Лиза

В моем детстве первых послевоенных лет утро часто начиналось с привычного оклика мамы:
– Зяма! Ты уже готов? – Мама говорила куда-то в сторону, слов ее не было слышно, но я уже знал, что мы должны были выходить на базарчик.
Так в нашем местечке называли главный продовольственный торговый центр, место которому в будние дни недели было отведено неподалеку от нашего дома. На небольшую треугольную площадь 50-60 крестьян из ближних сел приносили на продажу овощи, молочные изделия, фрукты и живую домашнюю птицу. Товар для продажи раскладывали прямо на земле, в лучшем случае, подстелив под него какой-нибудь кусок рогожи. От этого вовсе не казались менее вкусными, завернутые в листья лопухов приблизительно трехсотграммовые куски сливочного масла домашнего производства. Желтоватое на цвет и легко мазавшееся на хлеб, оно источало такой неповторимый аромат, что уже сам запах его побуждал выделение голодной слюны. В керамических кувшинах ряженка, с подрумяненной в печи корочкой, сводила с ума и запахом, и видом.
Треугольную форму базарной площади придавала пересекавшая ее по диагонали узкая булыжная мостовая. Треугольник по ту ее сторону, в определенные дни, занимали телеги и брички. Из прикрытого на них мешковиной сена ловко выдергивали пахучие клочья парившие разгоряченными боками красавицы-лошади. На месте стоянки их, как правило, распрягали ездовые. Так называли конюхов-водителей самого массового транспорта тех лет. Они-то и доставляли на партийные и хозяйственные конференции председателей, парторгов, агрономов и иной руководящий костяк колхозов района. Ездовые заботливо подкладывали еду своим питомцам, и они довольно сопели, встряхивая расчесанными гривами и звеня металлическими деталями разукрашенных уздечек.
Расстояние от нашего дома до базарчика не превышало двухсот метров. Но в пути маму встречало и останавливало так много знакомых женщин с ближайших улиц, что даже очень короткая дорога подчас казалась бесконечной. Так ведь, поздоровавшись, односельчане еще и начинали делиться своими последними новостями.
Раздражали пересуды, затягивавшиеся в зимнее время, из-за болезненной рези в плече. Его отягощала пеньковая веревка, удерживавшая за спиной две-три вязки дров.
Дома казавшийся мне неимоверно тяжелым десяток небольших поленьев сгорал настолько быстро, что и печка-то от них так и не успевала толком нагреться.
– Главное, – притом замечала мама, – что в доме появился живой дух.
А кухонька, действительно, быстро наполнялась запахами томленого лука, парами отваренного картофеля или сказочного вкуса тыквенной каши с молоком. О, какие это были запахи! Я и сегодня предпочту их всем прочим, скорее всего потому, что они напоминают мне особую ауру нелегкого послевоенного детства.
Наоборот, приятное впечатление оставляли летние походы с мамой. В такое время года отпадала надобность покупки тяжелых дров, а на согретом ласковым утренним солнцем воздухе, я уже и сам с немалым интересом вслушивался в рассказы встречных знакомых. Так, а можно ли было не проявить интерес к рассказам о разродившейся прошлой ночью шестью, схожими с полосатыми тигрятами котятами соседской кошке, или о напившемся до чертиков сапожнике Захаре, который до полуночи умолял соседку пустить его на ночлег, перепутав ее дом со своим.
– Неужели вы этого не слышали, Лиза? – Так, называли мою маму, а уточняла у нее Татьяна, маленького роста голосистая женщина с соседней улочки. – Хорошо, если я этой ночью проспала, хотя бы два часа. Так ведь могло бы и этого не быть, если бы Матрена с макогоном в руке не загнала под утро пьяного мужа в их квартиру.


Особенно трогали душу рассказы самой мамы Лизы. Вот почему я с нетерпением дожидался похода с ней на большой, воскресный базар. Он находился на северной окраине местечка, и наша ходьба только в одну сторону занимала около получаса. Выстеленная гранитной брусчаткой неширокая дорога была прямой и являлась главной улицей местечка. Ее обе стороны занимали маленькие, затененные вишней или яблоней, глинобитные домики. До войны, с наступлением весны, их стены подвергали тщательной побелке, и тогда они полностью сливались с фоном цветущих деревьев. Пока эта традиция еще не была восстановлена, и немало запущенных домиков навевали тоску своими облупленными стенами и перекошенными окошками. Мама знала историю каждого такого дома и, как правило, начинала ее словами «А здесь до войны проживали…».
Это было связано с тем, что гитлеровцы и их местные пособники в 1941-1943 годах, уничтожили фактически все 5 тысяч проживавших в местечке евреев, составлявших половину его населения.
– Вон тот дом, рядом с магазином, видишь? – Так начиналась очередная, особо запомнившаяся история.
– Который? – зажигался я уже после первой фразы.
– С открытой калиткой, в которой осталась всего одна штакетина. Так вот, в годы моей юности в доме, который стоял за ним, во дворе, проживала семья аптекарей Иосифа и Клары Горинштейн.
Я облегченно вздохнул. Для меня это означало, что на этот раз речь пойдет о других, более спокойных временах. В той семье, как следовало из дальнейшего повествования, бережно растили единственного сына. Его звали Давидом. Дусиком его ласкательно называли родители, и у них были на то все основания. Их сын являлся одним из лучших учеников в своем классе. Кроме того, Дусик прекрасно играл на скрипке. Несмотря на чрезвычайно сложную обстановку гражданской войны, его родители продолжали обучать его у хорошего педагога. В 1921 году Дусика постигло большое горе: от рук погромщиков погибли его родители. Сгорел и их дом, подожженный пьяными бандитами. В Молдавии, России и Украине тогда нередко происходили кровавые и разрушительные еврейские погромы. Их учиняли банды Петлюры и прочих добровольческих армий. О, Господи, не было у евреев легких времен, подумалось мне.
Давиду, продолжала мама, тогда исполнилось только 16 лет, и о занятиях музыкой ему пришлось забыть навсегда. Хорошо, что добрые друзья родителей в тех сложнейших условиях помогли Давиду подыскать «реально кормящее дело». Молодой человек был неплохо развит и умственно, и физически. Средний рост. Крепкие руки, ноги. Трудно сказать, шло ли это от музыки, или, наоборот, музыка исходила из такого склада тела и ума. Серьезности и упорства Давиду тоже не надо было занимать. Все эти качества выражали упрямый, несколько раздвоенный подбородок и серьезный осмысленный взгляд. А когда Давид появился перед руководством недавно созданного райисполкома, его сразу направили на восстановление экспроприированного имения княгини Малининой.


Новое дело начиналось с расчистки зарослей, завалов, уборки мусора и приготовления раствора для ремонта зданий. Необыкновенно красивый парк, со сказочным дворцом в центральной части, находился тогда в состоянии полного запустения. Огромные цветочные клумбы поросли сорняками. Кирпич от внутренних перегородок дворца, его деревянные рамы и двери варвары растаскивали по ночам. Чтобы предотвратить полное разрушение самого красивого в местечке рукотворного уголка, кто-то из неглупых людей в местном руководстве поспешил предпринять неотложные меры. Небольшой группе совсем еще молодых людей и предстояло не только восстановить полуразрушенные здания, а и вернуть прежний вид тенистым аллеям и цветникам. Давиду, в частности, предложили возглавить работу по оживлению всей растительной части парка.
Он не на шутку разволновался:
– Почему именно я? – выяснял он у своего начальника, человека не на много старше его самого. – Что я знаю о земле и лопате, если, кроме смычка своей скрипки, я и в руках-то ничего не держал?
–Из этого-то и исходили в райисполкоме, – ответил начальник, – предлагая мне именно твою кандидатуру. Там и вывели своеобразную зависимость между красотой музыки и цветов. Полагаю и я, что, по крайней мере, они прекрасно дополняют друг друга. А, во-вторых, ты среди нас самый грамотный. Вот и отправишься на поиски книг с самого начала. Соберешь все, что можно о выращивании цветов и декоративных растений. Без основательных знаний нам и этот пласт не поднять. Так что обсуждения закончены. Приступай к делу.
Больше своему начальству Давид не перечил. Больше того, ему и самому пришлась по душе такая постановка задачи. Усиливавшееся ощущение связи между красотами музыки и цветов увлекало, и он, со свойственной ему настойчивостью, принялся за дело.
В итоге, ему удалось изыскать не только три ценнейших книги по садоводству, а и встретиться с совсем состарившимся помощником садовника княжеского парка. Он, едва перемещаясь на собственных ногах с помощью опорной палки, проживал, в полном одиночестве, в крошечном селении, в полутора километрах от местечка. Старца даже обрадовало изъявленное Давидом желание поселиться в его сельском домике. К тому же, старик назвал адреса нескольких рабочих, привлекавшихся им ранее к садовым работам.
Таким образом, оживление на вверенном Давиду участке стало проявляться с первых месяцев, хотя его размах значительно сдерживался мизерным финансированием. Давид и работавшие вместе с ним люди трудились, фактически, за гроши. О создании семьи в такой обстановке молодому цветоводу даже и не думалось. Какая же девушка согласилась бы выйти замуж за молодого человека, у которого не было ни путного заработка, ни собственной крыши над головой.
– А сама девушка-то, – прервал я рассказчицу, – у Дусика была?
– Да как сказать, была, – задумалась мама, долго подбирая нужные слова для ответа.
Из него стало ясно, что любил тогда Дусик одну единственную девочку с соседней улицы. Вот только робел он перед ней, как ребенок, несмотря на то, что был на несколько лет ее старше. Когда девушке исполнилось шестнадцать лет, ничего о том не ведавшие родители выдали ее замуж за иного молодого человека, как было принято в еврейских семьях. Вскоре в молодой семье появился первенец, и Давиду пришлось, вообще, надеть на свои чувства металлический обруч.
В начале 30-х годов бывшее княжеское имение обретает статус дома отдыха республиканского значения. Денег на его содержание стали выделять больше, и завораживавшие своей красотой огромные цветники стали заполнять пустовавшие участки парка. Старожилы улавливали в них еще большую изысканность и величие размаха. Намного изобретательней выстригались и кустарники вдоль посыпаемых золотистым песком прогулочных аллей и троп.
За бесперебойную работу оздоровительного учреждения отвечали десятки сотрудников, но самые теплые слова благодарности теперь доставались его талантливому садовнику. В народе его называли не иначе как Давидом Иосифовичем, не подозревая, что речь о совершенно молодом человеке.
Полюбоваться его творениями в парк отправлялись сотни приезжавших в дом отдыха по путевкам людей. Все возрастало количество появлявшихся здесь коренных жителей местечка. Давид это знал, но почему-то больше всего ему хотелось услышать слова восторга из уст самого дорогого для него человека. И это произошло.
Однажды, руководя высадкой весенней рассады на главном цветнике парка, он увидел появившуюся неподалеку молодую женщину с 2-хлетним ребенком. Сердце Давида радостно заколотилось. Это был тот самый дорогой для него человек, и садовнику оставалось лишь подчеркнуть, что все это творилось и в его честь. И он это сделал, изложив в течение нескольких минут все то, что копилось в его душе на протяжении ряда лет.
Достижение поставленной цели Давиду виделось уже в том, что мама с крошкой-сыном теперь почти повседневно посещала тенистые аллеи парка и его цветники. Правда, о просторах фантазии Давида его любимая на том этапе судила всего только с позиции выражения, услышанного ею в раннем детстве от старших: «не топчите клумбу, берегите цветы». Зато те же слова молодая мама инстинктивно повторяла и своему крохе сыну, когда его пухлая ручонка тянулась к окропленному утренней росой, еще не раскрывшемуся бутону.


Помочь ей подняться до уровня своего понимания науки о волшебной красоте цветов, как и раскрыть до конца свои чувства к ней, на этот раз Давиду помешала черным смерчем нагрянувшая 22 июня 1941года война. Его увезли на фронт в заполненном до отказа кузове полуторки, в числе первых призывников.
Вскоре его переодели в военную форму солдата. В кирзовых сапогах за полных три года ему пришлось протопать пешком и проползти на животе не одну тысячу километров. Он бежал из окружения и участвовал в наступлениях под таким шквальным огнем врага, целым из которого выбирался один из десяти его сослуживцев. В неистовые атаки Давид уходил, скрежеща зубами от ненависти к врагу. В памяти его неизменно мелькали его цветники и гулявшая между ними молодая мама с маленьким не его сыном. Мальчику тогда было не более трех лет. И его отца призвали на фронт в самые первые дни войны.
Трижды Давид быстро восстанавливался после нелегких ранений в госпиталях. Вот где тревожные мысли о молодой маме с ребенком буквально разрывали его черепную коробку. Он знал, как поступали фашисты с евреями, остававшимися на оккупированных территориях.
Самую тяжкую не столько физическую, сколько душевную боль принесло четвертое ранение при взятии Праги. Придя в себя на койке госпиталя на пятый день, Давид не знал, что хирурги еще не сняли с повестки дня вопрос об ампутации его правой, в клочья израненной ноги.
В свое местечко он вернулся в марте 1945 года на костылях. С их помощью он и стал появляться в снова пришедшем в полную запущенность парке. Этого еще не так давно целеустремленного молодого человека было трудно узнать. Невероятная полнота, отечность, медлительная походка с одышкой говорили о том, что процесс выздоровления был еще далек от завершения. В таком состоянии он и приступает к вторичному в его профессиональной практике оживлению парка. В то время наспех отремонтированный княжеский дворец использовался в качестве госпиталя для реабилитации раненных красноармейцев. Денег в послевоенном лечебном учреждении было очень мало. Хорошо, что Давида Иосифовича там хоть поставили на довольствие, да и подлечивали в меру возможностей тех дней.
В парке состоялась и долгожданная встреча. На этот раз, увидев Давида, его любимая не могла не разрыдаться.. Тер кулаками глаза и ее повзрослевший ребенок, ученик первого класса. Вот когда Давид и узнал, что близким его сердцу людям спастись удалось благодаря подобравшей их родне мужа. С ней они и убежали в восточные районы Урала. Немало настрадавшись, в местечко вернулись ранней весной 1944 года. Далее последовала работа в составе бригады по разгребанию завалов и строительству бараков для расселения тех, кто остался без жилья. И такой работой местное руководство наделяло, в первую очередь, тех женщин, мужья которых погибли на фронте или пропали без вести.
Казалось, что пережитое горе и вызовет тот толчок, который окажется способным соединить два раненных, но по-прежнему любящих сердца. Но так лишь казалось. В сознании Давида уже стояла новая непреодолимая преграда.
Теперь он не мог себе позволить обрушить на хрупкие плечи молодой женщины уход за тяжелым инвалидом по разным причинам, но прежде всего, из-за нереальности плана возобновления своей работы на должности главного садовника.
– Мама, – в этом месте я не мог не прервать ее необычно затянувшийся рассказ, – ты ни разу не сказала, как же звали любимую девушку Дусика.
Мама несколько замешкалась, и я почувствовал, что ей не хотелось отвечать на мой вопрос.
– Мама, – не унимался я, сгорая от любопытства, – так не Давида ли Иосифовича ты уже несколько раз угощала тыквенной кашей у нас дома?
– Да, сынок, это он, – снова не сразу отозвалась мама. – Видишь, что сделала с ним война? Она искорежила жизни миллионов, превратив их если и не в физических, то в душевных инвалидов.
Я посмотрел на свою мать. Ей было всего 39 лет, но густо посекшие ее лицо глубокие морщины и на нем не оставили следов характерной для него довоенной красоты. В своей полунищенской одежде была и мама похожа на своеобразную старушку.
– Только ты не волнуйся, мой мальчик, – заметив отчаяние в моих глазах, заключила мама вдруг отвердевшим голосом. – Мудрые еврейские мамы нарожают еще тысячи и миллионы младенцев. И мир обязательно снова услышит имена новых лучших модельеров, пекарей, архитекторов, врачей и ученых. Уже много веков наш народ остается непобедимым назло нашим жестоким врагам, мерзкие имена которых история сохраняет лишь в назидание другим – чтоб не забывали о неотвратимой каре своих предшественников.


Прошло много лет. Во исполнение предсказания мамы, давно повзрослели мои трое детей и, более того, меня называют дедушкой восемь моих внуков. За это время мне несколько раз приходилось менять места своего проживания. Только и тысячекилометровым расстояниям было не под силу заглушить мою любовь к месту, породившему меня и моих предков. И как бы в дальнейшем ни складывалась моя жизнь, хотя бы один раз в пять лет я обязательно проводил свой отпуск в одной из палат дома отдыха памятного парка.
И после войны вся его неповторимая красота почти полностью была восстановлена еще под присмотром очень больного Давида Иосифовича. Сегодня и в необозримом будущем еще не одно новое поколение будет восхищаться красотой невероятных размеров розария. Ему была отведена парадная часть бывшего замка. В особенно удачном ракурсе он представлялся мне, когда я выходил из столовой дома отдыха на огромную террасу, лепные потолки которой поддерживал десяток высоких гранитных колонн.
С четырехметровой высоты розарий очаровывал, прежде всего, удачным сочетанием кустовых и штамбовых роз. Кроны штамбов создавали яркие, как бы парящие в воздухе пятна, а у основания штамбов прижимались к земле плотные гроздья полиантовых роз. Невдалеке по газону разбегались группами стройные кусты чайных гибридов. Прелесть этого сюжета усиливал изящный рисунок цветущих стеблей плетистых роз, поднятых на различные подставки. Большие кусты парковых роз размешались вдали, на заднем плане, удачно соединявшемся с элементами пейзажа иных посадок.
А в лучах заходившего солнца я любил, не торопясь, побродить среди огромных сказочно красивых клумб. Именно здесь мне отчетливо слышалась музыка в том или ином удивительном сочетании цветов и запахов, захватывавших дыхание.
Смешанного стиля цветник располагался напротив выхода из величественного бокового фасада главного корпуса. В тридцати пяти – сорока шагах от его гранитных ступенек начинались широкие извилистые дорожки, разделявшие огромные клумбы несколько вытянутой в строгий прямоугольник территории. Ее продольные стороны обрамляли серебристые стройные ели. Сквозь редкие, позолоченные стволы высоких сосен дальней короткой стороны просматривалось синее небо. В тихие безоблачные дни оно соприкасалось с мелкой рябью, находившегося в низине пруда. Несколько задумчивых скульптур из белого мрамора придавали этому месту особую загадочность.
Больше всего в нем меня занимали клумбы. Они несколько возвышались над прогулочными дорожками, а своими формами напоминали круги, овалы, прямоугольники и скомбинированные из них фигуры. На одних клумбах коврами произрастали покрывавшие почву густой шапкой низкорослые цветы, на других – цветы крупные, способные подолгу сохранять свою красоту. То были быстро развивающиеся нарциссы, тюльпаны, незабудки и гиацинты, однолетние петуньи, душистый табак и бегонии, а так же многолетние – мак декоративный, незабудки и пионы. А еще среди них вкрапляли вовсе незаметные днем мелкие цветочки метиолы. Распускаясь лишь с наступлением темноты, они источали исключительно тонкий и нежный аромат.
Цветение на клумбах продолжалось от весны до начала заморозков. Под занавес лета главную роль брали на себя астры, георгины, гладиолусы, флоксы и, конечно, очаровательные кустовые хризантемы. Их горьковатый аромат иногда оставался на кустах до самого Рождества, несмотря, на дожди и холодные ветры.
Виды цветов на тех или иных клумбах меняли. Неизменными на протяжении десятилетий оставались размеры и формы самих клумб, обрамленных аккуратно выстриженными низкорослыми декоративно-лиственными кустарниками. Они по-своему ярко дополняли фантазию автора.
Стараясь разгадать и ее, однажды, для лучшего обзора я отошел в самую дальнюю точку огромного цветника. Находившееся за моей спиной вечернее солнце удачно освещало удивительную картину.
Вот когда я и увидел в левом дальнем углу четко выраженную декоративно-лиственными кустарниками букву «Л». Сердце мое радостно затрепетало, когда уверенно направив свой взгляд правее, я заметил еще и буквы «И», «З» и «А».
– Лиза! – Выкрикнул я и пожалел, что рядом не оказалось людей, с которыми мне так хотелось поделиться своим открытием.
Так вот как называли любимую девушку Давида, и вот почему моя мама Лиза несколько раз делала вид, что не может вспомнить ее имя.
Эту историю в начале 80-х годов в том самом доме отдыха мне рассказал мой сосед по палате.