сопли

Покажите мне человека, который говорит, что он уверен в своем будущем, и я тут же положу цветы на его могилу. Будь то бизнесмен, с еле влезающим в Бэнтли пузом, писатель, который, глядя на улицу, пишет о том, как убийцей вдруг оказался дворник, студент, уверенно любующийся своим зеркалом, студентка, готовая родить своего первенца, еле поняв таблицу умножения, или просто любой человек, который любит смотреть в будущее, и живет им, и я скажу, глядя на них: ОНИ ВСЕ – ТРУПЫ!!! Ведь только труп может быть абсолютно уверен в завтрашнем дне. Так я рассуждал, сидя в своей комнате и мечтая о бутылке портвейна, за которой собирался выйти с минуты на минуту. Я тоже труп, в некотором роде. Я боюсь смотреть вперед, а с таким настроем далеко не уплывешь, но я хотя бы смогу вдоволь потерзать настоящее. Я трус и готов подписаться под этими словами всеми цветами радуги. Понял я это не так давно, каких - то десять минут назад, когда смотрел в зеркало на свои красные белки и синяки под глазами. Когда боялся одиночества, но, в то же самое время понимал, что не хочу видеть абсолютно никого. Кстати, за портвейном я уже сходил, теперь осталось надеть шорты, а то не очень то уверенно чувствуешь себя, сидя в трусах и пытаясь рассуждать о чем-то мало-мальски умном; вызволить из сумки штопор, медленно откупорить бутылку и сделать столь долгожданный первый глоток, медленный и прочувственный, сравни первому поцелую, с небольшой лишь разницей – никакой ответственности вообще не чувствуется, просто наслаждение… Итак, первый глоток позади, и можно вернуться к тому, что я, собственно говоря, и хотел вам рассказать. Читайте, пожалуйста, внимательно, а то пропустите мимо сердца самое нужное, ну если оно у вас есть разумеется, то самое сердце, а если нет, то можете конечно просто представлять меня, сидящего в трусах и жадно тянувшегося к сумке за обожаемым штопором, но, хочу сразу предупредить, зрелище не из лучших, так что в ваших интересах открыть все ящики и поискать в них то самое сердце…
Жалко, что я не писатель, а то действительно смог бы рассказать что-нибудь интересное. Вообще людям свойственно выделываться, особенно когда есть желание показать себя с наилучшей стороны, а такое желание есть у всех, просто у кого-то оно присутствует все время, а у кого-то временами всплывает в самых различных проявлениях. Кто-то хвастается своими машинами, кто-то девушками, кто-то мужчинами, кто-то зубной щеткой, кто-то собакой, кто-то одеждой, кто-то ее отсутствием, кто-то членом, а кто-то мышцами, кто-то грудью, а кто-то косметикой: все мы – великие хвастуны! Вот и я тоже хочу хвастаться своим уединением, но самое прекрасное в этом виде хвастовства – во-первых: никто не поверит; во-вторых: ты один, а значит достаточно сказать себе, что ты хорош и всё, никакой оценки или сравнения. Уединение ведет к самодостаточности. Самодостаточность к умиротворению. Умиротворение к одиночеству. Одиночество – к сумасшествию. От сумасшествия можно легко уйти, если, почувствовав одиночество, незамедлительно лечь спать или пойти в бар.
Я лег, включил радио с классической музыкой, закрыл глаза и приготовился ко сну. Я всегда долго засыпаю, вот и сейчас с закрытыми глазами мне пришлось десять раз прокатиться по своей кровати туда обратно в поиске наиболее удобной позы. Я остановился у стенки, на левом боку, натянул одеяло на голову и принялся думать. Самое идиотское, что можно сделать, если хочешь заснуть – это начать думать. Причем достаточно думать абсолютно о чем угодно, о самой любой глупости, например: что, если бы все люди отказались от войны, или если бы я не лег спать, или о том, что время – есть пространство относимости нашей трехмерной системы координат, или если бы мы спали не ночью, а днем. Я начал думать о девушках. Не о сексе, а о любви. Это вторая глупость, которую можно сотворить в поиске сна. Мое сердце устроено так, что я всегда влюблен. Если вдруг получается, что целый месяц я не грежу о совместной жизни с какой-нибудь из своих знакомых красавиц, я начинаю чувствовать себя очень легким и свободным. Я крепко сплю по ночам, меньше пью, яснее оцениваю свои поступки, начинаю думать – «как же хорошо не влюбляться». Обычно, как только эта мысль произноситься в моем сознании, тут же я встречаю потрясающую девушку, приносящую в мой одинокий Мир солнце и надежду, удивительную радость от каждой секунды, проведенной рядом с ней. Но, стоит солнцу в душе согреть надежду, как я влюбляюсь; когда я влюбляюсь – я теряю голову. Радость перерастает в непонимание, «секунды рядом» превращаются в «часы порознь». Затем я чувствую, как любовь уходит, утекает, как песок сквозь пальцы. Я начинаю плохо засыпать, меня начинают сковывать непонятные чувства, перестаю отвечать за свои поступки, начинаю пить. И все начинается заново. Этакий круговорот моей жизни. Каждое из четырех состояний словно образует некую ступень, грань, а все вместе - некий крест, который я несу всю свою сознательную жизнь. Я назвал его «Железный крест»: Одиночество – Влюбленность – Потеря любви – Поиск одиночества. По радио играла пятая симфония Малера.
Одиночество.
Пение ветра неуловимо. Оно слышно только душам самых отчужденных людей. Только они могут часами сидеть у окна и слушать, слушать, слушать. Ветер. Никогда никто не поверит им, что эта музыка волшебна, никто не присядет с ними, хотя бы на полчаса, никто не будет  помогать им понять это, никто не поверит, что это – музыка. А они, тем временем, будут ловить себя на мысли, что в одиночестве ветер слышно намного лучше, нежели в компании. Они улыбнутся ветру и, быть может, попробуют спеть вместе с ним. Они будут завидовать ветру, его свободе, его настроению, его прохладе, его шепоту. Я завидовал ветру. Я хотел быть абсолютно свободным, но в то же время не хотел быть одиноким. У меня не было свободы и я был одинок. Я очень любил сидеть и слушать, за долгие годы я научился слышать смысл во всем, что меня окружало: в пении птиц я слышал истории о дальних и тяжелых полётах,  в лае бездомных собак – голодное отчаяние сиротских душ, в криках людей – исповеди утопающих грешников, в гудках машин – предсмертный рев агонии, в каплях дождя – колыбельные, до боли похожие на плачь, в тишине – покой и, порой, смерть. Но, только ветер по настоящему может  заставить меня мечтать. «Стать ветром и не знать покоя. Вечно кружить над головами людей, быть одиноким не потому что, все ушли от тебя, а потому, что ты сам уходишь от всех» - с такими мыслями я засыпал холодными вечерами, глядя на ленивые покачивания деревьев и просыпался, глядя на бодрое колыхание травы.
Я проснулся в двенадцать часов от телефонного звонка. Звонили из телефонной компании, просили погасить задолженность. Она составляла именно столько денег, сколько хранилось у меня в карманах брюк. Я посмотрел в окно и увидел ту же самую картину, что и вчера: отделение милиции, мамаши с колясками, бомжи с пакетами, собаки с блохами, мужики с самодовольными улыбками на лицах, небо с серыми тучами. Я решил не смотреть в окно и пошел на кухню. Последствия вчерашнего вечера били меня  в живот, вызывая тошноту и в голову, вызывая боль. Лучший завтрак в такой ситуации – хорошенькая яичница с булкой. Я взял сковородку, кинул на нее два кусочка булки и разбил четыре яйца в глубокую тарелку. Пока обжаривалась булка, я посолил яйца, порезал в них укроп, добавил помидор и хорошенько размешал полученную животворящую смесь. Залил смесью подрумянившуюся  булку, поставил маленький огонь; заварил зеленый чай с жасмином. Затем я решил, что лучше сначала выпить чашечку кофе, снял сковородку с уже готовой яичницей и сварил на той же камфорке кофе. Затем я, мысленно превознося свои кулинарные способности, расставил на столе тарелку, чашку и сахар. Завтрак получился – что доктор прописал. Уже через пять минут ушла головная боль и забрала с собой тошноту. К сожалению им на смену начала приходить любовь. Точнее потребность в любви. Невольно я подошел к окну и увидел там абсолютно другую картину: улицу без убийц, мамаши со счастьем в глазах, бомжи с выпивкой, собаки со свободой, мужики с успехом на лицах, небо с рассеивающимися тучами. Я взял гитару и начал играть. Сначала панк, потом просто импровизацию, потом начал петь песни о любви.
В два часа зазвонил телефон.
- Да?
- Привет, как жизнь? Чем занимаешься? – спросил до боли знакомый голос.
- Отлично, вот сижу, играю на гитаре. А кто это?
- Дима! – после этих слов я вспомнил. Дима – один из моих немногочисленных друзей. Сейчас я был удивительно рад его услышать, - пойдем сегодня ко мне, я закатываю вечеринку! – Дима такой человек, что даже сквозь телефонную трубку можно было почувствовать его улыбку.
- Ты же знаешь, что я не очень люблю вечеринки, - сказал я, укладывая гитару на кровать.
- Да ладно тебе! Пока что собралось всего шесть человек: Костя, Миша – друг детства, Леша со своей Настей, моя Кристинка и ее подруга – Алина.
- А во сколько? – спросил я, пытаясь обработать в своей голове список гостей.
- Ну подходи к девяти часам к магазину, - сказал Дима.
- Хорошо, уговорил, - посмеялся я в трубку.
- Ну все давай, буду рад видеть! – сказал Дима и повесил трубку.
Я выпил еще одну чашку зеленого чая, помыл посуду и полез в душ. Когда я вылез, то начал отдавать себе отчет в том, как же прекрасна жизнь и как же я благодарен за то, что у меня есть друзья, за то, что из миллиарда возможных  комбинаций на свет появился именно я, а вселенная подсадила меня в окружение хороших людей. Конечно, иногда приходилось подчищать свой Мир от всяческого сброда, следуя закону Маленького Принца: «Встал поутру, умылся, привел себя в порядок – и сразу же приведи в порядок свою планету». Вообще этот знаменитый герой Экзюпери оставил в моей душе огромнейший отпечаток. Помню, первый раз я читал эту книгу в десять лет, ничего не понял и бросил, не дойдя и до половины. Второй раз уже в шестнадцать, тогда я прочитал всю книгу на одном дыхании и даже прослезился. Последний раз я читал ее в двадцать лет и тогда понял, что окончательно вник в смысл, который хранится в этом произведении, но и сейчас мне порой кажется, что многое осталось за кадром. Эта книга занимает почетное место в моей библиотеке: между Селинджером и Чеховым.
Я побрился, выбрал одежду, послушал музыку, почитал Чарльза Буковски, пообедал. На обед я поджарил себе свиную шейку с приправами и картофелем фри. Затем взглянул на часы: шесть часов. Казалось, что я переделал уже все вещи, которые могли помочь мне скоротать время, а его все равно оставалось будь здоров. Тогда я оделся и вышел на улицу. Все стало ближе. Я смешался со счастливыми матерями, с уже пьяными бродягами, с успешными отцами. Я скрылся в толпе: меня поглотила улица. 
Ровно в девять часов я стоял перед входом в магазин.
- Эй, повернись! – окрикнул меня Дима.
- Привет! – обрадовавшись понесся я ему навстречу.
- Знакомься, это – Алина, - представил он меня подруге своей девушки, после того как я прошел целый круг рукопожатий и объятий.
- Очень приятно, - сказал я, глядя в ее глаза. Она заметила это и тут же застенчиво улыбнулась и покраснела. Мне очень нравиться, когда девушки краснеют, по-моему это говорит о некой скромности, которая в нашем мире уже давно забыта напрочь.
Мы купили пять бутылок мартини, две бутылки виски и, по моему наказанию, две бутылки портвейна. Я отдал все деньги, которые сумел нарыть в карманах брюк. Меня окружали друзья и был чертовски рад тому, что когда-то качественно почистил свою планету, не пропустив ни одного сорняка, оставив только прекрасные розы.
Влюбленность.
У Димы было очень уютно: три комнаты и гостиная были выполнены в восточном стиле – его родители очень любили этот стиль и позаботились о том, чтобы их сын тоже полюбил восточный интерьер. Мы все расположились в гостиной. Девушки пили мартини с соком, а мы – сначала портвейн, а затем виски. У меня не было особого желания напиться, так что я ограничился двумя стаканами портвейна и одним стаканом виски со льдом. Вскоре громкая компания мне наскучила и ушел в другую комнату, сел на стул напротив окна, уставился на пробегающие за окном тени и, глубоко вздохнув, начал греть свои мысли, анализируя все, что происходило вокруг меня. Для настроения все было обеспечено уже априори – хорошая компания, хорошая погода, желание влюбляться и неожиданный сюрприз в лице Алины. В краснеющем лице Алины. Ее внешность сочетала в себе немного южных и азиатских оттенков: темные волосы, подчеркнутая линия скул и округлая форма лица. Ровная линия темных бровей очень хорошо подчеркивала карие, глубокие глаза. Не знаю, читали ли вы Бунина «Легкое дыхание», но там Оленька Мещерская рассказывает своей подруге о папиных книжках, где был описан «идеал» женской красоты. Кипящие смолой глаза, черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец. Мне никогда не требуется большого количества времени, чтобы влюбиться.
- О чем думаешь? – услышал я нежный, тихий, немного детский, но в то же время чем-то строгий голос.
- О любви, - отшутился я, повернувшись и увидев Алину. Она стояла позади меня, в метре от моего стула и смотрела в окно; в этот момент я понял, что отшутиться не удалось. 
- Сложная тема для разговора, - сказала она, сев рядом со мной.
- Ну да, но я ведь не предлагаю об этом говорить – я об этом думал, - сказал я, читая ее лицо и взгляд, который никак не хотел столкнуться с моим, - хочешь, можем поговорить о музыке и литературе, или там, не знаю, о чем ты хочешь? – закончил я, повернулся к окну и уставился взглядом в небо.
- Хочу о музыке, литературе, архитектуре, и еще о многих вещах, которые не так популярны в обыденной жизни, как политика и погода, - сказала она, повернувшись ко мне.
Прошло три часа с момента первого жанра музыки, который мы стали обсуждать. И каждую прошедшую минуту я старался запомнить, как старался запомнить свои самые лучшие моменты жизни. У меня это получалось. Мы удивительным образом совпали почти во всех выбранных темах, ну разве что за исключением литературы – мне не совсем по душе была военная «диктатура» в прозе Ремарка.
Домой я вернулся в час ночи и тут же лег спать. Спать – это слишком сильно сказано. Я провалялся три часа в кровати с закрытыми глазами, думая о сегодняшнем дне. Мысли в голову лезли самые разнообразные – начиная от утренней яичницы и заканчивая Алиниными глазами. Я не хотел опять влюбляться. Ни в коем случае. Я уже видел наперед всю картину, как все будет происходить: сначала мы начнем общаться с ней ближе, потом у нас удивительным образом появится обоюдное желание проводить больше времени вместе, затем мы начнем гулять, смеяться и неоднозначно молчать, во время прощаний. Этот период будет самым приятным из всего, что нас (меня) ждет. Потом, где-то через месяц, я все-таки скажу ей, как мне хорошо рядом с ее глазами. Это будет похоже на поэму: я обязательно начну подбирать самые разнообразные метафоры и эпитеты, глядя в ее глаза, слушая ее дыхание. Она будет скованно молчать и пытаться пропустить это мимо ушей, будет переводить тему, например; потому что, как выясниться дня через три после этого, она очень дорожит нашей дружбой, очень рада, что встретила такого хорошего друга, как я, ну и еще много всякой штамповой чепухи. Я, сделав вид, что на самом деле тоже очень рад с ней дружить и не более, буду стараться забыть о ней. Буду снова плохо спать и иметь серьезные проблемы с утренним настроением. Затем, по истечении некоторого времени, пущусь во все тяжкие созерцания одиночества. Правда есть и свои плюсы: обычно мне удается написать что-нибудь в это время, когда как во время надежд на взаимное счастье моя муза, видимо ревнуя меня к своему человеческому эквиваленту, незаметно уходит, оставляя меня с самим собой на неопределенный срок. А может она просто берет отпуск, в надежде, что наконец появится в моей жизни человек, который сможет, используя один свой взгляд, заставить меня творить. К слову, такого человека еще не удавалось встретить. Наверное это потому, что ждать я не умею, хотя очень хочу научиться этому.
Я встал с кровати, потеряв все мысли о спокойном сне, прошел на кухню, сварил кофе, включил магнитофон, сел поудобнее, взял карандаш и начал просто рисовать каракули на листке чистой бумаги. Затем каракули превратились в слова. Потом мысли начали окрашивать слова смыслом. Потом появилась точка, в конце предложения. Потом появилось еще одно предложение.
Потеря любви.

Никто не верит, что возможно дотянуться до луны, просто вытянув ночью руку в открытое окно. Кто-то не верит, потому что в детстве прагматичные родители позаботились об этом, кто-то – потому что так сказали друзья в детском саду, кто-то – потому что попробовал. Мне рассказывали об этом в детстве родители, такие слухи ходили в нашем саду и мои личные попытки ни к чему хорошему не привели – я просто чуть было не свалился на землю. Но я не потерял веру в то, что это все-таки вполне реально. Конечно не потрогать ее холодную поверхность, а ощутить ее ближе, чем есть. На расстоянии более близком, нежели описано в учебниках по астрономии. Возможно, даже почувствовать ее дыхание.  Я верю в это. И еще есть множество вещей и возможностей, в которые я верю: я верю, что можно делать два дела одновременно, верю, что можно спасти человеку жизнь, просто улыбнувшись и подбодрив, верю, что дружба – сильнейшая степень взаимности (не считая любви, конечно), верю, что все можно разрешить, став искреннее, верю в любовь, в ее силу и ее обязательность, в ее волшебство.
Алина. Прошла неделя с момента нашего знакомства и, как вы думаете, разумеется мы еще не раз встретились. Мы гуляли в Летнем саду, лепили осень, летали над крышами домов. Ну по крайней мере мне казалось, что все это именно так и происходило, хотя я давно замечал за собой некоторую особенность преувеличивать многие моменты и наделять их двойных смыслом. Я писал. Я написал три рассказа и очень этому удивился, потому что мысли мои были полностью в ее власти, а в таком состоянии у меня обычно ничего хорошего не получается. Я рассказал ей о своем «Железном кресте», она сказала, что я видимо еще не достаточно взрослый, чтобы здраво рассуждать о жизни, я немного обиделся тогда. Моя обида продержалась час, не более. Да и  вообще у меня было море возможностей обидеться, но я не замечал ее плохих сторон. Но я начал замечать, как она «тускнеет»: бывало, встретимся с утра и она вся сияет, словно в ней зажегся какой-то огонь, а потом резко, почти незаметно, она меняется в лице и от нее начинает веять холодом и чем-то черным, будто она одета во все черное и на расстоянии десяти метров все вокруг нее тоже принимало тот же оттенок. 
Я засыпал, думая о ней и не отдавал себе отчета в этом опасном, для меня, явлении. Но однажды ночью я вдруг понял, что, закрыв глаза, я рисую перед собой ее глаза, ее тоненькую фигурку, ее лицо, и хочу быть все время рядом с ней. Хочу дышать в такт с этим прекрасным созданием, с этим неожиданным подарком судьбы. И каждый раз я надеялся, что она тоже думает обо мне и верил, что однажды нам приснится одинаковый сон: там будем мы, стоять на берегу моря, смотреть, как, почти потухший, солнечный диск уходит в водную гладь и мы будем держаться за руки и молчать, а потом повернемся друг к другу лицом и, взгляну в глаза напротив, поцелуемся, и по нашим щекам одновременно потекут слезы.
 Сегодня в три часа мы договорились встретиться и пойти гулять. Я оделся и приехал на место за полчаса, до оговоренного времени. Но, если любишь, а я именно люблю, можно ждать и годы.
- Привет, - услышал я голос позади себя. Алина.
- Привет, пойдем?
Она светилась, от нее исходил какой-то неземной свет, который вел за собой. Ее улыбка заставляла меня чувствовать себя покоренным и беспомощным. Мы гуляли и я, осмелев и будучи уверенным, что время настало, выложил ей все, как есть. Сказал, что думаю о ней все время, начиная со дня нашего знакомства и заканчивая той самой минутой, в которую я признаюсь ей в любви. Сказал, что ее глаза – лучшее, что я видел в своей жизни, и вообще она – лучшее, что когда-либо происходило со мной. Она молчала. Она потускнела…
Что дальше? Да, собственно ничего: я пришел домой, включил на полную громкость Coldplay и попробовал успокоиться. Она не отвечала на звонки, или просто была вне зоны действия сети. Я ничего не писал, просто сидел, слушал музыку и пил. Я не спал, а значит пил кофе чаше, чем дозволено медициной. Для кого-то потеря любви означает долгие и мучительные разговоры, для меня же это просто тот момент, когда умирает надежда и я жду возвращения своей музы из отпуска, чтобы вновь разочаровать ее грустными мыслями, которые она в свою очередь поможет вылить на бумаге грустными словами. Надежда умерла…
Поиск одиночества.
Пение ветра неуловимо. Я сидел на оконной раме и пытался поймать этого вечно ускользающего друга. Мне уже никто не звонил целый месяц, да я и не хотел ни с кем говорить, ну разве что кроме Алины, но надежды на ее звонок оставалось с каждым днем все меньше. Хотя возможно именно эта надежда и держала меня, не пускала окунуться с головой в одинокие дни и вкусить сладостный аромат уединения. Я все так же думал о ней каждую ночь, хотя нет, вру, теперь я думал о ней и весь день напролет. В дверь позвонили. Было двенадцать часов ночи и мне позвонили в дверь – значит, либо это маньяк, либо пьяный сосед перепутал номера квартир. Я открыл, на пороге стоял Дима.
- Боже, ты живой!! – сказал он, проходя ко мне в комнату.
- Ну да, а что, я смертельно болен?
- Не знаю, является ли дебилизм смертельной болезнью, но с ним тебе точно надо что-то делать! Почему ты не берешь телефонную трубку? – возгласил он, доставая из сумки бутылку портвейна.
- Да мне никто и не звонил! Дружище, ты что, с ума сошел? – сказал я, доставая штопор.
- Подними-ка трубку телефона, - быстро проговорил он, с видом человека, который что-то подозревает и все ждет не дождется, пока его подозрения не оправдаются.
- Бред какой-то, - сказал я и потянулся за трубкой. Гудков не было. Я проверил кабель, все в порядке, все провода в норме. Я не погасил задолженность. – Я забыл погасить задолженность.
- Идиот, - сказал он, сделав первый глоток, - Алина звонила тебе вчера весь день! Почему ты не взял мобильный?
- Не знаю, я не слышал, как он звонил.
Мобильный телефон лежал под кроватью, он был переведен в беззвучный режим. Мы выпили бутылку портвейна и Дима рассказал мне, что Алина пыталась дозвониться мне, чтобы попрощаться: она уезжает на два месяца. Она очень хотела попрощаться, но так как не смогла этого сделать, передала мне записку. Дима, осторожно держась за стенки, достал  из сумки свернутый листок бумаги и дал мне. Я посмотрел ему в глаза и он без слов встал и пошел в магазин за еще одной бутылкой. Я улыбаясь, положил листок перед собой на стол, сделал глубокий вдох, развернул его и начал читать: 
« Дорогой друг, я очень долго думала о том дне, когда ты открыл мне свои чувства, возможно я повела себя не самым лучшим образом, не отвечая потом на звонки, но и ты пойми меня: мне очень тяжело сейчас думать об этом, но я ничего не могу с собой поделать. Я понимаю, что не хочу все время думать о тебе, но в то же время, иногда, будто порабощают какие-то странные мысли и я начинаю думать, вопреки своей воле, о тебе. Ты очень хороший человек, возможно именно таких людей я давно и не встречала, но мне нужно время, поэтому я и решила уехать домой на два месяца. Там тихо и спокойно, там я смогу все взвесить и обдумать. Но только ты дождись меня, не вздумай опять убегать от трудностей на следующую ступень своего «креста»!!! Ну все, пока ».
Дима принес еще одну бутылку портвейна, мы сели, я включил все тот же Coldplay и…мы шутили, смеялись, болтали. Я опять старался запомнить эти моменты. Потом я подошел к окну, открыл его и, глубоко вздохнув, ощутив прохладу осеннего отсыревшего неба, улыбнулся и «выбросил» свой «железный крест», ведь все-таки когда любишь можно ждать и год, и два, и целую вечность, а тут – какие-то два месяца…
Она приехала через два месяца. Приехала с дыней, арбузами, вишней и Димой. А через месяц они женились.