеть не меньше, чем Стаса Залевского, из-за которого я сюда приперлась. Сашка – объект неинтересный, хотя ...
                –   Не все мы знаем и не обо всех! – завела свое Ленка Воронкова.
                Никак не могу привыкнуть к ее габаритам. Стройная девочка-жеманница стала владелицей салона красоты где-то за чертой города, растеряла собственную красоту, но набрала вес и силу голоса в процессе командования. Светка Афанасьева так и застряла в ее заведении на должности маникюрши-педикюрши, пройдя в молодости все этапы падения когда-то скромной маминой дочки. Я приложила к этому руку, каюсь (если я вообще способна каяться!), когда на первом курсе универа милостиво пригрела одноклассницу в своей теплой компании.
                Там мы познали все радости свободной любви, переходя поэтапно от освоения одного  порока к другому – вплоть до наркоты... Но я этот бег по радостям жизни приостановила на третьем курсе, когда чуть не вылетела из университета, а Светка набрала такую скорость в потреблении удовольствий, что не сумела вовремя притормозить. Бросила университет, сначала перейдя на вечернее отделение, и тут мы окончательно разбежались. Я слабых не люблю.
                Теперь Ленка для Светы – единственный якорь в безбрежном море трудностей, с которыми Афанасьева самостоятельно никогда не умела справляться. Об этом я узнала вчера  – Леночка Воронцова рассказала о своей  подружке-подчиненной в таком тоне, что я все поняла. Какая там дружба! Вассал и рабыня.
                – Кому охота – пусть раскалывается! –  снисходительно усмехнулся Сашка.– Правда, Чудик? Расскажи о своих достижениях в области механики!
                В прошлом Чудновский  – эмоционально неуправляемый  тип, из обкомовской семейки, что сильно облегчало ему жизнь и усложняло жизнь училок, трепетавших перед партийным руководством. Чудику все сходило с рук. Он выпал из моей памяти, так как наши дорожки не пересекались даже в пространстве класса. Чудик отравлял жизнь всем попадавшим на его пути, но меня обходил сторонкой. Правда, после одной из драк со Стасом Залевским, поставившим ему фингал под глазом и сломавшим руку (Залевский-то спортом занимался!), что-то сместилось в ролях, и Чудик перенес свое хулиганство с нашего класса  на чужую территорию.
                И вот он прямо против меня – с капитальными залысинами, словно ему за пятьдесят, помятой физиономией, в  плохо выглаженной рубахе, с носом  подозрительного оттенка. Он уже нагрузился, и хотя внешне весь обмяк, начинает занудливую речь во славу своих достижений на ниве... Так и не пойму – на какой ниве. Он работяга или инженер? При чем тут рацпредложения?
                – Кончай бодягу, а то мы заснем, – бесцеремонно обрывает его бессвязную речь Сашка.
                –  Но ты же сам попросил! – обижается Чудик.
                Боже, чучело гороховое! А ведь был смазливым пацаном, и девочки клеились к нему, невзирая на хулиганистый образ жизни!
                Меня притягивает только одна особа – Инна Кильман. Она уже пару раз выходила из-за стола (мы расположились на застекленной веранде) в маленькую кухню, заставленную очередной сменой блюд. Я следила за ее движениями эдакой бизнес-вумен и решительно не узнавала нашу медалистку. А один раз пошла следом – вроде бы покурить, и застала Инну с мобилкой возле уха. Она оглянулась на меня и что-то тихо сказала  (не мне), тут же опустив мобилку в шикарную сумку из бежевой кожи.
                –  Ты не куришь? – спросила я.
                –  Нет, – коротко ответила  Инна и вышла из кухни.
                «Сволочь», – напряглась я, не привычная к тому, чтобы меня игнорировали.
                – Вас ожидает сюрприз, –  услышала я возбужденный голос хозяйки этого «особняка» и  втиснулась в свое пространство между Леной Безуглой и Серегой Науменко. Хотя предпочла бы других соседей. Серега сопел и задевал руками все, что попадалось на пути его вилки к салатницам. Он успел уже перевернуть бокал с минералкой и мою коньячную рюмочку, уронить в тарелку Аськи кусок селедки, и Аська заверещала:
                –   Дурак, ты мне пятно на костюм поставил! Вот медведь!
                Медведь добродушно заявил, что сейчас солью посыплет пятно, и схватил солонку. Аська защищала свои коленки от лап Сереги, но когда тот слишком рьяно стал поглаживать якобы пятно, Аська заткнулась и покраснела.
Посыпались шуточки, кто-то затянул допотопную песню из комсомольского репертуара, кто-то подхватил, кто-то всю эту жуть перекрыл воплем:
                –   Девочки! А давайте потанцуем!
                –   В сад, сад! – скомандовала Ленка.– А я чай поставлю. Или кофе?
                –   А поговорить?! – возмутился Серега Науменко. – Мы же еще ...
                –   Во дворе и поговоришь!
                –   А где обещанный сюрприз?
                –   А компот в этом доме имеется?
                Тут появился на пороге дядька лет шестидесяти, очевидно, папаша Леночки. Он поздоровался за ручку с нашими мальчиками, вылезшими на простор веранды, каждому представился Иваном Сергеичем, приобнял молчавшую истуканом Светку Афанасьеву и даже чмокнул в щечку и сказал про меня, словно я была картина, а не живая фигура:
                –  А этой я вроде не видел.
                –  Это  же Стелла! Я тебе говорила, ты просто забыл! Она недавно в наш город вернулась! И здесь первый раз! Стеллочка, это мой муж, знакомься.
                Я про себя крякнула от удивления. Это же надо – такое чучело Ленка отхватила!
                На сей счет потом  меня просветила Света. Ленка, оказывается, с первым мужем развелась, жить ей было негде, и тут на горизонте возник простой рабочий, но мастер на все руки, вдовец, бездетный (представляешь, какая удача?!), этот дом он сам построил, своими руками (оно и видно!), он всю жизнь на Петровке пропахал, сейчас инвалид труда, замечательный человек, отчим – тоже прекрасный ! Он каждый год здесь собирает класс!
                Инвалид труда после первой же рюмки понес ахинею про выдающуюся роль компартии. После второй рюмки стал материться через слово, и Ленка конфузливо одергивала своего престарелого супруга:
                –   Вань, тут все интеллигентные люди! Все с высшим образованием!
                –  Пардон! – по-иностранному извинялся  напившийся (очевидно – до того) старый ленинец, но тут же заводился  на тему: у рабочих коммунистов – своя гордость, и мы не позволим...
                Я уже хотела тихо отвалить. Вот сейчас, думаю, звякну Василию...            
                Пока все группами возвращались за стол под дикие вопли надравшегося коммуниста, я шагнула в кухню, включив мобилку.
                – Ты что – ухо-одишь? – заныла Света Афанасьева, выныривая из-за двери. – Так ведь сюрприз – для тебя! Ленка так старалась! Она у нас молодец! Она кого угодно раздобудет даже за пределами СНГ!
                Почему мое сердце так и ухнуло в живот?
                Сюрприз явился – это я поняла по всеобщему восторгу женской половины:
                –   Сини-ичка!!!
                Так моя прежняя подружка все еще ходит в Синичках? А кто сказал, что я так жажду этого сюрприза?
                Но куда денешься... Я вышла с чашкой кофе в руках. Птичка Синичка стояла в окружении своих поклонниц и поклонников. Не совсем понятно – поклонников... чего? Но ведь и я была в этом хоре много лет!
                Тонкая и звонкая, в платье  с развевающимися рукавами, полами, шарфами и так далее. Это сейчас мода такая – чтоб все детали многоярусной одежды развевались наподобие крыльев усыпающей на ходу бабочки. Что-то голубо-розово-сиренево-желтое. Светлые волосы не крашены и, как у младенца, слабо вьются над детскими ушами. Лоб открыт – это новость, но ей идет. Все те же глаза – темно-синие сливы хвостиками вниз, вздернутая губка, придающая лицу трогательную мину слегка обиженной девочки. О, как обманчива внешность! И чего все так к ней липнут?
                –  Привет! – сказала я весело.– Рада видеть. Откуда ты свалилась?
                – Привет, – вежливо ответила моя разлучница под любопытными взглядами народа.
                Значит, спектакль с «сюрпризом» Ленка организовала сознательно – хотелось посмотреть, как встретятся прежние соперницы! Что мне оставалось? Только продемонстрировать полное равнодушие к ситуации. Уйти сразу было бы глупо – пришлось занять свое место, изображая солидарность с публикой: сюрприз удался!
                – И как ты очутилась в нашей провинции, Викуся? Говорят,  ты  променяла ридну Украину на москалив?
                Вика глянула прямо в мои глаза:
                –   Ты же знаешь, это случилось давно.
                Только Вика умеет так смотреть, не опуская глаз даже в неловкую минуту. Нет, не изменилась... Конечно, я давно знаю, что Вика теперь столичная штучка, недосягаемая для мести – если бы я надумала мстить.
                – Вика, расскажи, как там в Москве! Расскажи! – заголосили сорокалетние девочки-тети.
                Инна Кильман загружала Викину тарелку, Сашка Воробьев тянулся к ее бокалу с бутылкой шампанского. Даже окосевший Чудик протрезвел и впал в ребячество:
                – Ребята, пора наливать! Вика, тебе чего? Сашка, она не пьет шампанского, забыл?
                Под шумок я разглядывала подругу, не в силах отказать своему любопытству. Мне когда-то мечталось, что Виктория превратится со временем в старую девушку (внешне) и усохнет на корню. Такие миниатюрные дамочки нынче вышли из моды, настала пора высоченных шпал, на фоне которых даже я кажусь крошкой. А ведь была выше всех в классе и страшно боялась, что перерасту Залевского...
                Так, макияж совсем легкий, со вкусом, длинные прямые ресницы тоже не накрашены. Обычно они от туши за двадцать лет издевательства над природой выпадают, становятся ломкими. У Вики, самой молодой из нас, наступила пора расцвета женских чар – никакого усыхания. Мамочка Викина поторопилась спихнуть дочку в школу шестилеткой, Стас был переростком. Значит, ему сейчас за сорок, Вике – тридцать восемь. Тоже немало. А выглядит на двадцать пять. Молодец! А  ведь с ее страстями и опасной привычкой говорить правду и только правду жить нелегко. Это я вру не мигая и ловчу в трудной ситуации. Это мне положено сохранять непотопляемую нервную систему. А такие тонкие натуры, как наша Синичка, просто обречены на короткую, пусть и яркую жизнь.
                – Девочки! – завопила снова Ленка, затолкавшая своего мужа-алкаша в спальню и обретшая свободу слова. –  У Вики новая книжка вышла, ура! Вика, покажи!
                –  Я не принесла.
                – Кто у тебя Залевский? Профессор? Или академик? Ой, он такой был у-умный!
                И снова хор влюбленных когда-то в Стасика. Похоже, вся школа страдала по этому замороженному «шведу», по этому айсбергу! И как это Синице удалось заарканить такого типа в свои незаметные сети надолго? Вот тебе и Синичка.
                Я смотрела на ее спокойное лицо и внутренне заводилась. Но поворот головы, манера склонять эту тонкую шею на бок в кратком раздумье, этот быстрый взгляд прямо или наоборот – долгий, вопрошающий, этот промельк улыбки, от которой возникала на миг ямочка на правой щеке, этот взмах руки к волосам, – все возвращало в наше общее детство, в глупое состояние обожания и тайной мечты походить хоть чем-то на своего кумира.
                В чем было ее обаяние? Мне так хотелось понять его природу, что я превратилась в подобие Грушницкого по отношению к Печорину. Конечно, глупое сравнение, Какой из Вики Печорин? В ней не было спеси. Она казалась неуверенной в себе, она стеснялась своего дебилизма в точных науках, и возле доски выглядела... Нет, не то! Стоило ей оказаться возле доски, как весь класс начинал ее спасать, подсказывая. Никто не хотел видеть ее в качестве жертвы какой-нибудь дуры-училки!
                Новости о взрослой Вике были скудными. Я их просто отметала. Ну, выскочила замуж за своего Залевского,  умотала в Киев за будущим светилом нейрохирургии. Он учился в институте, она кончала факультет журналистики там же. Летом приезжали.
                Когда я уходила (отнюдь не по-английски), а под протестующие крики Чудика и Сереги, ни одна зараза не вызвалась меня проводить до ворот. А я, идиотка, в суматохе не предупредила Ваську, чтобы он не у машины меня ждал, а за воротами. И пришлось мне шагать на своих каблуках полквартала, пока я чуть не упала в объятия Василия, догадавшегося выйти мне навстречу.



                Ирина Алексеевна


                В пятьдесят шесть  лет Ирина Алексеевна Синичкина обнаружила, что она сентиментальная идиотка. Поставить себе такой диагноз ей, женщине хладнокровной и даже циничной, и  втайне этим гордящейся, означало одно: старость подкрадывается и готова вцепиться в свою жертву. А Ирина Алексеевна в роли жертвы побывала только однажды, в далекой юности, и с тех пор поклялась себе, что больше это безобразие не повторится. Ей хватило характера прошагать изрядный кусок жизненного пути в гордом одиночестве без слез, паники, глупых надежд, и ни разу не то, чтобы не упасть, а даже не споткнуться.
                Правда, одиночество было весьма условным. Рядом тащились, плелись, маршировали, бежали, ушибали себе конечности и головы, кое-как выползали из инфарктов и даже инсультов  (прочие болячки – не в счет) многочисленные сослуживцы, приятели, знакомые, редкие друзья и так называемые близкие (по крови). Этим она подставляла свою крепкую руку, лечила больные головы и души (как ей казалось), самоотверженно пытаясь пристроить рядом и удержать от падений.
                Близкие сопротивлялись изо всех сил, чужие шарахались от нее, но издали любовались и вздыхали: нам  бы такой характер! Но когда дочь уехала, а через несколько лет умер отец,  и сестра Агнесса вторично выскочила замуж (не очень удачно), она все чаще стала оглядываться назад, словно проверяя правильность своего движения по жизни. А когда человек оглядывается, внимание его рассеивается, и он начинает спотыкаться. Так себе объяснила начитанная Ирина Алексеевна причину «болезни» с красивым заграничным названием – ностальгия.
                Сейчас, в свои пятьдесят шесть, Ирина Алексеевна уже переживала этот идиотизм как хроническую болезнь, от которой еще никто не придумал универсального лекарства. Каждый боролся за себя отдельно, народными средствами. Ирина Алексеевна была (и осталась) отличным хирургом, так что орудовала исключительно скальпелем. В ситуации ее затянувшейся  хвори этот инструмент не годился.
                Хорошо, что болезнь  проходила в виде жестоких приступов, а в промежутках можно было резать других, и весьма успешно. Приступы провоцировались наездами дочери из Москвы либо  воспоминаниями подруги Майи, которая впала в этот маразм  гораздо раньше и глубже.
                Вот и сегодня с утра Ирина Алексеевна бродила  по квартире вялой осенней мухой из-за бессонной ночи. Когда после встречи с одноклассниками Вика уснула в обнимку с детским дневником, она потихоньку вытащила тетрадку из ослабевших рук дочери и унесла к себе. А потом ночь напролет читала сей архивный документ, поражаясь, как она плохо знала свое чадо – во-первых, а во-вторых,  какой змеюкой она, Ирина, была в глазах дочери.
                Викин дневник  окунул ее в прошлое так бесцеремонно, что Ирина Алексеевна не нашла сил для сопротивления. Читая, она поражалась, как много перемен произошло за два десятилетия.  В сегодняшний день она словно попала из  другой страны, где жили чистые и наивные  мальчики и девочки, не бросающиеся в постель к «партнеру» с первого же знакомства, где первый поцелуй означал для девушки грех (пусть и сладкий), сравнимый только с современным распутством... Где врачи в виде взяток брали бутылку шампанского или коньяка впридачу к коробке конфет, а не назначали за операцию тысячи долларов, как сейчас. Не платишь – умирай. Государство отвернулось даже от онкологических, позволяя своим гражданам  умирать в муках боли и отчаянья.
                Нет, Ирина Алексеевна в свое время перемены приняла радостно и тосковала не по очередям за чайной колбасой и не по  партсобраниям, и не по липовым отчетам, а по тем крупицам  благополучия, которые растаяли вместе с обаятельной улыбкой Горбачева. В сфере ее профессии это была, например, диспансеризация. Она помнила, как стонали женщины, когда их гнали к гинекологу на осмотр. Некогда! Я здорова! Зачем меня раз в год укладывать на пыточное кресло? А теперь приходят с последней стадией болячки и мечтают, что их спасут. А их не спасают. У одних нет денег на химиотерапию, другим уже поздно... Пожалуй, в медицине разруха казалась страшнее и циничней, потому что сострадание никакими деньгами не измерялось.
                В ее личной жизни перемен не было так давно, что Ирина Алексеевна с этим смирилась. После Викиного отъезда в Киев она пережила такой шок, что долго не могла оправиться. Раннее замужество дочки было непредсказуемым.  Ирина Алексеевна первую любовь считала необходимым этапом в естественном развитии любой женщины, но что ее родная дочь так рано поставит точку на собственных любовных исканиях, никак не ожидала.
                Сначала надеялась, что Стасик в первый же год учебы в далекой столице найдет себе для утехи какую-нибудь податливую девицу типа Стелки. Потом стала мечтать, чтобы Вика провалилась на вступительных экзаменах и вернулась домой. Уж она на сей раз обеспечит дочери стопроцентное попадание в мединститут! Однако дочь поразила воображение приемной комиссии неординарными ответами во время собеседования по специальности, а также  представленными на суд бывших журналистов письменными  фантазиями о будущем сей мужественной профессии, и у девочки появился тайный покровитель. Уж очень ему хотелось, чтобы эта странная девушка-ребенок поступила на престижный факультет без всякого блата! И получилось.
                Первый год работы в клинике (нянечкой) так  запал в сердце Вики, что она все норовила свой талант  журналиста взрастить и укрепить  на медицинской ниве. Ее активность и горячая заинтересованность в сфере медицинского обслуживания и науки в целом открыли двери в газеты этого профиля. Правда, многие другие двери захлопнулись перед ее любознательным носом. Так что тихая вроде бы студенточка приобрела некоторую закалку воли и такое не свойственное ей качество как настойчивость.
                Читая в газетах Викины опусы на злободневные, а потому опасные темы, Ирина Алексеевна ловила себя на мысли, что ее девочка вникла в проблемы лучше любого врача, ибо копает глубоко и бесстрашно. И производит впечатление журналиста с медицинским образованием. Тут уж спасибо Стасику... Того уже на первом курсе считали самым перспективным студентом, и если бы не всеобщая разруха под названием перестройка, можно было бы смело рассчитывать на честную карьеру ученого. На всех студенческих научных конференциях выступления Залевского расценивались как солидный задел для будущей кандидатской диссертации.
                Обидно было другое, неожиданное: Вика, такая откровенная в дневниках, в письмах оказалась скупой на подробности. А их-то и не хватало Ирине Алексеевне. Ей как бы рисовали общую благополучную картину – даже слишком благополучную по тем смутным временам. После аспирантуры Стас проходил стажировку в Монреале (по обмену молодыми учеными) и так себя зарекомендовал, что ему предложили остаться при университетской кафедре навсегда. Он отказался, но пять лет молодая семья Залевских жила в таких условиях, о каких не мечталось даже ученым зубрам во время перестройки. Тем перестали платить даже зарплату, врачи-ученые держались на голом энтузиазме и надеждах, что кошмар когда-нибудь кончится.
                Эти пять лет вынужденной разлуки с дочкой превратились для Ирины Алексеевны в ад мучительного ожидания весточки. Пару раз она съездила в гости к «детям» и вернулась оттуда совершенно больной. Собственная клиника с ее убогим оборудованием и нищенским бытом казалась теперь местом ссылки, а не любимой работой. В ней поселился страх, что дети не вернутся, и тогда ей придется все бросать, чтобы с ними  не расставаться. Спасла ее дочкина ностальгия по малой родине на Украине.
                Вика жила одновременно в прошлом и настоящем, но именно прошлое навсегда пленило ее. Умершие в ее детстве и юности родные люди не отпускали душу. Женька Демченко и дедушка оставались бессмертными настолько, что не сходили со страниц ее дневников, писем к маме и Инне Кильман, а потом переселились в первую опубликованную молодежную повесть.
                Пожалуй, именно Викино творчество вернуло ее на родину окончательно. Кому нужны проблемы бывших советских людей там, за рубежом распавшейся державы? Переезд в Москву закрепил первый творческий успех.
                Но вот странность, думала теперь Ирина Алексеевна, почему ее девочка, выросшая в благополучной семье (пусть и не полной), не страдающая тяжелыми болезнями, не будучи физическим инвалидом, не знающая множества потерь, так близко к сердцу принимала чужие несчастья? Почему в ее повестях было столько драм, трагедий и всяческих препятствий на пути героев к счастью или успеху?
                Боль душевная и физическая жила на страницах ее маленьких повестей, мешая их создательнице стать популярной. Критика отмечала художественные достоинства, разбирала по косточкам нравственные проблемы и социальные, хвалила за яркость характеров, а публика, перегруженная политическими впечатлениями, вообще книг не открывала. То было время газет и телевидения с их политическими разборками,  страстной полемикой между яркими личностями. Но когда все объелись политикой, наступила эра детективов и телесериалов – с кровавыми сценами бандитских разборок. Обычный человек с его горестями и радостями отодвинулся в сторонку – о нем перестали писать. А Вика, как инопланетянка, все еще переживала беды именно этих современников, не сумевших освоиться в новом, меркантильном, мире. Хотя как раз у Вики был крепкий семейный тыл... У нее был Стас.
                Ирина Алексеевна оказалась плохой пророчицей. Стас Залевский стал для ее дочери не источником страданий, а, если выражаться высокопарно, надежным якорем любви. Он был однолюбом везде – в любви, профессии, увлечениях. Он был тем счастливым билетиком, который выпадает на долю женщин крайне редко. Так отчего же Вика металась и тревожилась?
                Конечно, и у нее был период  мучительных ожиданий: первый ребенок появился через восемь лет замужества. Вике делали «кесарево» в Монреале. «Канадец» Женечка пошел в папу, но был темноглазым – в бабушку, умершую так давно, что ее знали только по фотографиям.  Дочка Оксана родилась через пять лет, и дедушка Владислав старательно исполнял двойную роль, не отлучаясь от сына и внуков ни на день. И ни разу не встал вопрос о молодой еще бабушке Ирине: та пересекалась с семьей дочери два раза в году, а то и реже, зато тратила ползарплаты на телефонные разговоры. И никто не догадывался, что одним из адресатов ее был Владислав Андреевич.
                – Ну, как твой телефонный роман? – спрашивала иногда Майя, если Ирина Алексеевна долго не возвращалась к этой теме. – Может, пойдешь на пенсию и наконец-то решишься на...
                – Глупости не говори, – перебивала ее Ирина Алексеевна. – Мы же теперь родственники! Дети как посмотрят на это?
                – Что-то не помню, чтобы ты заботилась об их мнении раньше! – смелела Майя, научившись за последние годы дружбы с Ириной Алексеевной выражать и собственное мнение, и даже огрызаться.
                Телефонный звонок оторвал Ирину Алексеевну от размышлений. Она поспешно схватила трубку, боясь разбудить своих гостей.
                Голос, от которого у нее каждый раз перехватывало дыхание, спросил:
                – Ты здорова? Здравствуй, родная. Почему молчишь?
                А молчала она от забытого словечка «родная».
                – Дети дрыхнут, я здорова, – бодро ответила Ирина Алексеевна, справившись с волнением. – Приезжай!
                – Вот как только они сюда вернутся, жди. Уж не плачешь ли ты? Голос какой-то странный. Что-то случилось?
                Ирина Алексеевна сделала глубокий вдох.– Тебе не кажется, что пора уже подумать и о себе? – Владислав Андреевич осекся. – Ира, что-то случилось?
                – Да, но это было так давно... Это случилось так давно, когда ты пришел к нам знакомиться.
                Владислав Андреевич хмыкнул в трубку:
                – Тогда не будем больше терять времени. Я еду. Но учти: в Москву вернусь только в качестве гостя.
                – Вла-ад, я жду, жду, жду...
                Она еще посидела, глядя в пространство такими глазами, каких у нее сроду не видели ни близкие, ни больные, и поднялась. Заглянула в гостиную, где на диване, положив светлую голову на книжку, спал Женька, крепкой фигурой больше похожий на юношу, чем на тринадцатилетнего подростка, потом вернулась в свою спальню.
                Ее любимица, Оксанка, свернулась калачиком на широком ложе кровати и выглядела в детской Викиной рубашечке  так беззащитно-сиротливо, что              Ирина Алексеевна улыбнулась. Девочка была худенькой, как мама, и такой же белокурой, но уже сейчас угадывалось, что она перегонит Вику ростом. Оксане достались глаза Ирины Алексеевны – такие же синие, как у Вики, но «хвостиками вверх», отчего они казались задорными и даже веселыми.
                Это было совершенно новое поколение, как ни старались родители привить им свои представления о жизни. Но Ирину Алексеевну радовало одно: пока ее внуки хорошо учились и читали книги, и в этом была надежда... 

1991 – 2008 г.

               









 
 


Рецензии
Да, пока люди учатся и читают книги, надежда есть!
Немного страшилась увидеть Вику через двадцать лет. Какое счастье, она осталась такой же чистой и честной, как и в начале книги. Окончание школы, впереди жизнь. На пороге её, девушка. Она сама «Голубая полоска зари», что сумеет отметить то, чего не найдут другие, не откажется от убеждений, порывов души, даже если они покажутся очень странными. Вокруг противоречивая школа. Стандарты, зубрёжка, парт собрания, немногие учителя стараются удержать её на плаву, чтобы учебный процесс не стал беспросветно-серым.
Мама когда-то живая, весёлая, непосредственная, да только замёрзшая от неудачи первой любви, привыкшая к больничным будням, где порой, возможно, просто нельзя быть чувствительным, сентиментальным.
Две подруги: одна внешне яркая, привлекательная, притягивающая, но поверхностная, циничная даже, не смотря на налёт способностей. Чтобы остаться в центре внимания она готова на подлость. Такая всегда выживет, выползет, выгрызет, останется на плаву, и в тоже время всегда будет завидовать душевной чистоте, не поймёт её, тщетно стремясь к совершенству, со стороны взглянет на солнечный свет и никогда его не достигнет.
Другая неброская, даже совсем некрасивая, но удивительно верная, внутренне чистая. Не удивительно, что с годами эта душевная прелесть осветила и внешней облик, сделав Инну запоминающейся женщиной.

Конечно, любимый парень такой, какие нечасто встречаются, оказалось, надёжный и верный, способный оберегать и поддерживать, оценить душевную прямоту и творчество. С ним можно идти всю жизнь рука об руку, знать, что любовь не предаст, он рядом в любую минуту.
Дедушка, самый любимый для внучки, нежное сердце, первый слушатель и советчик, осветивший мир пониманием и защитой.
И надёжный, преданный друг чистый, искренний, готовый на всё ради Вики проявить мужество перед учительницей, даже внешне не обладая решительностью. Послушать и восхититься творчеством, как самый верный читатель. Она героиня его первой любви.
Он её первая в жизни, безвозвратная боль, без которой характер, возможно, не стал бы настолько неравнодушным и стойким. Жизнь, сгоревшая быстрой искоркой, почти не успев начаться. Сердце, чья сила раскрылась полностью, только когда уходила на век, мелькнула с непоказным, сдержанным мужеством, не встретив в последний час того, единственного, чего просила короткого поцелуя любви. Светлый отблеск, чью пронзительную чистоту и словами не выразить.
И какой бы счастливой не стала жизнь, а память напомнит о боли, приведёт к человеческому смятению в больничных стенах, чтобы слышать его, не сумев отвернуться собрать, отразить на страницах книг.
И тянутся люди к её огоньку, порой сами не понимая, отчего он светит так ярко. Ведь казалось бы хрупкая, беззащитная женщина, просто сердце очень большое, душа, что способна много вместить, пронеся сквозь года открытия детства, умение грустить и радоваться, не склоняясь от постигших общество перемен.

Лидия Сарычева   16.06.2020 16:17     Заявить о нарушении
Спасибо, моя дорогая, за такие интересные выводы и мысли! Не пожалела времени на-такой обширный отзыв после чтения длинного романа!Я тронута, но писать подробный ответ пока не могу ( рука!)

Людмила Волкова   16.06.2020 18:06   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 22 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.