Закат

                И будет жизнь с ее насущным хлебом,
                С забывчивостью дня.
                И будет все - как будто бы под небом
                И не было меня!

                M. Цветаева

"Баба Вера", моя бабушка, умерла 27-го июля 2010 года, на закате солнца. С утра врачи уже сказали, что это вот-вот произойдет. Моя сестра каждый вечер ходит на море смотреть на закат. В тот вечер, когда начался закат, она почувствовала, что бабушка наверное уже умерла, и сфотографировала закат на свой телефон. Время, когда была сделана фотография, отпечаталось на телефонe. Оно в точности совпадает со временем смерти бабушки...

Бабушке было 93 года, и за свою долгую жизнь она эмигрировала три раза. Ее семья была родом из Латвии, но она родилась в Астрахани, потому что в первую мировую войну царь выслaл немецкоговорящих евреев из Курляндской губернии, считая их ненадежными. Ее отец умер в Астрахани, где она родилась, а мать и шестеро братьев и сестер вернулись в Ригу. Образование она так и не получила, потому-что с детства должна была работать.

Во вторую мировую войну ей удалось эвакуироваться в Среднюю Азию, где родилась моя мама, а после войны она вернулась обратно в Ригу. В эвакуации она чуть не умерла от тифа, но ее выходила подруга, которая потом сама заразилась тифом и умерла. Мой дедушка Мендель был очень спортивный и состоял в еврейской спортивной команде "Маккаби". В окопах он простудил почки и умер вскоре после войны, и она сама воспитывала детей, работала портнихой.

Жить в огромной коммунальной квартире в Старой Риге было нелегко, и она часто жаловалась на одну нехорошую соседку, которая подсыпала ей на общей кухне соль в суп. Она была очень хозяйственная и когда приходила к нам домой, то всегда ворчала на мою маму, что у нее неначищенные кастрюли, и доставала абсолютно чистое постельное белье из шкафа и перестирывала. Никогда не садилась за обеденный стол, если он не был протерт и красивo накрыт. Кричала своим детям из кухни: "Крой стол!"

В конце 70-х годов Баба Вера эмигрировала в Америку, которую очень полюбила. Перед отьездом она простодушно рассказывала нам с сестрой, что уезжает в Америку, где "у каждого есть свой домик, а у домика садик". Мне в то время было 9 лет, и я очень сердилась на нее за то, что она уезжала от нас и увозила с собой моего двоюродного брата Мишу. Mы опять встретились, когда мне было уже 22, а ей 75.

В молодости она была очень красивая, и до 83-х лет не выходила из дому без прически и укладки, и переодевала одежду и туфли несколько раз. Из-за этого везде опаздывала. Как профессиональная портниха, она всегда одевалась с иголочки и шила одежду своим детям и друзьям. Ругала своих детей и внуков если они "ходили как оборванцы". А раввин, который знал ee много лет как элегантную даму в шляпках, перед похоронами никак не мог поверить, что у нее не было даже среднего образования.

После войны из бабушкиных братьев и сестер остались в живых только трое - она, сестра, которая уехала в Палестину еще до войны, и брат, который спасся из рижского гетто. Этот брат и сейчас еще жив, и скоро ему исполнится 97 лет. Он живет сам, гуляет по городу, ходит за продуктами и готовит себе еду. Когда его в 80 лет привезли в Америку, он долго сокрушался, что не может водить машину. У бабушкиного брата всю его первую семью убили в гетто. Он узнал об их смерти, когда вернулся домой с работы. Я очень похожа на его первую дочку. В побеге из гетто ему помогало польское подполье, у них была обувная мастерская, где он работал. Когда выводили на расстрел тот дом в гетто, в котором он жил, он прятался весь день на раскаленной крыше, а ночью спрыгнул с высоты третьего этажа и убежал. За ним была погоня с собаками, но он прыгнул в реку.

Поляки познакомили бабушкиного брата с латышской крестьянкой, которая его укрывала до конца войны. Днём он прятался в землянке на хуторе, а ночью выходил работать. Эта женщина считала его своим сыном и называла так же, как зовут моего мужа... После войны ее семья получила грамоту от израильской организации Яд Вашем.

Один раз бабушкин брат встретил на улице человека, который предал в гетто его семью и друзей, и решил его убить. Но бабушка на коленях уговорила его не делать этого. Потом он долго не мог ходить по городу, и когда приезжал из Вентспилса в Ригу, то прямо с вокзала направлялся к моей бабушке.

Бабушка свободно разговаривала на пяти языках - идише, немецком, латышском, русском и английском. В последние годы жизни она забыла почти все языки и стала разговаривать только на идише, а к чужим людям и американскому медицинскому персоналу обращалась почему-то на немецком, который никто не понимал. А за несколько часов до смерти она удивила всех. Когда медсестра дала ей стакан воды, oна отпила из него чуть-чуть, отдала обратно и сказала по-русски: "Хватит". А потом перевела медсестре на английский язык: "That's it". Это были ее последние слова...

Когда человек живет так долго и умирает в чужой стране, то часто его уже даже некому хоронить. У моей бабушки на похоронах было двое детей, четверо внуков, трое правнуков,
брат, дети и внуки брата. Пока мы помним о ней - она жива.