Домовой

Под корекцией Эльзы Арман.

НЕЧИСТАЯ СИЛА
Рассказ в главах



Глава 1
Домовой

Старый, полуразвалившийся мост над небольшой рекой. Осень, конец сентября, сумерки, вечер. На мосту стоит  невысокий старик-домовой в старинном армяке, какие нашивали наши прапрапрадеды, подпоясанный куском веревки. Он вздыхает, глядя на реку, вяло текущую в сумерках и несущую опавшую листву.

- Эдакое дело – смерть. Вот здесь и умру. Однако, холодно уходить осенью!- зябко пожимает плечами. -  А вы знаете, как умирают домовые? Конечно! Откуда вам, людям, знать все эти тонкости.  Скажите? Многие ли из вас, господа, верят в потусторонний мир? А в мир, который здесь, рядом с вами? Теперь не принято верить всякой чепухе вроде домовых, леших.  Последние семьдесят лет и в бога-то толком не верили. А зря, как выяснилось.

Старик замолкает ненадолго и, вздохнув, вновь продолжает:

- Когда-то и у меня был дом. Просторный, высокий дом,  с гладко  ошкуренными топором стенами, пахнущими свежесрубленной сосной. Была  кирпичная печь, на которой я счастливо прожил всю свою долгую жизнь. Мы, домовые, живем очень и очень долго. Так долго, что иногда забываем, откуда беремся. Вот и я….  Помню,  дети  рождались у хозяев и под потолок весили люльку,  потом они вырастали, становились взрослыми и уезжали. Хозяева старели и умирали, а дом все стоял и старел. И я все жил и жил себе за печкой, в тепле и уюте. Любил побродить  по ограде, посмотреть на хозяйское подворье. На скотину, мирно дремлющую в стойлах, на куриц, бестолково клюющих пшеничное зерно. Странное дело…. Теперь, когда всего этого нет, все больше жалею не об уюте и  тихой красоте своей, в общем-то, никчемной  жизни, а  об огромной луже. Да, да,  господа!  О луже, которая все время норовила образоваться в центре ограды.

Домовой спускается к воде и продолжает:

- Хозяева не спешили засыпать её песком или шлаком. И всякий раз терпеливо перескакивали через это мутное зеленое пятно с головастиками, по пути на работу. Ах! Как я ненавидел это безобразие  лютой ненавистью!  Однако время неумолимо текло, и вот уже нет хозяев,  а старинный, порядком обветшавший дом никто не купил, не взял по наследству. 

- Потом пришли какие-то люди, жестокие люди.  Они ломали ставни и выкорчевывали пол. Сорвали крышу, и даже мою печь разобрали. Боже мой! Как мне было больно и жалко видеть обломки  многолетнего уюта, летящие наземь.  Постепенно лужа засыпалась мусором и  кусками штукатурки.  И теперь мне стало даже ненавидеть нечего. Страшно, да? Впрочем, как и любить….  Оказывается, у домовых, как и вас людей, все сложено из хитрого сплетения двух чувств: из ненависти, которая то горит ярким и всепожирающим пламенем, то тлеет, словно угольки под слоем золы и любви – любви к  себе, вплетенному в этот странный мир существу.

   - Кому теперь интересна моя лужа….?  А ведь это была не просто наполненная гнилой водой яма. Нет,  это было нечто,  мешающее мне жить, делавшее такой уютный, наполненный порядком мирок – неправильным.  Однако пора, господа…. Домовые умирают иначе, чем люди, они превращаются в скрип, унылый и протяжный скрип старых гнилых досок на осеннем ветру. Как часто вы слышите его в брошенных вами домах, в старых калитках….. Хе-хе… - тихо и грустно смеется. 

- А ведь это последняя песня домового. Вот помню, в 1893 году в дом к нам приехал участковый врач на постой.  То ли немец, то ли чех. Помню, напевал он песенку колыбельную  хозяйскому малышу: «Нуца, Нуца, белая метель. Постели нам, Нуца, снежную постель». 

Тихая колыбельная постепенно перерастает в протяжный скрип на ветру, домовой уходит под мост.



Это была осень, холодная осень, наполненная пронзительными ветрами, дующими из степей Маньчжура. Осень перемен. В огромной стране что-то окончательно подломилось и перестало БЫТЬ. Нет, не умерло и пока еще не кануло в лету, однако  исчезло навсегда…

Все еще трепали осенние ветра красный стяг над зданием Горкома партии, и все говорили о великом ускорении темпов развития. Развития чего? Забайкалье, казалось, засыпало, впадая в странное оцепенение, которому суждено было продлиться пять или шесть лет предшественников великого хаоса. Шел 1988 год.



Глава 2
Максим

    Один из городков райцентра. На крыльце небольшой поликлиники стоят женщины, медсестры, курят и обсуждают всех, кто проходит мимо. Больных, вяло гуляющих перед ужином, собак, копающихся в помойке. Бредущего, спотыкаясь, высокого мужчину, сантехника, работающего при поликлинике.

    - Опять пьяный. Ох, кончишься ты скоро, Максим, - негромко, но так, чтобы слышал мужчина,  говорит пожилая сестра-хозяйка. Мужчина останавливается и, вытащив из кармана пачку сигарет, отвечает:
   - Здрасьте, Мария Тимофеевна
   - Где нахрюкаться-то успел? Непутевый ты человек, - пеняя ему, высказывает женщина.
     Мужчина, махнув рукой в сторону котельной,  отвечает, выдыхая голубое облачко дыма.
   - Там, на котельной, Марь Тимофеевн….
   - Ты бы мне кран в сестринской глянул!  Течет, зараза, спасу нет. Сантехника восемь раз уж вызывала, а толку-то! И ты вот опять пьяный, как чопик из бочки….
    Мужчина, закашлявшись, кивает.
   - Зайду завтра, Тимофеевна,  только ты не ругайся.

   - Во характер у мужика, ни в чем не откажет. Руки золотющие, характер, куда ни шло, а вот глотка? Слыхала про него? - говорит  пожилая женщина молодой, кивая на уходящего пошатываясь Максима.
   - Нет, а чо? - туша недокуренную сигаретку о перила крыльца, Лена, молодая медсестра.
   - Он  три года назад из Н…ска  приехал. Отбывал там в колонии. Теперь вот спивается понемногу, а мужик из себя видный,  жаль….
   - Зэк, значит. Чего ж он такого натворил, горемыка?
   - Говорят, любовника жены убил, – крестится. -  Застал и ухлопал. А ить дочка маленькая осталась, и баба у яво видная такая, кровь с молоком, а с первой любовью сцепилась. Он терпел, терпел и  укокошил,- вздыхая, рассказывает пожилая женщина.
   - Ну, мужики все кобели. Как они, так все чо хочешь, а как женщине, так…. И чо, теперь у нас болтается? - в голосе Лены сквозит усталость и безразличие, чувствуется, что спрашивает она Тимофеевну только для поддержания разговора.
   - Видать, домой-то возвращаться не захотел. Алименты платит, бухгалтерские говорили. Дескать, дочка там у него…..  Я вроде говорила,  вот ить склероз. За раз забываю. А соседка баба Даша говорила, мол, раньше знавала его. Она в соседях с ним жила, вот она-то и порассказывала.
   - И чо?
   - Раньше, дескать, при должности был, Комсомолом заведовал и даже на секретаря партийного выдвигали, один годок депутатом и побыл. Да вот из-за бабы все прахом пошло. Дарья говорит, дескать, шалава она у ево  была. Мол, таскалась с военными, да выпивала.  Врет, поди, от такого красавца  не станет таскаться,  я уж учуяла кой у него характер-то….

Лена, внезапно обернувшись  к Тимофеевне, зло с сарказмом бросает:
   - Ой, а он то чо! Святой, что ли? Видать, такой мужик, слабый. От хорошего-то ни одна таскаться не станет. Поглядеть, дак и сам ходоком был….. Кобель видный-то, видный, даже сейчас отмыть да отчисть, не третий сорт…. Все они кобели, а особо комсомольские эти. Знаем мы, чо у них в райкомах  и горкомах этих творилось….

Тимофеевна, обидевшись на Лену, тихо сказала:
   - Много ты знаешь, я погляжу, девка. Везде люди живут разные. А Максим добрый, ето сразу видно. И работящий. Молода ты еще, девка, не понимашь,  как людей жизнь переломать может. Вот так живет себе,  радуется, а она раз….
   - Ладно, баб Маш, не дуйся. Мужики да бабы, всех делов-то! Пойдем, что ли, на завтра готовиться.

   Мужчина подходит к мосту, под которым сидит, съежившись, домовой. Вечерний, холодный ветерок ласково обнимает усталое тело, норовит холодной лапкой котенка прокрасться за ворот расстегнутой рубашки.

   - Ну и ветрище! Скрипит чего-то, совсем мостик старый ты стал.  Скоро смоет тебя речка. - Максим вслушивается в скрип, протяжный, нудный скрип старого шарнира на ветру. - Словно поет кто-то. Надо же так напиться. Вот опять… Нуца, Нуца, старая ведьма, зимняя стужа. Уж мерещится мне, что ли, или и вправду под мостом кто-то поет, – наклоняется.  – Эй! Кто там! Выходи!

Из-под моста вылезает старик домовой, удивленно разглядывая Максима.

- Неужто распознал в скрипе моем песню, Максим?
-  Ну, раз поёшь, значит, распознаю,- говорит Максим,  разглядывая старика.
- А видишь меня? - спрашивает домовой, внезапно становясь полупрозрачным.
- Вижу, ты чо, старый, меня за пьяного держишь? И откуда ты меня знаешь?
- Да нет, просто удивляюсь, не многим дано видеть-то! За всю жизнь мою, почитай, сто  с хвостом годков, только двоим довелось.

Мимо  проходит прапорщик Гурский с военторговской базы, подтянутый, моложавый, с дипломатом в руках.

- Привет, Максим.

- Привет, начальник! - Максим протягивает руку прапорщику.

Домовой исчезает, становясь невидимым. Прапорщик, рассматривая проехавшую мимо Волгу, вдруг спрашивает Максима:

- Ты бы заглянул ко мне на дачу в субботу, камин надо посмотреть, что-то кирпичи из него валятся. Боюсь зажигать, дымит, как паровоз….

Максим  щелкает по горлу привычный жест, понимаемый всеми мужиками.

- А в счет аванса не подкинешь?

Гурский вытаскивает из дипломата бутылку водки.

- Держи. Ну так как?  Договорились?

- Только  глины пускай привезут, да песка. И солдатика, чтобы  раствор делал, мы тебе новый камин сладим.

- Заметано. А с кем ты тут разговариваешь?

- Да вот с ним.

Максим удивленно указывает на домового.  Гурский недоуменно разглядывает место, где стоит домовой.

- Да здесь же нет никого. Ты чо, Макс! Совсем допил?  Гляди, так и до белой горячки недалеко.

Домовой, подходя к Максиму вплотную, громко говорит ему:
- Ну, что, видишь? Не слышит и не видит.

 Приближается к Гурскому и машет у него перед лицом шапкой.

- Видишь?

- Вижу.

- Шел бы ты домой, Макс, проспался бы, а то вон уж и мерещится спьяну-то.               
               
- Однако, точно. Или я  вольта поймал, или Гурский. Видимо, я, прапор-то тверезый.

- Не валет я,  Максим, Домовой я. Вот поэтому меня и не видят люди. Точнее не домовый, а бездомовый теперь. Во..он там видишь, домишко разваленный. Жил я там. Теперь вот помирать пришел под мост.

- Надо завязывать…. Ты, старик,  мне шарики-то в голове не крути! Отвяжись вовсе, и без тебя тошно. Сгинь, нечистая!

- Однако, милостивый государь, прошу без оскорблений. Мы, домовые, хоть и бездомные нынче, а все ж достоинство имеем, в отличие от вас, людей.

- Вот и вали со своим достоинством. Пока не получил. Всякие мерещатся, да еще ругаются, как черти.

- Грубиян ты! А с виду воспитанный. Разве теперь принято пожилому домовому грубить! Вот помню раньше…  и блины на масленицу, и какой подарок поднесут, никто злым словом не помянет. И где же тебя-то так обучали? Совсем не по-русски.

- Мои университеты нынче многие прошли.  Да не многие мягкими остались.

- Это где же так человека изломать-то можно?

- Ну, сломать - не сломать,  а вот  выправить изрядно можно в тех пенатах.

- Это чо, в каторге был? Что ли?

- Доводилось,  - открывает бутылку. - Эх, стакана нет.

- Так дома бы и выпил, по-человечески. И мне б плеснул стопку-другую. Давненько я этой заразы не пивал...

- Пойдем, нечистая сила, ежели ты - не галлюцинация, значит, выпьем с тобой.



Глава 3
Подруги

Катерина расставила мензурки с таблетками на алюминиевый поднос и, сполоснув руки под краном,  спросила Елену, убиравшую журнал назначений:

- Ленк, ты с нами в воскресенье едешь? На дачу к одному мужчине интересному.

- Куда?

- Прапор с военной базы приглашает….  Оттянемся немного. Гурский берется шашлычки устроить. И все такое…..  Там мы тебя с Гурским этим и сведем.

- Чо там за Гурский - фигурский?

- Ты знаешь, завскладами, ну, пайками  офицерскими заведует….  Такой деловой, перспективный, муш..шина….  Все у него схвачено, за все заплачено. Видный, развелся недавно. И дачка, престижная работа и упакованный,  как торт в шоколаде, вообще такой Гурский. Прям сама бы уцепила,  если б не мой милиционер, будь он неладен. Да и тебя пора в свет вытаскивать, а то все своего рэкетира забыть не можешь, смотреть на тебя тошно. И чо ты сохнешь по-своему Банину? Бандит и рэкетир к тому же… Ума не приложу. Любовь прошла..ааа, подруга… завяли помидоры,  надо перспективных брать….. А то расхватают хищницы молодые.

- И чо, прям так,  голыми руками брать?

- Голыми, но не руками….

Мария Тимофеевна, входя в процедурную, по своей привычке негромко сказала:

- Девчонки, там в регистратуре талоны привезли на сахар, на мыло и  порошок. Бегите, пока никого нет.

- Вот еще один повод. Представь, никаких талонов, дом полная чаша… Он свою кошелку к матери в Тамбов спровадил,- встрепенувшись, сказала Катя.

- О чем это вы, девчонки, опять  мужикам кости моете? - спросила Мария Тимофеевна.

- Моем, кроим, шьем, бреем. Баб Маш, ты бы лекарства разложила в детском отделении, - улыбнувшись, ответила Елена.

- Разложу, разложу, бегите,  а то сейчас вся врачебная братия выстроится,  вас разгонят.

В двери заглядывает Максим, лицо опухшее, руки заметно трясутся.

- Тимофеевна, я тебе там кран починил и  застеклил по ходу форточку.

- Спасибо, сынок, спасибо, милый. Вот ведь как, а почитай три недели просила слесаря нашего, алкаша проклятого, придет, чего-то покрутит, помутит, а кран как тек, так и течет.

- Там прокладку поменять надо было, всего и делов-то. У тебя не найдется….

- Найдется, найдется, для тебя, сынок, всегда найдется. Ты один, почитай, и выручаешь, остальные-то совсем с этой перестройкой работу забросили. Шарются тут без толку… Куда страна катится! Прости, господи.

Наливает мензурку спирта. 

- На вот, опохмелься. Да не пей больше, ить сопьешься. Мужик  ты хороший. Чо не женисся-то?

Максим выпивает залпом, долго и тяжело дышит.

  - Да уж, был  однажды женат.

  - На вот закуси,  - вытаскивает из кармана конфетку.   И чо не сложилось у тебя?

  - Ерунда все это, Тимофеевна. Время-то нынче, какое….. Какая  женитьба может быть. Одному-то выжить невозможно. Слыхали, что с завтрашнего дня полсотки менять будут? Опять чего-то мудрят. Закатал Горбачев всю страну в клубочек,  не распутать. Чо б ему пусто было, черту лысому! Ну, ты скажи, зараза, мыло - и то по талонам стало, давяче в магазине за рисом в очереди выстояла  битых два часа, а три те дня за водкой хотела….. Так глянула и не пошла. Народ давяжом давится, друг по дружке лезут, только что головы не отрывают.

- А чо сделаешь? Сухой закон…. - Максим собирается уходить.

- Да с ём черт, с  законом-то, людев жалко. Из-за этой заразы все злы стали, как волки. А ты-то где вчера набрался?

- Шабашка перепала, камин перекладываю одному барыге.

- Так и брал бы деньгами…. Сопьешься так… Мужик ты деловой, все делать умеешь, руки-то золотые. Давяче бабам про тебя рассказывала. Приглядел бы хоть медсестру какую. Вон хоть Ленку. Тебе годков-то сколь?

- Сорок два, мать…. да и сидел я четыре года, все-то под надзором. Ты плесни еще чуток, да пойду я.

- Бяда с тобой…..  За чо сидел-то? -  наливает еще мензурку. -  Пей, да смотри, главному на глаза не попадись.

Макс выпивает и, уходя, отвечает:
- За дело чалился мать, за дело. А тебе спасибо.

- Господи, прости грешну душу, ить человек-то, видать, хороший, степенный и не лается, кран вот починил.  Ах ты,  русский мужик. -  вздыхает. -  Сума да тюрьма, да шапку оземь.

Входит главврач, пожилой грузный человек, седой как лунь, осматривает процедурную и достает журнал назначений.

- Тимофеевна, ты талоны получила? - спрашивает он сестру хозяйку.

- Получила, Дмитрич, получила. Ты бы вот Максимке хоть премию выписал, ить он один у нас и работат из всей этой братии. Смотри, вон кран в хирургии починил. А этот урод, Федька, три недели не мог. И слесарь, и плотник и всякую работу делает, не стесняется…. Я ить людей-то знаю, почитай тридцать лет в больнице….

- Он, вроде, выпивши опять, твой Максим. Сейчас в коридоре попался, лицо отечное.

- А и как не пить-то нынче, одна радость ему, горемыке….  Хотя, конечно, вред один.

- Тебя, Тимофеевна, не поймешь. То радость, то вред. Хотя, конечно, работник он отменный, все в руках горит. Даже рентген починил. Я уж было, в область хотел звонить, ремонтника заказывать. А он, дунул, плюнул и готово, - оглядывается. - Ты бы мне тоже, того… плеснула. Чтобы руки не треморили.

- Ох, беда с вами, мужики.

Главврач шутливо погрозил пальцем, мол, помалкивай.

  - А где персонал?

  - Девчонки за талонами в регистратуру спустились, - отвечает Тимофеевна, наливая еще мензурку спирта.



Глава 4
Игра в карты
      
На даче прапорщика Гурскова идет игра в карты. На небольшом журнальном столике  стоит бутылка виски, ваза с фруктами, играет магнитофон. Мужчины, развалившись вальяжно в креслах, курят. Гурский, кидая карты на стол, разочарованно говорит:

- Я пас…
- Я тоже пас,- так же разочаровано вторит ему молодой человек в джинсах и футболке с надписью Sport.

Кусков, лейтенант милиции, судя по кителю, небрежно наброшенному на спинку его кресла, усмехнувшись, раскрывает карты, показывая своё явное преимущество.

- Флэш, господа. Вы, прошу прощения, в жопе.

- Я бы попросил! Недаром, что Кусок мент, а везет ему…. -  наливая в свой бокал виски, говорит Банин, мужчина в  футболке.

- Зато тебе с бабами прет, Баня,- отвечает ему лейтенант, протягивая ему свой бокал.

Ветер треплет штору, прикрывающую дверь на мансарду.

- Не прибедняйся, ты-то, чай, каждое дежурство шлюшек таскаешь…. И с нас взимаешь исправно. Думается мне, нечисто играешь, Кусков…. - с некоторой обидой в голосе отвечает Банин, наливая милиционеру виски.

В последние два года Банину удалось сколотить небольшую группу молодых спортивных боевиков, промышлявших рэкетом, а Кусков, лейтенант милиции, стал их так называемой крышей.

   - Да бросьте вы, ей-богу, давайте лучше выпьем. Кусков добрый, он нам все простит,- встревает в разговор прапорщик Гурский.

Банин встает и, указывая на кухню, где слышится звук падающего кирпича, обращается к Гурскому:
- За что тебя уважаю, Миша, так это за твое гостеприимство. Кстати, кто там у тебя на фазенде гремит?

- А! Это, это человек… человек, человечек, алкаш один. Между прочим, мастер на все руки. Знаешь, какой мне камин отгрохал! Такие у нас на родине в Подмосковье в былые годы за великие бабки делали, а этот пока за литр трудится.

Кусков с завистью заметил, обращаясь к Гурскому:               
- Умеешь ты пристроиться… и на базе своей шуршишь помалу, и дачку вон отгрохал. Камин - мамин, и бабенку свою спровадил, холостой, богатый….

- Как умеем господа,  как умеем. Нынче время у нас. Хочешь гни, а хочешь куй, все одно получишь …. Если сам не оторвешь. Слыхали Осмолова? Что-то там… ля-ля, от поезда застоя парочку вагонов откусил.

Гурский явно доволен, ему льстит зависть дружков.

- Да, красиво жить не запретишь…. У вас  в ментуре таких бабок не срубишь. Всякая шваль, по сути, голый Вася….

- Ой, ли….. Ты вот лучше виски попробуй. В воскресенье приглашаю всех на раут. Этот хмырь камин закончит, и будьте здрасти. Тёлок Кускова баба нарисует.  Там, кстати, Лену обещали привести. Новенькую….. Банин, ты кажется с ней знаком? - говорит Гурский, глядя в глаза Банину.  - Ту самую?

- Тут самую? Ох, мужики, как она упирается, как цел…. мама, не горюй. Я её в прошлом году весь месяц... - показывает неприличный жест. - Так она, представляете, замуж за меня собралась. Если б не это обстоятельство… Вэри вэл…. - закатывая глаза, отвечает Банин.

  - Что там за фройляйн Лена, раз сам ловелас Банин целый месяц кувыркался?  Я заинтригован, господа,- Гурский раскладывает карты.

  - Не поверишь, из себя средних размерчиков бикса, такая скромница на вид, в очках…. Но в постели…. Божешь мой! Кама с утра плачет. Отвечаю, если б не эта дурацкая затея с замужеством….. -  Банин берет карты. – Ну что, еще расклад и по коням!

Гурский:
  - М… Интересно…

  - Миша, ты в правду Тойоту брать будешь? Ты бы лучше Жигули взял, и дешевле и неприметнее.  А то вон Куска  жаба задавит, он на тебя Обхсс натравит, - Банин выпивает и берет карту.

  - Мне ваш Обхсс, как рыбе зонтик. Я сейчас с такими людьми дела закручиваю! 

  - Ты уж не оставь своею милостию нас грешных…. Когда в немыслимых высотах  вознесешься…. – Кусков, видя, что опять проигрывает, кидает раздраженно карты на стол.

  - Да, на востоке дела делать можно. Говорят, ты икорку таранить начал…

Кусков ехидно улыбается.

  - Не слова. Кусок, а откуда ты про мои восточные дела знаешь?

- Знаю, шпионы у меня везде, вон, вроде твоего строителя.

- Максим, что ли?

- Может, и он…. Да не тушуйся, не этот,  других и похитрее хватает.  А этот - просто фишка замученная…. Он у меня в отделе каждый месяц отмечается, пару слов - и загремит обратно на зону баланду хавать. Щпиён... У него такая статья, вам лучше не знать. Ты вот Мишутка свою калошу в Тамбов спровадил, а он чуть не на тот свет.

- Чо, за убийство, что ли, сидел? - Банин заинтересованно подается вперед.

- Нет, но покалечил хахаля капитально…. Порвал, как бобик грелку. Здоровый мужик, хотя, говорят, и безобидный…. Вышел по УДО.  Так что смотри, Мишка, криминал в доме….
 
- А хрен с ним. Пусть кувыркается  как хочет, лишь бы на рауте не работал… Рабочие, фигочие, пролетариат хренов,- утратив интерес к Максиму,  говорит Банин.

- Если хочешь,  я его припугну, как следует, по своей линии. Тогда и платить не надо будет. - Кусков снова берет в руки колоду, на этот раз, чтобы убрать её в карман кителя.

- Да хрен с ним! Камин мне заделает и цурюк да мутер фук. Расчет получил и аля-улю. Ну все, пора, мне к девяти надо в части быть. Жду в воскресенье.



- Так ты, Гурыч,  мне так и не сказал. Ленку хочешь? -  поднимаясь из-за стола, говорит Банин,  потирая руки. 
 
- А чо, даст?

- Даст, я  устрою. Подпоим как следует, и групповушку закатим. А ты мне за это те две тысячи спишешь….

- Ты чо, дело-то подсудное, если не даст, а потом еще и заявит, риск большой. Ты же знаешь,  я сейчас дело затеваю, бизнес понемногу завожу, каждая копейка на счету.

- Какое подсудное, с нами же мент будет, Кусок, ты думаешь, откажется?

- Да куда денется, видел, как он затрясся, когда ты про Лену эту рассказал. Любит наш ментяра сладенькое, ох, любит…

Уходят.



Глава 5
Общага, малосемейка

Елена возвращается домой после дежурства,  в общежитии  встречается с Максимом. Грязный подъезд  общаги в кварталах на окраине станции. Максим сидит на лестничных ступенях и курит.

- Здравствуйте,- тихо сказал Максим, вставая со ступеней, чтобы пропустить  Елену.

- Привет, гуляка, опять пьян?

- Есть маленько, красавица, есть…. - смутившись, ответил Максим.

- Правду говорят, что ты на все руки мастер?

- А чего сделать, хозяйка?

- Оконные рамы подогнать надо бы, на лето вынимала, а теперь словно выросли, никак не вставишь. Чего грязный-то такой? -  прибавляет она, морща нос.

  - Да вот, камин делаю вечерами-то  на даче  у  одного человека. А рамы подгоним, хозяйка, отчего ж не подогнать. Это мы враз.

- Может, сейчас прямо и зайдешь? Только денег пока нету, вот талоны на водку есть. Подойдет?

- Подойдет, чего не подойти. Водка - она кому не подойдет…

Входят в комнату Лены.

  - Не кучеряво живешь, хозяйка. - Оглядев нехитрое убранство девичьей комнаты, говорит Максим.

  - Как умею. Вот посмотри. -  Елена показывает  рукой на  оконную раму, стоящую в углу. - Совсем не подходит.

Максим берет в руки раму и, оглядев ее внимательно, ставит обратно.

- Так она же размокла, вот и не подходит. Мы её возле нагревателя на ночь оставим, а завтра зайду, и на место поставим, как надо.

- Надо же,  а я бы и не догадалась, думала, мне их подменили. Сами знаете, как у нас, вынесешь в сарай - и все.

- А у вас теперь нету? - показывает на горло пальцем.

- Вот завтра и рассчитаюсь с тобой, согласен?

- Конечно.

- Еще бы замок дверной врезал, а то пока слесаря из ЖК дождешься….

- Конечно, хозяйка, врежем, как положено, врежем. - улыбается ей Максим, идет к двери изучает замок. - Ну, пока, красавица, до завтра.

- Пока.

Максим уходит, а Елена задумчиво смотрит ему вслед:
- Красивый  высокий мужик,  а спился….



Глава 6
Отдых на грани фола

  - Заработал, получи. - Гурский протягивает Максиму деньги и бутылку водки.

  - Молодец, Макс, классно сработал, как в Эрмитаже получилось. Где научился-то так? - хлопая по плечу Максима, говорит довольный прапорщик.

  - Жизнь научила.

Максим оборачивается к входящему в комнату Банину. В руках того поднос с парующей жареной уткой.

  - Чо, на зоне, что ли? -  интересуется Банин.

  - Да и там тоже,  везде понемногу, я же не всегда таким был.

  - Чего к мужику привязался, иди вот лучше пиво в холодильник отнеси.  А ты, Макс, накатишь за работу-то? -  Гурский явно доволен, он несколько раз оборачивается к камину с решеткой из лебедей, покрытому рифленой плиткой.

   - Можно и обмыть, пускай греет, - беря из его рук стакан и украдкой крестясь, отвечает Максим.

  - Ну, ты силен, мужик! - Банин с завистью оглядывает Максима. – Здоровый кабан, как водицу….

  - Чего есть, того есть.

Максим идет к выходу и забывает куртку, висящую на вешалке в прихожей. Ему на встречу входит Кусков, на этот раз без формы.

  - Я не опоздал? – Ты все-то здесь? - Обращаясь к Максиму, раздраженно говорит он.

  - Ухожу, начальник. -  поднимает кепку и выходит.

  - Точно он, ЗК наш,  поднадзорный. - входя в гостиную, говорит Кусков Гурскому. - Чего, ты ему еще и деньги отдал? Да сказал бы мне, и враз бы припахали, задаром тебе камин делал бы,  как миленький.

  - Жестокий ты, «кусок».  Ну, в чем мужик-то виноват? Отсидел свое, пред законом чист, как божья слеза, на себя-то взгляни, мутило.  Да и заплатил я ему символически, знаешь, сколько такая работа в городе приличном стала бы?

  - Я это зэчъё терпеть не могу,- зло высказывает Кусков. – Их тюрьма по-своему правит - уроды, отбросы общества.

  - Сам-то далеко ли ушел? Небось, все рэкетиры под  твоей крышей ходят.

  - Ментуре привет! – Банин, уже успевший пропустить рюмку другую, включает магнитофон.

   - И вам наше. Помяни черта - он тут как тут. Должок за вами господа… - Кусков тоже наливает себе.

   - Невежливо с твоей стороны друзьям намекать.  По-моему, к нам гости.

Гурский выбегает, чтобы встретить приехавших Катю и Елену.

- Леночка, моя ласточка приехала, - восклицает Банин,  подмигивая Кускову.

Гурский встречает девушек. Они входят в домик.

   - О, о,  какие люди!  Кусков, и ты тут как тут! Куда не плюнь, везде погоны,- говорит Катя, целуя Кускова. Кусков обнимает Катю за талию и провожает к столу.

   - Милая встреча, ча-ча-ча. Прошу, киски, к нашему шалашу,- вальяжно развалясь на диване,  шепчет на ухо Кате. - Ты чо её привела, для Банина что ли?

   - Почему только для него, знала бы, что Баня тут будет, наоборот бы не приводила. Заморочил девке голову, урод, может для прапора этого, - кивает на Гурского. - Он мужик перспективный.

  - Да уж, барыга известный, видишь, как у него все схвачено, за все проплаченно….

  - Да уж, не  как у вас, ментов. Одни пистолеты, и те одноразовые.

Катя звонко смеётся.

  - Давно не виделись, котенок,- говорит Банин, обращаясь к Лене.

  - Сам виноват, мог бы и прийти, двери-то знаешь как открывать, – обиженно надувая губки, отвечает Елена, но по глазам её видно, что обида притворная. В душе она рада встретить любимого.

   - Все дела, дела, работа, занятость. Все ждал, когда всплывут на памяти твои когда-то милые черты.

  - Все такой же баламут. Скажи, Сергей, ты хоть немного скучал по мне?

  - А как же, просто подойти не решался.

Лена обняла его за шею.               

  - Поцелуй меня,  Сережа.

Целуются.

  - Прошу к столу, - восклицает Гурский, открывая шампанское постепенно, под заезженную кассету с голосом Челентано.

Все немного расслабляются, дым дорогих импортных сигарет, дефицитная снедь на столе. Лена и Катя, выпившие и раскрасневшиеся, танцуют. Банин и Кусков сидят, играя в карты, все уже изрядно пьяны. Веселье в полном разгаре.

  - Кусков, иди сюда, потанцуй со мной, а то я женщина слабая… Уйду от тебя сегодня к Коле Гурскому, - говорит Катя, обращаясь к Кускову.

  - Да ну тебя, пляши вон с Гурским, у него хорошо получается, - и обращаясь к Банину, вполголоса говорит:
 - Хорошая женщина - она как хлеб, а хлеба горбушку и ту пополам.
 
И снова говорит Кате, пытающейся вытянуть его за руку из-за столика:
- Пляши, пляши, у нас деловой разговор.

- Иди, иди, пляши….  - вторит ему Банин.

  - Смотри, как твоя-то гнется, и глаз с тебя не сводит. Любит, небось….  - глядя на Елену, говорит Кусков Банину.

   - Хватит намекать, Кусок! Хочешь попробовать? Только с условием?  Должок мне давешний простишь?

   - Еще бы, а как же, ты мне - я тебе. А как мы её уговаривать будем?

   - Да запросто, берем за жопу - и в спальню, я твою Катьку, ты Леночку. Гурычу вон дадим, кого захочет. Смотри, как он Ленку мою обихаживает, глазки блестят! И кстати, надо замазать его на чем-то.  А то больно вольно себя чувствует. Бабы! Да они все равно пьяные в зюзю….

   - Гурыча, это верно, Гурыча надо замарать на общем криминале, повод хороший, а он у нас богатенький Буратино…. А если Ленка твоя мне не даст?

   - А ты не спрашивай. Возьмем по белы ляшечки и подержим. Мой должок, чо, я тебе бабу пожалею, не мыло, не измылится.

   - Насиловать! Ты чо, это же статья! - пьяно смеётся.

   - Дурак ты, Кусок, хотя и мент. Кто ей, шлюшке пьяной, поверит…. Давай-давай, организуем, Гурыч от нас зависеть будет.

   - А он не сдаст?

   - А мы и ему предложим, ты мент, он прапор складской, да у него все в подвязках. Хочет - Леночку после тебя, или хоть вон твою Катю. А чо! Пускай выбирает, после нас хоть потоп. А мы с тобой в любом раскладе выигрываем, и Гурского зацепим, шантаж  и  все такое,  там сам знаешь….

   - Ну, ты, Баня, сволочь все-таки. Она ж тебя любит, – глядя на ничего не подозревающую Лену.  - Видишь, как смотрит….

   - Любит!  Меньше болтать надо было! Свадьбу ей подавай, утка больничная.

Кусков, разливая по бокалам шампанское, кричит танцующим:
- Девочки, надо выпить на брудершафт….

Все садятся за столик и выпивают. Кусков рассказывает скабрезный анекдот про любовников и уводит  Катю на кухню. Гурский  направляется в подвал, заявив, что идет за коньяком.  Банин и Лена одни.

Банин, обнимая Лену, шепчет ей на ухо:
  - Ленка, что ты со мной делаешь?  Вот встретил тебя и снова хочу, словно с ума сошел. Ты помнишь наши ночи, помнишь? И пелена небесного томленья окутывала тело новизной. Любовной страстною волной, сметая крохи сожаленья…. Я так соскучился!

  - Ты пишешь стихи, как мило!  Я тоже скучала без тебя, Сережа, мой Сережа!

 Целуются.

  - Пойдем  в спальню…. - говорит Банин хриплым от страсти голосом.

  - А как же они?

  - Да брось ты, все свои люди.  Гурский  молодец, опытный вояка. Катька твоя с Куском зависает, а там, наверху, спаленка, и двери имеются. Пойдем, пойдем!

Уходят. Входят Катя и Кусков.               

  - Ну вот, наши голуби уже упорхнули. Так и знала, что Баня Ленку опять соблазнит. Ох, бедные мы бабы… легковерные….

Катя садится на колени Кускову. Входит Гурский с бутылкой водки в руках.

  - Банин у нас такой  сердцеед, Ловелас, дон Жуан просто. Может и нам местечко найдется? - Кусков обнимает Катю.

  - Конечно, конечно, берите ключ и на мансарду,  там великолепный гамак, отдохнете немного, потом продолжим, - подмигивая заговорщически, говорит Гурский.

  - А это удобно? А как же вы? - спрашивает его Катя.

Гурский, показывая ей бутылку, отвечает:
  - В пролете я, в пролете, как фанера над Парижем.  Нам, военным, не привыкать на посту стоять…. 

  - Свечу держать… - ехидно намекает Кусков.

Гурский шутливо грозит ему кулаком, наливает себе вина и падает в кресло. Кусков и Катя уходят. Через некоторое время Кусков возвращается. Быстро выпивает.

  - Гурыч, пойдем скорей, я Катюню замкнул, утомилась бедная, уснула. Баня Леночку уже разогрел, наверное. Хочешь?

  - Еще как! А она не против? А Баня?

  - Не переживай, Серега в курсе, все под контролем, Ленка,  как  конфетка,  с фраером гребет. Кто её захочет то и от…. Пошли, не ссы, военный.

Они поднимаются в спальню.



Глава 7
Комната Максима

  - Макс, бросил бы ты пить эту горькую, ей богу, тяжело на тебя смотреть. Столько людей из-за неё гибнет! - грустно глядя на Максима, сказал Домовой, вылезший из-за шкафа.

Максим прошел к столу и, поставив на плитку чайник, устало ответил:
  - Прекрати старик, моя жизнь - штука дожитая. Все, что могло быть хорошего или плохого в ней, уже случилось. Теперь доживаю помаленьку, как лист осенний. Падаю, падаю….

   - Зря ты все же. Мог бы все с начала начать, с чистого листа.

   - Чего во мне чистого-то, старик, работа одна и та.… Эх.… Сегодня посмотрел, как люди-то живут. Муторно мне домовенок, муторно! 

Открыв бутылку, Максим налил в железную кружку и выпил, привычно сморщив нос.

   - А вот и не правда. В вас, людях, божья искра, душа есть. Ты её просто усыпил в себе, она от водки, тобою выпитой, все время в полудреме,  словно снулая рыба в омуте. Ты бы в церковь сходил. Или вот дочке письмо написал. Ребенок без отца растет, а время сейчас трудное, ох, трудное….

  - Ну-ка, разобъясни поподробней? А про дочку и мою бывшую тяжело думать, я в последние годы все передумал, пересмотрел. Жаль только, вернуться у меня сил нет. Да и кто я им теперь…

  - Я вот когда за печкой своей жил, все старые газеты любил почитать, да журналы всякие с картинками. Те, что потом на растопку шли.

  - Ну.

  - Не нукай,  не запряг. Много в словах тех мудрого заложено, люди писали, переживали, благородных путей искали. О войне и тюрьме, и о любви до гроба, о всяком. Я, было, даже название всему этому придумал.

- Какое? – Максим, налив в ту же кружку чай, закурил папиросу и уставился с интересом на домового.

- Опавшие листья мыслей, конфетные фантики бытия.

- Красиво. Да ты поэт просто!

- Поэт - не поэт, но в твоей жизни даже фантика конфетного не видно. Серая она, как бумага, в которую на базаре рыбу заворачивают. Без смысла она, жизнишка твоя. Вот давеча с женщиной этой разговаривал, с Леной. Разве тебе так должно было с красавицей говорить! Ты мужик видный, здоровый. А выглядишь, как помоечник какой-то.

- Да она на такого алкаша, как я, даже не взглянет, принцесса, да и только. Ей богатого, да помоложе.

- Дурак ты, Макс, хоть и работящий, и бывалый, а все одно дурак. Ты ведь почему пьешь-то, потому, как жизненную силу свою потерял, разочаровался в себе, ушел в серость и сидишь тут в каморке своей, себя жалеючи. Те, кто  за Леной ухаживает, по сути, пустобрехи, верхушечники, у которых и душонка с гулькин нос.  А ты всю жизнь свою сам зачеркиваешь, хотя толк в тебе еще есть, не пропит весь….

- Ну и пусть, закончилось бы все единым махом.

- Э, нет, брат, ты так не думай. Открою я тебе великую и простую тайну. Слушай:  нет на земле силы большей, чем любовь и правда. И в этом ты скоро убедишься. И то, что в жизни у тебя было, ну после зоны, все эти твои пьянки - гулянки, общага эта… покажется тебе мелким и незначительным. Задумайся, пьяница, все, что было - это лишь тень вчерашнего дня, она укрыла тебя пеленой сожалений. И вот ты думаешь, сидя в своей скорлупе, как бы все могло сложиться иначе. Но мало, брат, мало просто думать. Надо жить…. Надо бы тебе проступок совершить, чтобы снова себя человеком почувствовать. Тогда  и женщина тебя заметит.

- Женщина… Я уж и забыл что это такое, женщина…. Звучит как-то непривычно. Жену свою вспоминаю часто.

- Все еще любишь?

- Не знаю, простил её - это точно, зла в душе нету.

- А по дочке скучаешь?

- Да, она ведь совсем маленькая у нас была, когда посадили меня.

Максим задумался и, опустив голову на сложенные перед собой руки, закрыл глаза. Домовой, достав из кармана конфетку карамельку, захрустел ей.

- А ты бы уехал к ним, если бы они тебя позвали?

- Не знаю, кому я теперь нужен, - грустно  сказал Максим и встал из-за стола, постояв немного, направился к вешалке.

- А ведь я там, у Гурского, свою куртку оставил вместе с документами! Поеду, однако, пока автобусы еще идут, обернусь, ты посиди здесь один, ладно?

- Ладно…. - Домовой налил себе остывшего чаю и присел на табурет Максима.

- Вот и все. Помоги, господь, этому человеку,  все в руках твоих. Стучится кто-то, пойду, открою. 

В дверях стояла пожилая почтальонка.

- Нет никого, и дверь открыта. А..ааа,  это, наверное, тот мужик здоровый, что мне на лестнице попался, и есть хозяин, ну правильно, квартира-то номер тридцать. А вы кто будете? - спросила она Домового.

- Дед я его, из деревни приехал, - отводя глаза женщине, ответил Домовой.

- Оставлю-ка письмо на столе и расписку. Устала сегодня неимоверно, лучше с утра зайду, расписку заберу…. -  неожиданно почувствовав себя плохо, ответила женщина и направилась вниз по лестнице, оставив письмо в руках домового.

Старик, прикрыв дверь, вошел в спальню и, присев на старый диван, служивший Максиму кроватью, сказал:

- Письмо, Максиму, подчерк детский, неровный. Может от дочери, скорее всего от неё. Прочту, однако.

«Дорогой папа, здравствуй.
Пишет тебе твоя дочка Аннушка. Милый папка, приезжай к нам,  мы стали жить совсем плохо, мама теперь не работает, а я учусь во втором классе.  Дядя Коля с нами жить отказался, мама его сама прогнала теперь уж год назад. Он сильно пил и бил маму, а я убегала к тете Зине. Сейчас мне плохо совсем, мама только плачет и жалеет, что так у вас все вышло. А я по тебе всегда скучала. Это тетя Зина мне твой адрес дала. Папка приедь, пожалуйста.
Твоя Аннушка.»

- Вот ведь как все повернулось-то. А ведь поедет, по всему видать - страдает мужик без них, видать, простил. А и как не простить, русская душа….



Глава 8
В Аду
               
- Сергей, ты мне так и не сказал, любишь или просто так, по пьянке? - спросила Елена, откидываясь на подушку.

Банин приподнявшись на локте, пристально посмотрел ей в глаза, и вдруг спросил:
- А оно тебе надо? Ну, трахнулись по старой памяти. Хорошо же? А будет еще лучше. Ты втроем любовью занималась?

- Дурак ты, Баня…. - обиженно прикрыв глаза, сказала Лена и попыталась сесть. Банин неожиданно жестко удержал её.

- Дурак, дурак… дурачок. - попыталась обратить все в шутку Елена и, обняв Банина, поцеловала его в нос.

- Всем оставаться на своих местах, милиция! - врываясь в комнату, воскликнул Кусков.

- Ой, выйдите, пожалуйста, я не одета…. - воскликнула испуганно девушка, пытаясь закрыться простыней.

Банин вскочил с кровати, нерешительно глядя на ворвавшихся в комнату Гурского и Кускова. В какой-то момент ему показалось, что задуманное им невозможно. Он еще раз посмотрел на испуганную Елену.

- Черт! Если б не должок! - зло сказал он.

- Так это же прекрасно, не одета, раздета…. -  кивая Банину, съехидничал Кусков. Он медленно стал обходить кровать, приближаясь к Елене.  – Баня, держи, как обещал.

- Что здесь происходит! - глядя на Банина, воскликнула испуганно Елена.

Банин набросился на неё и повалил на кровать. Кусков, быстро стянув  штаны,  наваливается на отчаянно сопротивляющуюся Елену. Лена  кричит,  пытаясь вывернуться.

В эту минуту на даче появляется Максим. Он снимает с вешалки свою куртку и вдруг слышит крики Лены и звуки борьбы. Он немного медлит, прислушиваясь, и вдруг бросается к лестнице, ведущей на второй этаж дачи в спальню Гурского.

Ворвавшись в спальню, он видит, как Банин и прапорщик держат отчаянно извивающуюся под Кусковым Елену.

- Что здесь происходит? - выкрикнул Максим,  хватая за шею Кускова.

Банин, отпустив руки девушки, заломленные за голову, вскакивает и возмущенно кричит на Максима, удивленный его появлением на даче:
- Ты кто, мужик! Чо тебе надо?

- Помогите! - Елена кидается к Максиму, пытаясь спрятаться за его широкой спиной. Максим, не глядя, сует в её руки куртку и выталкивает её из комнаты.

- Заткнись, сука! - кричит вслед убегающей Елене Банин.

Максим отталкивает замешкавшегося Кускова, затем Банина. Банин и Гурский набрасываются на Максима и зверски избивают его. Лена, схватив какую попало одежду, бежит с дачи напрямик через ближайший лесок, спотыкается и падает в глубокий овражек.

Гурский и Кусков пинают Максима, лежащего посреди спальни. Банин, придя в себя, пытается оттащить подельников от лежащего в беспамятстве слесаря.

- Кусок, хватит, хватит, ты его прикончил.
- Это же он, он, гнида зэковская…. Урою гниду! - Кусков устало садится на кровать и шарит в поисках своих спортивных трико.
- Все, убил!  Мокруха. У… уроды вы, что меня подставить решили! - Гурский щупает пульс на шее Максима.
- Ну и хрен с ним, все одно - поднадзорный. Не ссыте….  Гурский, давай какую-нибудь тряпку. А ты, Баня, дуй к Катьке, и чтобы молчала, сука!  Где эта шлюшка? Убежала! Гурский, заворачивай трупак в тряпку, а я за этой!

Гурский трясущими руками заворачивает Максима в тряпку, возвращается тяжело дышащий Кусков. Гурский сидит потерянно, на разворошенной кровати, и невнятно причитает:

- Суки! Суки! Сукиии… подставили гады….

- Сбежала, тварь, в чем мать родила, сбежала…. Тварь, уууу…. Ну, Баня, гнида, соблазнил! А если вложит…? -  Кусков, прохаживаясь вдоль спальни, пинает беспомощное тело Максима.

- Сам же говорил - не ссать! А она не вложит, кто она, и кто мы, сам подумай, медсестра из вшивой общаги. И перестань выть, Гурыч!

- Этого в овраг, тряпку сожги, искать его никто не станет. А если и найдут, то поди попробуй, докажи, что это мы. Катьку заморочим, припугнем. А вот с Леночкой ты, Баня, сам разворачивай. Если станет языком трепать…. так лучше бы ей вовсе не быть. Понял!

Елена,  немного придя в себя, шатающейся походкой направилась вдоль оврага, ища пологий склон, чтобы выбраться. Пройдя немного вперед, она увидела, как  к кустам подъехала машина, и вылезшие из неё Банин и Кусков выбросили тело Максима. Она еще немного подождала, когда гул удаляющегося москвича стих и подкралась к лежащему вниз лицом Максиму. Он внезапно шевельнулся и, подняв окровавленное лицо, спросил:

- Кто здесь?

- Ты, ты живой! А я как увидела, что они тело выбрасывают, сразу поняла, что ты это. Только пульс боялась пощупать.

- Вроде живой.. Ох... Притворился я, когда в себя пришел, иначе добили бы, ей богу, добили. Ты-то как?

- Терпи, милый, терпи. - помогает ему подняться.

Они идут на дорогу и, поймав частника, возвращаются в общежитие. Лена помогает Максиму улечься на диван.

- Боже, за что они так, Боже! Ты спас меня, спас, Боже! Уроды, уроды…- Елена разрыдалась.

Максим с трудом встал и направился к  умывальнику. Умывшись, он накинул на плечи беспомощно рыдавшей на диване Елене покрывало и налил себе водки.

- Ерунда. Заживет, как на собаке, - глядя в треснутое зеркало, сказал он. - Тебе домой теперь нельзя. Ко мне они не сунутся, будут думать, что я мертвый…. А вот тебя наверняка кинутся искать.

Лена тихо плакала, завернувшись в покрывало.  Максим, присев рядом,  погладил её по растрепанным волосам, в которых застрял мелкий лесной мусор.

- Не плачь, милая, не плачь, авось, все наладится. Ты иди чайку завари, там у меня в тумбочке, возле стола.

Немного посидев, сам встает и ставит на плитку чайник. Из-за шкафа выглянул испуганный домовой и, оглядев Максима, заявил:
- Эк тебя угораздило!

- Зато совесть чистая. Мог бы уйти по-тихому.

- Нет Максимушка,  не смог бы ты, давно к этому шел, через пьянки свои, через загубленность свою…. Может этим поступком ты не только её спас. Ты себя из ямы вытащил. Значит, не все еще пропил из нутра своего мужицкого. Значит, еще годен за правое дело постоять….

- Так вот ты, какой проступок мне пророчил! Хитрый ты, хоть и домовой.

Елена, вставая с дивана, удивленно спросила Максима.

- С кем ты это разговариваешь?  - поворачивается к домовому.  - Здрасте…

- И вам доброго здоровячка, госпожа, - он подошел вплотную к Лене и, нежно улыбнувшись, поправил  прядь волос, упавшую на лицо.

- А вы как здесь оказались? -  спросила его Лена, улыбнувшись. – Мне все кажется, что это сон….

- А я здесь живу, вот с этим непутевым хлеб делю. А вообще-то я вам мерещусь, это от стресса.

- Вы мне мерещитесь?

- Скорей, привиделся. Но не беспокойтесь, я сейчас опять невидимым стану. Отдыхайте, вас никто пока не тронет.

Сказав это, домовой задрожал и растворился.

- Кто это был?

- Где, я никого не видел, - Максим, раздраженный выходкой домового, вынул из тумбочки полотенце и спортивный костюм. Оглядел маленькую фигурку Елены, завернутую в шерстяное солдатское покрывало. – А, ладно, все равно ничего больше нет. На вот, одень, дочка.

- Можно, я в душ схожу? -  спросила робко Елена.

- Иди, там сейчас никого нет, ночь ведь, вот и полотенце.

Максим  достает плитку чая и заваривает. Затем тянется к недопитой бутылке. Некоторое время смотрит на неё так, словно впервые видит. Затем выливает содержимое в мойку.

- Вот давно бы так, жить Максимушка надо, жить, - доносится голос домового. 

Входит Елена.  Огромный спортивный костюм Максима висит на ней, словно на плечиках из шкафа. Максим, глядя на неё, вдруг улыбается.               
- Ты не бойся, вон там рубашки чистые в шкафу, трико там, что найдешь,  одевайся и ложись, куда теперь ночью-то пойдешь, вот ключ, замкнись. А я - в душ, и на вахту поползу, там и перекантуюсь до утра, как-нибудь, - говорит Максим. - Утро вечера мудренее.

- Да, что ж вы так, разве так можно, оставайтесь,  я уйду сейчас.

- Нельзя тебе, милая, уходить, найдут тебя они. Они сегодня пьяные, на все способны. До завтра дотерпи уж, а там видно будет. Иди, ложись вон хоть на диван, а я за раскладушкой схожу в чулан.

Лена ложится на диван и засыпает.

Домовой снова вылезает из-за шкафа и, налив себе чай, смотрит, как Максим стелет себе раскладушку.

- Ну вот, и у нас в каморке женщиной запахло,- говорит он, прихлебывая горячий чай.

- Какой женщиной, ты чего не видишь, из какой передряги девчонка выкрутилась? А дальше чего будет... Ведь эти твари от неё не отстанут.               
- Да, не переживай ты, бог не Микишка, не выпьет лишка. Он все видит. Эти герои-любовники на погибель свою водку пьют.

- Ты откуда знаешь?

- Я ведь существо древнее, волшебное немного, да и связи кой-какие на той стороне имеются.

- Ты мне голову не морочь. Что за другая сторона?

- Тот свет, Максимушка, тот свет. Я забыл сказать тебе, письмо принесли.

Домовой указывает  на конверт, лежащий на столе.

- Письмо?!

- Ты почитай пока, а я исчезну на время, дело есть, - домовой исчезает, оставив после себя запах конфетки.



Глава 9
Развязка

- Вот и все, всё прахом! Столько лет работы, с нужными людьми связался, от бабы своей, стервозы, избавился. Все прахом! Все прахом! - Гурский  загнал машину в гараж и вбежал в домик.

- Не причитай, как баба, давай выпьем.

Кусков и Банин, вошедшие туда раньше, уже выпили  и немного пришли в себя.

- Лену надо убрать. - Кусков зло сплюнул, глядя на Банина.

- Как, как убрать! Это мокруха, мокрууууха! - Гурский, все еще трясясь, налил себе полный бокал и, опрокинув его в рот, задохнулся.

- Одной мокрухой больше, одной меньше. Все, Гурыч, теперь ты с нами кровью повязан. Если Лену не уберем, сдаст она нас, как пить сдаст….

- О….оооо!!! - воскликнул Гурский, отдышавшись.

- Мы с Куском это дело замнем и Леночку срисуем, если ты нас в долю возьмешь, - хватая его за грудки, жестоко сказал Кусков.

- А…а!... Повязали гады, обложили, -  он в отчаянье упал на колени, пьяно утирая слезы. - Согласен, согласен на все!

Домовой, спрятавшийся за камином, тихо прошептал:

- Вот как, а ведь они и вправду хотят Лену убить.

- Давай еще понемногу, и поедем эту стерву искать. Сегодня ночью убрать надо, далеко уйти не смогла ведь, забилась, наверное, под кустами у дороги и рыдает. Я их, баб, знаю, они после этого дела слабенькие. - Кусков пнул Гурского, валявшегося на полу. Банин  пристально посмотрел ему в глаза.

- Поехали.

Гурский с трудом поднялся и, пошатываясь, пошел к дверям.

- Я вам сейчас свою тачку выгоню, - оглянувшись, сказал он надломленным голосом.

- А ведь он им тормозной шланг перерезал…. - наклоняясь над открытым капотом из-за плеча Гурского, прошептал домовой.

- Тачку, тачку это хорошо. А ты мне её одолжи-ка на время, - похлопывая по плечу Гурскова,  сказал Банин. - Ну вот, пришел в себя, молодец.

- Да хоть насовсем! - Гурской отвернулся, стараясь спрятать глаза.

- Сосцал наш барыга. Расклеился, на все пойдет теперь. Ха..ха… - злорадно заявил Кусков, выходя из домика.

Они сели в машину и покатились вниз к лесу.

Гурский, глядя им вслед, из окна перекрестился и воровато оглянувшись, подошел к столу.

- Уехали… Боже!  На мансарде еще одна, - вспомнив о Кате, прошептал он.

- А где все? - томно сказала вошедшая Катерина.

Прапорщик оценивающе оглядел её фигурку и, кивнув головой, вдруг налил ей бокал.

- Уехали.

- А как же я? Все проспала…

- Вот и хорошо. Давай выпьем.

Тем временем в комнате Максима возник Домовой. Вид у него был какой-то взъерошенный.

- Все, Максимушка, пауки в банке передрались, и друг друга поубивали.

- Как?

- Тебе лучше не знать, здоровее будешь. Гурский твой никуда не побежит. Будет тихо сидеть, помалкивать, не из смелых он, не из настоящих.

- Я, признаться, этого письма ждал. Не верил, а ждал,  все эти годы ждал, - задумчиво разглядывая тетрадный листок, сказал Максим.

- Ты простил её, простил?

- Да, еще на суде простил,  когда увидел,  как она на своего нового смотрит. Смотрит, как на мокрицу. А видно поделать ничего не может. И его жалко и меня… Кто её поймет, женщину. Я ведь все понимаю, не дурак. Он пока здоровый был, ну до тех пор, пока я его не покалечил, как следует, гнида добрая был, начальником у нас работал. Она просила его заявление забрать, чтобы мне срок условный дали, а он все же настоял. Да и бог нам всем судья. Я в своей жизни непутевой ничего бы не изменил. Даже если б предложили с начала начать. А чего теперь с Леной делать?

- Решай. После того, что сегодня произошло, между вами может чегой-то и закрутится.

- Нет. Домой поеду к дочке. Вот только убедиться надо, что все у неё наладится, и поеду. Домой надо, домой.

- А меня с собой возьмешь?

- Нет. А то мне кажется, что это я с ума схожу. Сам с собой разговариваю.

Максим достал старый, видавший виды чемодан, оклеенный дерматином и начал складывать  вещи.

- Решил, значит? - спросил Домовой.

- Решил, - тихо, чтобы не разбудить Елену, сказал Максим.



Утром он помог Елене добраться до её комнаты, и они вместе пошли в больницу, на работу.

- Лена, ты чего такая бледная, не выспалась что ли? - спросила её сестра-хозяйка.

- Нормально все, баб Маш. Чего у нас здесь сегодня с утра все в сборе? - делая вид, что ничего не произошло, спросила Елена.

- Ночью привезли двоих, в автоаварию попали. Один насмерть, милиционер, а второй, молоденький такой, в коме лежит, боюсь до завтра не доживет. Банин кажется.

- Боже, Боже мой! – Елена, побледнев, вскрикнула и побежала в хирургию.

- Что это с ней? – Спросил, вошедший в сестринскую, дежурный врач.

- Не знаю. Молодежь впечатлительная больно, - ответила ему Мария Тимофеевна.

- Тимофеевна, веришь -  нет, Максим увольняется. С утра мне на подпись заявление принес. Сказал, уезжает, домой возвращается. Без ножа режет. Я ж без него как без рук, на нем все хозяйство больничное держалось. Эх…! А я-то его хотел завхозом поставить, - сказал ей позже главврач, зашедший в процедурный кабинет.

- И правильно. Спился бы он тут, как бог весть, спился бы. А там семья, ребенок у него и баба какая-никакая. Авось Господь ему поможет, - ответила Тимофеевна.



- Ну что, Домовенок, давай прощаться, что ли, - сказал Максим, выходя на лестничную площадку общежития, домовому.

- Да, езжай уж. Я, как-нибудь, перебьюсь.  Вон у Ленки поселюсь за шкафом, буду с её кошкой шипеть.

- Я все сомневаюсь. Ты на самом деле или мерещишься мне все это время?

- Может, и мерещусь, кто нас, домовых, разберет. Не в этом дело, главное, что ты к себе вернулся. Простил, понял и еще человека спас. Ленка теперь за Баниным ухаживает, чувствую, изменится парнишка. По-другому на жизнь глянет. Да и я теперь ему мерещиться буду. Работа у меня такая….

- Легко на душе как-то, радостно, будто камень с неё свалился,- расправляя плечи, говорит Максим.

- Хорошо. Значит, излечилась она, душа-то.

- Прощай.

- Вот и все. Уехал. И правильно, что уехал. Человек ведь - существо домашнее, ему ведь очаг нужен, забота да ласка. А мужику вдвойне. Ведь оно как устроено-то! Чтобы счастливым быть,  надо кого-то любить и прощать. Мир большой,  а человек маленький, и дом свой в это мире он сам строит. Только от него зависит, каким будет  дом….