Последний поход. Часть двеннадцатая. Арест

                Часть двенадцатая.
                Арест.

 В начале августа, когда пошла на спад нестерпимая июльская жара, Анатолия Николаевича арестовали.
 Далеко за полночь раздался настойчивый стук в дверь его комнаты. Открыв дверь, Анатолий Николаевич, ничуть не удивился когда увидел перед собой трех человек в форме госбезопасности, и восторженно-любопытное лицо заглядывавшего в комнату коменданта общежития. Старший, с петлицами лейтенанта, спросил: - Пепеляев?
Анатолий Николаевич молча кивнул. Тогда оглянувшись, старший группы спросил у коменданта: - Это он?
Комендант подобострастно закивал головой.
- Разрешите войти. – произнес лейтенант, и бесцеремонно отодвинув рукой Пепеляева, прошел в комнату. Предупреждая вопросы, он показал Анатолию Николаевичу бумаги и сказал: - Здесь разрешение на обыск и постановление прокурора об аресте.
Не взглянув на бумаги, Пепеляев спокойным голосом произнес: - Ищите, что вам нужно.
И сделав два шага в сторону, присел на разобранную кровать. Скудная казенная обстановка в комнате и малое количество личных вещей позволили быстро произвести обыск в комнате. В процессе обыска были изъяты: письма, личные документы, ненужная уже более полугода зачетная книжка студента-заочника, простенькая икона Богородицы и золотой нательный крестик. Составив протокол, лейтенант велел коменданту расписаться в нем в качестве свидетеля. Затем протянул протокол Пепеляеву. Анатолий Николаевич бегло просмотрел документ и расписался.
 
  И вновь, как в пестром калейдоскопе замелькали, только уже в обратном порядке: Воронежский комиссариат внутренних дел, московская тюрьма ОГПУ на углу Лубянской и Комсомольской улиц, «Бутырка» и, наконец, Ярославский политизолятор. После двух недель странствий по тюрьмам, он вновь оказался в правом крыле переполненных до отказа Ярославских «Коровников».
 Первая неделя его пребывания на Лубянке была насыщена допросами. Они следовали один за другим. Ранним утром, днем, вечером и даже ночью, он в сопровождении конвоира поднимался то на второй, то на третий этаж, в зависимости от того, кому из следователей передавали ведение дела. Судя по тому, что каждого следователя интересовали разные вещи, Анатолий Николаевич понял, что он проходит сразу по нескольким делам.
 Поначалу его допрашивал низкорослый следователь с одутловатым, землистого цвета лицом. Не отрываясь от лежащей на столе раскрытой папки с бумагами, он задавал ничего не значащие, а потому и непонятные для Анатолия Николаевича вопросы. Суть этих вопросов в конечном итоге сводилась к связям Пепеляева с японской разведкой.
- Я уже отвечал наркому Ягоде  в 1936 году, что никаких связей ни с какой иностранной разведкой не имею, и не имел, в том числе и с японской.
- Вот это уже интересно! – оживился следователь и, отложив в сторону бумаги, посмотрел на Пепеляева.
- Так вы утверждаете, что нарком Ягода Генрих Григорьевич интересовался вашими связями с японской разведкой?
- Да. – ответил не подозревающий подвоха Анатолий Николаевич.
- Хорошо! Очень хорошо!
Следователь вскочил из-за стола и взволнованно забегал по комнате, радостно потирая руки.
Затем, вернувшись на место, пододвинул к себе лежащую в стороне папку, начал что-то быстро записывать. Внезапно, как бы пораженный какой-то мыслью, он быстро спросил у Пепеляева: - А, не вел ли Генрих Григорьевич с вами разговор о японской интервенции?
Подразумевая японскую интервенцию в двадцатых годах, Анатолий Николаевич простодушно ответил: - Да.
- Замечательно! Ну, просто замечательно! – восхищенно произнес следователь и теперь уже более ничего не спрашивая, принялся дописывать протокол.
 Закончив оформление протокола, он со словами: - Прочитайте и распишитесь на каждой странице. - положил его перед Пепеляевым. Внимательно просматривая записи, Анатолий Николаевич обратил внимание на текст, в котором было написано следующее: «Нарком внутренних дел Союза СССР гр. Ягода интересовался у меня о моих связях с японской разведкой. И вел со мной открытый разговор о возможности японской интервенции и свержении государственного строя в СССР».
- Позвольте, гражданин следователь. – произнес Анатолий Николаевич: - Вы записали мои слова так, будто я вел речь о событиях нынешнего времени. А ведь я говорил о том, что Ягода интересовался японской интервенцией Дальнего востока во время Гражданской войны. Я подписывать этот документ не буду.
- Будете! Будете! Вы просто не сможете не подписать его. Нарком Ягода снят со всех постов и арестован. Его участь предрешена.
- Как? Он ведь просто переведен на должность наркома связи СССР! – воскликнул изумленный Пепеляев.
- Не нужно ни каких вопросов Пепеляев. Подписывайте протокол и радуйтесь тому, что вы проходите по этому делу, как свидетель, а не соучастник.

 Два других следователя вызывали Анатолия Николаевича на допросы поочередно. Порой он даже не возвращался в камеру в течение всего дня. Его просто переводили из одного кабинета в другой.
 В один из таких дней Пепеляев немало удивился, столкнувшись лицом к лицу с конвоируемым  по коридору второго этажа тюрьмы ОГПУ, Иваном Яковлевичем Стродом. Запоздалая команда конвоира «Лицом к стене», позволила Пепеляеву не только узнать, но и хорошо разглядеть его.
«Как и он здесь?» - удивился Пепеляев, глядя в след, понуро бредущему по коридору тюрьмы бывшему  командиру Петропавловского гарнизона.
«Что-то уж видит Бог непонятное, происходит в стране. Если Строд – этот вернейший идеи большевизма человек находится здесь, то это не может быть правильным. Великий вождь и учитель выжил из ума, уничтожая своих самых преданных людей. Летят головы наркомов, высшего ранга чиновников и военоначальников. То и дело по стране прокатываются волны показательных процессов. Судят без разбора и правых и неправых. Я понимаю, что я для них вражеский, как говорила Антонина Петровна, элемент, но Срод? Три ордена Красного знамени, ранения, многолетнее сознательное служение стране. И на тебе! Вместе со мной в тюрьме ОГПУ» – думал Пепеляев, стоя лицом к стене коридора, в ожидании команды конвоира.

 Иван Яковлевич, не поднимая головы, шел по коридору на свой первый допрос, конвоируемый молоденьким, веснущатым солдатиком в форме войск НКВД. Солдатик, полный гордости за порученное ему задание, тоже впервые в своей жизни конвоировал на допрос «врага народа». Зорко глядя в спину понуро бредущего впереди его заключенного, он не снимал пальца со спускового крючка тяжелого карабина. Его ум занимала одна единственная мысль о том, что сказали бы далекие друзья – сельчане, если бы хоть на мгновение смогли увидеть его в эту минуту. Он представил себе, с какой  завистью смотрели бы ему вслед хлопцы, и как восхищенно, влюбленными глазами глядели бы на него девчата. Особенно одна. Замечтавшись и позабыв на мгновение о действительности, он с ходу уперся стволом карабина в спину внезапно остановившегося заключенного. В растерянности он чуть было не нажал на спусковой курок карабина. Но, справившись с внезапным испугом, срываясь на фальцет, прокричал: - Вперед!
 Иван Яковлевич, подтянув сползающие вниз брюки, подчиняясь приказу, зашагал дальше по длинному коридору. Мысли бывшего командира Петропавловского гарнизона, в отличии конвоирующего его солдата были иными. Его так же мучил один единственный вопрос:  «За что и по какой причине он арестован и посажен в главную тюрьму НКВД». Поглощенный своими мыслями он, опустив вниз глаза, шел сопровождаемый конвоиром. И поэтому на стоящего лицом к стене Пепеляева, он не обратил ни какого внимания.
«Сейчас, сейчас все объяснится. Следователь должен понять, что он, Строд - не враг. Что это ошибка! Чудовищная ошибка, которая сегодня, сейчас будет исправлена» - думал Иван Яковлевич, входя в кабинет следователя.
 Следователь – человек средних лет, в хорошо отутюженном костюме, разговаривал по телефону. Не прерывая  разговора, он рукой указал Строду на стул стоящий у его письменного стола. Иван Яковлевич прошел и осторожно присел на самый краешек стула. Сам не желая того, Иван Яковлевич стал невольным свидетелем разговора следователя с женой.
- Нужно было дорогуша в нашем спецраспределителе отовариваться. – рокотал он в черную трубку.
- Там у нас намного дешевле и выбор получше. – выговаривал он жене, не обращая никакого внимания на арестованного. Его простое лицо светилось от радости, когда он выслушивал длиннющий монолог супруги, сообщающей ему хорошие новости.
 «Какой приятный человек» - глядя на улыбающегося следователя, подумал Иван Яковлевич.
«Этот не обидит, не накричит, а выслушает и все поймет. Поймет, что я никакой не враг. Что я свой, советский!» - уже почти восторженно думал подследственный Строд, глядя на улыбающегося следователя.
 Тот, наконец, закончил свой затянувшийся разговор с женой, и, взглянув на Строда посуровевшим взглядом, потянулся к лежавшей на столе папке. Добрых полчаса он внимательно изучал находящиеся в ней бумаги, затем, закрыв и отодвинув ее от себя, произнес, обращаясь к Строду: - Ну – с, что вы имеете мне сказать Иван Яковлевич?
Иван Яковлевич, торопясь, словно боясь того, что следователь не успеет его выслушать, начал путаясь в словах объяснять следователю о том, что все произошедшее с ним чудовищная ошибка. Что он - член Коммунистической партии с 1927 года, а так же кавалер трех орденов Красного Знамени, не может быть врагом народа. Что он еще в восемнадцатом году добровольно вступил в Красную Армию. Что был неоднократно ранен, а  с ноября 1918 по декабрь 1919 находился в плену у белых в Олекминске.
- Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. – перебил его следователь.
 Иван Яковлевич начал было рассказывать о том, как он в партизанском отряде Каландаришвили, участвовал в боях против белогвардейцев и интервентов в Сибири, но был остановлен следователем: - Гражданин Строд! Я попросил вас рассказать о том времени, когда вы были в плену у белых, а не о вашем героическом участии в Гражданской войне. Меня интересует, кто вас допрашивал, с кем вы контактировали, какие обещания давали белым?
 Иван Яковлевич смущенно замолчал. Он попытался вспомнить имена белогвардейских офицеров, допрашивавших его в Олекменске, но время, да и последние бурные события, произошедшие с ним, начисто вымели из памяти все подробности двадцатилетней давности. Смущенно улыбнувшись, он пожал плечами и тихим голосом произнес: - Не помню.
- Не помните, или не желаете говорить. – произнес следователь, и, встав со своего места, вплотную подошел к Ивану Яковлевичу. Глаза его зло сощурились и он, внезапно переходя на «ты» с нескрываемой угрозой в голосе произнес: - Ты мне тут зубы не заговаривай! Не помнит он! Не в те ли времена ты снюхался с врагом молодой Советской республики генералом Пепеляевым? Не он ли давал тебе задания? Где, когда и при каких условиях ты встречался с ним? Отвечай! 
Иван Яковлевич с недоумением посмотрел на следователя.
«Куда исчез тот улыбчивый приятный человек, который полчаса тому назад произвел на него такое хорошее впечатление» - вглядываясь в узкие щелочки глаз следователя, подумал бывший красноармейский командир Строд.
- С белогвардейским генералом Пепеляевым я встречался дважды в январе и феврале 1923 года, до этого я с ним не был знаком. – медленно, припоминая даты, ответил Иван Яковлевич.
- Как происходили эти встречи?
- В начале января 1923 года я в составе нашей парламентерской группы прибыл в село Нелькан с ультиматумом к генералу Пепеляеву.
- Что было в том ультиматуме?
- Требование сложить оружие, во избежание кровопролития.
- Чью кровь ты не хотел проливать? Белых?
- Я не хотел жертв не с той, ни с другой стороны.
- И что ответил Пепеляев?
- Он не принял нашего предложения
- И отпустил тебя обратно. – с сарказмом в голосе произнес следователь.
- Да.- коротко ответил Иван Яковлевич.
- Так! Давай дальше!
- Вторая наша встреча произошла во время боев у Сасыл-Сысыга. Пепеляев обратился ко мне с предложением сложить оружие. А так же предложил на один день прекратить боевые действия, для того чтобы захоронить убитых.
- И ты согласился?
- Да. – подразумевая под своим ответом действия по захоронению останков павших бойцов, простодушно ответил Строд.
- Согласился сдаться в плен?
- Да, нет! Вы не поняли меня! – встревоженный такой постановкой вопроса, вскричал Иван Яковлевич.
- Я не сдавался! Я договорился с генералом Пепеляевым о захоронении убитых!
- И он, сняв трехнедельную осаду, ушел с Лисьей поляны, оставив тебя в живых? Говори, какое задание ты получил от Пепеляева?
- Не получал я никаких заданий!
- Что ж хорошо. – внезапно успокоившись, произнес следователь, и вернулся на свое место за столом. На какое то время в кабинете наступила напряженная тишина. Следователь открыл верхний ящик письменного стола и, вытащив оттуда коробку Ленинградских папирос «Наша марка», с удовольствием закурил. Выпустив тугую струю ароматного табачного дыма он, поглядев на подследственного, неожиданно предложил ему закурить. Иван Яковлевич, с благодарностью приняв папиросу, прикуривая ее от зажженной спички следователя, подумал: «А, все-таки он не плохой человек, только излишне нервный».
- И так, - произнес следователь, затушив докуренную папиросу в массивной бронзовой пепельнице: - меня интересуют связи Пепеляева с командующим вооруженными силами Якутии и Севера Некундэ.
Некоторое время Иван Яковлевич с недоумением смотрел на следователя. Человека с такой фамилией он не знал.
- Командующим Якутскими вооруженными силами в 1922 – 1923 году, после гибели Нестора Каландарашвили, был Байкалов Карл Карлович. Вы что-то путаете, гражданин следователь. – убежденно произнес Строд.
- Следствие никогда и ничего не путает. – назидательно сказал следователь.
- Байкалов и Некундэ одно и тоже лицо. И вы должны были это знать. – вновь переходя на «вы», убежденно произнес он. В ответ Иван Яковлевич молча пожал плечами.
- Так вот подследственный, я еще раз повторяю свой вопрос. Какие задания получал Байкалов от Пепеляева? И каким образом он связывался с ним? Я полагаю, что все указания Пепеляева вы лично передавали Байкалову. Потому Байкалов и прекратил преследование банды Пепеляева в феврале – марте 1923 года, дав тем самым ему возможность вернуться в Аян, а в дальнейшем и в Японию.
 Наконец Иван Яковлевич понял, в чем следователь пытается обвинить его. В предательстве, в участии заговора против Советской власти, в пособничестве врагу. Что ж обвинения эти сколь серьезны, столь и надуманы.
«Какое мне дело до того, почему Карл Карлович прекратил преследование дружины Пепеляева? Какие связи, он – этот простоватый с виду следователь, пытается мне пришить? Если на то пошло пусть спросят самого Байкалова» - лихорадочно думал Строд, глядя на следователя.
- Я повторяю – скороговоркой произнес Иван Яковлевич: - ни в каком сговоре с Пепеляевым, я не состоял. А раз не состоял – значит и не передавал его указаний Байкалову. О связях его с Пепеляевым я ничего не знаю. Можете сами спросить об этом Байкалова.
- Уже спросили! Можете не волноваться. И он в отличие от вас во всем признался. Даже признался в том, что вся верхушка руководства 5 Армии, во главе с Уборевичем и Фельдманом, была долгое время связана с японской разведкой, через своего резидента в СССР Пепеляева. И, что именно они – Байкалов, Уборевич и Фельдман, будучи членами реввоенсовета армии, спасли от неминуемого расстрела своего главаря Пепеляева. Так, что запираться вам нечего. Мы давно все знаем. – произнес следователь и, посмотрев на наручные часы, озабоченно произнес: - Ого, уже который час! Заболтались мы с вами. На сегодня допрос закончим. Возвращайтесь в камеру, хорошенько все обдумайте, и завтра все изложите на бумаге. Затем, нажав на кнопку вызова охраны, приказал вошедшему красноармейцу: - Увести.

 Потрясенный осознанием того, что он, подчиняясь, чьей то непреодолимой, неведомой силе втянут в большую политическую интригу, Иван Яковлевич всю ночь не сомкнул глаз.
«Дело даже вовсе не в Пепеляеве! Он всего лишь предлог для устранения тех, кто стал не угоден кому-то в верхних эшелонах власти, а может быть даже Самому. И я, и Пепеляев, и даже Байкалов – всего лишь пешки, в чьей то крупной игре. И в этой игре ради достижения цели, нами – пешками, просто пожертвуют. Какую бы позицию я не занял, итог один – заключение, или даже хуже» - думал Строд, валяясь на жестких тюремных нарах.

 Не спал в эту ночь в своей камере и Анатолий Николаевич. Он так же, как и его бывший противник Строд, думал о своем будущем, но в отличие от него думал спокойно и без эмоций. В том, что он вновь попал в эти стены не случайно, он нисколько не сомневался. Та обстановка, что царила в стране, не позволяла думать о том, что в НКВД о нем могли забыть.
«Не понимаю, зачем они меня все-таки выпустили. Скорее всего, из-за того, что бы используя мое имя организовать какую то новую политическую компанию. Но для чего? Уборевич и Фельдман, о которых так настойчиво расспрашивал следователь, осуждены и казнены еще в июне. Ягода снят со всех занимаемых постов и арестован. Выходят его хотят обвинить еще и в шпионаже в пользу Японии, и при этом провести единую линию с краскомами Тухачевским, Уборевичем и Фельдманом. Значит, только для этого я им  и понадобился. Следуя логике, коль я был освобожден с подачи самого Ягоды, значит - я выполнял какие то его поручения. Вот чего следует опасаться, прежде всего».
 Размышления Анатолия Николаевича были прерваны грохотом открывающейся двери. В маленькую, рассчитанную на четырех арестантов камеру, втолкнули еще одного постояльца. Пугливо озираясь, он не вошел в камеру, и остался стоять у двери. Невысокого роста, грузный человек, одетый в светлый полувоенный френч, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стоял и внимательно разглядывал сидящих и лежащих на своих местах заключенных.
- Товарищи. – робко спросил он, бережно прижимая к груди небольшой узелок с вещами. И еще тише добавил: - Где я могу расположиться?
- Садись где стоишь, товарищ. – громко, делая ударение на слове «товарищ», произнес низким, хорошо поставленным голосом, драматический актер Венецианов.
- Да… Я собственно не надолго… Я по недоразумению сюда попал. Я могу и здесь возле дверей посидеть.
- Да мы тут все по недоразумению сидим. – продолжал рокотать актер.
- Мне, например, за мое недоразумение, как минимум лет десять светит! Ему, - он показал рукой на  молчаливого человека в военно-полевой форме со споротыми знаками различия: - тоже десять, только уже без права переписки. А вот господину генералу… - актер сделал жест, проведя ладонью по горлу: - Ему уже, как мне кажется, ничего не светит. Так, что мил человек занимай место, где хочешь. Все одно к утру, камера будет набита народом, как театр в день премьеры. Даже в проходе стоять будут.
 «Новенький» осторожно, боясь потревожить лежащего лицом к стене Пепеляева, прошел на середину камеры и опустился на пол у ног актера. Посмотрев на трехсотсвечевую лампу, подвешенную к низкому потолку маленькой камеры, он шепотом спросил у Венецианова: - А когда здесь гасят свет?
- Никогда. – отрезал тот.
- А спать как же? – щурясь от чрезмерно яркого света, спросил у актера «новенький».
- Дома надо было спать! – раздраженно произнес Венецианов.
- Дома нужно было спать, а здесь спать не положено, здесь думать нужно. – уже спокойнее произнес актер, отворачиваясь к стенке.