Извне и изнутри

Соседке плохо, просит зайти в церковь и поставить свечку. Мы с ней всегда были в хороших отношениях, поэтому соглашаюсь выполнить ее просьбу. В отпуск не грех потратить время на услугу хорошему человеку. К тому же в нашем квартале церковь есть. Иду туда прекрасным летним вечером.

На церковном дворе что-то вроде книжного развала, но там и свечками торгуют. Покупаю две: одну за соседку, другую за себя. Подхожу к самому храму, поднимаюсь по ступенькам. Идет служба, но к подсвечникам пройти можно. Ставлю одну свечку, которая сразу начинает гнуться и плавиться от жары. Вторую хочется поставить на центральный подсвечник. Сразу намерение осуществить не удается, так как навстречу двигается процессия из двух священников (один кадит, другой несет перед кадящим толстую свечу) и мальчика, тоже со свечой. Пропускаю их, ставлю свою свечку. Кто-то шепотом просит меня посторониться – священнослужители останавливаются совсем рядом со мной. Кадило мелодично позванивает, народ кланяется.

Решаю остаться ненадолго, понаблюдать за происходящим. Один священник стоит на ковре перед большими иконами в центре церкви, другой заходит в алтарь и выносит оттуда книгу в металлическом переплете. Держа ее на уровне своего лба, идет прямо на меня. Отступаю в сторону и пропускаю его, слыша позади себя укоризненное шиканье. Наконец сзади смолкают. Звучит знакомое по ежегодным трансляциям из храма Христа Спасителя красивое пение, но слова разобрать невозможно. Из того, что священнослужители произносят нараспев, понятно тоже не все. Зачем использовать этот древний язык? Служили бы на русском, к ним бы больше народу ходило.

Мальчишка-служка в постоянном движении. Выносит из алтаря (почему-то из боковой дверцы, хотя центральные двери широко открыты) стаканчик на подставке. На меня опять недовольно шикают, бабушка в серой косынке требует подвинуться. Гашу в себе раздражение, делаю полшага в сторону. Возле меня возится мальчик лет десяти, подсовывает мне под ноги маленький коврик. Отшатываюсь в изумлении. На коврик тотчас становится священник. Чувствую себя совершенно не на своем месте и поворачиваюсь, чтобы уйти. Приходится пробиваться сквозь толпу в обратном направлении, но народ легко дает дорогу, несмотря на то, что все явно хотят поскорее пройти к священнику. Выхожу на свежий воздух, оставляя за спиной легкую духоту, запах ладана и неразборчивое чтение быстрым речитативом.

* * *
Количество резким рывком перешло в качество: упиваюсь красотой церковно-славянского языка, понимаю практически всё. Дивная красота и точность славянских слов кружит голову. Во время чтения Евангелия частенько ловлю себя на том, что вместо того, чтобы слушать, занимаюсь анализом встретившихся в отрывке грамматических конструкций. В книгах встречалось мнение о том, что в Апостоле язык сложнее, чем в Евангелии, поэтому к алтарнику, читающему послания апостолов, прислушиваюсь с особым лингвистическим интересом… Ой, я же не на семинаре по языкознанию. «Мои мысли, мои скакуны…» Но до чего же хорош церковнославянский язык!

Величие и динамика утрени захватывают, но всё же, как оказывается, не целиком: внимание привлекает поразительно широкоплечий мужчина, который, ставя свечку, загораживает проход о.Сергию, совершающему каждение. Ничего страшного, разумеется, все разминулись. Чтобы поставить еще одну свечку, мужчина проходит между амвоном и аналоем с иконами празднику, притягивая взгляды прихожан. Какая тряпичность, движение одного человека – и ты уже совершенно сбиваешься. Соберись!

Вынос Евангелия. Один из любимейших моментов субботней вечерней службы – когда весь храм поет «Воскресение Христово видевше…». Напоминание о сосредоточенности последних дней Страстной седмицы и о Пасхальной радости. Евангелие водворяется на место иконы Воскресения. О.Сергий тихонько спрашивает алтарника: «Где помазание?» Тот скрывается в алтаре, а приходской актив освобождает для о.Сергия площадь, прочно занятую «новеньким». Душу сжимает двойное напряжение: с одной стороны, никогда не приходилось видеть более неудачный выбор места – мужчина словно нарочно становится то на пути диакона, выносящего Евангелие, то встает именно туда, где обычно находится священник во время елеопомазания. Для души, только начавшей  сознательно открывать для себя несказанную гармонию церковной службы, такое нарушение благолепия было бы невыносимо – не выгляди это так забавно. С другой стороны, мужчину, осанка и могучий разворот плеч которого наводят на мысль об исключительной самостоятельности, уже раза три «передвигали» с одной позиции на другую. Какому взрослому человеку это понравится? Бабушка в сером платочке что-то говорит ему, и он отвечает длинным взглядом, который можно было бы назвать резко недовольным и обиженным, но лучше его выражение отнести к глубокому непониманию. Наш гость разворачивается и уходит, рассекая толпу плечом в летней рубашке.