Пиво и солидарность с чили

Я знал, что в Германии пьют пиво, но, только очутившись там, я на своем опыте почувствовал, что его пьют практически целый день. И я, приехав в Германию с коллегами из Москвы, Ленинграда и Киева, уже в первый день, не будучи большим любителем пива, выпил несколько бутылок. А потом решил один побродить по Берлину и почувствовать себя немцем. Но чтобы почувствовать себя немцем, мне надо было выучить немецкий язык. И с этой целью я зашел в первый же книжный магазин. Подойдя к прилавку, я обратил внимание на одну девушку, которая рассматривала какую-то книгу. Девушка очень мне напоминала одну мою знакомую из Тбилиси. «Неужели это она – подумал я, - или это эффект выпитого пива». Посмотрев внимательно на девушку и на книгу, которую она держала, я понял, что она не моя тбилисская знакомая, а книга на испанском языке. Не знаю почему, но вдруг мне захотелось поговорить с местным жителем, а испанский язык давал мне такую возможность.  И я заговорил с ней по-испански. Не помню точно, что я ей сказал, но она очень любезно мне ответила, и так мы познакомились. Я ей рассказал о себе, о том, что после академии художеств окончил творческую мастерскую живописи, и приехал в Германию на стажировку. А Сарита, так звали девушку, сказала, что она специалист испанского языка, что ее родители были евреями, и, живя в Германии, получали большую пенсию и имели хороший дом.
  Мы шли с Саритой по Унтер ден Линден и говорили о том, о сем. Я ей рассказал о Тбилиси и о своей семье. Так, гуляя, мы подошли к Александерплац, и я испытал жажду. Как видно, много говорил. К тому же я немного проголодался. Мы зашли в гаштет(по-немецки столовая), перекусили, а я еще выпил пару бутылок пива. И мне стало весело.
 Выйдя из гаштета, мы продолжили прогулку громко беседуя по-испански. Вдруг к нам подошли трое ребят в синих рубашках со знаком FDJ (знак организации немецкой свободной молодежи) и хором по-испански начали скандировать: Viva Chile! Viva Chile!
- Нас приняли за чилийцев, - говорит мне Сарита, - сейчас здесь идут дни солидарности с чилийским народом, борющимся с диктаторским режимом Пиночета.
- Muchas gracias por la solidaridad! (большое спасибо за солидарность), - сказал я им, но лучше бы я этого не говорил.
 Они нас подхватили под руки и стали куда-то вести. «Неужели нас арестовали», - подумал я и начал волноваться. Они что-то говорили Сарите на немецком языке, который я не понимал. Она мне перевела то, что ей сказали немецкие товарищи, и я понял, что очутился в ситуации, когда обратного пути уже не было. Да и сам я не хотел разочаровывать немецкую молодежь, признавшись, что я никакой не чилиец, а художник из Грузии. Ну и начал я играть роль чилийца.
 Мы с немецкими ребятами прошли немного и оказались в толпе таких же членов молодежной организации, которые дружно приветствовали нас. Сарита мне перевела, что ребята просят меня выступить на их митинге, посвященном дням солидарности с чилийскими патриотами. В середине семидесятых подобные митинги в социалистических странах проводились довольно часто.
 Должен сказать, что я изучал испанский язык отчасти и по магнитным записям речей Фиделя Кастро и часто декламировал кубинского команданте с его интонацией и жестикуляцией. Оказавшись в той ситуации , я смело начал свою пламенную речь. Как говорится «за словом в карман не полез» и речь моя лилась как из рога изобилия. В ней я упомянул и Сальвадора Альенде и Пиночета. Не забыл сказать пару слов о Камило Сьенфуэгосе и певце Викторе Хара. Даже спел один куплет его революционной песни, что вызвало особый восторг митингующих. Сарита еле успевала переводить. Не знаю, был ли у меня комичный вид, но в тот момент я осознавал себя героическим патриотом Чили в эмиграции.Я скандировал революционные слова «El pueblo unido jamas sera` vencido» (если народ един, он непобедим), которые митингующие хором повторяли за мной.
Я так декламировал и так вошел в роль, что сам поверил, что я чилийский патриот-эмигрант, потенциальный узник совести и борец за свободу Чили. В тот момент я готов был подобно  Чэ Гевара поехать в какую-нибудь латноамериканскую страну и устроить там революцию. Я говорил собравшимся, что в то время, когда мы здесь выражаем свой гнев диктатору Пиночету, в моем родном городе Сантъяго (он автоматически стал моим родным, вместо Тбилиси) стадион превращен в концлагерь и тысячи чилийских патриотов томятся в застенках, и каждый честный человек должен встать на защиту справедливости. Я искренне верил в то, что говорил. Мне было до глубины души больно за то, что происходило в моей стране, я имею в виду Чили, а я вынужден быть за границей и не мог вернуться к себе на родину, в свой родной Сантъяго. Но мне было приятно, что столько молодых немцев пришло выразить солидарность моему народу, борющемуся с фашистским режимом диктатора Пиночета.
 Я вдруг заметил, что Сарита, переводившая мое выступление, вдруг прикрыла рот ладонью, пытаясь сдержать свой смех. Мне стало не по себе,- как можно смеяться, когда я, чилийский патриот, так пламенно переживаю за свой народ и за демократию в своей стране. И вот она что-то говорит по-немецки собравшимся, воспользовавшись небольшой паузой в моем выступлении. А затем вполголоса говорит мне:
- Джованни, давай уйдем, уже пора.
- Зачем? – спрашиваю, - я так тронут и благодарен за тепло и солидарность, которую мне выразили наши немецкие товарищи.
 Затем Сарита обратилась к митингующим и что-то им сказала. В ответ послышался гул недовольства.
- Что ты им сказала? – спрасил я свою подругу.
- Я им сказала, что нам пора идти, потому что мы должны успеть и на другой митинг.
 Нас нехотя отпустили и на прощанье мне подарили диск с революционными песнями какого-то немецкого певца-социалиста, имени которого я не помню, но диск тот у меня где-то лежит. Я был настолько возбужден, что всю дорогу домой, не переставал возмущаться тем, что происходит в моей стране, то есть в Чили, и мечтал о том времени, когда моя родина освободится от диктатора Пиночета.
 Через некоторое время мы распрощались с Саритой, и я один пошел к себе, все еще разговаривая вслух сам с собой.
 Я зашел в нашу временную квартиру, где мои товарищи меня ждали.
- Где это так задержался наш «кацо»? – сказал один из них по-русски.
 Русская речь показалась мне какой-то экзотичной, но почему-то понятной. Мои товарищи были славянской внешности, что тоже меня порядком удивляло. Когда я обратился к ним на испанском языке, они с любопытством посмотрели на меня.
- Вот наш «кацо» и на немецком заговорил, - сказал один из них.
-Это никакой не немецкий, это испанский, - заметил другой товарищ и спрсил, - Джованни, где ты был столько времени, мы из-за тебя еще не обедали.
- Ваш кацо недавно был чилийцем и проводил митинг солидарности, - ответил я,очнувшись в реальности и осознав что эффект немецкого пива перестал действовать, а я перстал ощущать себя чилийским .
Я не хотел есть пакетный суп, которым питались мои товарищи-художники, в целях экономии немецких марок, и лег на кушетку. Мне очень хотелось отдохнуть и еще некоторое время почувствовать себя чилийским патриотом, а в голове у меня всплывали эпизоды митинга и отрывки моей пламенной речи, которой я сам был очень доволен.
Уроки команданте Фиделя не прошли даром.