полусказка

Она сидела на подоконнике, свесив ноги вниз, в распахнутую глотку раскрытого окна, кормила голубей раскрошенным хлебом прямо с теплых ладоней и думала: «Так не бывает».

<Он остановился, затянулся в последний раз, расквасил окурок, глотнул крепкого кофе – еще горячий, – посмотрел в окно. Там тихо и неприметно умирало лето: небо было затянуто плотными серыми тучами.  Он прищурил глаза и повернулся обратно.>

Она задумчиво смотрела на яркий, безумно красивый, теплый закат и сам город – сверху все выглядит иначе. Недавно прошел дождь – теплый летний  дождь, она тогда кружилась по крыше, радостно смеясь – волосы еще не высохли – и теперь все улицы, скверы, машины, крыши и окна тоже светились теплым оранжевым светом заката.
Голуби вдруг сорвались с ее подоконника и трижды облетели вокруг фонтана внизу, а потом исчезли в свете закатного солнца. Она нахмурилась, потом улыбнулась, отбросила прядь волос со лба и, мягко оттолкнувшись, упала вниз.

<Он остановился еще раз, некоторое время размышляя, куда же свернуть. Хмыкнул и все-таки продолжил.>

Ветер упруго подхватил ее, подставив сильную спину. Она сидела верхом, запустив пальцы в густую гриву его длинных волос, и тихо-тихо смеялась от счастья: так не бывает.  Они мчались прямо на закат.

<Ему снова захотелось закончить: уж очень гладенько вышло. Но еще больше хотелось увидеть ее, и он продолжал.>

Солнце не садилось очень долго: ветер летает быстро. Но над одним из полей высокой золотистой пшеницы они вдруг остановились и некоторое время тихонько парили среди теплых облаков. А потом небо потемнело, и появились звезды. Лететь на звезды оказалось едва ли не приятнее, чем на солнце. Потому что звезд много, а солнце – одно…

<Он чувствовал, что получается какая-то детская ерунда, и нервно затягивался новой сигаретой. Потом отбросил ее и замер, глядя прямо перед собой и пытаясь схватить ее, эту девчонку, летящую вместе с ветром, за хвост мягких каштановых волос.>

Она тихонько смеялась от ощущения скорости и свободы на лице. Летели всю ночь – так долго! – и там же, в небе, встретили восходящее солнце. Оно горячо, торопясь, оглаживало землю теплыми ладонями. Она чувствовала теплые пальцы на своей щеке – ей казалось, что вот, наконец, встретилась с тем давним другом…
Соскользнула со спины ветра прямо в синеву реки, вынырнула и засмеялась, поднимая вокруг себя пелену прозрачных брызг. Весь день она продремала прямо в центре поля больших, налитых подсолнухов – было прохладно и радостно смотреть на голубое небо сквозь их желтые лепестки. А вечером ветер снова подхватил ее, и они куда-то полетели – ей было все равно, куда…

<Он впервые почувствовал, что теряет ее.>

А потом звездочки нашептали, что ее кто-то ждет. Кто-то и где-то, кто все кажется таким сильным, а на самом деле очень устал. И ждет очень давно, и может ждать еще долго. Только знать бы, что она прилетит.
Она испугалась.
Хотела было свернуть, да ветер артачился и нес ее дальше.
Туда, к нему.
Где нужно будет понять, без слов, видишь ли, все понять, по глазам выслушать – и простить. Так много, понимаешь, простить. И даже то, что не пришел сам, когда ей так это было нужно. Даже это нужно будет простить… И голову его себе на колени, и, пожалуй, завтрак. И ужин. И обед тоже. И постоянно, постоянно прощать, и понимать, и – она запнулась – любить еще, пожалуй.
А он сомневаться будет, и, может, другую ждать, а ты ему – ужин… А ветер – он только на раз. Он больше не прилетит.
Ей так хотелось остаться…
Вечно верхом, вечно вперед, вечно на звезды.
Она и осталась. Верхом. Только не вечно…
Ветер – он ведь упрямый. Он, наверное, с ним за одно…

Он ждал. Он давно ее ждал. Окно вечно оставалось открытым. И она спрыгнула к нему с подоконника – девятый этаж. Растерянная. С желтыми лепестками в каштановых волосах. Маленький городской зверек, который так любит ночные улицы и фонари – и уходит в сторону от людей.
Она думала, что, наверное, нужно что-то сказать. Или спрыгнуть обратно? Вроде, высоко. Ветра нет, но и черт с ним. А он сидел напортив прямо на полу и все не выпускал из рук гитару. Пел, наверное – слова так и замерли у него на губах, вот-вот сорвутся тополиным пухом. «А губы у тебя вишневые», - мелькнуло где-то внутри.
Он наконец вздрогнул, поднялся – все так же с гитарой, - и шагнул к ней. Веря – и сомневаясь. Развел руки в стороны – и она вдруг упала прямо в эти сильные, теплые руки, которых ей порой так не хватало, и сказала только: «Прости».

<Он затушил очередной окурок и захлопнул ноутбук>.