***

Из серии «Трёп пенсионеров»
Треп девятый.
                «Вместо тюрьмы – звание Героя Советского Союза».

Как-то к cкамеечке подошёл Николай Федорович, известный в округе как бывший офицер, бывший главный энергетик одного из заводов города.
Это был высокий, моложавого вида мужчина с доброжелательным выражением на лице.
- Что-то, скучно у вас сегодня. Хотел, было, послушать очередную байку. Они у вас занятные, иногда с глубоким смыслом. А у вас тут тишина…
- Вот и нарушьте эту тишину, - произнёс кто-то, - вспомните о каких-нибудь превратностях в своей судьбе, или кого другого…
Усмехнулся Николай Фёдорович. «Вот, напросился», - подумал. И, помолчав, начал:
- Ещё в шестидесятые годы я попал в службу связи Уральского военного округа. Был я молод. Был холост. Не в меру самостоятелен; и естественно, быстр на принятие решений, как правильных, так и в обратном исчислении.
На первом же году службы побывал я на гарнизонной гауптвахте. Интересное местечко, я вам доложу. Она размещалась в одноэтажном доме, в глухом дворе, сзади здания Комендатуры. Там было четыре комнаты: самая большая – как казарма: узкая и длинная. В ней – два ряда по 12 двухэтажных спальных мест, устроенных по принципу спальных полок в плацкартном вагоне, посредине обеденный стол с длинными скамейками с обеих его сторон. Напротив от входа в эту комнату была ещё одна - для младших командиров. Та была поменьше – на 15 сержантов и старшин. С противоположной стороны этого дома – тоже две комнаты: на 10 офицеров в званиях до капитана. «Удобства» одинаковые. Все полки-лежаки в 6 часов 10 минут прижимались к стене, и опускались для сна в 23 часа. Из личных вещей – только зубная щётка и прибор для бритья. Можно иметь тетрадь, и два карандаша (видимо, для записи впечатлений, чтобы на старости лет рассказывать детям и внукам). Кормление – по пониженной солдатской норме.
Была и четвёртая, совсем маленькая комнатка рядом с офицерской: там были две койки, в отличие от первых трёх, с матрацами, одеялами и даже простынями. Она предназначалась для старших офицеров. Там, кроме тумбочки, был небольшой стол, и даже со скатертью на нём. Стояли два стула, чего не было в других комнатах гауптвахты. На дверях табличка: «Для старших офицеров». Отопление было печное. Все 4 помещения обслуживались рядовыми из комнаты №1. И если рядовые не имели права покидать свои «спальные комнаты», то офицеры и сержанты могли гулять по закрытому двору по 15 минут перед завтраком и столько же – после ужина.
На тот момент там было 5 офицеров, я – шестой. Другая комната, рядом с нашей естественно, пустовала.
Мне стало любопытно: за что попадают в изоляцию офицеры. И вот что мне рассказали:
Старший лейтенант – женатый, имел дочь 6 лет и мать жены, то есть тёщу, которая не работает. На его шее, вроде, расположились. На седьмом году его службы обе пошли на него в атаку, дескать «у нас постоянно не хватает денег. А тебе, при должности начальника вещевым складом всего Уральского Военного Округа запросто можно по тысчонке в месяц положить в карман».
Особенно активно наступала жена:
- У нас на фабрике постоянно не хватает сырья, поэтому швейный цех подолгу простаивает. А у тебя, я думаю, от красного материала – на лозунги, до простого сукна (на портянки) – полки ломятся.
Поначалу я подумал, вздор говорит, и отмахнулся. Но вы ведь знаете женщин – по части денег – их желания не имеют размеров. А желания их сочетаются, как правило, с настырностью.
Долго долбила она меня. И я решился.
Однажды интендант одного из полков принес требование на получение 700 простыней. Это больше 2х тысяч квадратных метров. Я ему предложил принести другую разнарядку - на 1200 метров. Тот согласился. 700 метров ему, а 500 – на ту швейную фабрику. Через неделю жена пришла довольная, положила на стол пачку денег, бросилась, было, меня целовать, а я все отстраняюсь.
Вот так и пошло. Всё бы ладно, да моя «благотворительность» подвела. Поступила мне байка на солдатские портянки. А с того года армия частично переходила на ботинки. Много обмундирования скопилось без употребления. Ну, кирзовые сапоги я частично списал (за длительной невостребованностью, по размерам до 39-го и от 44 размеров и потерей товарного вида) и - «сплавил» по леспромхозам. А байка все лежит.
Один молодой лейтенант пришёл ко мне и спросил, нельзя ли за наличный расчет получить со склада немного байки. А то жену отправил рожать, а в роддоме пелёнок нет. Свои надо нести. Через него я связался с тем непутёвым главврачом – и купил он у меня тысячу метров этой байки, а по письму от облздрава значилось 500 метров.
Короче говоря, при ревизии только этот фактик и вписали мне «в вину». Заставили внести стоимость 500 метров байки, и чтоб неповадно было, направили в эту комнату на 10 суток… Вот такие пироги.
Второй - молодой лейтенант – начальник пищеблока полка – попал сюда «за отсутствие бдительности». Его подчинённый, как тот сам потом рассказывал, «долго смотрел, сколько лаврового листа остаётся прямо на столах, да сколько испитого чая ежедневно выкидывается и подумал: не нравится солдатам ни лаврушка, ни остатний чай», и решил он – лаврушку ту и чай – собирать. Отмывал её, сушил то и другое – и на рынок. И надо же было какой-то бабе этот «товар» послать в лабораторию. Задержали жену старшины, потом и его. Осудили за «обман покупателей», а меня – «За ротозейство на вверенном объекте» – на 7 суток сюда.
Третий – часто приходил со службы «под газом», и «неумело» воспитывал жену. А в очередной раз она не выдержала, и пришла к его командиру с отметинами на лице, плечах и других « интимных местах», вроде бедер и ягодиц. Получил бедолага за такое 15 суток.
И другие в том же духе. Дошла очередь до меня.
- Теперь говори ты – за что, как и на сколько?
И я им поведал:
- В принципе тоже из-за жены, или – пока еще невесты Меня посадили на губу за любовь, – так начал я рассказ, – В день выборов в Верховный Совет, мы в конце дежурства понемногу выпили, и я, не сдав оружие, поехал к своей невесте.
Она живет за городом, и работает там же, медсестрой в доме отдыха. Дома ее не оказалось, на работе – тоже. В расстроенных чувствах я зашёл в чайную, что расположена прямо на знаменитом Сибирском тракте. Недалеко аэропорт местных линий. В чайхане четверо лётчиков, ещё не окончательно «загруженных», увидели меня входящим – и зовут за свой столик. Присел. «Выпьешь?» «А почему бы нет, праздник всё же!» Кончилась их бутылка, я взял еще две.
- Не многовато ли, лейтенант? – это спросил старший по возрасту.
- А!.. – и я махнул рукой, – Ещё по стаканчику раздавим, и по домам.
«А что, думаю, через пару часов ещё раз загляну к своей невесте, она дома будет». Разговорились с этими лётчиками. Я и ляпнул, мол: «Завидую вам. Вы ближе к богу бываете! А мне ни разу не довелось летать».
- О чём речь?! Давайте по последней, и пойдём, покатаемся.
- Но мы же все выпивши, – засомневался я в их идее.
- Всё путём! Руки штурвал удержат!
Один из них поставил локоть на стол, приглашая потягаться. Не успел я приложить руку, он ее уже прижал к столу.
- Не в счет! – заупрямился я. – Давай еще раз!
Но и второй, и пятый, и седьмой раз летун легко меня «прижимал».
- Пошли! Вперёд! – Летуны повели меня вдоль забора аэродрома. Тот летун, с сильными руками, так же легко, как мою руку, отогнул два металлических прута у того забора, и пошёл вперёд, не оглядываясь. Мы все за ним. Только раз обернулся:
- Вадим, подгони бензовоз. Баки совсем пустые.
Не успели мы залезть, как слышу – за бортом фырчит автомобиль.
- Иди, лейтенант! Место второго пилота – для тебя.
С того сиденья хорошо видно всё лётное поле. Вижу, к самолетику бежит наш Вадим, а за ним, метрах в 20 – охранник аэродрома, с винтовкой за плечами. А ведущий пилот уже мотор запустил. Он дружелюбно так, работал на малых оборотах. Я начал терять чувство реальности. Впервые в жизни взлечу...
Летчик заскочил в салон. Охранник стоит возле самой машины, что-то кричит, но слов не слышно. Пилот отодвину окно, рукой отмахивает охранника от самолёта. А тот – ни в какую! Вижу, винтовку с плеча снимает.
- А ну-ка, Коля! Отпугни его своим табельным!
Вытащил я свой безотказный ТТ, уже туго соображая. Выставил руку с пистолетом в то окно, и бабахнул. Вижу – охранник отбросил винтовку, распластался на земле, голову закрыл руками.
Мотор прибавил оборотов, и «кукурузник» покатил по взлётной дорожке, но почему-то не взлетел, а упёрся пропеллером в металлическую ограду, взлётного поля. Да так, что посыпались искры. Так и остался стоять «на карачках», бессовестно задрав к небу хвост.
Пилот матернулся.
Слышу, лётчики в салоне колотят двери чем попало, разве что только не головами.
- Заклинило её, растакую, разэдакую! – произнес кто- то из них.
«Вот это да! – думаю, – извозчик он и в воздухе извозчик. Нисколько не изменил лексику».
Тем временем к машине подъехал фургон. Выскочили оттуда милиционеры, повязали тех летунов.
Ко мне подошёл старший лейтенант. Козырнул. Всё честь по чести. Потребовал документы и оружие. Я мысленно, 5 секунд, поковырял в носу, решая – отдавать или сопротивляться? Внутренний голос шептал: «Побаловал и будя!»
Прочитал моё удостоверение. Отошёл к фургону и стал говорить по радиотелефону (тогда же ещё не было мобильников). Очень быстро подъехал военный УАЗик, мне предложили пройти в машину и мы поехали в комендатуру.
Там дежурный офицер спросил:
- Писать-то ещё можете?
- Да хоть стихами! – ответил я.
Написал я всё: о поисках невесты, об отчаянии, о выпивке с летчиками, о согласии «взлететь в небо». Прочитал дежурный мою «исповедь». Куда-то позвонил, и повели меня, что называется – в «обезьянник», только на армейском языке – «предбанник».
Наутро вводят в кабинет Военного Коменданта гарнизона. А там уже замполит нашего полка. Вдруг входит моя Светка, бросилась ко мне. Обнимает, целует, всё лицо своими слезами мне облила. Потом заговорила:
- Что же ты, дурачок, наделал? Я была у подруги. Там же, на Агафуровских. Ждала, ждала тебя. А утром за мной приехала машина.
Потом обращается к офицерам:
- Вы, товарищи начальники, не очень сильно наказывайте его. Вообще-то он спокойный, выдержанный. Любим мы друг друга. Через 2 месяца у нас свадьба – и в слезы.
Нам приказали выйти в коридор. Потом позвали меня:
- Перепишите объяснение. Ни слова о выстреле!
В эту секунду я вспомнил даже Бога!!! 10 суток губы. Повезло!!
Посмеялись офицеры. Трое суток протекло. Мне там вспомнилась поэма Михаила Лермонтова – «Петербургский гошпиталь», как героев поэмы «награждали» венерическими болезнями. Помнится, четыре бравых офицера (улан, драгун, артиллерист и автор) – каждый поведал, как он оказался в том «гошпитале». Четыре больных, четыре главы. И после рассказов, в конце поэмы, герой восклицает:
«И спорить, братцы, бесполезно,
Идут от женщин все болезни!»

На шестые сутки слышим – солдаты наводят чистоту в комнате для старших офицеров. Через какое-то время в ней вдруг появился полковник авиации, с тройным рядом орденских колодок и над этими колодками – Звезда Героя Советского Союза.
Первым «навестить» нового соседа вызвался я. Представился по форме. После короткого молчания задал вопрос:
- Мы все офицеры до капитана – в замешательстве – у кого поднялась рука, а главное – за что? Полковник авиации, Командир дивизии тяжелых бомбардировщиков, Герой Советского Союза, сам Южилин Петр Андреевич оказались на гарнизонной гауптвахте?
И я сделал «умное лицо», ожидая «умного» ответа.
Но Южилин нахмурился.
- Кто тот болтун, от которого вы так много узнали обо мне?
Немного растерявшись, я выложил правду: долго пришлось упрашивать дежурного по Гауптвахте, чтобы узнать эти сведения. Но который из постоянных дежурных – сказать не могу, чтобы не обрушить на его голову гнев его командиров. И Вас очень прошу – не интересуйтесь этим человеком. Он и не виноват, хотя, надо добавить – «почти».
Полковник, до этой фразы смотревший на меня очень строго, медленно расправил две складки над переносицей, затем лицо его приняло спокойное выражение, а когда на его вопрос – в каком роде войск я служу, услышал – «войска связи», на лице появилась улыбка. Потом он рассмеялся громко и от души.
Этот смех поначалу мне не понравился. Я вскочил со стула, готовый убежать из комнаты.
- Чего вы испугались, лейтенант? Мне понравилось, как быстро вы можете налаживать связи. И как вы сюда попали, умеющий поддерживать связь?
Я очень подробно рассказал, не забыв упомянуть, что очень расстроился, не застав невесту дома.
- Подождите, лейтенант! Сейчас я выступлю в роли ясновидящего. Это случилось ближе к вечеру, в день выборов, то есть, неделю назад?
Я обалдел. Качнул головой, непроизвольно сглотнув появившуюся обильную слюну.
- Так значит вы – тот Фетисов Н.Ф., который участвовал в угоне «кукурузника»?
Я вскочил со стула.
- Так точно, товарищ полковник. Но… Откуда?..
Полковник рассмеялся. Очень просто. Перед тем, как мне отправиться на эту гауптвахту, в служебных бумагах я увидел предписание – о страховке от угона самолётов. Там описывался Ваш случай и предлагалось – выпуск всех летательных аппаратов замкнуть на главном диспетчере авиа- контроля. Давать добро на взлёт только после проверки на идентификацию голоса всех пилотов, имеющих право на запуск двигателей. Это предписание было подписано самим командующим Урал В.О. – маршалом Жуковым, который, правда сказать, и отправил меня сюда – набираться ума-разума на старости лет. Теперь ясно?
Я по привычке тряхнул головой, и тихо произнёс:
- Так точно, товарищ полковник. Всё ясно. Но разве мой проступок связан с Вами?
- Нет! Конечно нет. Дело в том, что штаб дивизии расположен в Свердловске, а моя семья живет в Челябинске, где я был командиром одного из авиаполков. Основной, базовый авиаполк той дивизии дислоцирован в Свердловске. Полгода назад, после назначения меня командиром дивизии, мы в семье решили, что до конца учебного года, (а мои дети – оба учащиеся) поживем раздельно. Я уже выбрал для своей семьи квартиру, которую добросовестно оплачиваю из своих, а не из казённых средств.
Но недавно мне позвонила жена. Она умоляла приехать, разобраться с младшим сыном, который, как она сказала, попал в грязную историю.
До командующего ВВС округа я не дозвонился. Передал заместителю, что по семейным обстоятельствам мне надо отсутствовать в течение 2-3 суток. Мои телефоны им известны.
Зам. командующего лишь сказал: разрешить или нет вылет он не может, но принимает информацию к сведению. Вот на такой шаткой платформе было моё отсутствие в Свердловске.
Я отсутствовал с 12 по 15 число месяца, а 14 числа в дивизию нагрянул маршал Жуков. Сделал разнос моим штабным, но в основном, по мелочам.
Надо сказать, что представление на звание Героя было согласовано именно с Жуковым. Таких людей он называл «мои крестники».
Жуков приказал явиться лично к нему в первый час прибытия в расположение дивизии. Когда я зашёл в кабинет Жукова, тот, ни слова не говоря, заставил сесть, подвинул мне лист бумаги, бросил ручку «Пиши объяснение». Потом на углу того листа он написал; «10 суток ареста». Махнул рукой, Дескать, аудиенция окончена. Я встал, пошёл к выходу. Уже взявшись за ручку двери, услышал:
- Завтра с 9 ноль-ноль приступай к отбытию срока.
И всё. Вечером в своём штабе я бегло просмотрел все срочные бумаги, в том числе и предписание командующим ВВС по исполнению приказа о введении голосовой проверки. Это после вашей попытки угона самолёта.
- А что, товарищ полковник! По моей персоне будут ещё оргвыводы?
- Да при чём тут ваша персона? Но то, что сейчас будет вводиться в авиации – надо было давно сделать. Мы бы избавились от многих угонов.
На этом моя первая беседа окончилась. Я поблагодарил полковника за радушный приём. Получил согласие явиться завтра в это же время.
- Можно с карандашом и тетрадью. Если у вас нет, то здесь всё это имеется.
Мои «сокамерники» ждали с нетерпением. Я им в двух словах рассказал, что за разговор у нас состоялся.
На другой день Южилин был более разговорчив. Видимо, подействовали сутки одиночества. Вскоре он начал рассказывать:
- Это было время, когда наша авиация переучивалась на массовые ночные вылеты. В составе нескольких полков мы вечером вылетели на бомбёжку. Дело в том, что весной 1942 года Геббельс хвастливо заявил на весь мир, что вся советская авиация уничтожена, что у Красной Армии не осталось ни одного самолета и ни единого танка, что ни одна бомба русских не упадёт на Германию. В связи с этим полку АДД было приказано, совместно с двумя другими полками отбомбить военные объекты Кенигсберга. Главная задача – опровергнуть лживые заверения Геббельса, и победоносно настроенному прусскому обывателю дать наглядное этому опровержение.
Тяжелые воздушные корабли четким строем двигались в темном небе, каждый нес по 3 тонны подарков надменной прусской столице. Через несколько минут после полуночи, впереди появился Кенигсберг, ярко освященный, и видимо не думавший, что такое светомаскировка. Появление советских самолетов было неожиданно, оно как гром с ясного неба грохнуло по городу. Правда, вместе с громом грохнула масса 100 и 200 килограммовых подарков, фугасных и зажигательных. Самолеты одни за другим выходили на бомбометание, методически и точно кладя свои бомбы на заводы, ж.д. станцию и порт, отчетливо видимые при свете ярко горящих осветительных ракет. Отбомбившись, самолеты ложились на обратный курс.
Мой корабль, со штурманом Николаевым бомбил последним, и, воспользовавшись тем, что зенитный огонь был очень слаб, вблизи самолёта был засечён лишь один взрыв, я решил сделать лишний круг над городом, любуясь сверху на результаты работы своих товарищей. Покружили минуты 3. Вблизи самолёта был засечён один взрыв. Я поднял свой бомбовоз выше и взял севернее, в сторону моря. Вскоре мы взяли курс на восток. Удачное и беспрепятственное выполнение задания, спокойная обстановка привели меня в хорошее расположение духа. Моторы работали безупречно, освободившийся от груза корабль шел легко и уверенно, чётко работал автопилот. Внизу проплывала чёрная и молчаливая земля, ни огонька везде на расстоянии, насколько видит глаз.
- Ну, штурман, скоро ли линия фронта?
- Да где-то же должна быть, - ответил Николаев, сверяясь по карте.
- Василь, свернул бы цыгарку, - обратился я к радисту, удобно устроившемуся на своём месте.
Василь – с первого дня войны летавший радистом, с непомерно огромным чубом, на котором никак не держалась пилотка, свернул самокрутку с «оглоблю» и передал ее мне.
- А всё таки неудобно скрывать перед своим экипажем – как же у тебя дела обстоят с официанткой Олечкой? Что-то молчишь! Видимо, не все легко тебе удаётся, не все девушки тебя любят, а, Василь?
- Ничего, полюбит, воевать еще долго придется, да и вообще тут с ее стороны полная несознательность. Я ей и то, и сё, провожать иду, так ведь собственной шинелью ей плечи прикрываю, а она... Но это ничего, это у нее временно, не вышло в лоб, возьму осадой!
- Зазнался ты парень, считаешь, что ты безотказный сердцеед, глянула на тебя девушка и уже победа твоя? Тебе 22? Еще попадёшь на такую, что сам будешь сохнуть, а она еще посмотрит.
Штурман бросил циркуль на карту. – И не скаль своим золотым зубом, я тебе не смех говорю.
- Ладно, меняем волну, я для вас лучше хорошую музыку найду! Джазик такой, лёгонький.
- Штурман, где линия фронта? – начал беспокоиться я. – Времени – 3 часа. Через 30 минут начнёт светать, неужели линию фронта еще не перелетели?
Николаев растерянно тёр переносицу, сверялся с курсом, с картой, искоса глянул на меня и снова уставился на карту. Строго посмотрел на радиста. Что показывает радиомаяк?
- Тишина. В эфире треску много, да всё не то. – Парень крутил тумблеры, крепче прижимал шлемофон к ушам.
Штурман тоже в замешательстве:
- Может, перелетели линию фронта, может не перелетели. Вообще-то, наверное, еще не перелетели, ведь видны были бы выстрелы, хоть парочка. А этого ничего не было.
Я нахмурился. Хорошее настроение пропало. Через несколько минут посветлеет. Если затемно не проскочить линию фронта, наш корабль будет отличной мишенью, и зенитчики спокойно, как на полигоне, будут всаживать в нас стальные осколки.
- Штурман, где мы находимся, чёрт возьми?
- Не знаю, где-то летим.
Начинало светать. Я снизил высоту полёта, чтобы попробовать сориентироваться на местности. И вдруг под самолётом, внизу, при слабом еще свете зари, увидел расстилавшуюся поверхность воды. Море!!!
- Штурман, что за море под нами?
- Не знаю, точно сказать не могу.
- К чёрту подробности! Где мы, над Белым или над Черным?
- По расчётам не должно быть моря! Разве что озеро - неуверенно закончил Николаев.
Я глянул на приборы. Горючего было ещё на час лёту. «По времени – должны быть давно на нашей стороне» - думал я. Но всё же принял решение лететь ещё с полчаса. «Чем чёрт не шутит?».
Быстро светало. Под самолетом проплывал сплошным морем лес, ни одного ориентира. Я повёл самолет на снижение. Чем ближе к земле – тем больше тревоги за самолет. Не садиться же на кустарники! Но подходящего поля всё не было… Мелькнула река, рядом дорога, вроде даже мощёная. В уме просчитал: «Вода была – это озеро Ильмень. После него уже час летим – значит, мы давно уже находимся на нашей территории. Где-то недалеко и Ярославль Ничего себе махнули!
- Радист! Срочно вызывай Ярославль! Там 2 аэродрома! Это тебе не поле с кочкарником. Нормально сядем – значит сохраним машину. А за это с нас снимут вину наполовину!
- Повезло нам тогда! – Продолжал рассказывать Жилин. – Кроме нашего еще 9 экипажей не сумели сориентироваться на волну своего аэродрома. Позже говорили, что якобы диверсанты вывели из строя нашу радиостанцию.
За ту бомбёжку – те экипажи, которые вернулись на «своё» поле, были поощрены: каждый – кто повышен в должности, кто в звании. Наш экипаж только был назван в числе «нарушителей», но без оргвыводов. 3 машины были поломаны при посадке. Вот им-то и досталось под первое число! – Вот такой результат бомбёжки. Чуть позже мы узнали, что наша Армада хорошо поработала над портом и прилежащими судоверфями.
Южилин взял со стола портсигар, закурил «казбечину». Предложил мне. Я вежливо отказался, глянув на неплотно закрытую дверь. «То, что разрешено Зевсу, не дозволяется ослу» - вспомнил я поговорку древних греков. Полковник тоже обернулся на дверь. Усмехнулся. «Ну–ну», – только и произнёс.
-Второй случай – ещё интереснее! Было это уже в 1943 году. На день рождения Гитлера – 20 апреля. В составе 3х полков мой бомбардировщик, имея на борту около 3 тонн взрывчатки, следовал (уже в очередной раз) на бомбёжку столицы Германии. Летели высоко, прячась за тучами от наблюдений с земли. Зная, что немецкие зенитчики особо бдительны с наступлением темноты, наше командование рассчитало, что «туда» безопаснее лететь вечером, а «оттуда» - ближе к ночи, ибо синоптики обещали попутный ветер.
Хотя, надо сказать, в апреле над всей Европой стоит такая препакостная погода, что я бы никому не советовал пользоваться этим видом транспорта в это время. И вот, значит, подлетаем мы к Могилеву, и вдруг – словно провалились в воздушную «яму», да такую глубокую, что над нами оказался слой облаков, толщиной около трёх километров. Под нами город. Впереди – центральная площадь. Вся в огнях. Немцы же специалисты проводить демонстрации с факелами и шествиями.
Мой второй пилот вдруг даже закричал:
- Зенитки стреляют по нам! Второй правый мотор заглох. Выключаю подачу топлива! Стой, командир, ведь там собрался весь гарнизон Могилёва! Они же празднуют день рождения своего фюрера! Хана нам! Не вырваться!
По тёмному небу засверкали прожекторы – целых три. Пока они нас не нащупали…
- Верно мыслишь, – отвечаю. – Штурман! Приготовиться к бомбометанию. Захожу на цель. – Ориентир – отблески оркестровых труб. Туда – пару «двойных подарков». Остальные по плотным рядам фрицев!
С первого захода мы сбросили на головы фашистов больше тонны смертоносного груза, и 3 или 4 зажигательных бомбы.
Внизу – паника. Наши факелы стали только разгораться, когда немцы спохватились их гасить. Самолёт стал легче. На трёх моторах мы оторвались от обстрела и ушли в темноту.
- Ну что, парни? Продолжим «концерт»? В Берлин на бенефис мы уже опоздали.
Штурман обратился к стрелку-радисту:
- Василь! Запомнил, где у них стоит техника?
- Да, на самом юге площади!
- Порядок! Командир! Разворачивай на второй заход!
И полторы тонны нашего смертоносного груза посыпались на танки, бронетранспортеры и грузовики, которые только собирались рассредоточиваться.
- Вот циркачи! – заорал Василь, – танки нам голое брюхо показывают, а сами на головах стоят!
Я увидел три опрокинутых танка, разбитую технику, горящие автомобили. Впереди по курсу – двухэтажный дом. На нём красный флаг со свастикой. Эге! – подумал я, – это же штаб армии!
- Штурман! Запас «подарков» остался? Прямо по курсу, 500 метров – их штаб. Высыпай на него всё, что осталось! И пора удирать.
С высоты 500 метров мы забросали этот штаб и фугасами и зажигалками. Любо-дорого посмотреть!!!
Через три часа взлёта со своего аэродрома мы к нему возвратились. Самолёт только приземлился, к нему подкатила автомашина с командиром полка. Мы выстроились перед ним по стойке «смирно». Разъярённый, он бегал вдоль нашего небольшого строя, брызгая слюной, ругаясь самыми последними словами, перед нами «держал речь» примерно такого содержания:
- Трусы, пораженцы, где боезапас? В болото покидали? Ну и что, что один мотор вышел из строя? На трёх дошли бы до Берлина! Сукины дети! Я вас под трибунал отправлю! Охрана! – Он обернулся к подъехавшим солдатам. На его окрик подбежал старший сержант. Отдал честь:
- Слушаю Вас, товарищ полковник!
- Заберите у них оружие и всех четверых – под арест! Весь полк опозорили, сукины дети!
Нас привезли, спустили в какой-то подвал, даже окна нет. Дверь на замок – и тишина!
Где-то через час – слышим – взрывы, пушки стреляют. Посмотрел на часы – 5 часов утра. Стучим в двери – никто не отпирает.
- Немцы бомбят наш аэродром – догадался я. Комполка еще сдуру нам поставит в вину, что это мы навели немецкие бомбардировщики на наш аэродром.
- Да хрен с ним, с этим комполка! Я спать хочу, – ответил на мою реплику Николаев, улёгся на скамейку и сразу захрапел.
Целые сутки про нас не вспоминали. Ликвидировали последствия бомбёжки. Хорошо, там оказался бидон с водой и литровая кружка.
Лишь на следующий день, тот сержант, который запер нас, зашел:
- Кто командир бомбардировщика? – спросил он.
Я встал.
- Следуйте за мной.
У здания штаба полка отсутствовала крыша, половина стёкол в окнах была выбита.
Ввели в комнату. Полковник, у которого правая рука была забинтована, вскочил и подбежал ко мне:
- Мерзавец! Поступила радиограмма – тебя срочно отправить в Москву! Там тебе мало не достанется! Показал в окно, и обращаясь к сержанту, приказал:
- Отрядите двух человек для конвоирования, возьмите у особиста документы, получите сухой паёк, – тут он запнулся на секунду, и закончил, – на троих. Срочно, на третьей полосе Дуглас, номер 217, и чтоб духу этого вражины в расположении моего полка не было!
Когда мы стали подходить к этому двухмоторному красавцу, у него заработал мотор. Как только за нами закрылись двери – мы взлетели.
Через час были в Быково. К самолету подошли два щёголя. На плечах погоны. Я впервые их увидел на наших командирах. До этого только слышал, что вводится новая форма. Брючки отглажены, ботинки блестят. На каждом погоне по 4 звезды! «Капитаны» – подумал я. А на мне – грязная гимнастёрка, правда, габардиновые галифе и нечищеные сапоги. Без фуражки.
- Капитан Южилин? – спросил один щёголь, принимая пакет с документами, – почему такой вид?
- Долго рассказывать, – я пожал плечами.
- Ничего! До командующего ВВС доберемся не скоро. Пройдёмте в машину.
Сержант обеспокоено подбежал:
- А расписка в получении? Для отчёта!
Щеголеватый капитан только рукой махнул.
- Вон, у тебя свидетель есть. Пилот Дугласа. Видишь, ухмыляется. Его вместе с ухмылкой и приложи для отчета.
Подошла легковая машина. ЭМКа. Оказалось, самого командующего ВВС.
В дороге я узнал, что в штаб партизанского движения поступило сообщение, что партизаны Белоруссии захватили город Могилёв. Разгрому немецких войск способствовал бомбардировщик, который уничтожил много техники и живой силы немцев. Парализовал их способность к сопротивлению. Захвачены все документы штаба группы Армий «Центр». Они просили установить тот самолет и поощрить весь экипаж.
- Вот поэтому вы в Москве. Но вас надо отмыть, одеть и сначала – к командующему ВВС, затем в Кремль – к Михал Ивановичу!
Я поначалу не понял.
- К какому Михал Ивановичу?
- Да к Калинину, Всесоюзному Старосте, для вручения награды.
Целые сутки эти капитаны возились со мной – «отмывали и одевали». За это время были доставлены все мои награды, оставленные перед вылетом у штабистов полка.
- А как же экипаж? Ведь не я один «виноват» в освобождении Могилёва.
- Не беспокойся. У нас система отработана. Вернёшься в полк с орденами всем участникам.
Тот день мне запомнился на всю жизнь. В приемной у Калинина М.И. собралось 11 кандидатов на награждение. Сопровождал нас командующий Военно Воздушными Силами СССР.
Нас пригласили в кабинет. Мою фамилию назвали четвёртой. «Майор Южилин». Я был немного как заторможенный. «Я же капитан, – подумалось, – и вообще – все это сон или реальность?»
Нет. Подошел я к Калинину. Он лично нацепил мне на грудь Золотую Звезду, в коробочке – Орден Ленина, и Указ президиума Верховного совета СССР – оттисненный на голубоватом фоне золотыми буквами, с моими фамилией, именем и отчеством.
Затем все расселись за длинным столом. Был внесён огромный самовар с кипятком. Обслуживающие девчушки разлили 14 чашек, подавали пышущие паром чашки перед каждым; и потекла беседа, которая длилась около часа. Калинин расспрашивал каждого о семье, в чем он нуждается, чего бы хотел.
Напоследок он еще раз пожал всем руки и пожелал каждому продолжать  бить фашиста так же, как это и делал, до полной нашей победы.
Позднее я узнал, что такие награждения происходят каждый месяц, по 6-8 человек по родам войск. До нас были танкисты, а следующий приём  будет военно-морской.
Когда я вернулся в свой полк – майором, Героем, да еще с приказом командующего о повышении в должности – командира эскадрильи тяжёлых бомбардировщиков, у того комполка случился сердечный приступ, а после излечения, его перевели в другую часть.
В конце войны я был командиром того же полка, где и начал службу, и войну окончил в звании подполковника. А на гауптвахте я оказался, как и 90% других – из-за женщин. Не позвони жена, не потребуй моего присутствия в Челябинске, я бы так и не узнал, как на гарнизонной ГУБе двери открываются.
Все пенсионеры с минуту помолчали, потом кто-то подвел резюме:
- Хорошую историю вы рассказали, Николай Федорович! Поучительную с любой стороны, откуда ни глянь!