Бакена. Моё детство. Главы 31-33

Глава 31

    На фото: мой отец, Николай Иванович, продавец в магазине культтоваров; на стеллажах - разнообразная радиоаппаратура 50-х годов, патефоны, портреты политических деятелей и поэтов, разнообразные музыкальные инструменты.
     ***

    В детстве, как и многие другие мальчишки, я любил летнюю рыбалку. Даже если бы и не любил, рыбачить надо было всё равно – семья большая, отцовской зарплаты хватало только на хлеб. Но здесь вот получилось такое довольно редкое совпадение моего личного интереса и жизненной  необходимости.

     Пошёл я как-то на утренней зорьке порыбачить. Рыбачил обычно недалеко от нашего дома в речном затоне. Удочка деревенская: сухая тонкая палка из тальника (иногда с приличной кривизной), кусок старой, связанной в нескольких местах, лески, сильно подъеденный ржавчиной крючок, грузило из маленькой гайки и поплавок из кусочка куги (озёрного камыша). Я насаживал на этот ржавый крючок смачного червя-салазана или кусочек теста, троекратно покрывал их своими детскими плевками и закидывал в речную пучину.

     Как ни странно, ловилось много чебаков, были случаи, когда попадались даже случайно лоханувшиеся подъязки и окуни. Когда я их вытаскивал, они от неожиданности выпучивали на меня свои немигающие глазищи и, увидев, что их поймал какой-то сопливый шкет, начинали в истерике биться и хвостами, и головами. При этом рьяно пытались скинуть с губы ржавый пирсинг с остатками салазана. Не тут-то было...

     Так вот. Закинул я удочку, клёв неплохой. Вдруг ко мне не спеша приблизился незнакомый, хорошо одетый мужчина, по виду начальник, и доброжелательно спросил:
     — Ну как,  клюёт?
     — Немного,— ответил я, смутившись тем, что на мою персону вдруг чего-то обратили внимание посторонние.
     Пока мужчина наблюдал, я успел поймать несколько чебаков.
     — Ну-ка, дай попробую,— попросил он удочку.

     Я отошёл в сторонку, а мужчина взял удочку в руку и стал внимательно наблюдать за поплавком. Как только началась поклёвка, мужчина неожиданным рывком сделал резкую подсечку. К моему ужасу рывок оказался таким сильным, что поплавок по траектории  улетел в одну сторону, а слабая леска с чебаком в другую — в воду чуть не до середины затона. Вот же я дурак! Ведь надо было сказать этому дяде, чтоб не дёргал сильно и не подсекал! Чебак утром голодный, он и без подсечки надёжно ловится, заглатывет крючок вместе с леской по самое грузило. Мужчина растеряно вертел в руках бывшее удилище, которое могло после этого послужить лишь палкой для пастуха. Я готов был расплакаться: не так-то просто в селе достать рыболовную лесу, да и крючок.  Секунду подумав, мужчина сказал:
     — Пойдём со мной, я дам тебе другую.

     Пока шли, он мне рассказывал, что работает начальником московской геодезической экспедиции, которая ведёт изыскательские работы на нашей реке, где скоро начнётся строительство какой-то тепловой электростанции. Многое из его рассказа я не понял, и не до этого мне было сейчас — моя детская головёнка сосредоточенно просчитывала более приземлённый вариант: восстановление удочки. Семья-то ждёт рыбку, с голоду, как говорится, чуть не пухнет...

     Шли недолго. Михаил Ильич, так звали моего знакомого, зашёл в дом, потом появился с удочкой, у которой было длинное ровное бамбуковое удилище. У меня от удивления открылся рот. Из временного ступора вывел его приятный голос:
     — Держи, это тебе насовсем.

     Такого подарка я не ожидал: в селе ни у одного пацана не то, что не было бамбуковых удилищ, они их и в «натуре» никогда не видели. Собственно, как и я. Леска на новой удочке оказалась тонкой, под цвет воды, поплавок фирменный, цветной, на конце лески поблескивали два аккуратных крючка-заглотыша.

     Вот на эту удочку рыба ловилась, как говорится, пуще прежнего, под страшную зависть моих дружков. Но я, гордый владелец свалившегося с неба подарка, оказался добрым: каждому разрешал немного ею порыбачить. Пока у Тома Сойера соседские мальчишки потихоньку красили забор, у меня, пока я сидел на бережку и считал на небе ворон, ведро набивалось свежей рыбкой. Классная удочка, скажу я вам! Просто как в сказке — самоловка!

*****

     Летом на Иртыше, напротив Ермака, поставили земснаряд, который выполнял работы по углублению обмелевшего русла реки. Как-то я сидел на берегу, рыбачил и вдруг услышал доносившиеся из громкоговорителя этого землесоса звуки необычно красивой песни. Прошло какое-то время, и я вновь услышал эту чудесную песню, плывущую над рекой. Доносилось: «Не слышны в саду даже шорохи, всё здесь замерло до утра...»  Это оказалась ставшая сразу знаменитой песня Василия Соловьёва-Седого «Подмосковные вечера». А пел её Владимир Трошин.

     Примерно в этот же период я услышал по радио романтичную «Песню о тревожной молодости» А. Пахмутовой (прозвучавшую в фильме «По ту сторону»). Автора песни в то время я не знал, но мелодию, запавшую мне в душу, часто намурлыкивал.
     А у мамы самая любимая песня — «Уральская рябинушка», которую она всегда слушала с удовольствием.


Глава 32


     В один из летних дней этого же, 1957 года, у нас в гостях оказался брат отца Пётр. После окончания речного училища его определили помощником штурмана на одну из самоходных барж, которая плавала не только по Иртышу, но доходила до Тобола, Ишима, Конды. В этот раз дядя Петя привёз на своей самоходке из Сибири  для нас две прелестные ёлочки, которые мы с братом тут же привезли на тележке в наш огород и, выкопав ямки в дальнем углу, посадили. Высота их достигала не более полуметра, одна уродилась с одним стволом, а вторая — с двумя,— такое странное хвойное деревце.

     Должен сказать, что настоящие ёлки мы никогда не видели — хвойные деревья в пойме Иртыша в нашей местности не росли. Года два наши питомцы не подавали никаких признаков жизни, но и не засыхали. Наконец, на третий год у ёлок на концах веточек появились маленькие зелёные метёлочки. Через десять лет оба деревца имели рост более полутора метров.

     Рассказывая о елях, добавлю, что однажды под новый год какой-то злоумышленник залез в мамин огород и срубил одну ёлочку с того ствола, что был двойным. Похоже, грабитель был «порядочный» — всю ёлку рубить не стал, но мама всё равно прилично  расстроилась.

     За сорок пять лет ёлки сильно разрослись: высота у них стала более пятнадцати метров — таких в Ермаке больше ни у кого не было. Мама рассказывала, что однажды к ней приходили представители властей города и предлагали неплохую квартиру в обмен за две ели, которые намеревались посадить у исполкома. Мама не согласилась.
     Приезжая к маме в отпуск, таксисту на вокзале вместо адреса мы обычно говорили:
     — К берегу, туда, где две большие ёлки.
     И нас безошибочно везли. Две высокие ели стоят там и поныне.

*****

     Тем же летом, когда дядя Петя привёз нам ёлочки, в гости к отцу из Намангана приезжал его фронтовой товарищ, узбек по национальности, которого звали Каримом. В качестве гостинцев он привёз кураги, изюму, больших сочных яблок, а родителям, кроме этого, подарил довольно дефицитный в то время столовый набор ложек, вилок и ножей, изготовленных из нержавеющей стали. Этим набором наша семья пользовалась всю жизнь.

     Приезд тёмноволосого дяди мне запомнился не только его лакомствами и подарком, но и одной  странностью. Вечером, укладываясь спать, мы все (и гость тоже) укрылись лишь лёгкими простынками, потому что лето выдалось жарким, и от ночной духоты не было никакого спасу.
 
     Среди ночи я проснулся из-за того, что в темноте услышал зычный голос Карима, который окликал отца:
     — Николай! Николай!
     Отец проснулся не сразу.
     — Ты чего, Карим?— встревожившись, спросил он.
     — Николай, дай одеяло, а то я замёрз.

     Отец нашёл одеяло, укрыл им своего однополчанина, а я долго не мог уснуть, снедаемый мыслью: как это можно замёрзнуть в такой духоте? И что стало бы здесь с этим южным товарищем, явись он к нам в гости зимой?

*****

     Несколько слов хочу сказать о дяде Пете. С детства, как говорили, он был «вертоголовым». Однажды Пётр вместе с Иваном что-то натворили, и чтобы их наказать, за ними с палкой в руке погналась их мать Ульяна. Те бросились удирать. Пётр неожиданно споткнулся, упал и напоролся нижней частью лица на осколок бутылочного стекла.
     Когда смыли кровь, то увидели на подбородке сильный порез, край которого отвисал. В больницу не поехали — сами смазали рану йодом и перебинтовали. Когда рана зажила, то посередине подбородка оказался заметно выступающий нарост, который как метка, остался навсегда.
     Вся жизнь дяди Пети проходила на реке. Среди родных он был единственным человеком, кто изрядно выпивал, чем и объясняется его несложившаяся жизнь. Когда я уже начал ходить в школу, дядя частенько посылал меня за водкой, которую называл «араком» и  «белоголовой». По-казахски «арак» — водка, а «белоголовой» он её называл потому, что пробка у бутылки была из твёрдой картонки, залитая сверху белым сургучом.

     Из-за своего пристрастия дядя Петя, похоже, имел постоянные неприятности на работе. Работал он, как я уже говорил, штурманом на больших речных судах. Я нередко видел его праздно отдыхающим на «острове» в летнее время, в навигацию.

     Женился дядя Петя поздно, лет в тридцать. Взял полнотелую женщину Ирину Ампилогову. У них росла дочь Анна. Была ли это родная его дочь или взял Ирину с ребёнком, я до сих пор не знаю. Потом был разговор, что жена Ирина умерла, а дочь уехала в город, откуда была родом её мать — в Курск или Поныри — и там воспитывалась бабушкой. Дядя Петя плавал где-то по сибирским рекам, последнее время жил в Урае (это в Тюменской области), и никто не знает, где он теперь, но говорили, что уже умер.

*****

     Ближе к осени, когда ночи стали прохладными, дядя Ваня и Саша Камерцель (он работал  мотористом у дяди), взяли меня с собой острожить. Острожить — это рыбачить с помощью остроги в ночных условиях. Мы с вечера заплыли на лодке вверх по Белой речке километров на пять. Погода стояла совершенно тихая, ночь обещала быть безлунной. Дождались темноты. Саша зажёг две керосиновые лампы (две лампы ярче светят), поставил их в специальный фонарь с прозрачными стёклами, а сам фонарь закрепил на носу нашей лодки с таким расчётом, чтобы свет падал на кромку воды, туда, где она соприкасалась с берегом.

     Дядя Ваня сел на корму и, взяв весло, стал управлять лодкой так, чтобы она бесшумно скользила вдоль берега речки. А Саша взял в руки острогу (это устройство напоминало вилы, только зубья здесь помельче) и приготовился к рыбалке, всматриваясь в освещаемую фонарём воду. Многие щуки «спали» в воде, приткнувшись головой к самой кромке берега. Когда свет от лампы падал на щуку, Саша её замечал и резким движением метко пронизывал острогой. Поймали тогда десять щук. Метод, конечно, варварский, но по-другому щуку добыть в это время года сложно.

     Где-то в этот же период я оказался свидетелем ещё одной рыбалки, о которой уместно будет упомянуть. Это — рыбалка сплавной сетью. Связана такая сеть обычно из очень тонкой капроновой нитки и имеет высоту стенки не менее двух метров, а длину — более сорока.

     При изготовлении сеть насаживалась на тонкие шнуры, на один из которых привязывались небольшие грузила, а на второй — поплавки. Рыбаки забрасывали сеть поперёк  реки на таком участке, где дно было чистым, а русло глубоким. Сеть в воде занимала вертикальное положение, её вместе с рыбацкой лодкой несло течением по реке примерно с полкилометра. Потом сеть быстро вытаскивали. Ловилась всякая крупная рыба, включая стерлядь, язей и даже нельму. Эта рыбалка, наравне с самоловами и острогой, считалась запрещённой.

     Дядя Ваня мне рассказывал, что был случай, когда «сплавнушка» за что-то довольно прочно зацепилась, и когда её вытаскивали, то добрую половину, к огорчению рыбаков, изодрали.
     Однажды при сплаве сети в неё попал огромный осётр. Он  оказался таким сильным, что  попав в сеть, потопил все поплавки. Поначалу рыбаки решили, что произошёл зацеп, но потом увидели в сети рыбину, с которой не стыдно возвращаться с рыбалки. Весил осётр больше пуда.


Глава 33


     Осенью 1957 года произошло ещё несколько событий, которые сохранились у меня в памяти. Я уже начал ходить в четвёртый класс, когда отец ушёл из торговли и стал работать фотографом. Мама ходила располневшая: ожидалось прибавление в семье.

     Последнее время отец торговал в магазине культтоваров. Здесь он увидел фотоаппарат «Смена», купил его и стал учиться фотографировать. За полтора года достиг неплохих результатов. Печатать фотографии ходил к своему старому школьному товарищу, который жил в центре села, потому что у нас в доме электричества не было.

     Когда в магазине у отца обнаружилась недостача, он догадался, что его подставил  кто-то из работников по торговле. Отец по характеру был наивен, честен и простоват. Пришлось продать бычка и погасить недостачу.

     Помню, в разговоре родителей несколько раз упоминалась фамилия председателя Ермаковского «Райпотребсоюза» некоего Милосердова, в ведении которого был магазин и от которого зависело справедливое расследование этого дела. Но он был тогдашним бюрократом и всё осталось без изменений.

     И вот наш отец стал сельским фотографом. Специальность по тем временам довольно сложная: тогда не было ни «Кодаков», ни «Коники».  Был простой фотоаппарат вроде «Смены» (позже отец купил «зеркалку» «Зенит»), чёрно-белая фотоплёнка марки «Свема» и «Тасма», горы проявителей и закрепителей, разные сорта капризной бумаги, типа «Бромпортрет», «Унибром» и так далее. После сложной процедуры проявления фотоплёнки наступал второй этап — печатание фотографий. Отцу в центре села предоставили комнатку с электричеством, где он и фотографировал, и проявлял, и печатал. Часто отец снимал и нас, поэтому с тех времён у нас на память осталось много фотографий. Я тоже тогда научился фотографировать, это мне в жизни пригодилось.

     В середине сентября отец отвёл маму в больницу и в тот же день мы узнали, что в воскресенье 15 сентября 1957 года родилась Татьяна — ещё одна наша сестра. Когда мама приехала из больницы, мы увидели сестру: аккуратненькая, круглолицая, с вьющимися светлыми волосами. Пока мама находилась в больнице, за нами присматривала младшая отцова сестра Дуся. Ей к этому времени исполнилось восемнадцать лет, и мы видели, как к ней постоянно приходили в гости незнакомые нам парни. На «острове», где она жила с родителями, возможностей таких было меньше.

     4 октября я пришёл из школы и увидел отца, прильнувшего ухом к радиоточке. Из динамика доносился торжественный голос диктора Юрия Левитана, извещавшего, что в этот день впервые в мире в СССР был запущен в космос искусственный спутник Земли. Мама всегда была у нас пессимистом и на многие вещи смотрела реально, поэтому достижение отечественной науки прокомментировала по-своему:
     —Уже и до космоса добрались! А тут как крысы церковные сидим при свете керосиновой лампы!
     Реальность была жестокой и опровергнуть её было нечем.

     Незадолго до середины октября в этом же году у дяди Андрея с Марией Даниловной родилась девочка, которую они назвали Тамарой. Цвет волос у неё был рыжий, а внешностью она походила на своего отца.

     Примерно в этот период мой отец решил продать аккордеон. Одно время он пытался на этом инструменте научить играть меня и Лёву, но настойчивости не проявил — вполне возможно, что жизненный расклад у меня мог быть иным. В последнее время отец и сам играл мало. Помню, как пришли покупатели — мужчина и женщина — и, расплатившись, забрали кусочек отцовской судьбы. Почти на все деньги отец купил маме красивое пальто с шалевым воротником. В чём до этого она ходила зимой, я не могу припомнить. На оставшиеся деньги отец купил электрический провод со странным названием «гупер», изоляторы, лампочку и сказал:
     — У нас скоро будет электричество!

     Я места себе не находил от нетерпения, всё выглядывал, не началась ли установка недостающих столбов. Вскоре были выкопаны ямы — глубокие, со ступеньками. Откуда-то притащили столбы и установили в этих ямах. Потом вдруг у одного столба объявились хозяева, сыновья тех Карташовых, у которых когда-то в бане чуть не угорела мама. Пришлось родителям наскрести  небольшую сумму и выкупить этот столб.

     Вскоре на столбах были натянуты провода. Электрик буравчиком стал сверлить сквозное отверстие под стрехой в стене нашего дома, а рядом ввернул два кронштейна с изоляторами. Работал долго, уже стало смеркаться. Мама зажгла керосиновую лампу и стала готовить ужин. Любопытство проявляли и брат Лёва, и сестра Наташа, которой шёл пятый годик. Мы всё время толклись у отца и электрика под ногами. Отец озабоченно просил маму:
     — Забери их отсюда, пока током не убило!

     Наконец, произошло историческое событие: поздним осенним вечером в нашем доме впервые зажглась электрическая лампочка. Яркий свет залил комнату и через дверной проём освещал часть стены на кухне. Каким же тусклым показался мне свет от керосиновой лампы на кухне в это время! У меня было ощущение, что керосиновая лампа вовсе не горит. Вот она какая лампочка Ильича!
 
    На ужин мама решила в этот раз сделать пельмени. Мы с Лёвой, как всегда, помогали их лепить, а Наталья складывала наши изделия аккуратными рядками на небольшой поднос. Отец сидел на корточках у печки, медленно затягивался самокруткой и выпускал дым в дверцу. (Отец считался некурящим, но от нечего делать иногда баловался). Когда на поднос была уложена первая партия аппетитной продукции и на нём не осталось свободного места, мама ласково попросила Наташу:
     — Доченька, отнеси папе поднос, пусть поставит на полку.

     Наташа удалилась, а мы продолжали лепить пельмени. Через некоторое время мама оглянулась, чтобы посмотреть, куда подевалась  дочь и увидела сцену, комичнее которой придумать было сложно: отец с цигаркой задумчиво сидел у печи, а рядом стояла Наташа и вполне серьёзно молча толкала ему в лицо поднос с пельменями. У отца уже и нос был измазан мукой. Он машинально поднос отталкивал, но Наталья вновь добросовестно совала его под нос родителю. Когда мы поняли, в чём дело, то долго от души смеялись. Наташа слово «поднос» поняла буквально, как «под нос». Пришлось недогадливому папе некоторое время нюхать сырые пельмешки...

     Вспоминается ещё один смешной случай, от которого мы смеялись до колик в животе. Однажды у нас после какого-то праздника появился в доме воздушный шарик, довольно большой. Как обычно, топилась печь, отец сидел перед дверцей и потихоньку курил. А мы шалили и гоняли шар лёгкими ударами сначала по комнате, а потом перебрались на кухню. Шар мягко взмывал вверх, потом медленно оседал. Лёгкое движение руки — и шарик вновь взмывал вверх. Так продолжалось довольно долго, пока в какой-то момент шарик не задел раскалённую дверцу печи. От прикосновения к ней он с шумом лопнул и всеми своими лохмотьями плотно облепил лицо и голову отца. Отец, став похожим на Фантомаса, от неожиданности даже не колыхнулся — продолжал сидеть как Сфинкс, только самокрутка потихоньку дымила в вытянутой руке.

*****

     Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2010/08/01/1277