Колобок. Современная сказка странствий. Часть 2

Как только колобок приземлился на святую землю, он сразу захотел покатиться навстречу новым удивительным восточным приключениям, новым людям, городам и поселкам. Манили его незнакомые селения, словно по воле чародея возникшие в ближневосточной пустыне, море, прозванное мертвым и другие диковинные места. Благо погода была теплая и солнечная и отчаянные плаксы-дожди не пришли сюда следом за колобком-путешественником. Хотелось ему рассмотреть со всей внимательностью: что же в земле той такого особенного да святого. Казалось, что эта земля его не остыла с ветхозаветных времен и осталась такой горячей навечно. Но самое главное, что неожиданно оказалось, что была эта земля еще одной родиной колобка.
 Говорил же ветер ему шепотом, что земля та, куда он несет колобка по имени Болл Рабинович, не простая. Родина она его, причем не какая-нибудь вторая или, не дай всевышний, третья, а историческая. Так, оказывается, тоже бывает в нашем изменчивом и непредсказуемом мире. Живешь себе и не знаешь, что Родина у тебя не одна, а много их. Причем, одна из них зовет тебя из глубины веков страшным голосом. Есть такие ученые и богоизбранные колобки, которые этот голос слышат, или пытаются убедить всех, что слышат.
Есть ведь у колобка Родина, хотя так часто кажущаяся хмурой, сумрачной и неласковой, где однажды его, почему-то, надумали испечь. А теперь вот выясняется тот удивительный факт, что есть еще одна земля, где придумали историю про сухое и  хрустящее явство, что он в сердцевине своей с рождения носит. Потому она, наверное, исторической Родиной и называется. Любят там истории ветхозаветные перечитывать заново и строить свою жизнь по их стародавним нормам да поверьям.
 Но в любом случае, доисторическая, историческая, символическая или какая-нибудь еще, рад был колобок, что у него еще одна Родина объявилась. Нечасто так бывает, что нежданно объявляется новая Родина, историческая, доисторическая или какая-то еще. Счастье это, как казалось поначалу колобку. Невиданная удача ему привалила. Сама судьба осенила колобка по имени Болл Рабинович нежданной доброй улыбкой, сменившей всегдашнюю косую ироническую ухмылку.
Да вот незадача какая: встал на пути колобка  стражник басурманский, хранитель той удивительной державы. Но, даже, не в державе той иноземной дело совсем. Имеют стражники в любой стороне такое общее, мерзопакостное и противное свойство: появляются они внезапно, как будто из-под земли,  в самый неподходящий момент и никак пройти не дадут. Работа у них такая стервозная или характер  подкачал малость – кто же разберет и до самой сути докопается.
Вот и в этот раз, на святой земле, произошло тоже самое. Начал этот въедливый стражник долго и нудно выспрашивать колобка по имени Болл Рабинович, зачем он в землю святую прибыл. В гости, пожить немного или с подлым коварством его заслали враги земли иудейской самые коварные пакости учинять. Да кем у него была бабушка, кем был дедушка, от кого он род ведет и не  спрятал ли он бомбу где-нибудь, чтобы несказанной хитростью да ехидным коварством проникнуть в святую землю и извести под корень все иудейское народонаселение – строго у них на святой земле с этим. Причем, с тем детальным выяснением, кем же была на самом деле бабушка колобка по национальности было несказанно строже, чем с  вопросами про всякие там бомбы.
Говорили потом Боллу Рабиновичу не раз и даже и не два, особо ученые колобки в различных землях басурманских о кошмаре святой земли. А он в том, что есть такие колобки, пытающиеся окольными путями и коварным обманом ехидной хитрости проникнуть на святую землю. Вот эти противные колобки-диверсанты с неправильной, вовсе некошерной мамой или бабушкой  –  это и есть самая что ни на есть настоящая бомба повышенного пакостного действия, похлесче любой другой. Могут они подло и коварно взорвать изнутри всю землю святую и праведную, потому что ненастоящие они евреи, а самые что ни на есть вредные и мерзопакостные порождения всемирной ехидности и коварства. Старается эта мировая ехидна проникнуть тайными да окольными путями на землю иудейскую и лишить ее всякой святости и чистоты народонаселения.
Не понял Болл Рабинович чем же колобки без сухого и хрустящего яства в своей сердцевине так опасны, даже если звали бабушку не Сара Моисеевна, а Фекла Гавриловна, Варвара Никитична или, даже, не дай бог это вообразить, Агрофена Капитоновна. Колобки они и есть колобки, незамысловато круглые творения. Ведь не ехидны же они коварные и особо вредоносные! Но спорить Болл Рабинович не стал. Природная смекалка подсказала колобку не спорить со стражниками  государевыми любой национальности равно как и с мужами вредной учености, зарабатывающими себе на хлеб с маслом словом божьим, это все равно что плевать против ветра. Просто работа у них такая невероятно вредная да особо стервозная, хотя и отчаянно добрые они все по природе своей изначальной. Но когда при мундире и на службе  - совсем другой «калинкор вырисовывается», доброта куда-то пропадает…
А с настоящей бомбой все разрешилось легко и просто: колобок то круглый, спрятать бомбу, даже если бы и была такая безумная идея, абсолютно нигде нельзя. Посмотрел на него стражник внимательно, прокрутил его вокруг воображаемой оси, воткнутой в самую сердцевину путешественника, вправо и влево, да и махнул рукой. Хотя его внимательный и пытливый взгляд выдавал намерение заменить эту воображаемую ось вполне реальной.
 Но, в конце концов, служебное рвение у стражника поутихло. Подумал он: что с него, круглого, скользкого да безкарманного взять !  Вот только  позвал стражник  кого-то еще. У них там ведь, на святых и благословенных землях, как все устроено интересно: при всяком деле особое божье благословение требуется. А есть такие важные дела, что без разрешения слуг божьих нельзя никак начинать даже. Земля же воистину святая и древняя, не терпящая безбожного ехидства. Поэтому и законы, как хороший и выдержанный коньяк, тоже не сегодня и не вчера принятые: стародавние да святые, как сама земля или вера великая.
Вот и здесь, стражник стражником, пусть даже самый искусный и опытный, а слуга божий должен все равно утвердить разрешение принять колобка в благословенные жители святой земли. Ответственно и сложно принять это заветное решение – признать этого круглого карапуза непонятного происхождения и сомнительной степени коварства истинным евреем, без всякой ехидной и вредоносной примеси. Потому что всякий  новопризнанный еврей, не получивший  особого божественного утверждения и не доказавший свою отчаянную и безусловную веру в единого и  всемогущего бога, не еврей вовсе. Он есть ни что иное, как коварная ехидна, подобная шахиду. А для божественного  благословения особый, насквозь божественный и целомудренный человек требуется. Он должен с раннего детства божественных книжек начитаться и впитать в себя слово исконной веры. А иначе никак нельзя. Так уж заведено на земле, святость источающующей.
Позвал стражник святой земли и ее благословенных окрестностей такого удивительно странного, почти сказочного персонажа сомнительной учености: он вроде как вечный, или, по крайней мере, очень древний на вид. Был он в одежде стародавней и ветхозаветной, точно приплыл на Ноевом ковчеге из давно позабытых веков совсем недавно. А, может быть, его перенесло из прошлого тысячелетия каким-то чудесным образом или божественной волею. Ходил он себе по пустыне, плутал, плутал да и выплутал в наше беспокойное время. Но что поразительно, при этом он сам по себе весьма крепкий такой был, ни из одного места песок совсем не сыпался. Не веря в такое чудо, проверил колобок, посмотрев вокруг странного ученого мужа. Нет, точно: песок из него не сыпется.  Совсем.
По виду он был вроде как муж особо ученый, вот только весь чернущий такой, в шляпе и длинном старомодном пиджаке, из-под которого белые подтяжки выглядывали да на ветру развевались как флаг неизвестной державы или тайного сообщества. Наверное, они оторвались по дороге из века в век или из одного тысячелетия в другое. А может и на самом деле фасон такой есть, или был когда-то, века два,три а то и все четыре назад. Кто же теперь  его разберет со всей его строгой, почти что античной ученостью и диковинными и старинными фасонами! Вот ведь гусь иноземный какой, - подумал колобок по имени Болл Рабинович. Да что там говорить, одно слово – басурманин, хотя и не без своей, особой божественной учености и веры.
Посмотрел сей ученый муж строгим взглядом на колобка и так, и эдак, даже подпрыгивал и подпрыгивали с ним причудливые пряди завитых волос, вырывавшиеся  из-под шляпы по ее бокам. Не мог он понять никак: колобок то абсолютно круглый, ни в каком интересном месте не обрезанный,  а душа, говорит, самая что ни на есть исконно еврейская, без единой капли зловредного и особо противного ехидства.
Перед ним был живой парадокс, ребус и кроссворд, уместившийся в одном круглом существе. Самое противное было в том, что  объяснения этому феномену в святой книге совсем не было. Но пришла было к ученому мужу спасительная мысль, что выход все же есть. Почесал он свою немереную ученость и с радостью вспомнил, что того, чего нет в святой книге, должно быть в комментариях к ней. Не даром же  комментарии те деловитыми учеными мужами каждый год заново переписываются: как откроется новое явление или понятие, его надо проверить на соответствие кошерности и в комментарии записать все его особенности и степень кошерности или степень коварного ехидства.
Достал он книгу ученую, всю в комментариях, надписях, подписях да особо священных закорючках. Открыл ее таможенник как-то по-диковенному, с конца. Хотел колобок подсказать ученому, что ошибся он, не с того конца книгу открыл от особенного волнения и переполнявшей его учености.
Не знал колобок и не ведал, что истинные книги сокровенного знания иудейского с конца и читают только. Иначе просто никак нельзя, иначе только ехидные книги читаются, некошерные. Стал он глазами водить справа налево, колобок аж присвистнул от удивления. Вот ведь ученость какая, наоборот читаемая ! Подумал колобок, глядя на огромную книгу, это сколько же бумаги «почем зря» перевели.
 А ведь колобок, как в воду глядел: совсем не помогла книга ученых комментариев. Абсолютно не помогла, комментариев там видимо-невидимо было, а все не то и не о том. И точно, вот беда какая,  опять промашка вышла. Никто с такой очевидной ехидностью еще не встречался и такую очевидную странность не комментировал, ни один из мудрых, почтенных и благочинных толкователей даже и подумать не мог о таком круглом соискателе еврейской благодати на святой земле. Ни слева направо, ни справа налево. Уж как книгу священную не переворачивай, про такой несказанный казус ничего не говорится. А того, чего нет в главной святой книге и ученых комментариях к ней, вообще не может быть на белом свете. НИКОГДА. Ведь на то и дана избранному народу избранная книга, что там все есть, ответ на любой вопрос быстротекущей жизни. Она, книга в стародавнем золоченом переплете скромного размера небольшого журнального столика, вездесуща и верна. И вдруг такая беда невероятно круглого ехидства. Оконфузилась книга единственно верного учения до крайней степени неприличности.
А оно вот есть, реальное и, как полная луна, абсолютно круглое испеченное существо с еврейской душой. Потому и оторопел муж ученый от такого чудного и неожиданно встретившегося на его жизненном пути парадоксе, эдакой природной несуразности, которая к тому же никак не учтена в святых благословенных источниках всей его несметной учености. Казалось ему, что сами буковки священного текста несказанно удивились случившемуся казусу и, невероятно скуконившись, застыли в неудобных позах смущения и крайней степени растерянности.
К тому же, этот круглый и на удивление скользкий тип с совсем не российским именем, талдычит все о бабушке своей, Саре Моисеевне. Что же делать с ним !  А вдруг он на самом деле засланная ехидна с нежданным вражеским коварством разрушительного действия ! А может он, сам по себе, и есть бомба !
Вот муж ученый в чернущих одеждах и спрашивал, знает ли этот круглый и скользкий тип, почему-то называющий себя Боллом Рабиновичем, праздники стародавние да диковинные, да что он в пятницу вечером делает, и про субботу почему-то мимоходом спросил. Очень его порадовало то, что колобок в субботу абсолютно ничего не делает. Вот ведь как, темен колобок был, не освещен негасимым светом единственно верного учения иудейского и веры великой. А, ведь, смог по интуиции или волею провидения, нащупать единственно правильное решение.
- Правильно, вот это по-нашему, по-кошерному и не ехидно совсем, - на удивление радостно говорил ревностный  и скромный слуга всевышнего, качая прядями своими по бокам свисавшими из-под видавшей виды шляпы чернущей,  - в субботу как раз  и нельзя ничего делать. Это дело святое – шабад на нашем святом наречии называется. Так что запоминай сразу правильный распорядок вещей: суббота всегда для отдыха и молитвы.
- Ведь и я так думаю, - уверенно и не моргая врал колобок , - ведь как оно всегда было: как только суббота наступает, так на меня и словно ниспадает с небес   такое чудесное откровение, что просто ничего и не сделаешь. Захочешь сделать, а не сделаешь. Я просто раньше не знал, что это от всевышнего и  такой божественный смысл несет и в голову круглую не приходило, что это настроение блаженное прямо с небес на меня сваливается. Думал я раньше, по глупости своей, что просто от усталости или родимой лени это все происходит. Вот ведь как  в жизни бывает: если бы  я раньше знал о такой сокровенности, то нес бы это откровение всем селянам. А то ведь есть такие, глупые как пробки от советского шампанского. Просто ужас и все. Работают по субботам, хотя и нельзя ведь совсем. Не знают они, глупые, о божественном откровении.
- Вот уж нет. Осторожнее ты с божественным откровением обращайся ! Одно дело – избранный народ, и совсем другое дело – твои селяне. Всем же нельзя не работать, - серьезно ответил муж ученый, и для убедительности изрядно и добросовестно покачал головой, - вредно это для нашей жизни. Это только евреи не должны работать по субботам и в пятницу после захода солнца. А селянам твоим можно и полезно даже. Да и, к тому же, нет у них никакой божьей благодати. Не ходили они за Моисеем по пустыне. Вот… А всем нам  нельзя никак перерабатывать – в пятницу мы сверяем часы !

Наступила неловкая пауза: колобок почти что опешил от удивления, он ожидал всего, но только не такого объяснения. Мало того, что не знаком был колобок с Моисеем, он даже не знал, кто это такой и почему за ним надо было ходить всем еврейским народом. К тому же, хождение по пустыне не вызывало у колобка по имени Болл Рабинович никаких приятных ассоциаций. Перед внутренним взором колобка представлялось одно ехидное непотребство. Но особенно поразила его мысль о сверке часов каждую пятницу. Она, эта странная мысль, несмотря на его еврейскую сердцевину, никогда еще не посещала.

А таможенник сидел насупившись, как страшно объевшийся чистопородный индюк, полный чувства своей особенной значительности. Наверное, он как раз и сверял свои внутренние часы с чем-то невидимым, божественным, и праведным, только ему в силу особой учености и божественной веры доступному.
-  Это как же , - искренне удивился колобок, когда к нему,наконец, вернулся дар речи и привычная осмысленность, - часы сверяете !
- Обычное дело, - буднично и неспешно проговорил таможенник, расчесывая всю свою бородатую ученость, - наступает время МОШИАХА. Поэтому часы нужно сверять и бдить, чтобы не пропустить его всуе...
- Ага, а я вот и не догадался. Время, оно определенно наступает.  Я дано замечал, что оно всегда торопится очень. А  у вас, оно не просто движется в одну сторону, а прямо таки самим МОШИАХОМ наступает. Наверное, это еще быстрее и неизбежнее. Ну понятно тогда. Да, определенно, надо бдить. А то и подумать даже страшно, что может произойти, тем более всуе . . .

Разные мысли посещали колобка, и блаженное слово «всуе» ему страшно понравилось. Было в этом слове что-то определенное, роднящее его с исконным словом «всучить». А словечко «бдить», крайне сомнительного свойства и написания, показалось ужасно неприличным, но тоже вроде бы  на месте стояло.

Колобок даже не спросил кто же такой МОШИАХ, и почему его время наступает-наступает и все никак наступить не может. Ему даже представилось, что это такая напасть, которая должна прийти с минуты на минуту и всех собою объять.  Только уже в следующую минуту Болл Рабинович отвлекся от мыслей об божественном ожидании, и о том, насколько удобно в такую жару в черных одеждах при всех застегнутых пуговицах. Колобок вернулся к мыслям о священной субботе.

И так он задумался, что даже не заметил быстро прошедшего мимо то ли в поисках МОШИАХА, то ли еще по какой-нибудь срочной надобности, еще одного веселого человечка в огромной меховой шапке  зимнего покроя и всесезонного парадного ношения. Этот головной убор выделялся странным средневековым дизайнерским фасоном,  преодолевшим без видимых невооруженному глазу потерь завистливую паутину веков.  Шапка была чудно надвинута на самые  уши, выдавая в своем счастливом обладателе правоверного и ученого мужа. Подумал колобок, по наивности своей, что в такой богатой и теплой шапке, наверное хорошо ждать приход МОШИАХА зимой. Прямо беда с учеными мужами и их вечными и праведными учениями на святой земле !

Эх, да если бы мог, он и не то что в субботу, а в остальные дни ничего не делал бы – чем же другие дни то так  провинились, что в них работать положено ? Что же это за понятия такие басурманские, что в субботу значит работать нельзя, а в остальные дни можно. Не честно это, неправильно ... 

А муж ученый даже свою большую черную шляпу снял. Затем он  протер платком морщинистый и  узенький лоб. Заулыбался, растянув полоску рта от уха до уха, глаза загорелись от столь неожиданной радости. Очень ему настроение колобка и речи про субботу понравились.
А колобок с немалым удивлением увидел, что у человека в священном черном, под главной черной шляпой еще одна есть, только маленькая такая, круглая, как и держится то непонятно: волос то на голове ученого мужа было на самом деле наперечет. «Запаска» наверное, подумал колобок, на самый крайний случай природного безобразия и невообразимого коварства заботливо припасенная. Потому и маленькая такая шляпа та была.

Вспомнил колобок, гордо именующий себя с недавних пор не иначе, как Боллом Рабиновичем, что отчаянный пьяница и дебошир - шофер Никодим  Акакиевич Кудыкин, по прозванию «кудык», показывал ему  валявшуюся в багажнике видавшего вида автомобиля резиновую загогулину. Называл он ее, дай бог сейчас случайно не соврать, странным сермяжным словом «запаска». Было оно самым что ни на есть настоящим надувным колесом. Просто было оно какое-то до смешного  мелкоформатное, смахивающее на нереальный и игрушечный «колесозаменитель».
Вот и эта шляпа чернущая с тоненюсенькими золотыми нитями, – вроде бы тоже, особая, секретная и запасная. Наверное, в том кошмарном случае природной несуразности, если основную шляпу коварным ветром унесет, то она как раз и займет освободившееся место. Не даст пропасть при нежданной оказии и ехидном случае потери положенной многовековой традицией шляпы.

Ведь в самом деле: как же это совсем без шляпы ?  При таком божественном фасоне многовековой выдержки и особой учености, никак нельзя без шляпы. Несолидно это совсем, и отдает коварным и подлым ехидством такая безшляпная  и грубая очевидность. Словно, и не еврей он совсем.

В общем, совершеннейшая и абсолютная беда для истинно верующего человека вдруг без шляпы оказаться. Среди почитателей средневековых черных одежд есть такое поверье: говорят они и верят всей душой в это, что со дня на день может снизойти на землю благодать и прийти к нам долгожданное царство таинственного и всемогущего МОШИАХА. Так вот, в то благословенное царство сладостного блаженства, как в приличный английский клуб по субботам, будут пускать помимо общего достоинства души и веры, по «шляпоконтролю».
А так как точной даты его наступления не сообщили, то надо быть всегда начеку: вон наступит несказанная благодать праздника осуществленного пророчества истинной веры, а шляпы в этот момент почему-то не окажется – в благословенное царство и не пустят. Завернут на самом его золоченом пороге. Потому как шляпой, а точнее ее отсутствием, не вышел. Потому запасная шляпа к остаткам волос намертво пришпилена и неподвластна никакому ехидству и вредоносности пролетающего мимо чужеземного ветра сомнительной кошерности.

Долго ли, коротко ли еще проговорили они о текущих событиях да особой иронии божьего промысла на святой земле иудейской, но тут случился настоящий природный катаклизм, которого не ждали. Он имел поистине страшные последствия для ничего не подозревавшего колобка по имени Болл Рабинович, равно как и для окружающих его неспешных жителей края иудейского. А ведь поначалу все показалось таким неприметным, еженедельно - будничным и не претендующим на особую коварность и зарубку судьбы на полях книги времен.
Колобок так мило разговаривал с любителем черных одежд ни о чем. Да вот незадача какая, устало солнце от их неспешного и бесконечного разговора на темы бытия, и стало заходить. И случилось же так, что разговор этот состоялся именно в благословенный и особый день - пятницу, на самом излете уходящей в историю тяжелой рабочей недели.

И тут колобок, сделав неловкое движение, скатился со скользкого стула, и покатился по комнате. И так он быстро покатился, что не успел вовремя затормозить и открыл неплотно закрытую дверь в соседнюю темную комнату, где никого вроде бы и не было. И надо же было такому случиться, что выкатившись из комнаты, колобок случайно наехал на выключатель большой напольной лампы. И вся эта несуразность случилась, как назло, именно в пятницу, как раз после спешного захода усталого солнца.  В общем, получился страшный конфуз. Откуда же колобок знал, что как солнце в пятницу соберется уходить в другие земли и измерения и пропадет с горизонта, то ничего евреям правоверным делать нельзя. Ну совсем ничего, чтобы ехидной врединой не показаться. Ни работать, ни дверь самому открывать, ни лифт вызывать, ни свет зажигать. Просто такое святое и блаженное время внутреннего самосозерцания и дум о вечном и высоком.

Лампа меж тем включилась предательски быстро, и яркий свет осветил сердитое лицо ученого мужа, печально качавшего головой из стороны в сторону с завидным рвением. И пряди волос, вырвавшиеся из-под его стародавнего головного убора, укоризненно качались прямо над колобком.

Вздохнул  мыслитель в черном, переведя дух и успокаивая себя какой-то стародавней многословной песней-молитвой на чудном ветхозаветном языке. Колобок, не понимания ни одного слова, представил эту песнь-молитву в виде дороги, то неимоверно долго и нудно поднимающейся вверх по пологой горе, то неожиданно резко падающую вниз с ужасным грохотом и смешанным воплем крайнего удивления странностями окружающего ландшафта и отчаянного страха перед чем-то непонятным. И была эта песня бесконечной, как скрывающаяся где-то за горизонтом пыльная дорога, и такая же невероятно тоскливая и безысходная, словно история странствий рассеянного по земному шару рода иудейского.

Казалось, что она никогда не кончится, и на старый мотив просто нанизывались все новые и новые чудные слова. Им, этим незнакомым словам заковыристого языка, не было ни конца, ни края. И снова эта песня, как извилистая дорога, опускалась вниз и снова вопль удивления на непонятном языке заполнял всю комнату. Такая была душевная молитва-песня. Колобок по имени Болл Рабинович хотя и не понял ни одного слова в этом песнопении, а проникся им. Просто не сразу понял, то ли это о веселом и счастливом путешествии, то ли о каком-то нескончаемом горе. Поэтому изобразил на своем круглом лице эдакую светлую грусть и неясную задумчивость. И все слушал и слушал  эти завораживающие звуки...
Но вдруг ученый муж умолк, и колобок смог догадаться, что длинная и тоскливая песня-дорога неясного свойства, наконец, кончилась. Он уже и не ожидал, что это когда-нибудь произойди, сможет. А ученый муж  с чувством выполненного долга посмотрел вокруг себя. И в самом деле - сделал дело, теперь можно и  осмотреть  комнату с чувством облегчения и несказанной, почти детской радости.

Затем он почесал свою основательную бороду, из чего колобок не без весомых оснований заключил, что ручная прополка бороды средней интенсивности допускается в любое время суток и в любой день недели. После минутной успокоительной паузы, мыслитель в черных одеждах неожиданно благосклонно сказал Боллу Рабиновичу, что он верит ему. Похоже, что он совсем не такая уж и коварная ехидна, но за долгие годы странствий оторвался от обычаев и заповедей своего народа. И вновь напомнил со всей своей ученой серьезностью колобку о том, что предстоит ему долгий путь возвращения к исконным ценностям и обычаям земли святой. Непросто это, но иначе, по словам мужа ученого, нельзя у них никак.

- Как же мы будем знать, что ты настоящий еврейский колобок, - убежденно говорил ученый муж, - полностью наш, кошерный, без всяких там вредоносных и особо ехидных примесей и вредоносных замесей. Вот когда научишься всем правилам и языку, вот тогда и будет всем на самом деле видно, что даже малюсенькой капли ехидной в тебе нет.
- Вот оно как, - проговорил медленно колобок, говоря как бы обо всем сразу и ни о чем конкретно. Казалось Боллу Рабиновичу, что такое высокое состояние светлой печали и мечтательности никогда не пройдет. Но уже через мгновение, он уже был в состоянии душевной  неустроенности. Представил колобок что законы диковинные, которые много веков назад для тех времен написанные, выполнять придется и что-то ему стало нехорошо. Представил он, что придется книжки изучать, которые ученые мужи сами уже столько веков осилить не могут, потому что все спорят о них. То так объяснят, то эдак. Каждый год с новым прочтением и новым толкованием выступают. И язык непрост совсем оказался. Шипящ, заковырист и чем-то даже по-своему красив, но совсем непрост.
Вот в этот момент и охватило колобка смутная тревога и явное беспокойство о том, что протухнет он намного быстрее, чем все праздники басурманские наизусть выучит и наречие их стародавнее освоит, да и научится  после захода солнца в пятницу ничего не трогать и свет не зажигать. Тем более, что земля святая такой теплой оказалась: прямо адская африканская жара стояла.

И опять ветер из семейства Голдстрим помог. Бывал он во многих странах и прознал про землю невиданного счастья и свободы, куда и решил он перенести колобка.  Страна та,  далекая  и свободная находилась далеко, за необъятным голубым океаном. Там и про бабушку не спрашивают, хоть она была бы желтой, зеленой, красной или вся в серо-буро-малиновую и яркую крапинку, со святой земли свой род ведет или совсем нет. Да и обрезать ничего не требуется. К тому же, там не так жарко.
Но главное в том, что свобода там везде – от берега до берега разливается по просторам  необъятным. Вот только когда чего-то очень много, через край переливается, это тоже беда. Но надеялся колобок на удачу и о плохом не думал. Для колобков вообще не характерен напряженный мыслительный процесс. А уж если он и начался, то стоит ли расходовать эти редкие минуты на плохое и вредное. Гораздо полезнее подумать с надеждой о добром.

 Без  надежды  на удачу в дальних странствиях никак нельзя. Меж тем, пока Болл Рабинович пребывал в своих глубоких думах, ветер западный из семейства Голдстрим подхватил его и понес через океан без всяких таможен и нудного оформления.  Половине таможенников работать нельзя было так как время настало святое, а вторая половина, сомнительной святости, не могла решить какой-то вопрос ученый, в глубине веков закопанный. Но так или иначе, пожелал колобок удачи жителям святой земли лишь посетовав, что не настала еще его очередь там жить. Не судьба, видно. Не готов он еще к такому подвигу – святости и особой веры не хватает. Так вот думал колобок, навсегда покидая теплые среднеземноморские берега. Очень скоро пейзаж изменился: он видел только воду. Много-много воды. Конца и края ей не было видно. Навеяла эта бесконечно мокрая и  однообразная безбрежность на колобка по имени Болл Рабинович великую тоску и странное, ни с чем не сравнимое, чувство абсолютного спокойствия и священной, почти вселенской благодати. Подумал колобок о вечном и понял, что вот-вот он уснет.

Может быть, оно и к лучшему будет: утро вечера мудреннее и дорога еще дальняя предстоит. На самом деле, притомившись в нелегком пути через кажущийся необъятным голубой океан, напевающий свою песнь в тревоге бегущих на запад пенящихся вод, колобок закрыл глазки и благостно уснул. Укачал видно его западный ветер из семейства Голдстрим. И надо же случиться такой внезапной напасти: приснился ему странный сон о только что покинутой им земле иудейской. Сон, во многом трагический и волшебный, полный приключений, сомнительной ив чем-то даже неказистой кошерности и откровенного природного ехидства, коварства нечаянного парадокса и трагедии выбора...
Приснилось да причудилось  колобку по имени  Болл Рабинович, что он каким-то невероятно-чудесным и непонятным образом все-таки остался на залитой солнцем святой земле. Удалось ему убедить строгих защитников благополучия святой земли государства иудейского в отсутствии в нем какого-либо вредного ехидства. Поверили они, что ни природного, ни благоприобретенного ехидства в нем нет ни капли.

И вот оказался колобок по имени Болл Рабинович на званом обеде в доме сердитого и правоверного таможенника, славящегося своей ученостью. А жил таможенник на благословенном севере земли иудейской, где все было общее. Общие кошерные коровы, медленно бедущие по неровным кошерным дорогам, кошерные избушки на курьих ножках, одинаково покрашенные в цвет утреннего безобразия. Общие, покосившиеся от времени лавки и новые трактора, недовольно бурча и жалуясь на несносную погоду ползущие по общей земле. Вот только несуразность у каждого была своя, с одной существенной оговоркой: чтобы не было у них на столе, под столом или в голове, оно обязано быть кошерным и не иметь ни грамма ехидности. Пусть там далеко, на не святых землях едят некошерных кур и женятся без всякого совета и божественного одобрения на возможно красивых и милых, но некошерных подругах.

А тут, на святой земле, не бывать такой несуразности.  Даже компьютеры у них были собраны в соседнем сарае под святым присмотром раввината и имели исключительный доступ в кошерную часть интернета. Чтобы не дай всевышний кто-то не увидел некошерную картинку или заказал свинину на праздничный пятничный ужин. Колобку даже показалось, что сам воздух в этих местах был особой чистоты и удивительного, ни на что не похожего   запаха. То ли это свойства сна, то ли он пролетал в этот момент нам каким-то танкером с мазутом. Кто же разберет теперь. А может быть и в самом деле есть такое понятие кошерности воздуха, недоступное для простого понимания.
Вот в таком святом и диковинном месте оказался колобок по имени Болл Рабинович на торжестве первого выходного месяца святой кошерности. А может быть, в том благословенном полупустынном месте отмечал он еще какой-то иудейский праздник: их на святой земле так несказанно много, что даже и не упомнишь их все всуе. А не упоминать всуе колобок уже научился.

Но так или иначе, настало время знатной трапезы. Ждал всех гостей большой деревянный стол, на котором были выложенные различные яства. Колобок покатился по столу в сторону большого куска мяса, которое манило его своим аппетитным видом.
Не часто колобок с особами повышенной духовности и святого сана общался, поэтому и не знал что делать. Не знаком он был с ритуалом праздничной трапезы, вот и переживал из-за этого очень. То ли перед едой помолиться надо, то ли благословения попросить на всякий случай. И стал назвавшийся Боллом Рабиновичем путешествующий по миру российский колобок вспоминать свои памятные встречи с  духовными пастырями на родине. Все они были подвижники.

Особенно памятен ему был отец Акакий. Вот это был самый настоящий подвижник – свой забор
старался подвинуть каждую ночь, дабы божественную справедливость блюсти. Свою жизнь под Вяткой называл мученичеством и постоянно мучился в своем саду борьбой с различными грехами. Испробовал их на себе, несказанно страдал и мучился. И все это безобразие исключительно во имя веры. Утешал он неженатых и одиноких селянок, примирял все споры и облегчал душу и кошелек селян. Уважали его селяне за такие мучения и веру. Накопил он немалые богатства исключительно для блага селян. Потому что умен был. Понимал, что сначала надо накопить богатство, а потом уже давать его страждущим. Но более всего любил он божественную трапезу.
И так ясно представил колобок свою самую памятную трапезу со святым отцом Акаием Дионисовичем где-то под Вяткой, что даже расплылся в благословенной улыбке, немало удивив тем самым благоверных иудеев, сохранявших на бородатых лицах чувство напряженного ожидания. А колобок так ярко вспомнил все до мельчайших подробностей, как они вспоминали нравы первых христиан, что искренне решил помочь всем начать трапезу. Они, как Боллу Рабиновичу искренне казалось, просто забыли самое главное, вот и не решаются начать никак.
- Преломим хлеб наш насущный, братия, окропим святой водицею и уразумеем благодать божию, - громко продекламировал колобок, подражая тембру и словам вятского отца Акакия. Казалось ему, что слова эти самые правильные и подходящие к святому моменту начала трапезы.

Но вот только случилось непредвиденное, - его слова повисли в воздухе, так как удивленная «братия» подозрительно молчала и ждала захода солнца. Но колобку казалось,что они все не знали как это преломить насущный хлеб, или окропиться водицею не хотелось.  Тогда колобок решил дать пример, и стал искать глазами на столе хлеб, который и надо было преломить. И тут на него нашло истинное прозрение - хлеба нигде не было. Забыли правоверные про хлеб, вот потому и начать все не могли !
И вдруг заметил колобок что-то до боли знакомое, почти родное. Это было то самое чужеземное кушанье, благодаря которому он и оказался в этих сказочных местах. На отдельной тарелке лежала маца. Из всех явств, которые видел на столе Болл Рабинович, это оказалось самым близких к хлебу.

Колобок уверенно подкатился к тарелке с мацой и попытался ее преломить. Однако маца оказалась с басурманским вредным характером и преломляться абсолютно не хотела. Она начала подло крошиться, с треском распадаясь на мелкие кусочки. И чем больше он старался преломить мацу, тем большне она этому сопротивлялась.
- Ничего преломлять не надо, тем более мацу, - тихо прошептал таможенник в черных одеждах, подойдя к колобку, -  и никакую благодать нам уразумевать не надо. А тебе, мой круглый брат, надо книгу святую прочитать и мои комментарии к ней. Ты бы еще свинину попросил.
-  А свинину хорошо бы, - откровенно проговорил колобок, - люблю я свинину в виде отбивной, душеуспакаивающее и несказанно благостное кушанье.
- Сам ты будешь в виде отбивной или какого-нибудь еще благостного кушанья если спросишь об этом, - неожиданно сердито пролепетал черный человек в полном комплекте шляп и исконных иудейских одеждах благочестия ,- разве не знаешь ты, что свинина – это самая  коварная некошерность и ехидство, поэтому  мы ее не едим.  Ни-ког-да. И нет в ней совсем никакой благостности, это только кажется так по особому ехидству и  несуразности.
-  И это правильно, - деловитой скороговоркой проговорил колобок, - а что же из кошерных приятностей мы сегодня едим ?
-  Ну посмотри сам на столе.У нас сегодня все исконное и правильное. Много правильных и полезных блюд. Святым и кошерным отравиться нельзя. Не бойся.
-  Буду изучать кошерную разблюдовку, - очень серьезно проговорил колобок по имени Болл Рабинович, в глубине души немного расстроившись отсутствием свинины и ее неявной для него ехидности.

Но он вспомнил, что это сон, да и земля необычная, особенно святая ему попалась. Поэтому решил не горевать и есть то: что положено по закону иудейскому. И покатился колобок по столу, мимо диковинных разносолов и прочих знатных закусонов. Он решил, что если свинины не будет, то все равно надо найти что-то съедобное и  подкрепится основательно. Тем более что во сне все бесплатно, на халяву, и не ведет к ожирению.
-  Что же это за мясо такое диковинное и чужеземное? – спросил во сне Болл Рабинович, сделав круг вокруг большого блюда с мясом, украшенным зеленым салатом и какими-то зеленовато-желто-коричневыми переливами цвета кошерных овощей.
- Это мясо непарнокопытного кошерного осла, - тихо и уверенно ответил богоугодный  таможенник, в очередной раз, медленно и основательно расчесывая свою бороду обеими руками. Чувствовалось, что это все неспроста: и наличие бороды, и загадочный, почти магический, а потому и непонятный для простого не посвященного в это таинство колобка,  обряд ее расчесывания. Так оно и было на самом деле: нет ничего случайного в таинственном облике правоверного таможенника.
- Странно, - проговорил колобок, уже искренне и всей нарождающейся внутренней кошерностью веря в  несомненно- магическую природу расчесывания бороды, - я так и думал все ослы кошерные, вот только  парнокопытность не проверял никогда. Наверное, по глупости своей, эта идея ко мне не приходила.  А они, как оказывается теперь, непарнокопыми тварями тоже водятся  в природе.

Удивился колобок по имени Болл Рабинович, хотя представить себе непарнокопытного осла, да еще и без всякой кошерности, просто не мог.  Фантазии колобка для этого природного феномена явно не хватало. И никакой многолетний опыт странствий здесь не помогал разобраться в чудесах кошерного выбора. А может быть, это мука пролетарская мешала проникнуться кошерностью и святой верою в правильность дела мошиахова. Показалось колобку, что придется ему теперь, как один ученый и ироничный муж  в глубокой древности предлагал, по капле выдавливать из себя ехидство прошлой жизни.
- Да нет же, это наверное в дикой природе  они и бывают парнокопытные, и, наверное, остаются такого первобытно-дикого свойства в особо отсталых неокошеренных землях, откуда ты прикатился к нам, - увлеченно объяснил ученый муж , - а у нас специально выводят кошерных особей обоего пола. Как раввин нарисует, так и выведут. Это тебе, брат колобок, не хитроехидный Мичурин, тут все основательно и с должной божественной поддержкой.  Потому что сила великая в раввиновых рисунках заключена. Один он понять замысел творца до конца может. Все ведь в святых книгах давным-давно написано – главное понять. В этом основное таинство. Посильнее всяких там «импрессий» записных глуповатых художников, не вооруженных единственно верным учением, в наших толстых книжках со стародавних ветхозаветных времен прописанном. 

И если вопрос какой возникнет, так можно в книгах святых и многотомных толкованиям к ним все прочитать. Раввин потом свой штампик поставит и все. Обыкновенное чудо свершилось: можно есть и не бояться. Вся пища магическим образом становится кошерной и правильной. Заболтался я с тобой: это же одно и тоже. Кошерное это и значит правильное. А правильное – обязательно кошерное. Парадокс такой кошерной диалектики, обоюдоострая преамбула бытия. А некошерное все и есть самое гадостное, ехидное, и особо противное на вкус.
Хотел колобок по имени Болл Рабинович ответить ученому мужу и по поводу особой отсталости, и по поводу кошерного рисования особей обоего пола благочинными художниками, но решил не портить трапезу.  Просто попробовал слегка затупить острые углы межнациональных отношений.
- Вот оно как, так уж так и думал. Просто не знал, почему это все такое невкусное раньше было, а теперь понимаю  чего не хватало, - с умным видом проговорил колобок, постигая диковинную науку кошерности. Не встречался ему еще такой зверь как обоюдоострая преамбула бытия. Вот только подумал колобок, что он бы предпочел не обоюдоострую, а кажущуюся более приличной обоюдотупой преамбулой. Так было бы как-то спокойнее и безопаснее. Это, наверняка, что-то очень кошерное и магическое, таинственным образом рассеянное по земле иудейской.

Колобок нежданно понял, почему так часто ему становилось противно от вроде бы приличной, на первый взгляд, еды на степных дорогах средней полосы далеко не средней европейской державы. Она просто была ехидной до безобразия и, что самое главное, священного штампика не было. Оттуда же там столько раввинов сыскать, чтобы на каждую филейную коровью часть штампик ставили.  А без божьего одобрения всякая пища постной и ехидной покажется.
Ешь, бывало, сосиску в сельской забегаловке, и такая она противная, что просто сил нет. И думаешь, бывало, ну почему же такое случается. Ведь не диверсия же это на самом деле, почему же делают такую исключительно не перевариваемую  вредность из вроде-бы обычного мяса. Ну, конечно, не совсем из мяса сосиски делали – на каждую прозаическую сосиску мяса не напасешься. Но ведь запах настоящего мяса там изначально был!   

Так вот, как выясняется теперь, все до обидного просто и незатейливо объясняется: она без божьем помощи была сделана. Пропустил ее как-то всевышний, обошел своим неусыпным вниманием да и всевидящее око не в ту сторону смотрело. А главное, что раввина с его штампиком под рукой не было в тот день, когда эту сосиску нелепо месили на соседней мясомолочной фабрике. А без божественного одобрения раввина и его божественным проведением данного штампика – это и не сосиска совсем, а прямо таки одно сплошное ехидное безобразие и несваренность. Этим ехидством и несваренностью она и пахла. Вот потому то и получаются нелепо вылепленные сосиски без штампика некошерными и особо вредными для наивных и богобоязненных селян.

Колобок оторвался от воспоминаний, и решил попробовать кошерную ослятину. Не обижать же хозяев – старались они, готовили такой откровенный деликатес. И раввин наверное очень старался, бегал  со своим штампиком и щедро «окошеривал» праздную ослятину. И вот она, освященная специальным знаком небес, лежит перед ним и смиренно ждет своей очереди быть съеденной.

Но вот внутренний голос подсказывал колобку, что есть это диковинное и деликатесное кушанье все равно не следует. Бог с ней, с этой особой кошерностью. Вот что значит мука пролетарская – показалось колобку со звучным именем Болл Рабинович, что это именно эта российская мука и противится всеми фибрами своей особой чистопородной мукомольности первого сорта  эдакой басурманской и чужеродной кошерности. Тут даже штампик божественного одобрения и внимания всевышнего совсем не помогает вкусовой приятности. Нету ее совсем – кошерность есть, а приятность пропала начисто.
Что-то не пошла совсем кошерная ослятина колобку – прав оказался внутренний голос пролетарской муки, обладавший повышенной сермяжностью. Внутренний голос россиянина никакими там особыми штампиками божественного одобрения не обманешь, он нутром несварение смысла и особую ехидность чувствует !
И то ли от разочарования в кошерности, то ли от внезапно появившейся вредности, колобок решил избавиться от своей вилки не дожидаясь окончания банкета. Опротивела она ему вдруг со страшной силою всего естества.

И в самом деле, в этот момент произошло самое страшное, что может случиться в жизни богоугодного и благоверного жителя этого ближневосточного кусочка  не потонувшей атлантиды всеобщей ветхозаветной святости: колобок, глубоко задумавшись о чем-то своем и явно наболевшем, но далеком от окружавшей его кошерности, и потому ехидном, опустил вилку с остатками мяса в рыбную раковину. Не подумал он, к чему это приведет. Скорее всего, это случилось по нелепости и совсем не по ехидству, да и не заметил Болл Рабинович никакой беды или трагедии.

В первый момент, на самом деле, ничего страшного не произошло. Вилка, привыкшая к за долгие годы безупречной застольной праздничной и будничной службы к жесткой определенности священной вечерней трапезы конца недели, сама немало удивилась. Но повиновалась закону всемирного тяготения, который  не отменяла даже святость этой земли. Поэтому  вилка с тихим и призывным звоном смешанного удивления и интереса, немного виновато и непривычно скромно, опустилась в недра раковины и застыла там в ожидании чудес. Вот только чудеса на этот раз были совсем не добрыми.
Все, за исключением колобка по имени Бол Рабинович, сразу поняли, что произошло что-то страшное и ехидное. Исправить ничего уже нельзя – потеряна чистота и святость раковины и вообще, общая праздничность потускнела. Все вдруг поняли, что произошла такая непредумышленная несуразность сам воздух святой земли как бы застыл в звенящей тишине  случившегося ехидного коварства. Все как бы остановилось в немом священном ужасе и ожидании событий.

А они, эти события, начали развертываться со страшной и пугающей быстротой. Лицо таможенника из благосклонно-сонного превратилось в напряженное и взволнованное, а затем с каждой проходящей секундой начало становится все более и более багрово-красным и сердитым. Падение вилки таможенник воспринял как вражескую стрелу особой и наглой ехидности, внезапно пронзившую его грудь насквозь.

Дальнейшее стало вообще иррациональным, напоминающим саркастический символизм и диковинным даже для все принимающего колдовства сна – колобок катился прочь из дома таможенника, подпрыгивая на колдобинах дороги, которую хотели починить и выправить, но договорились о цене только в пятницу. Потому так и оставили с колдобинами до ближайшей кошерной оказии, которая по  определению просто  невозможна ни в пятницу, ни в субботу.
Муж ученый бежал, невзирая на свою знатную пузатость. Он, красный как  вареный рак, со всей природной злостью и божественным гневом разбил молотком обе свои раковины, в мгновение ока ставшие полными невидимого, но вполне ощутимого и вредного ехидства и утратившими кошерную благочинность и совершенство. Случилась просто вселенская беда, и святой  и ученый таможенник обратил весь свой праведный гнев на колобка. Он гнался за ним, и крича во все горло как иерихонская труба, называл его скрытой, и потому особенно опасной для святой земли и вредоносной ехидной. Бежал он настолько быстро, насколько позволяли ему колдобины дороги северной части земли иудейской и благословенные и благоухающие лепешки, оставленные на дорогах святой земли кошерными, но легкомысленными коровами.

Коровы ведь были немного глуповатыми, и совсем не ощущали священного трепета перед дорогами иудейской земли и кошерностью всего процесса. Эти животные просто и добродушно оставляли лепешки неправильной формы и, с немалым облегчением, шли дальше. И странным образом, эти кошерные лепешки помогали сейчас оказавшемуся весьма некошерным колобку, избежать праведного гнева.

Так и бежал он мимо удивленных богоугодных старцев в белых покрывалах праздничных одежд, мило развалин новогодних шалашей, построенных на скорую руку прошлой осенью, мимо сидящих с своих садиках благоверных иудеев, увлеченно читающих тору.
Следом за бешенным таможенником, с каким-то странным и явно недобрым перезвоном, по дороге семенила вилка. Она внезапно потеряла свой высокий кошерный статус, что привело ее в особое расстройство и вызвало повышенную едкую вредность. Вилка стала  удивительно злопамятной.

Наверное, ученый муж призвал на помощь все известные ему по ежедневным молитвам дружественные иудеям божественные силы. И вот когда уже казалось, что человек в черных одеждах с развевающимися прядями завитых волос догоняет колобка, оказавшегося очень даже некошерным, вилка решила начать мстить всем подряд. К счастью для колобка по имени Болл Рабинович, свою страшную месть вилка начала со своего бывшего хозяина - ученого мужа, так вероломно и внезапно выбросившего ее в ведро в порыве своего глупого, но праведного гнева. 

Не долго думая и почти не целясь, оттолкнулась вилка от очередной дорожной колдобины и вонзилась своими зубцами прямо в филейную часть ученого мужа, которая у него была совсем не маленькой. Колобок даже подумал, что сквозь свои черные одежды тот и не почувствует ничего. Но в этом он, конечно, ошибался: почувствовал, еще как почувствовал муж ученый.
Вся ученость и благочинность с него слетела вместе с очками в золотой оправе и разбилась о придорожные булыжники извилистой дороги. Подпрыгнул он, не ожидая от вилки такой прыти и отчаянного коварства, и разразился длинным удивительным по силе страсти рассказом на чистом русском языке, состоящим в основном из междометий и упоминаний мамы и бабушки колобка в различных словесных оборотах и комбинациях.

Колобок с удивлением убедился, что ученый человек удивительно хорошо знает его семейную историю, и даже намекает на свое желание сблизиться с его бабушкой или мамой, а то и обеими. Вот только путался он в своих сокровенных пожеланиях немного: то признавался в желании поближе познакомиться с самим колобком и сравнивал его с различными фантастическими существами и некошерными персонажами, то высказывал желание побыть наедине с его мамой, бабушкой и даже отцом. Но в одном Болл Рабинович убедился точно: был этой любитель черных одежд в далеком прошлом  на родных российских просторах совсем не гостем, хоть и скрывает это за своей особо ученой и кошерной маской. Да он ли один? 

Хотел колобок остановиться и спросить ученого мужа , откуда у него такой живой интерес к его ближайшим родственникам, но тут  Болл Рабинович неожиданно проснулся. Обидно даже стало, что сон оборвался на самом интересном месте. А может и хорошо это: а то бы он так и катился из пятницы в субботу по дороге с колдобинами в своем странном сне после ошибки с вилкой и раковиной. Вот только успел колобок внутренне поблагодарить строителей извилистой дороги, так и не решившихся ее отремонтировать перед святым выходным. Ведь если бы не колдобины, полет вилки мог и не осуществиться. Наверное, правда, что само провидение и воля творца не дает евреям работать в субботу ( а по большому счету, и в пятницу тоже).

 Вот ведь какие казусы и несуразности  могут присниться в трансатлантическом перелете на правом боку, поддуваемому ветром из семейства Голдстрим.  Вот тебе и преамбула обоюдоострая, вся насквозь проржавевшая особой кошерностью. Чудеса да и только. Конечно в жизни такого не бывает. Или бывает ?  Сон, он весь как и сказка, ложь, как говорят в народе, но в нем намек ...