Чёрные маки

               
      - Девушка, не проходите мимо! Ваш портрет станет украшением самого модного салона. Будем писать портрет на фоне…. Я уже вижу среднерусскую красавицу на лугу из красных маков, - тараторил молодой художник, выхватив из толпы гуляющих по набережной девушку в  голубом сарафане до пят. На высокой груди, которой  покоилась русая коса, а взгляд серых глаз мечтательно устремлялся в морскую гладь. 
    Когда её спутник - седовласый мужчина в белом дорогом костюме, ненадолго отвлекшийся на телефонный разговор, подошёл ближе, художник уже усадил девушку в своё кресло у мольберта, и ловкими движениями укладывал её косу венчиком надо лбом.
    Внешность художника несколько насторожила мужчину. Одет в потёртые джинсы и цветную рубашку, испачканную краской. Длинные вьющиеся волосы прижимал ко лбу тонкий кожаный ремешок. Этакий хиппи времён сексуальной революции. Но, присмотревшись к его работам, выставленным на обозрение, и подписанным коротким – Боб Крамс, он оценил руку мастера.
    - Юноша, - обратился он к художнику. – Мне нравится ваша идея. Но я бы предпочёл получить не простой портрет Лиз, а довольно большое полотно. Соответственно и оплата достойная. Но позировать Лиз будет у нас дома, - тоном, не принимающим возражений, объявил заказчик. – Подходит?
   - Вполне. Мне не терпится начать работу сейчас, пока освещение подходящее и ракурс точный. Я сделаю набросок, а затем мы обсудим ваше предложение.
   - Ну что ж, - вслух неспешно размышлял заказчик, - я согласен подождать, но не более получаса.
  - Угу, - невнятно пробурчал художник, увлечённый замыслом.
На большом листе бумаги в мгновение ока появлялись беглые очертания аккуратной головки Лиз. Художник работал вдохновенно, от усердия водя кончиком языка по губам и улыбаясь, будто видел что-то очень приятное.
    На приморский городок уже ложились глубокие синие тени. От моря веяло прохладой, солнечные лучи оставляли на небе и на поверхности воды лохматые красноватые отсветы заката, предвещая ветреную погоду. Наблюдая за работой художника, мужчина любовался ласковым вечером.
                ***
   Весь верхний этаж особняка в пригороде занимала мансарда со створчатым окном на крыше. Уголок за ширмой из тонких прутиков бамбука с кроватью под мягким пледом и невысоким стеллажом для одежды служил прибежищем художнику, нанятому для работы над портретом хозяйки. В центре студии стоял мольберт с большой незаконченной картиной, на которой зеленели луговые травы с вкраплениями красных маков. По полю, как богиня Плодородия, шла девушка в развевающемся сарафане и венке из полевых цветов. Вдоль стены мансарды теснились картонные этюдники с портретами Лиз в разных ракурсах. Набросков было уже не меньше тридцати. Профессор в Академии хвалил Бориса за умение передать существо модели точно схваченным выражением глаз. Но Бобу никак не удавалось поймать ускользающий взгляд Лиз. Каждый день он наносил на полотно новый её взгляд, но к концу работы оставался неудовлетворённым и снова смывал краски.
   Пётр Петрович Марченко в основном занимался делами в городе. А Лиз жила в особняке своей неспешной независимой жизнью. Допоздна спала, долго приводила себя в порядок, позировать в мансарду она добиралась только в середине дня. Боба огорчала потеря лучшего утреннего освещения. Он выказывал своей модели недовольство по этому поводу, но та только загадочно улыбалась, потягивая из тонкой чашки кофе, который служил ей и завтраком, и обедом. Она властвовала в своём мирке безраздельно, и замечания художника не могли поколебать её устоявшихся привычек. Странные отношения складывались в маленькой семье хозяев.  Создавалось впечатление, что Лиз в доме Марченко была лучшим из украшений интерьера  или служила визитной карточкой предпринимателя. Лиз всегда повиновалась Марченко, в его присутствии она становилась сдержанной и кроткой. Его авторитет довлел над нею, как грозовые облака в атмосфере своей тяжестью пригибают к земле стойкие травы и гнетут предчувствием приближающейся бури. Боится она его или уважает было непонятно. Только взгляд её становился неожиданно тёмным, ускользающим.

                ***
   Лиз откровенничала с художником, как богатые, не обременённые заботами женщины, любят болтать с парикмахерами, массажистами или портными. Рассказы её были то томными, предельно откровенными, то с намёками на таинственность. Глаза при этом  не выдавали, а старательно прятали тайну души.
    Однажды с гримасой наивной глупышки на лице она поведала Бобу, что на самом деле она вовсе не Лиз, а просто Наташа Круглова.
     - Мы с девчонками сидели в баре на набережной. Я тогда чёрненькая была. Там он ко мне и прикололся. Мол, Вы, девушка, на Элизабет Тейлор в роли Клеопатры похожи. А я вид сделала, будто ни сном, ни духом, кто эта Клеопатра, и кто эта Тейлор. - И вдруг, спохватившись, сменила тон и заговорила, как экскурсовод в картинной галерее: - Действительно у меня много общего с героиней фильма. И тип лица, и нос, и губы, и чёрная густая чёлка, и глаза со стрелками. Петруша придумал мне имя - Лиз, а позже решил, что лучше мне сменить имидж. С русой косой я выгляжу естественней.
                ***
     К своим тридцати пяти годам Боб, который с юности пользовался успехом у девушек, уже давно свёл связи с женщинами к общению художника и модели или к недолгому роману без обязательств. Он не строил долгосрочных планов, не любил разговоров о будущем, равно как и обнажения души, посредством слезливых и в большей части лживых воспоминаний. Женщины были ему понятны, как учебное пособие, и скоро наскучив, теряли свою новизну и привлекательность. Но Наташа – Лиз со своими немудреными рассказами то казалась ему простой, как три копейки на ладони, то нелогичностью ставила его в тупик. Борис понимал, что в её рассказах правды не больше, чем вина в недопитом бокале, но почему-то верил ей, как атеисты верят в божественные чудеса. Он был готов для Лиз на все, не осознавая природы своих чувств, не признавая в них влюблённости.  Вопреки общепринятому мнению, о том, что красота спасёт мир, послужит созиданию,  привлекательность Лиз несла в себе разрушающую силу, звала биться не за правое дело, а во имя мелкой выгоды или потребы сиюминутного сомнительного удовольствия.

                ***
      В то утро внизу хлопали двери, глухо звучали распоряжения Марченко, ощущалась суматоха сборов, а затем от дома отъехала машина.  Экономка - Нина Матвеевна поднялась в мансарду и объявила постояльцу, что хозяева уехали. Ему велено дожидаться их возвращения. На недоуменный взгляд Бориса зачем-то перейдя на шепот, она таинственно сообщила: -  Поехали решать серьёзные проблемы.
     От дальнейших расспросов Боб воздержался. Три дня в доме царило затишье. Боб не находил себе применения. Он даже выходил  с этюдником на набережную, но портретов не писал. Внутренняя опустошённость мешала сосредоточиться на каком-нибудь заметном лице. И он, прослонявшись до темноты, возвращался в мансарду, ложился на кровать поверх пледа и бездумно смотрел в тёмное створчатое окно. К вечеру четвёртого дня в доме появилась притихшая Лиз. Боб несказанно обрадовался её возвращению, как радуются солдату, вернувшемуся со службы, или родному человеку после долгой разлуки. Он с нетерпением ждал, когда она поднимется к нему поговорить. Но Лиз всё не шла. Не дождавшись, Борис спустился вниз. И застал Лиз в скорбной позе в углу дивана. На лице её была видна усиленная работа мысли. Порывисто вскочив с дивана, будто только и ждала появления Бориса, она бросилась к нему и зарыдала, обливая слезами его лицо.
Борис пытался выяснить причину её слёз, но Лиз рыдала безутешно и  ничего не объясняла. Неожиданно для Бориса, она отпрянула от него и стала порывисто раздеваться. Её маленькие вещички разлетались по гостиной в разные стороны. Боб не успел опомниться, как и на нём не осталось одежды. Её гибкое молодое тело обжигало его кожу до дрожи. На кожаном диване гостиной она отдавалась ему мощно, порывисто и даже неистово, как последний раз в жизни. Когда они одновременно содрогнулись в конечном порыве, она не откинулась, изнывая от страсти, а снова зарыдала громко, слегка театрально. Но Боб в эти минуты не был способен анализировать. Он смотрел на Лиз, как провинившийся пёс смотрит на хозяина, готовый лизать руку, которая только что его била. Он необоснованно считал себя причиной её слёз.
    - Нет, ты не виноват, – всхлипывая, говорила Лиз. - Это я не сдержалась, хотелось напоследок испытать любовь молодого сильного мужчины.
     Из тирады её слов он уловил только - напоследок. 
   - Ты уезжаешь? - обречённо спросил Борис.
   - Нет…, - она выдержала паузу, - я умираю…. Мы ездили в клинику делать анализы…. Мне осталось жить несколько месяцев, а может быть, недель.
    Она подошла к старинной горке из морёного дуба, где за стеклом сверкали хрусталём бокалы и коллекционные вазы. С неожиданной лёгкостью отодвинула от стены правую половину стеклянного шкафа, за которой оказался встроенный в стену сейф. Сложным ключом на тонкой цепочке она открыла сейф и извлекла папку из прозрачного синего пластика.
   - Здесь мой приговор, - с неподдельной грустью сказала Лиз, вынув из папки один листок. – Видишь, здесь написано: «злокачественная опухоль правой доли легкого. Метастазы….».
       Борис не был силён в медицинских диагнозах, но слова «опухоль» и «метастазы» даже ему были понятны.
   - Это что значит? – с нескрываемым напряжением спросил он.
   - Рак в последней стадии, неоперабельный. Ничего сделать нельзя.  Она произнесла это обреченно, но спокойно, как осознанный факт.
     Борису стало искренне больно за девушку. Молодая, красивая, но болезнь ничем не выраженная внешне съедает её изнутри. В порыве жалости он прижал к себе её красивую голову и нежно поцеловал в макушку.
    Она немедленно отозвалась на его невинную ласку. Снова жарко прильнула к нему, стала целовать в лицо, шею, грудь.
  - Боже, какой ты сильный, красивый, – шептали её губы. На сей раз, они не дотянули даже до дивана. Прибежищем их стал мягкий белый ковёр на полу. 
  - Я мечтаю перед смертью побывать в Венеции. Увидеть каналы и гнутые мостики, покататься на гондоле, кормить голубей на площади святого Марка, как на рекламных проспектах. – Мечтательно говорила она, уложив голову на сгиб руки Бориса. - Как здорово было бы поехать туда с тобой! Ты бы рисовал этот прекрасный город, а я бы позировала тебе.
   - Мне кажется, тебе стоит только намекнуть Петру Петровичу, и Венеция у твоих ног, - заметил Боб.
  - Нет, Петр не хочет выполнить моего последнего желания. И вообще ты его не знаешь. Он меня ненавидит. Я, по сути, его пленница. 
Её сбивчивый рассказ поразил видавшего виды Бориса.
    Боб дожидался Лиз на своей кровати в мансарде. Ему хотелось  спрятаться в уютном уголке. Ведь не зря великий Микеланджело говорил, что художник должен жить в маленьком помещении, чтобы не разбрасываться мыслями в больших пространствах. Заслонившись от лунного света бамбуковой ширмой, он оставался наедине со своими приятными ощущениями, переполнявшими его после близости с Лиз.
   - Какое счастье, что Лиз открыла мне свою душу, - думал он. - Бедная девочка, какая трудная доля выпала ей. Я освобожу её от тирана! Мы уедем вместе….  – Боб внезапно спохватился, -  уже полночь, а она всё не идёт.
      Он поднялся и, не обуваясь, вышел на лестницу, ведущую в гостиную.  Перегнувшись через перила, он заглянул в освещённый квадрат комнаты. Странная картина предстала его глазам: одетая для выхода из дома Лиза возилась у сейфа. В раскрытом на столе металлическом кейсе уже лежали документы в пластиковых папках. Лиз доставала из сейфа  деньги в банковских упаковках и аккуратно складывала их поверх документов. Рядом с кейсом на столе матово отсвечивал небольшой тёмный пистолет. Именно он больше всего поразил Бориса. Пчелиным роем понеслись в его голове мысли одна страшней другой. И этот кусачий рой заставил его медленно отступить к стене, а затем проскользнуть в мансарду. Но неосторожным движением он толкнул дверь, и она слишком громко скрипнула.
   Снизу тотчас отозвалась Лиз: - Боб, дорогой, это ты? - Послышался стук её каблучков по деревянным ступеням лестницы.
    Что-то заставило Бориса не отзываться на её призыв, а спрятаться за мольберт, накрытый на ночь большим куском тёмной ткани. В эту минуту в неясно освещённом проёме двери появилась Лиз с пистолетом наизготовку.
   - Где ты, дорогой? - снова раздался её ангельский голосок и вслед за вопросом прогремел выстрел. Лиз стреляла в кровать Бориса сквозь ширму. Лёгкая бамбуковая загородка от удара пули упала, обнаружив пустую постель. Резко повернувшись на каблуках, Лиз выстрелила в мольберт и после короткого интервала второй раз.
     От первого выстрела Боб резко упал на колени, а после второго сдёрнул на себя полотнище, закрывающее картину. Если бы Лиз успела проверить результат выстрела, он бы не выжил. Но звук, мгновение спустя раздавшийся с улицы, заставил её, не закончив дела, быстро  сбежать вниз по лестнице.
    Урчание мотора автомобиля Марченко, так раздражавшее Бориса в те минуты, когда ему казалось, что хозяин вторгается в их хрупкий мирок, сегодня показалось сладчайшей музыкой. А голос Петра Петровича звучал выходной арией из оперы знаменитого композитора. Затем из гостиной стали слышны резкие выкрики, длинные речитативы двух голосов.  Кодой хлопнула входная дверь, взревел мотор машины и затих, удаляясь.
Боб, слушал происходящее внизу, как музыкальную передачу по радио, по-прежнему сидя на полу, не веря, что жив. Случившееся с ним  казалось немыслимым сном. Когда всё стихло, у него хватило сил, только добраться до кровати и сидеть в темноте, ощупывая пробитую пулей подушку.
   Вдруг на лестнице послышались тяжёлые шаги Марченко. Вот он появился в проёме двери, и в мастерской вспыхнул верхний свет. Но Борис продолжал неподвижно сидеть на кровати, безразлично взирая на хозяина. А тот вдруг совсем по-женски всплеснул руками и, охнув, бросился к Борису.
   - Ты жив…, цел? уф, гора с плеч! Был бы верующим, поставил бы Господу свечку благодарения.
   - А вы бы хотели найти хладный труп? – почти равнодушно спросил Борис, не узнавая собственного голоса.
   - Что ты?! Я искренне рад. Она ведь сказала, что убила тебя. – Он помолчал, усаживаясь на кровать рядом с Борисом. – Вот стерва! Я предполагал, что она выкинет что-нибудь подобное. – Почти беззлобно говорил Марченко. - Ведь всё рассчитала. Если бы я не приехал – она бы свалила на тебя кражу, а на меня твоё убийство.
   - Что вы такое говорите? Я-то с какого бока здесь?
   - Да молчи уж, защитник. Я ведь почти поверил, что она застала тебя за грабежом сейфа. Сказала, что ты побежал наверх, она погналась за тобой и нечаянно пристрелила. Понял? Плакала, умоляла помочь. Как по нотам всё разыграла. Я, дурак стрый, решил спасать её, взять на себя убийство. Велел ей немедленно уезжать…..  Дочь всё-таки, хоть и неродная.
   - Как дочь? Она ведь сказала, что вы её подобрали…. Использовали…. А она смертельно больная и скоро умрёт. Она мне  и медицинскую карту показывала.
  - А-а-а…, - протянул Марченко, - я понял, на что она тебя купила, на жалость. А папочку синенькую, небось, показывала?
    Борис только кивнул. Он стал понимать, как его подставила маленькая лгунья. Слова увязли у него в горле, как в глубоком болоте.
    - Решила меня ограбить. Но поторопилась немного…. - Марченко вынул из кармана мобильный телефон и отдал по нему несколько коротких распоряжений. Затем  дружелюбно бросил Борису: - Пойдём вниз, художник, выпьем за твоё счастливое воскрешение. - Под хороший коньяк Марченко всю ночь рассказывал Бобу историю своей семьи.
    - Не волнуйся, она здорова и хитра, как лиса. А Круглова Наталья – моя жена. Она умерла от рака пять лет назад, когда Лизавете было пятнадцать. Лиза дочь Наташи. Я её с трёх лет воспитывал. Лизавета что угодно может выдумать, с детства врёт и чудит…. Потому и держал её подальше от города. Выводил в свет только под личным присмотром.
     - Так у неё, наверно, проблемы с головой, - предположил Борис.
      - Нет, просто дрянь.  А ты жив и, слава Богу!
    Боб Крамс привык выполнять оплаченный заказ. Не стал исключением и этот раз. Борис лихорадочно работал у мольберта несколько часов без перерыва. Вместо венка голову юной красавицы обвил лисий хвост. На поясе появился короткий колчан со стрелами, как у амазонки, а на плече - сумка из шкуры леопарда. Резче стал поворот головы на длинной красивой шее. Это была уже не богиня Плодородия, а Диана - богиня Охоты. Дольше всего он писал новое выражение глаз: взгляд из-под скромно опущенных ресниц, острый, даже хищный, казался ещё более опасным, почти зловещим. Наконец он был доволен собой. Диссонанс вносили только два рваных отверстия от пуль. Они чернели на поле из красных маков чужеродными вкраплениями. Борис решительно взял в руки палитру, выдавил из тюбика огненно-красного кадмия, добавил густо-синего кобальта и энергично смешал краски. Широкими точными мазками вывел вокруг отверстий лепестки маков. Несколько необычных чёрных цветов, разбросанных по зелёному полю, дополнили картину. Внизу он размашисто вывел: Боб Крамс, и поставил восклицательный знак.  Не дожидаясь утра, он собрал свои нехитрые пожитки, мольберт, палитру и вышел в ночь, вдыхая полной грудью чистый воздух, радуясь звёздному небу и вольному ветру.

АРАД, 2009год

                ***