Жил был черт

Памяти Милорада Павича…
Романиста и сказочника. Самого необычного писателя на свете…

Жил был черт. Он любил играть в карты с закрытыми глазами, пил бренди, не открывая рта, и играл на флейте, извлекая воздух не легкими, а толстым кишечником. Вместо носа у него был член, да такой горбатый и длинный, что легко доставлял женщинам неземное удовольствие. Во всем остальном он был как все: просыпался утром, ходил на работу, толкался в метро, пукал в лифте. Только одно отличало его от других: он был проклят. Еще шесть веков назад его душа совершила преступление, за которое он до сих пор не мог расплатиться. Его семя было бесплодным, и как ни хотел он иметь потомство, как ни старался, любя бесчисленное количество женщин, все было напрасно. Ему предписано было умереть в одиночестве возле петергофского фонтана, как бывало уже несколько раз.
Он работал рядовым бухгалтером в крупной фирме и очень любил шкодить с числами. Вообще, он очень любил числа. Каждое утро, когда он просыпался, он ловил секундную стрелку часов на циферблате и верил, что сегодняшний день будет ознаменован этим числом. Например, число 3 значило, что он встретит женщину с большой грудью, 8 - поругается с очкастым директором, 10 - переспит с фригидной девицей, 2 - получит пинок под зад, 17 - будет остановлен милицией, 44 - украдет деньги. Когда он встречал женщину, он считал ямочки на ее щеках. Если их было четное количество, значит, для него она будет легкодоступна, если нечетное - значит, он не овладеет ей, даже если разбросает всю алмазную пыль перед ее глазами. Тут уже можно использовать только лунный раствор, но он знал, что им нельзя разбрасываться, тратя его на первую встречную. Пусть лучше идет мимо со своими тремя или пятью ямочками на щеках. Потому что лунный раствор может понадобиться при Великой Любви. А добыть его трудно. Нужно собрать десять капель мужских слез и четыре женские серные пробки, ведь мужчины любят глазами, а женщины - ушами. Нельзя нарушать пропорции.
Любовь мужчины получить также трудно, как и выдавить скупую слезу из его глаз. Но если он полюбил по-настоящему - ничто не остановит его. Как и свои слезы, он дает свою любовь только в серьезных случаях. А женщины... они легкомысленны. Они влюбляются на каждом закате солнца и каждый раз на всю жизнь. Их слезы не имеют никакой ценности, как и их придуманная любовь.

Когда вынимаешь из женского уха серную пробку, нужно быть наблюдательным и хорошенько прочувствовать ее размер, ведь если она большая, хотя бы с горошину, значит, эта женщина уже много любила, но забыла цену любви, ведь мужские слова откладываются в женских ушах и притупляют их слух.   

Смешав ингредиенты в пустой сливовой косточке, следует оставить смесь на берегу моря на всю ночь в полнолуние. Морской воздух наполнит раствор романтикой, а лунный свет добавит интриги. И когда придет Великая Любовь в шляпке из мармелада и с тремя ямочками на щеках, лунный раствор очень пригодится нашему черту.

А пока он играет с числами. Он любит шкодить, рисуя дурачкам зарплату. Он рисует число, которое больше положенной суммы, а когда выдает деньги, дурачок думает, что получает больше и транжирит свою зарплату еще быстрее, теряя и то, что заработал, и то, что ему нарисовали. Вообще, черт всегда удивлялся тому, как дурачки верят в написанное. Причем в написанное везде, где угодно – в газетах, в книгах, на афишах, на рекламных щитах, просто на заборе. Дурачки думают, что просто слово, произнесенное, извлеченное из глубин голосовых связок ничего не стоит, тогда как слово, написанное на бумаге, имеет какую-то силу. Если один дурачок говорит другому: «Я отдам тебе деньги через три дня», это не имеет абсолютно никакого значения. Но если один дурачок напишет об этом на бумажке – то слово уже сильно, и второй дурачок верит в него свято.

Черту никогда не понятно, почему дурачки так верят в слова. Три тысячи лет назад этого не было. Слова были, а никто их не писал. И все жили намного лучше. Слово имело силу. Теперь оно ее потеряло. Все знают, что «Вначале было Слово». Но ведь это самое слово было произнесено, а не написано на бумажке. И только так им можно было что-то сделать. Кстати, несмотря на расхожесть фразы, абсолютно непонятно, какое же слово было вначале. Наш черт был уверен, что это самое слово было матерным. Да, именно матерным словом из шести букв на букву «п». Только произнесением этого слова в начале мирозданья можно объяснить проблемы существования этого мира. Если бы это было какое-то другое слово, хотя бы не матерное, то всем в мире жить было бы легче. Поэтому черт всегда думал, что говорить. Именно по этой же причине он предпочитал молчать. Черт больше любил цифры, чем буквы. С ними все было куда проще.

Сегодня черт решил поиграть в покер. Все казино давно закрыли, но у него был свой  нелегальный клуб. Он открыл его в одной из комнат своей квартиры, четырехкомнатной сталинки с высокими потолками. Два раза в неделю там собирались холостяки. Официально, для соседей, это называлось «Клуб анонимных холостяков», в уставе которого было написано, что «задача клуба – психологическая поддержка социально одиноких мужчин, которые в силу обстоятельств не могу найти свою вторую половину». В целом, это было правдой. Поддержка, которую игроки в покер оказывали друг другу, была неоспоримой. Проигрывая, они уже совсем не думали о женщинах и о своем одиночестве. А проигрывали они постоянно. Потому что черт всегда выигрывал. Не ради денег: в конце игры он поддавался, и позволял холостякам отбить часть выигрыша. Ради цифр. Он жонглировал ими и тут. Цифры любили его так же, как он любил их. Они прилипали к нему, как собачья шерсть к вельветовой куртке. И точно так же потом приходилось их счищать, налепляя на скотч. Ему было даже жаль, что он не нуждался в деньгах. Он мог всегда взять их столько, сколько ему нужно, но он уже не знал, на что  их тратить. Все было бы иначе, если бы у него были дети. На них уходит очень много денег, поэтому у него был бы интерес их выигрывать. А так они лежали у него совершенно без дела.

Три раза за свои жизни он по-настоящему пытался сделать потомство. В первый раз это было в 1520 году, в самый разгар завоевания Мексики. Он служил тогда капитаном в отряде неуемного Эрнана Кортеса, который ни в чем не знал предела. Его принимали за бога, давали ему кучу золота и женщин, он мог бы поселиться в тепле и радоваться жизни, используя дары индейцев. Но он был тщеславен, как все дурачки. Черту нравились ацтеки. Они были забавны: предсказав конец мира, они забыли выяснить, когда исчезнут сами. Черт был не прочь смешать свою кровь с этими язычниками. Одна из женщин, подаренных Кортесу, чуть не досталась в дар ему. Она была так прекрасна, что нос черта то ли дело дергался, и так умна, что ему хотелось есть ее слова, звучно причмокивая. Когда она встала в противоположную сторону солнца и Кортес разглядел ее, вопрос был решен: он оставил ее себе. А Черт, впервые захотевший оставить свой след в чьем-то утробе, забрал пару масок и уплыл с кораблем в Старый Свет. Он знал, что если бы у него родился ребенок, он, как минимум, нашел бы Атлантиду. А Кортес наделал толпу детей, от которой не было абсолютно никакого толку.

Второй раз это случилось в Бендерах в начале восемнадцатого века. Старик Мазепа уже доживал свой блудный век. Его грехи и подвиги были так перемешаны, что он то и дело собирался то в рай, то в ад, то помирать в мучениях, то отойти с покаянием. В его дворце четыре башни высились над городом так, что даже на окраине, у крестьянского рынка, казалось, кусок красной черепицы вот-вот упадет на голову. И только черт жил под землей, так он не видел ничего, кроме конских подошв. Когда он выходил из дома, то надевал на глаза черную повязку и шел так до самой кибитки. Потому все думали, что он слеп, и жалели его, такого молодого телом и уже сраженного недугом, жалели все, а особенно дамы, да еще прихорошенькие. Так он и жил, подглядывая за миром, пока не увидел молодку-крестницу с тремя ямочками на щеках. Ее ямочки были похожи на складочки шелковой арабской юбки, в которые закручивается ткань во время древнего танца дервишей, кружащихся вокруг своей оси. Особенно третья казалась замысловатой и светящейся. Черту опять захотелось, чтоб у его дочки была такая же. Но Матронка и не глядела не него. Черт уже начал готовить раствор, оставалось лишь дождаться полнолуния. Но старый пес его опередил. Уж неизвестно, каким зельем он напоил ее алые губки, да только в ту ночь, когда черт вынимал орешки из сливовых скорлупок, старый пес уже облизывал ее складочки своим шершавым языком. Так Черт второй раз остался ни с чем.

В третий раз это случилось в 1868, в начале просвещенного правления юного Мацухито. Западные купцы прибывали на Японские острова толпами, таращили глаза на треугольные крыши и на набеленных женщин. В их глазах было столько желаний, что, казалось, из них вот-вот потечет слюна. Они думали, они умны и смогут обмануть этих диковинных узкоглазых людей. Некоторым это удавалось.

Наш черт собирал экибаны в саду камней. А прекрасная Айсико, задиристая, как морской ветер, жила по-соседству. Старая гейша уже готовилась продать ее первую ночь, и черт ждал этого. Золотые монеты, которые он выманил у дурачков с кораблей, лежали грузом в сундуках под его кроватью и ждали часа, чтобы выбраться на поверхность. Черт знал, что ему не будет конкурента на торгах, ведь на этом острове даже у императора не было столько золота. Но в ночь перед новолунием английский корабль поднял якорь, и после этого никто больше не видел девушку с ямочкой возле носа. Она сбежала с острова, наслушавшись рассказов о европейских платьях. Стоя на берегу и смотря на паруса под флагом с красными полосками, черт сказал себе, что это было последней попыткой. Он купил двух путан, отдал им все золото, а они заставили его слить семь потов, после чего ему захотелось оказаться там, где мерзли даже лохматые медведи.

После долгих скитаний по России наш черт приехал в Петербург. Было лето. Вечер. Белые ночи. На самом деле они не белые, а серые. Абсолютно серые ночи, превращающие город-музей в город-призрак. То, что днем кажется золотым, в период этой псевдобелой серости становится грязно-желтым. Такая палитра многих сводит с ума, недаром один писатель, страдающий тяжелой нервной болезнью, назвал его «городом умалишенных». Только дурачки не сходили здесь с ума. Они стояли на берегах Невы, обнимая своих дурочек, и задыхались от романтики. Все дурачки обожали псевдобелые ночи, это было время исполнения их похотливых желаний. В серых сумерках, насладившись разводом мостов и наслушавшись романтической мути, дурочки охотнее бежали в их кровати.

Черту все это было малоинтересно. От этого города он ждал лишь разочарования, как и от любого другого. В его клуб анонимных холостяков приходили разные мужчины. Они приносили с собой истории, которые пытались обменять на чужие. Но, прослушав чужие, мало кто соглашался отдать свою взамен, думая, что его история все-таки дороже, а неравноценные обмены мало кого интересуют, никто нынче не хочет продешевить. Только лишь черт раздавал свои истории направо и налево, потому что просто искал повода, чтоб избавиться от них поскорее.   

Все холостяки были разочарованы в женщинах. И все по одной причине. Женщины не умели бескорыстно любить. Они хотели либо все, либо ничего. Они никогда ничего не дают, только берут, а если и дадут, то совсем чуть-чуть, забрав в ответ в несколько раз больше.
Холостяки делились разными историями: иногда странными, иногда страшными, иногда банальными. Некоторые истории забывались еще до того, как рассказчик их заканчивал, а некоторые не выпадали из памяти годами.

Был один холостяк с бородкой цвета ржавого железа. Однажды он принес историю, которую очень долго помнили завсегдатаи клуба. А когда забывали, то стоило лишь кому-нибудь произнести слово «Bambino», как перед глазами остальных память немедленно рисовала образ женщины, прилетевшей сюда под покровом ночи на языке этого уставшего человека.
Это была женщина, которая всегда запутывалась в своих волосах. Она жила на последнем этаже невысокого дома, стоявшего в саду. Каждый вечер она выходила на балкон с бокалом вина. Она пила вино ровно тридцать минут. Потом она выбирала мужчину из тех, что сидели перед ее домом, и говорила лишь одно слово: «Bambino». Тогда выбранный ею мужчина поднимался в ee комнату и оставался на ночь. Те, кто были с ней, ничего не помнили после того, как утром закрывали дверь ее комнаты. Они даже не помнили, какого цвета волосы этой женщины. Однажды молодой мужчина из соседнего дома попался на эту удочку. Его жена была страшно ревнива и каждый вечер обнюхивала подошвы его ботинок, чтобы найти запах другой женщины на прилипшей к ним грязи. Он знал это, и потому оставил обувь на крыльце перед дверью. Ночью он вышел на балкон и спустился по водосточной трубе, не дождавшись утра. И он стал единственным, кто ничего не забыл. Он помнил каждую складку тела прекрасной незнакомки, говорил, что когда смотришь из сада, кажется, будто ее волосы черные, но во время любовных утех они белеют, распутываются и становятся золотыми. В любви она так хороша, что от запаха ее тела теряется воля. Она хочет зачать ребенка, поэтому приглашает только сильных мужчин с большим торсом. Но каждый раз разочаровываясь, она зовет на следующую ночь кого-либо другого. После той ночи он боялся проходить мимо ее дома, зная, что, услышав заветное слово, не сможет устоять. Через четыре дня он получил письмо из милиции, согласно которому он обязан был явится как свидетель для дачи показаний по одному важному делу, но, придя по указанному адресу, он увидел именно этот дом, где в окне последнего этажа горел свет, а на балконе стояла женщина с бокалом вина. Он пришел чуть раньше, поэтому она не смогла позвать его. Он посмотрел на дом, где он жил и увидел, что его жена стояла на балконе в такой же позе, но с чашкой чая. Тогда он побежал к себе, ворвался в свою квартиру, и взял свою жену так быстро, что она даже не успела поставить чашку. Когда он сделал последнее движение, ошарашенная супруга простонала от удовольствия, и в этот момент вся округа услышала дикий крик и рыдания. Через девять месяцев жена родила, а прекрасную женщину, путающуюся в своих волосах, больше никто не видел. Свет в ее комнате больше не горел, и вечерами напрасно сидели под ее окнами похотливые самцы – она не пила вино на балконе, потому что она исчезла.            

В ту ночь, когда эта история вошла в уши нашего черта, ночью он увидел сон. Он видел женщину у себя в комнате. Было почти темно, и он видел лишь очертания ее красивой фигуры и длинных черных волос. Она сказала ему, что время полнолуния близко, а ее дом скоро уплывет в Неву. Когда черт проснулся утром, на ручке двери он увидел прядь золотых шелковых волос.
С этого дня он начал искать. Он понял, что еще кто-то в этом мире ищет того же, чего и он сам.


Положив мешок тульских пряников в кожаный портфель, черт купил билет на поезд Москва-Берлин, где занял свое место на правой полке. Впереди была дорога, сны, снег, трава, коровы, таможня, чай… Он думал о том, что его путь – как эти рельсы, давно проложен кем-то, вбит в землю железными гвоздями, и свернуть с него можно только в кювет. Женщина с золотыми волосами мерещилась ему повсюду. Она приходила во сне. Когда он засыпал с улыбкой, она целовала его, а когда он глотал серость сомнения – она душила его своими волосами и отпускала лишь в последнее мгновенье, когда до старушки смерти оставалась лишь секунда. Он просыпался в поту и думал, что за все нужно платить точно по счету, и лишь в ресторане оставлять чуть-чуть на чай.


В Берлине улицы серы, а публичные дома, как имена сказочников, известны всем. Черт поселился в старом советском районе. Не то чтобы он был коммунистом – просто здесь было привычней. За последние триста лет он так и не стал буржуа, чего уж стремится теперь. Ему нравились сталинские дома, потому что ему нравились люди с усами. Он редко носил усы, но всегда помнил, что это принадлежность существам его круга.
Для начала он решил обзавестись знакомыми, послушать истории, нарисовать репутацию. Он умел рисовать любую репутацию, даже порядочную. Хотя порядочную репутацию нарисовать легче – стоит лишь прилично одеваться и своевременно здороваться.
За три месяца, проведенных за карточными столами Берлина, черт не услышал ни одной интересной сплетни. Все говорили лишь о политике, о политиках, о любовницах политиков и о любовниках политики. В самом деле, в этом мещанском городе не происходило ничего поистине интересного. Лишь один старый венгр любил чудить и рассказывать истории, но все воспринимали их как небылицы. Однажды он рассказал, что его знакомый князь взял в жены серую мышь, но все лишь засмеялись и начали наугад описывать их первую ночь. Между тем наш черт знал, что князья часто берут в жены именно мышей, а не кошек или косуль. Редкие берут рыб, да и то лишь затем, чтоб не выслушивать до конца жизни их писк.
Перед светлым праздником Рождества черт решил двинуться в Амстердам. В конце концов он четко знал, что чтобы найти что-то чистое, нужно не раз искупаться в грязи.         

Красные гирлянды Амстердама не веселят даже в Новый год. У нашего черта иммунитет к красному цвету. Сладкий запах любви и безумия давно ему не интересен. Но все же он решил навестить одну знакомую ведьму, которую знал еще с эпохи костров инквизиции, когда они, на пару возглавляя одну из комиссий, сожгли пару сотен хорошеньких немецких ведьм. Она обитала в одном из домов, в которые входят через окно, и хотя она была не первой свежести и давно уже не сидела на барном стуле, имела успех у определенной странноватой публики, регулярно пополнявшей ее карманы. Черт знал, что в ее окно не надо стучать, оно всегда незаперто для тех, кто знает, а если застанешь ее за работой, нужно присесть на стул и ждать своей очереди.
Сегодня она не работала, но лежала в кровати, покуривая кальян, набитый гашишем и яблоками. Она обрадовалась гостю и немедля налила ему портвейна. Наконец черт мог насладиться историями, сладкими и горькими, которыми жил этот город, полный одинаковых разноцветных улиц.

Она рассказала ему о чудаке Марти в цилиндре, который платит девушкам за то, чтобы они замирали в процессе любви, и рисует их страсть; о старушке Мэмми, которая всегда работала нелегально, поэтому теперь у нее нет пенсии, но ее старые клиенты приносят ей раз в неделю немного денег, чтобы она могла жить; о громиле Хуссе, который так помешан на своем члене, что заставляет художников лепить с него скульптуры, и музей эротизма полон его статуэток, их больше некуда ставить, поэтому уличные торговцы продают их как сувенир с надписью «Амстердам», короче, бедный иммигрант из Пакистана стал для туристов символом одной из европейских столиц. Наконец, черт спросил ее о женщине, которая меняла цвет волос, и ведьма сказала, что слышала о ней. Она была здесь, но осталась недолго: красивые люди вообще не оставались в этом городе надолго, они будто боялись, что его грязь запачкает их светлые лица. Все они ехали на юг, в Италию, где им было уютней. Самолет Амстердам-Рим, вылетающий каждый день в час дня, регулярно увозил красавцев на юг. Неисключено, что и она улетела на нем. Всем красивым было так страшно здесь, что они даже не хотели дожидаться поезда.


Стюардесса предложила кофе, и черт проснулся. Через пятнадцать минут начиналась посадка. Даже на метле он долетел бы быстрее.


Рим был томным. Черт снял номер в отеле недалеко от вокзала и отправился в кафе Greco, где, по легенде, в разные времена бывало множество знаменитостей, и даже один сумасшедший русский писатель, что ни разу в жизни не был близок ни с женщиной, ни с мужчиной. Черт сел за крошечный столик и впервые за долгое время заговорил с незнакомой женщиной. Она сидела рядом и, казалось, ждала кого-то. Она не была похожа ни на тех, кого он любил, ни на тех, кого он обычно избегал. Ее глаза будто ели время, поэтому она закрывала их очками, чтоб сделать менее прожорливыми, волосы были такими черными, что в темноте их не было видно, а грудь нависала над чашкой с кофе так, как если бы хотела выпить его сосками. Черт даже не смог посчитать ямочки на ее лице: то ему казалось, что их две, то пять. Оказалось, она жила в том же отеле. Сезон был низким, поэтому в отеле жили лишь он, она и привидение. Администраторы работали посменно, меняясь раз в два дня, но оба были гнусными типами, так что можно было даже не запоминать их имена. Лукреция была здесь уже неделю.

Черт плохо умел говорить с женщинами, его хватило лишь на то, чтобы обсудить испанскую лестницу. Потом Лукреция ушла со странным типом, появившимся из ниоткуда. А черт остался думать о том, что завтра нужно посетить Римские развалины и Колизей. Над посещением Ватикана он сомневался, в конце концов, там он может встретить лишь себе подобных. 
Его дурацкие походы по «туристическим местам» - музеям, борделям и магазинам – приводили лишь к ненужным тратам сил, чувств и денег. Он был так измотан, что уставал сразу после того, как открывал глаза. Но желание найти то, за чем он приехал, не отпускало его, натирая мозоли на глазах. В этом городе он видел совсем мало красивых женщин, да и те, кого он видел, прятали свою красоту в мешках, которые носили вместо одежды. Зато мужчины лоснились, как натертые мастикой ботинки, заправляя набитые макаронами животы в длинные черные брюки. Они делали маникюр, укладку волос и депиляцию, но не для того, чтобы понравится противоположному полу, а лишь стараясь еще больше полюбить самих себя. Черт смотрел на них, жуя руколлу, которая росла здесь сверху вниз. В этом городе все было перевернуто.       

Он встречал Лукрецию совсем редко, только за скудным завтраком, что подавали в ресторане в девять часов утра. Она всегда надевала одно и то же платье, сиреневое, со странными цветами, которые были такими большими, что, казалось, делили ее тело на куски. Она не собирала волосы в хвост и иногда, когда они попадали в бутерброд, начинала жевать их. Черт смеялся. Она вообще была неуклюжей и напоминала черту  его путешествие в Индию в конце пятнадцатого века. Капитан корабля был так неловок, что каждый раз поднимаясь на капитанский мостик падал, ударялся головой о руль, который, под действием вращающей силы, делал резкий крюк и уводил корабль в сторону. После этого бедняга терялся, пытаясь вернуть курс, но это не всегда получалось. Неудивительно, что в результате корабль приплыл совсем не туда. Досадное недоразумение, испортившее жизнь следующим поколениям дурачков.

Неуклюжесть этой женщины была веселой и притягательной, так что наш черт быстро привык к утренней порции волос, заряжающей его хорошим настроением на весь день. После завтрака он обычно бродил по городу, не вспоминая о Лукреции до завтрака следующего дня.
Но однажды он подумал о ней. Это было днем, в разгар его прогулки. Он увидел цветы, нарисованные на узком доме, такие же нелепые, как те, что были на ее платье. Однажды случайно подумав о ней в неположенное время, он больше не мог остановиться. Он стал думать о ней чаще и чаще, находить на улицах цвета и формы, похожие на нее: Колизей теперь казался кривым, как ее челка, фонтан Треви – ажурным, как ее декольте, галерея Боргез – прямой, как ее бедра, улица четырех фонтанов – симметричной, как ее грудь, Римский Форум – разрозненным, как ее настроение. Она была везде, поэтому думать о чем-то другом у него уже просто не получалось. Это было отвратительно, необычно и совсем не нужно. Наш черт так растерялся, что даже решил не ходить больше на эти дурацкие и безвкусные завтраки, но следующим утром проснулся таким голодным, что не смог не спуститься в ресторан. «Кончится тем, что однажды я встречу ее еще и вечером, после чего будет совсем невозможно от нее избавится» - думал он, - «потом еще приспичит с ней переспать». Но черт продолжал завтракать за  тем же столом и ходить по тем же улицам. И однажды вечером, напившись и наевшись в одном из ресторанчиков Транстевере, он зашел в отель, где было темно, потому что лоботрясы-администраторы уже спали, и в кресле холла увидел большую тень, облаченную во что-то белое. Сперва он подумал, что это то самое привидение, к которому все в отеле давно привыкли, но Лукреция окликнула его, пробормотав какое-то невнятное слово по-итальянски. Она была завернута в простыню, пила Кьянти со льдом и второй рукой пыталась распутать свои волосы. Вокруг кресла валялись сливовые косточки, а Лукреция была без очков и теперь ела глазами не время, а его. Черт снял с нее простыню и отведал ее грудь прямо там, в том же кресле. Когда он стал тянуться к ее губам для поцелуя, то отчетливо увидел ровно три ямочки на ее щеках.               

После бури и урагана он не помнил, как попал в свою комнату, и, уснув, обхватил одной рукой ее грудь и взял в рот пучок ее волос. Когда он проснулся, ее не было рядом, а изо рта он вынул прядь волос, золотых, как солнце. Черт завернулся в простынь и спустился к администратору. Тот сидел за стойкой и занимался любимым делом всех дурачков: считал цифры. Черт спросил его, где женщина, которая спала сегодня в его номере, а дурачок ответил, что она пошла за кофе. «Как ее фамилия?» - не унимался наш черт. Дурачок достал книгу записи, открыл ее на нужной странице и показал ему: в графе «Фамилия гостя», напротив имени «Лукреция» стояла фамилия нашего черта. Черт бросил беглый взгляд на часы, висевшие над головой администратора, и по направлению секундной стрелки на циферблате понял, что их на этой земле уже трое.