Дочери. Или определение два

Он сидел в машине и думал о дочери. О своей дочери.

Обычный двор в центре города, правда тупиковый и одноколейный. Он уже развернулся и ждал Алчёнка. Хорошая знакомая, даже не целовались, очень своеобразная, скорее светлая, чем темная и, местами, потешная несколько, хотя и очень деловитая. К машине, пошатываясь, шел мужчина. Около пятидесяти, черная кроличья ушанка набекрень, мохеровый («махровый», называл он) красный шарф выбился из-под, не первой свежести, распахнутой куртки.

- Он вроде сюда идет, - тревожилась на заднем сиденье Алинка.

- Ну, это нормально – он, обернувшись, улыбнулся, девочка вроде немного повеселела, улыбнулась тоже.

Две минуты назад они въехали в этот двор. Девушки жили в дальнем, первом из шести, подъезде. Около третьего стояли двое, уже «матросов». 31 декабря, часа четыре дня. «Матросы», кроме балансирования, занимались вдумчивым курением. На дороге, напротив третьего подъезда, ровно посередине ширины стоял черный пакет-майка «Норман», из него понуро, как бы пошатываясь тоже, выглядывали два-три горлышка. Машина остановилась, курильщики глянули на нее и продолжили, видимо, диалог, похоже было, молчаливый.

Ему не хотелось… ничего. Ну, это же ясно, если твой пакет мешает, его нужно, возможно, извинившись, убрать. Блять, почему обязательно нужно разводить эту банальщину и на пустом дворе, не хочу-не буду. Выждав достаточно, машина просто проехала «к себе», пакет пришелся между колесами.

Теперь он сидел и, как все последние несколько дней напролет, безотрывно, думал о семье. По всему получалось, что о бывшей, уже точно. Алинке было 10, она была ниже сверстниц ростом, но развитая не в меру, подсекалистая, как говорили в армии. Он все сравнивал и проводил параллели в перспективу. Алинка была старше, жила без отца довольно давно и от этого он, глядя на нее второй раз в жизни, видел много минусов и ни одного плюса. Хотя, нет, один есть точно, она  будет избавлена от наших «бесед». Последние где-то-полгода, перед тем как он начал уходить, они перестали разговаривать. Даже «Чудо» не помогало. Не говорили, а пидарасились… Правильно ли это? Может стоило договориться и придать приемлемую форму отношениям, а жить можно ведь и своими жизнями? Он не знал. Было «конско», но важные решения он принимал долго и взвешенно. Это решение было очень важным и он взвесил всё двАдцать семь раз (он искренне считал так). Только сейчас это не помогало, было «конско».

Человек от третьего подъезда, наконец, дошел и начал громко махать руками за окном. Он открыл окно на треть: «…чё совсем ох…л?.. слепой совсем?.. не видишь, пакет стоит?.. ща выволоку…»

- Здравствуйте. С наступающим. – улыбаться не стал, - А вы для чего кричите так звонко, праздник же уже почти?

- А чё ещё бл.., чё не виишь штоли…

- А хамите-то зачем, чё по-человечески нельзя сказать?..

Разговор бЫстро закончился. Рукопожатием и поздравлениями. Он закрыл окно и услышал за спиной одобрительное «Класс». Необычный ребенок. Взъерошиный только. Ее бы погладить кому-то, она бы подросла даже наверное; и плечи расправила; и полетела... Наружу только улыбнулся. Оборачиваться не стал, не было сил. Но она, наверно, почуяла и так.

Алка вынесла сумки, он вышел, закинул все в багажник, пока-пока, я позвоню, как доедем, не парься, я аккуратно, ты же знаешь. Она знает, как он «лихачит», поаккуратней пожалуйста… Улыбнулся, успокаивающе. Обмен жестами «Мир-Дружба-Жувачка» с «матросами».

Алчёнок позвонила утром, искала с кем отправить ребенка к родителям, в область, на Новый год. Случайно он ехал подходяще. Они с Алкой были из одного города, познакомились около года назад; это все, точно, случайным не было.

Он, сколько себя помнил, все время любил детей. Любил читать про них (когда рожали детёныша, он читал всё, что попадалось порядочного, хоть книги, хоть журналы; позже две книги стали любимыми, в этом смысле; он покупал их бесконечно и раздаривал окружающим; да, позже было…), любил понимать, почему детеныш такого-то возраста поступает так-то в этой ситуации. Любил пытаться разобрать гугуканье или, уже более похожее на «правду», б’л’м’канье и пытался разговаривать на их языке. Очень, больше даже чем играть с ними, любил детей фотографировать. Только «Зенитом». Фотографировать любил всегда, очень и совершенно все, но дети были отдельно. Дети часто отвечали взаимностью, кроили или не кроили рожицы и занимались прочими естественными делами, не обращая на фотографа никакого внимания. Или обращая. Он не знал. Потом начинали заигрывать и заканчивалось всё, естественно, «кошмаром» для серьезных окружающих, и восторгом бесившихся. И взаимствовали с ним даже только-что-знакомые детёныши, не свои. Свой был один. Одна. Самая-самая-самая дивная mademoiselle во всех-всех светах. А хотелось всегда пять. Ну, хотя бы три. Самых-самых-самых.

Но ехали они с Алинкой. С чьей-то дочерью. Вдвоем. 31 декабря. И ни он ни она не были в этом виноваты, оба это знали, потому, или вопреки, мыслили немного здраво, и, значит, получали удовольствие от имеющегося, - друг от дружки. Говорили.

Не сразу, но они пришли к серьезной, не то чтобы полемике, но уж к  толку-то точно. Толковали за смерть и потустороннюю жизнь. Пришли, без показухи с обеих сторон, что после смерти мы «не умираем насовсем». Он был поражён девичьей осведомленностью. Алка не производит впечатление грамотной, в этом смысле, мамы. А поди ж  ты. Он уже осторожно поведал свою теорию мироустройства, про десятиэтажный дом-душехранилище. Девица сказала, что ей понравилось. Оказалось, что она довольно хорошо отличает душу от духа и понимает при чём тут тело. Это, получилось что, они только повторили. И вот тут они подобрались к Нему.

Был ли он верующий? Он не знал, пожалуй. Ну, не мог бы однозначно ответить, слишком мало информации. Он даже не был уверен целиком в понимании тех вопросов, которые начал задавать и на которые сам же попытался отвечать чуть позже. Верил ли он в Пасху? Это, наверное и спасало, он знал, что это теоретически возможно. И знал же, что то, что можем представить, может и быть. Но объяснить десятилетнему человечку, к которому нежности уже охапка порядочная, про кванты, кварки, эмоции и контролирования – это было скушно по определению. И он пошел другим путём. Вернее, его туда пошли, он ни при чём почти оказался.

Алинка, а вот на иконах кто изображены, духи или люди? Она думает, духи. А как же тогда Александр Невский или Николай Чудотворец, или местные жители, что жили 500 лет назад, а теперь на иконах в Белогорском монастыре? Тогда наверное люди, а он как думает? А давай допустим, что жили такие люди, которые при земной жизни совершали такие поступки, что окружающие, после смерти таких людей, возводили их в ранг святых; ну, уговаривались, что теперь те святые, и они становились как бы духами. Ей понятно.

Алин, а Бог, это кто? Или что? Ты его как себе представляешь? Ей сложно сказать, она не думала так. Улыбаясь с прищуром, ну, самое частое представление – старичок в белом и с бородой сидит на облаке и всё видит, так да? Не совсем. Это такой человек… Человек? Ну, нет, дух, ко-то-ры-ый… Ей сложно.

Алиша, вот смотри. Мы сегодня во дворе наткнулись на этих мужичков. Как нужно было поступить, чтобы все-все-все остались довольны или почти довольны? Откуда она знает, по-разному наверное. Точно, по-разному. Ну давай варианты разберём: а) остановиться, выйти и сказать: глубокоуважаемые, не соблаговолите ли вы оделить нас, нижайших, толикой вашего высокочтимого внимания, ибо сей ценнейший свёрток… Она хохочет на всю машину. Но тогда бы я почувствовал себя дураком смешным, да и врал бы, я их не очень-то глубоко и уважал, согласись? Да, наверное, заливается всё. Вариант б): остановиться, пнуть пакет в сугроб, им сказать о них всё, только правду и только матом и при желании ещё лицо набить, чтоб не повадно было так вести себя нагло. Снова заливается, не-е-ет, так точно не надо было. Третий вариант наш и есть еще четвертый, пятый и еще много двадцать пятых. А как оптимально-то? Понимаешь, что значит оптимально? Успокоилась, пришла в себя, да, понимает «оптимально», но молчит. Думает значит.

Вот и я не знаю. Алишь, а теперь ты представь, что есть такой человек, который знает, как нужно поступать в любой возможной ситуации. Совсем-совсем оптимально. Так, что если вот именно так сделать, то те изменения, которые с этим поступком в мире произойдут, улучшат мир, то есть гармонизируют, в конечном итоге. Всем прибавят радости и счастья. В конЕчном именно итоге. Даже если от самого поступка в этот момент кто-то пострадает или даже, там, погибнет. Этот человек знает как поступать любой девочке, маме, любому дяде, президенту или массажисту, кузнечику или крокодилу, кошке с мышкой, двигателю в машине или карбюратору-колесу разному. И, самое главное, ему, этому человеку даже задумываться в эти моменты не надо. То есть он знает не потому, что долго думал и понял это, нет. Он это всё просто знает и всё. Сразу и всё-всё-всё. А теперь представь, что это не человек, а дух какой-то. И представь, что он над землей поднялся, а потом всю её объял собой, как покрывалом таким, из света сотканным, накрыл. И стал знать всё одновременно про любого человека или букашку на земле. Про всё-про всё. Время идет, события происходят, а дух всё время всё про всё знает и, получается, видит, угу? Угу. Вот это и есть Бог. «Класс».

Потом они еще долго ехали молча. И он всё думал, о своей дочери.