Памятник зорьке

1

Однажды вместо Елизаветы Михайловны на четвертый урок пришёл простенький мужичок. Невысокий, плотненький, в круглых очках и прихрамывающий. Он втащил в класс столько вещей, что было непонятно, как они все на нём держались: связка коротких нешироких досок – под левой рукой, доска пошире, которую он держал плашмя – под правой,  причем на этой доске крепко сидела солидная кучка сырой глины; а ещё в руках у мужичка были фигурки кошки, собаки, какой-то птицы.
– Михал Семёныч! Михал Семёныч! – заорал третий класс. – Чо вас так долго не было?
– Здрасьте, родненькие, здрасьте! – заулыбался мужичок.
– Это учитель лепки и рисования! – восхищённо сказал Сёмушка. – Знаешь, как он всё умеет! Чо хошь, в момент нарисует, а хошь – слепит из глины. Хоть кошку, хоть собаку, хоть человека! И похоже на все сто!
Учитель сложил свои богатства на стол, который Елизавета Михайловна называла «моя кафедра» с ударением на е. Ребята со смеху покатывались, когда старая учительница, видать, нарочно восклицала: «О! Опять забыла свой… карающий красный карандаш на кафедре!».
– Сегодня, родненькие, мы просто полепим, – негромко начал Михаил Семёнович, и в палате затихли. – Просто полепим... Каждый что хочет. В своё, так сказать, удовольствие! Вот! – он жестом показал на фигурки, что принёс, – можно что-нибудь слепить по моим наглядным пособиям. А можно и по воображению... – он покрутил растопыренными пальцами над головой, и ребята засмеялись. – Сейчас мы с Копелкиным раздадим глину, доски и можно будет... А где у меня Копелкин? – он растерянно посмотрел на всех поверх своих круглых очков.
– Здеся я, – раздался голос, словно виноватый.
Класс рассмеялся, а Михаил Семёнович левой рукой передвиул очки на лоб, правую упёр в бок и вгляделся в конец палаты.
– Ай-яй-яй! – произнёс он, покачивая укоризненно головой. – Опять тебя охомутали? Или сломал чего? Ах, не сломал? Оно, конечно, приятно, Копелкин, что ты закован почти как Стенька Разин. Цепи, правда, не те, да и подвиги пожиже. Однако, ты подумал, закованный атаман, каково мне будет без помощника, а? Не по-товарищески поступаешь, не по-товарищески!
Михаил Семёнович почесал в затылке, отчего очки, как по сигналу, опять прыгнули на нос.
– Ладно, будем считать, что Копёлкин самовольно покинул доверенный ему пост. Да. А мы... как-нибудь обойдёмся?
– Обойдёмся! – закричал класс.
Семён скосил глаза на Копью: тот лежал красный, как рак, растерянно шкрябал ногтями по своему гипсовому панцирю.

А Михаил Семёнович между тем стал выделывать то, что Семёнова бабушка выделывала в редкие сытые дни, занимаясь стряпнёй. Он отрывал от кучи глины куски и разляпывал их на досточки. Потом складывал их наподобие петушиного хвоста и, ковыляя, разносил по койкам.
Семён тоже получил доску с глиной. Он, само собой, не знал, что  делать, как лепить лёжа. Но бабушка ещё тогда отучила его канючить: «чо делать да как делать?». «Сам смекай, – наставляла она. Гляди, как другие делают, и делай так же. А постигнешь, как другие делают, и по-своему чего-нибудь скумекаешь!»
Семён поглядел на работающих ребят, положил, как они, доску на грудь и принялся мять глину. «Чо бы такое слепить? – соображал он. – Собаку? Или киску? Во! Слеплю я Зорьку...»
Занятный это был урок. Ни шума, ни гама, только пошлёпывание ладошками по доскам да сопение с каждой койки.
Михаил Семёнович, чуть припадая на левую ногу, ходил между койками, довольно улыбался, нет-нет да и брал у кого-нибудь из ребят работу и двумя-тремя нажимами своих корявых стремительных пальцев придавал куску глины, неумело потисканному и пока ещё ничего не напоминающему, черты собаки или кошки. А как долго и бесполезно бился над этим куском ученик!
У Семёна тоже не здорово получалось. Он усердно сопел над глиной и не заметил, как подошёл к нему Михаил Семёнович.
– И что ж ты надумал изваять, родненький? – раздался его голос прямо над ухом Семёна. – Телёночка, что ли?
– Ага. Зорьку.
– Какую зорьку?
– Тёлочку нашу. Двухлетку…
– А чего так печально говоришь?
– Отняли её у нас. Лет пять уж тому...
– Видать, горевали все?
– Ну да. Ждали – отелится, кормилицей будет... – грустно говорил Семён, нежно поглаживая пальцами фигурку тёлочки.
– А ну, дай-ка, – Михаил Семёнович повертел в руках неуклюжую фигурку, и, видать, что-то понравилось ему в ней. – Молодец! – похвалил он. – Кто учил лепить-то?
– Сам, бывало... Найдёшь глину и чо-нибудь сморочишь.
– Понятно... – учитель всё разглядывал фигурку, раздумывал, слушая Семёна. Затихли и ребята, их заинтересовал разговор. Семён заметил, что особенно внимательно в их сторону смотрит Коля Мынбаев. У него на доске уже сидела почти готовая киска.
– Понятно... – повторил Михаил Семёнович. – А давай-ка ещё раз попробуем, а? – спросил он с хитрецой. Он заковылял к своему столу, принёс кусок глины побольше и обрывки проволоки. По пути успевал бросать внимательные взгляды на работающих ребят, да ещё подбадривать:
– Молодец, родненький!
Кусок глины Михаил Семёнович положил на Семёнову доску, а из проволоки стал что-то мастерить. И вот поставил рядом с глиной какой-то скелет.
– Что вышло, а? – сощурился он.
– Вроде козлы... дрова пилить, – неуверенно сказал Семён.
– Какие козлы? – рассмеялся учитель. – Каркас это, родненький. Каркас твоей Зорьки! Уразумел? Скелет вроде... Теперь вот так надо облепливать каркас глиной и получится… Знаешь, что получится?
– Не.
– Получится, родненький, долговечная скульптура. Ну, об этом потом. А пока продолжай в том же духе.
Семён схватился за каркас и принялся налепливать глину на проволоку, как показал учитель. Он радовался и тому, что должна получиться долговечная скульптура Зорьки, и тому, что у них с учителем получается вроде бы дружба.
– Давай-давай, – подзадоривал Михаил Семёнович.
Он поковылял к ребятам, которые заканчивали работу. А вскоре заговорил на весь класс:
– Славно потрудились, родненькие. Особенно вот... новенький. Работы поставьте на тумбочки, пусть высыхают. Завтра, на следующем уроке, будем их раскрашивать. А доски передайте сюда, ко мне. И ждите нянечек, чтоб руки помыть. За пододеяльники и рубашки не трогайтесь!
Пока ребята переправляли доски, учитель опять оказался возле Семёна.
– Мо-ло-дец! – протянул он. – Дай-ка, я чуток поправлю твоё творчество, – он взял поделку, ловкими своими пальцами кое-где придавил, кое-где добавил глинки, и Семён воскликнул:
– Ух ты, вылитая Зорька!
– Похожа, говоришь?
– Точь-в-точь!
– Тогда… Зорьку твою я с собой заберу. На время. Уговорились?
– Уговорились, – протянул с сожалением Семён, уж очень не хотелось ему расставаться с фигуркой, очень она ему теперь нравилась. Да и чуточку обидно было, что у ребят их работы остаются на тумбочках, а у него нет.

2

На другой урок Михаил Семёнович опять пришёл нагруженный, как воз. Кисточки, коробочки с красками, опять те же фигурки животных, что приносил в прошлый раз, ещё бутылки с водой. Как это всё держалось на нём, ребята не понимали, а потому с ещё большим уважением взирали на учителя. Он показался им ловким фокусником, когда из своего добра выудил фигурку Семёновой Зорьки и поставил её на «кафедру». Семён увидел, что его Зорька сильно посветлела и крепко поставлена учителем на гладенькую дощечку.
Пока Михаил Семёнович раздавал ребятам кисточки и краски, наливал в баночки воду, Семён сгорал от нетерпения: скорей бы заполучить свою Зорьку и поглядеть, чего это учитель сделал с нею.
Наконец, Михаил Семёнович взял фигурку и направился к Семёну.
– Вот, получай, – поставил он на доску розоватую фигурку. – Гадаешь, почему она стала розоватой? – спросил он, видя, как Семён удивлённо разглядывает Зорьку. – Я её, родненький, в огне закалил, чтоб жила подольше. Вот, послушай-ка! – он щёлкнул ногтем по фигурке и она зазвенела. – Каково, а? Теперь давай придадим твоей подруге собственные её цвета. Какой она масти была?
– Белая,  с чёрными пятнами, – ответил Семён.
– Вот и покрывай её белой краской. Да на два раза...
Семён усердно принялся за работу, и по мере того, как она продвигалась, ему становилось всё радостней. Зорька словно оживала и становилась похожей на того маленького телёночка, которым её принесли в дерюге мама с Фросей. Пока руки мазали фигурку краской, в душе у Семёна ворошились воспоминания, как дома он гладил шелковистую шёрстку тёлочки, а та всё норовила лизнуть его в ухо...
Михаил Семёнович подошёл, когда фигурка была вся беленькая-беленькая. Учитель одобрительно осмотрел её.
– А где у неё чёрные пятна были? – Семён показал. – Ага, тут надо тебе помочь... – и учитель взялся за кисточку, стал ловко пятнать фигурку чёрной краской, всякий раз спрашивая Семёна: – Так?
Потом он бледно-розовой краской разрисовал рот и ноздри. И показалось Семёну, что Зорька задышала, ушами запрядала!

– Здорово похожа! Как живая! – воскликнул он восхищённо.
– Ну и добро-то, раз  похожая, – Михаил Семёнович на вытянутой руке разглядывал скульптурку. – А как звать-величать тебя? Самого?
– Семён. Лубин.
– Это что ж: у нас в классе третий Семён объявился? Сёмушка Давыдов, Сеня Маркелов, а теперь ты... Прямо таблица умножения, а не класс – семь да семь... Да вы уж, гляжу, подружились?
– Ещё как подружились! – воскликнул Сёмушка.
– Дружба – это славно, – задумчиво произнёс Михаил Семёнович. – Без дружбы никуда... А имя у вас знатное! Семён! Семён Будённый, Семён Дежнёв... Звучит! У меня и отец, и дед Семёнами были, – помолчал, потом вздохнул: – Сыночка, если б родился, тоже собирались Семёном назвать.
Учитель собрался уходить, сгорбившись, сникнув даже. Но остановился, кивнул на Зорьку и улыбнулся:
– А она пусть стоит тут. На тумбочке возле тебя. Пусть напоминает тебе дом, родителей...
– У меня нету родителей, – произнёс Семён.
– Как нету? Где же они?
– Отчим на войне сгинул. А мама... не знаю, где она.
– Да-а, – протянул учитель. – Война... Сколько теряет в ней человек! Вон и тёзка твой, Сеня Маркелов, не знает, где его мама. И у Юры Воронцова мама потерялась. Размотаны люди, огнём раскиданы... – учитель, припадая на ногу, поскрипывая ею, пошёл к своему столу.
– Почему у него нога скрипит? – тихо спросил Семён.
– Так она у него деревянная, – ответил Сёмушка. – С войны...