Бабушка

     Труженица…Когда я слышу это слово, перед глазами почему-то не встаeт образ сильной здоровенной женщины с крепкими руками, вяжущей снопы. Вижу свою бабушку, хрупкую, маленькую, с выгоревшими голубыми глазами и руками, беспокойно теребящими подол платья. Не было всю жизнь отдыха этим рукам, а теперь они остались без дела. Я часто смотрела на них,с распухшими от долгого физического труда суставами,со сморщенной тонкой кожей, переплетенные толстыми синими венами-натруженные руки труженицы…
          Бабушка пережила и революцию, и войну. Революцию она помнила плохо - ей было всего четыре года, зато война навсегда врезалась ей в память. Может быть, потому, что в сорок втором она потеряла мужа. Или потому, что поочередно похоронила трех своих маленьких сыновей…Во время войны она работала на золотой шахте и тогда же цинга съела все ее зубы, потому что ту маленькую пайку, что ей давали, бережно делила на пять частей. Шестой кусочек - для себя, она не оставляла…
            Тогда в конце восьмидесятых, я, по глупости своей и по малолетству, иронично хмыкала, когда бабушка осторожно собирала хлебные крошки со стола и очень бережно бросала себе в рот. Никогда не видела ее, выкидывающей остатки хлеба в мусорное ведро. Каждый раз, отправляя меня в продуктовый магазин, она просила меня купить хлеба, соли и спичек. Я возмущалась -только недавно покупали! Бабушка заверяла меня, что все закончилось.Ни я, ни мама не лезли на кухню-это была бабушкина вотчина. И лишь после ее смерти мы нашли в старом серванте сшитые бабушкой собственноручно тряпичные мешки, набитые сухарями и груды упаковок с солью и спичками. Она была научена…и это было сильнее ее…
           Еще она была очень набожна. Не вставала и не ложилась спать без молитвы. Строго соблюдала все посты. Мне было искренне жаль ее, старенькую, сгорбленную, шатающуюся от голода, но дребезжащим от старости голосом поющую псалмы и истово отбивающую на коленях поклоны Боженьке - так моя бабушка его называла. Я спрашивала, зачем все это, на что моя бабушка отвечала - отмаливаю свои грехи. Какие такие грехи могли быть у моей доброй, исступленно любящей своих детей и внуков, хлебосольной и щедрой для людей, бабушке, я не понимала тогда. Не понимаю и до сих пор…Тогда я спорила с ней и, приходя после очередного пионерского или комсомольского слета, торжествующе и авторитетно заявляла - Бога нет! Бабушка вздрагивала и тревожно смотрела на меня, но твердо заявляла - у вас нет, а у меня есть. И всегда трижды перекрещивала меня, когда  я даже на пять минут выходила из дома. Это намного позже, когда ее не стало, я осознала, что, может быть, именно бабушкина вера и спасла ее в те трудные годы. Как спасала тогда многих. Наверное, поэтому меня сейчас так коробит от того, что быть верующим, жертвовать деньги на храмы  и горделиво выпячивать толстые золотые кресты стало так модно…А мне вспоминается мамин рассказ. Меня тогда, к сожалению, не было рядом -в те последние мгновения, когда моя парализованная бабушка умирала, она вдруг начала беспокойно шевелиться и шарить рукой по груди, как будто задыхаясь. Речь у нее отнялась в первый же день и они с мамой общались посредством жестов. «Мама - пить?»- бабушка прикрыла глаза, на их языке это означало «Нет». «Кушать?» Опять тот же жест. Ей становилось все хуже, она мучилась, но никак не могла умереть. И тогда вдруг до моей мамы дошло - когда она купала бабушку, сняла с нее крестик-простой оловянный крестик на веревочном шнурке. Мама бросилась в ванную и принесла его. Одела бабушке на шею. И та, счастливо засверкав глазами, схватила его своей единственно действующей рукой, тут же выгнулась дугой и вздохнула в последний раз. Вот это была вера…Пусть говорят, что иконы и нагрудные крестики - это не показатель. Но моя бабушка, неграмотная русская деревенская женщина, много лет проработавшая дояркой в колхозе и получающая «шикарную» пенсию в пятьдесят девять рублей шестьдесят копеек, без крестика, одетого ей сразу же после рождения, даже не могла отправиться к своему Боженьке, в существование которого я тогда не верила.
         Я очень виновата перед своей бабушкой…В силу своего переходного возраста (или своей детской жестокости?) я часто грубила ей, порой даже вскрикивала на нее, часто не слушалась. За это я была наказана тем, что меня не было рядом, когда она умирала. И я даже не смогла попросить у нее прощения. Поэтому теперь, уже двадцать лет приходя на ее могилу, мое первое слово всегда «Прости». Не знаю, слышит ли она меня. Мне бы очень хотелось, чтобы было именно так. Зато благодаря этому я теперь знаю, что нужно говорить близким тебе людям о своей любви и просить у них прощения, когда они еще рядом с тобой. Потому, что потом может быть слишком поздно.
       Прости меня, МОЯ ВЕЛИКАЯ ТРУЖЕНИЦА…


                2 августа 2010 г.