Дыхание любви

 Дыхание любви

      – Марта!
      Сколько ударов сердца, сколько капель дождя упало на землю…
      – Марта!
      Она медленно повернула голову.
      Надменность сфинкса или красивой женщины. Он чувствовал, что застывает в этом янтарно-карем взгляде.
      Марта всегда смотрела так, полуприкрыв веки, всё равно на что: на стену, на смутную полосу горизонта и на него. На него тоже. В этой тишине ему казалось, что он слышит, как, скрипя половицами, уходит время. Ещё немного и вместе со временем исчезнет и он сам.
      Будет так же капать вода из крана, что-то неразборчиво болтать радио у соседей, а на стуле, поджав ногу, сидеть Марта, неподвижная, как бронзовая статуя.
      – Марта, я уезжаю в командировку.
      Статуя пошевелилась и потянулась за сигаретой.
      – Может, мне лучше не возвращаться?
      Её полные губы едва заметно дрогнули, а в глазах всё та же невозмутимость.
      Гера быстро побросал вещи в чемодан.
      Марта даже не вышла в коридор попрощаться.
      Ну и ладно! Видеть её сейчас было невыносимо – лучше уж уйти, не взглянув на неё. Попытаться на время ослабить хватку этого поводка-удавки, который цепко держит за горло. А конец поводка в руках легкомысленной женщины. Но ей и дела нет. Дёрнет иногда, чтобы проверить:  не сбежал ли. Нет, не сбежал, лихорадочно хватает ртом воздух и даже испытывает благодарность, когда не очень душат. Прерывисто дыхание любви.
      Как вовремя подвернулась эта командировка…
      Гера шёл по городу, прихваченному морозцем, наступая на первый, совсем ещё чистый, ледок на лужах. Лёд проседал, и во все стороны разбегались игольчатые трещины.
      Чем дальше Гера отходил от дома, тем отчётливее и осмысленнее становилась его печаль. Она обретала форму, и он нёс её в себе бережно, как полную чашу.
      Поезда, гостиницы… Временные пристанища, лишённые индивидуальности и домашнего уюта. Уходишь в себя и сам себе становишься домом. Можно закрыть все двери, зашторить окна и пригласить, позвать воспоминания.


      В летний полдень море бывает таким синим, песок золотым, а загорелые тела так гармоничны в движениях и так выразительны их позы, что, вспоминая об этом зимой, думаешь: не сон ли это был?
      Сколько раз на пляже Гере представлялось, что в каком-нибудь музее античного искусства устроили день открытых дверей для экспонатов. И, вырвавшись на свободу, все эти марсы, сатурны, мальчики, вытаскивающие занозы, метатели дисков  решили погулять немного, размять затёкшие от многовекового стояния ноги. И отправились  они  всей  толпой  на  пляж,   ведь море – это жизнь для древнего грека. И ещё: из моря вышла Венера. Гера знал: она должна быть где-то здесь, в эти мгновения полуденного совершенства.
      Она лежала на большом полосатом полотенце. Одна, почти у самой воды, и смотрела на пену. Быть может, ждала: вдруг море вынесет кого-то ещё. А бесплодная пена лишь понапрасну пузырилась.
      Он подошёл к своей Венере и замер, глядя на лёгкую тень на её груди, напоминающую чайку.
      Он бы так и стоял весь день, пока ревнивое солнце не ударит его в непокрытую голову. Но богиня сжалилась и, снисходительно улыбнувшись, сказала, что её зовут Марта.
      А позже…  Он говорил, говорил, говорил… Потому что молчала она. Наверно, Гера сказал за сегодняшний вечер больше слов, чем за целый год. Ему нужны были тонны слов, километры слов, чтобы навести мосты и почувствовать себя рядом с ней, сопричастным ей.
      Они шли из кино, и он говорил о фильме. Сбивчиво, эмоционально. Сам себе удивлялся, оглохнув от собственной болтовни. А Марта сказала, что ей понравилась музыка и замолчала.
      Когда Гера остановился, чтобы прикурить, Марта ни на секунду не замедлила шаг и продолжала идти, словно гуляла одна. Ещё немного и скрылась бы в темноте.
      – Марта!
      Она казалась недосягаемой, как будто человеческие чувства были чужды ей. «И правда, богиня!», – подумал Гера.



      Свершилось чудо! Она пришла к нему. Осветила собой его дом, как солнце, которое в милосердии своём не забывает ни дворцы, ни лачуги, ни норы зверей и гнездовья птиц.
      Солнце преображает. В его лучах даже гниющая мусорная куча кажется хранящей в своих недрах бесценный клад. А Марта рассеянно поглядела по сторонам – и таким убогим показалось Гере его жилище!
      Книги на полках. Не те, что стоят ровными шеренгами, как солдаты в строю, а разношёрстные, некоторые в ветхих обложках. Ну и что, что он долго разыскивал их у букинистов, а найдя наконец, нёс домой, радуясь так, будто сам их написал. Зачем?
      А вот это потёртое кожаное кресло? Его любимое. С детства он в нём ел, спал. Как только ни устраивался: положив ноги и на спинку, и на подлокотники – всегда было удобно. Когда Гера смотрел телевизор, то ставил стакан с соком или компотом себе на коленку – на ровную площадку коленной чашечки.
      Кто-нибудь из родителей обязательно говорил: «Разольёшь, акробат!».  «Не разолью», – уверенно отвечал Гера.
      И когда он увидел с каким презрением Марта посмотрела на его узкий продавленный диван…
      Зачем он привёл её сюда?! Как он посмел! Разве может в этой берлоге поселиться подобная красота?!
      А Марта лишь повела бровью и села на стул рядом с диваном, будто всегда здесь сидела. «Не очень-то у тебя уютно », – только это и сказала.



      Кончалось счастливое лето. Они каждый день ходили на пляж. Гера загорел до бронзовой желтизны. Тело его стало лёгким, рельеф мышц проступал отчётливо – море и солнце, как опытные ваятели, стесали всё лишнее. Гера любил заплывать далеко, и, распластавшись звездой, лежал, почти дремал на воде.
      Марта всегда загорала у самого моря, но уже не смотрела часами на пену, шипевшую у её ног, словно живая.
      Дом Геры не изменился с появлением Марты. Может, дом не поверил и выжидал – а надолго ли она здесь. Гера купил большую двуспальную кровать и, вытащив на помойку свой юношеский диванчик, чувствовал неловкость. Стыдно бывает перед вещами, которые верой и правдой служили тебе много лет.
      Марта быстро обжила новую кровать. Как пловец бросается в воду, так она с размаху прыгала на это ложе любви, без почтения и трепета. И лежала, раскинувшись, медленно покачивая ногой, не отмытой от песка.
      Кровать да ещё стул на кухне, где Марта подолгу сидела, глядя прямо перед собой, были её территорией.
      Марта оказалась не из тех женщин, что вяжут салфеточки и украшают дом всякими милыми безделушками. Видно, домашний уют она представляла себе как-то по-другому.
      И однажды, вернувшись домой, Гера увидел коленопреклонённую Марту. Самозабвенно улыбаясь, она смотрела в угол кухни на что-то, скрытое от глаз Геры. Неужели это Марта, неуязвимая в своей невозмутимости?! Гера тихо прошёл на кухню.
      Там, стоя на слабых лапках, чёрный котёнок обнюхивал блюдце с молоком, тычась носом в холодный фарфор.
      – В каждом доме должна быть кошка! Правда красивый? – сказала Марта так нежно и доверчиво, словно мать, приглашающая полюбоваться на её дитя. Впервые в голосе Марты Гера услышал подобную теплоту и интимность. Жаль было её разочаровывать, но он должен сказать:
      – Марта, у меня аллергия на животных.
      Она, как всегда, пропустила его слова мимо ушей и продолжала любоваться котёнком.
      – Нам нельзя держать дома кошку, я могу задохнуться и умереть.
      Она взглянула на Геру с недоумением:
      – Ты, такой большой, не умрёшь из-за такого ма-а-ленького котёночка!
      – Марта, мне очень жаль, но тебе придётся отнести его туда, где взяла.
      Марта посмотрела в глаза Гере, схватила котёнка и выскочила за дверь.
      Гера ждал её десять дней. Готов был ждать и десять лет. Прислушиваться, подходить к входной двери. Смотреть в глазок, даже услышав чёткие мужские шаги или дробные перекаты детского бега. Гера с неохотой отходил от двери и, немного покружив по квартире, возвращался снова. А на улице все женщины казались ему на одно лицо. И это было лицо Марты.
      Она вернулась вечером, около одиннадцати, прошла в комнату и легла на кровать.
      Гера ждал объяснений, хоть что-то, хотя бы слово. Его сердце нетерпеливо стучало, подгоняя кровь. Как будто волны бились о берег, злясь, налетая одна на другую.
      Горячие волны крови захлёстывали мозг, мутилось сознание. Гера чувствовал, что тонет и нечем ему дышать.
      А Марта молча смотрела  в потолок, медленно накручивая на палец прядь своих блестящих, как золотая проволока, волос.



      И стали они жить, боясь встречаться глазами.
      Не касаясь друг друга, каждый спал на своей стороне кровати, словно на разных берегах. Но иногда Марта вдруг быстро поворачивалась к Гере и прижималась всем телом. А в другие ночи, когда сам Гера в нетерпении клал руку ей на бедро, она не откликалась. Если же он настаивал, она молча вставала и запиралась в ванной комнате. Гера шёл за Мартой, садился на пол у двери в ванную и терпеливо ждал, когда она выйдет. Потом извинялся и обещал больше её не беспокоить. В конце концов Гера перестал проявлять инициативу.
      По вечерам каждый смотрел свой телевизор, и готовили еду тоже каждый сам для себя.
      Марта ела маленькие неаппетитные бутербродики непонятно с чем и часто покупала какую-то костистую дрянную рыбу.
      Она вываливала рыбу в раковину и ждала, пока Гера помоет, почистит, вытащит хребты.
      Если Геры не было дома, рыба так и лежала в раковине, а Марта туда же складывала грязную посуду.  Но когда рыба была приготовлена, Марта забирала половину и отправлялась кормить кошек.
      Во дворе, за гаражами, буйно и густо росла сирень. Марта, наклоняясь, чтобы ветви не поцарапали лицо, шла по узкой, едва различимой тропинке к небольшой поляне. Там она выкладывала рыбу и ждала, когда начнут собираться кошки.
      Они появлялись внезапно. Выскальзывали из причудливо переплетённых теней, и полосы на их шкурах тоже казались тенями. Иногда кошки прыгали с крыш гаражей, как будто падали с неба.
      А дома на кухне Гера ел рыбу, давясь костями. Ел только потому, что её принесла Марта, ведь это было единственное, что она делала для них обоих.
      Гера пытался понять, зачем Марта покупает такую плохую рыбу, если чуть ли не на каждом углу стоят торговки с вёдрами, а в вёдрах здоровенные рыбины, тараща глаза, открывают и закрывают рты, словно хотят что-то сказать.
      Марта… Что вообще он знал о ней? Откуда она, есть ли у неё дом, как жила она до их встречи? Марта ничего о себе не рассказывала. Иногда ему казалось, что она и на самом деле явилась из пены морской.



      Гера проснулся под громкое мяуканье, тревожное, как завывание сирены. Марта уже ушла, но Гера сразу догадался, где её искать.
      «Кс-кс-кс-кс-кс», и снова: «кс-кс-кс-кс-кс…».
      Посредине двора на блестящем гладкокожем тополе, который так упорно тянулся к небу, что стал выше окружающих его пятиэтажек, сидел большой чёрный кот. Удобно расположившись на развилке из толстых ветвей, не слишком высоко от земли, кот сладко жмурился и время от времени разражался хриплым «мяу».
      Марта стояла под деревом. Молитвенно сложив руки, она не отрываясь смотрела на кота, умоляя его спуститься на грешную землю:
      «Кс-кс-кс-кс-кс…».
      Гера знал, что Марта сейчас ничего не услышит, но всё же стал уговаривать её терпеливо и долго, как ребёнка.
      – Марта, ну пойдём, он сам спустится, когда захочет. Все кошки умеют отлично лазить по деревьям.
       Гера сходил домой, принёс сосиску и положил у подножья дерева, будто у алтаря. А кот глядел на них с Мартой, как из театральной ложи, даже мяукать перестал.
      – Ты когда-нибудь видела на деревьях дохлых кошек? – пошутил Гера. – Ну, хочешь я залезу и сниму его?
      Марта повернулась к Гере и, смерив взглядом, презрительно сказала:
      – Куда уж тебе, шлёпнешься, как мешочек с дерьмом!
      Гера по-обезьяньи легко взлетел на нижнюю ветку. Кот удивлённо привстал, прыгнул на ствол и нехотя стал карабкаться вверх. Гера, скрипя зубами от гнева, быстро лез вслед за котом. Сейчас он готов был задушить льва, не то что изловить толстого пожилого котяру.
      Наверно, кот почувствовал эту решимость. Зашипел напоследок, изловчился и соскользнул на землю, пройдясь когтями по Гериной спине.
      Вот и всё. Гера немного отдышался и осторожно посмотрел вниз. Марты там не было. Гера оглядел двор – она ушла!
      А он сидит как дурак на этом дурацком дереве, долговязый взрослый мужик, и все, наверное, смотрят на него и смеются! Смеются дети в песочнице – побросали совочки, молодые мамаши остановили коляски, про старушек и говорить нечего – специально у подъездов собрались и хохочут хором. Блины! Белые непропечённые блины лиц!
      Гера представил, как тот злосчастный чёрный кот жмурится и облизывается, глядя на блины.
      – Марта!!! – в отчаянии крикнул Гера.
       Эхо волной прокатилось по верхним этажам, спустилось ниже и сползло, растворившись в земле.



      Однажды, дожидаясь лифта, Гера почувствовал лёгкое щекотание в носу, чихнул и достал носовой платок. Стали чесаться глаза, в горле запершило. А в лёгких тихо заиграла музыка: такой простой мотивчик из трёх нот.
      «Аллергия! С чего бы это?», – удивился Гера.
      На лестнице, ведущей в подвал – там, где темнота сгустилась до непроглядности, вспыхнули два жёлтых диска. Потом ещё и ещё…
      Кошки! Сколько их тут! И откуда взялись? Ну да… Скорее всего их принесла Марта.
      Гера, понимая, что теперь даже воздух здесь стал ядовитым для него, побежал, перепрыгивая сразу через две ступеньки, к себе на пятый этаж. Быстрее, быстрее! Пока не начался приступ удушья.
      Дверь была только прикрыта. Опять Марта забыла про замок. Сколько раз он ругал её, а она, недовольно хмыкнув, пожимала плечами: «Что у тебя воровать-то: золото, бриллианты? Кто позарится на твоё барахло? Тоже мне, сокровища!».
      «Ах, Марта, Марта! – думал Гера, – как ты права! Единственное сокровище, которое у меня есть, – это ты сама, за тебя и беспокоюсь ». Но ей не было до этого дела. Вот и сейчас она спала обнажённая, обняв подушку. Одеяло валялось на полу рядом.
       Гера смотрел на неё и жалел, что не художник. Он кинулся было к фотоаппарату, но разве может фотография передать бессмертную красоту смертной плоти… Силу и полновесность тела, словно у новорожденной волны. Нежность изгибов, естественно изменчивых, как линия прибоя.  Теплоту кожи, вобравшей в себя сияние июльского солнца, и золотые переливы песка на пляже.
      Марта проснулась и посмотрела на Геру. Да, забыла закрыть дверь, выходила всего на минуточку покормить кошек. А кошек принесла потому, что надоело каждый раз продираться к ним через кусты. К тому же ночи теперь холодные, пускай живут в подъезде. Какая ещё такая аллергия, выдумки всё это… Марта говорила, говорила, сыпала Гере на голову твёрдые, как град, слова.
       Марта теперь уходила и приходила когда вздумается, как кошка, которая гуляет сама по себе. И кошки в подъезде тоже гуляли сами по себе.
      Сначала с опаской появлялись то по одиночке, то парой недалеко от подвала. Чуть что – шмыг обратно. Но постепенно обнаглели и стали разгуливать всей стаей, не боясь жильцов, шипели на собак. Уборщица отказалась мыть загаженный пол, и в подъезде раз и навсегда установился резкий запах зверинца.
      А Гера, задержав дыхание, как перед прыжком в воду, нырял в подъезд и бежал к лифту; пока однажды и в лифте не обнаружил свернувшуюся клубком кошку. Теперь Гера старался пролететь одним махом все пять этажей, но воздуха в лёгких не хватало. Он судорожно делал первый глоток и пил, пил взахлёб этот воздух, губительный для него.
      Соседи быстро выяснили, из какой квартиры та девушка, которая прикармливает кошек, и стали приходить каждый день – ругались, грозили судом, приносили новорождённых котят и совали Гере в руки. А Марта, если была в это время дома, молча закрывалась в ванной и ждала, когда уйдут соседи.




      Есть люди, которые только и делают, что уходят, другие всё время куда-то возвращаются.
      «Ос-та-но-вись, ос-та-но-вись», – стучали колёса. Отчуждённо, как из параллельного мира, доносились голоса диспетчеров.
      Гера спешил домой. Ведь дом, каким бы он ни был, всегда остаётся точкой покоя и равновесия – нельзя же размазать душу по всей длине железнодорожных рельсов. Гера знал, что только свой дом можно наполнить счастьем, нужно лишь немного постараться и хорошенько всё обдумать.
      Гера вдруг вспомнил, как доверчиво смотрела на него Марта, когда однажды принесла домой котёнка.
      Проклятая аллергия! Всё могло быть по-другому! Стоп…  Ещё не поздно! Если Марта так заботилась об этом зверином детёныше, может, она станет хорошей матерью… Ребёнок их и сблизит!!!
       «Ос-та-но-вись, ос-та-но-вись», – предостерегал поезд.
       Гера смотрел в окно и видел вместо часто сменяющихся осенних пейзажей золотой июльский полдень и себя с маленьким сыном на руках. Как заходит он в воду, неторопливо взрезая атласную кожу моря. А Марта глядит на них с берега, радуясь и тревожась.



        Гера тихо толкнул дверь. Она была, конечно же, не заперта. Сколько Марте ни говори… А может, она не понимает, зачем вообще нужны двери? Но ведь это ясно как день! Каждый стремится защитить свой внутренний порядок от хаоса внешнего мира, чтобы, возвращаясь домой, открывать дверь и видеть – всё на своих местах, там же, где и оставил. И тогда тебе кажется, будто держишь время под контролем.
      Но двери существа коварные, двусторонние, то есть двуличные. Они не умеют охранять, а могут лишь скрывать. И скрывают до времени. А что происходит внутри или снаружи – им всё равно. Если хотите, поставьте у двери часового, а лучше сторожите свой дом сами, иначе…
      Гера вошёл. «Марта!», – позвал он, но никто не откликнулся.
      По полу были разбросаны клочки бумаги, выдранные из книг страницы со следами высохшей мочи. Серые домашние тапочки забились в угол в коридоре и походили на распотрошённых кур.
      Но самое первое, что почувствовал Гера, ещё не успев как следует открыть дверь, это густой застоявшийся смрад, который едкой волной обжёг носоглотку и хлынул в лёгкие.
      Однажды Гера тонул в море.
      Если вдохнёшь воду на глубине, то от неё потом не избавишься, вокруг та же самая вода. Начинаешь паниковать, барахтаться и снова глотаешь и глотаешь воду. А потом приходит смирение.
      Гера опустился на пол.
      На кровати, на стульях, на паласе – везде – сидели и лежали кошки. Кошки, кошки…
      Даже на Герином кожаном кресле величаво, как король, возлежал чёрный кот.
      Кошки равнодушно смотрели на Геру, не признавая его хозяином.
      Гера закрыл глаза. Дом будто снялся с якоря и поплыл куда-то. Дыхание становилось всё реже, вдохи всё короче. Гера медленно и грациозно погружался в морскую бездну, но вода была вся пронизана светом.  И казалось, что он тонет в солнце.