Сизифов труд

Четвертая пара занятий, что зубочистка в студенческой столовой, сколько бы ее не жевал – все равно кушать хочется. Кстати о еде. На четвертой паре, если не успел пообедать, терпеть голод, уж сил нет. Какая тут учеба? Мозг только и делает, что желудок уговаривает еще чуток потерпеть, но тот не соглашается и отвечает урчанием во всеуслышание, а иногда даже и во всё горло. А если ты протиснулся сквозь толпу-очередь и все-таки успел проглотить обед – все привет: нет ни желудка, ни мозга – оба сытые и оба спят. Уместно заметить, что в обоих случаях: и когда ты голодный, и когда ты сытый, действительно проще лечь и спать, чем изображать появившуюся ни откуда тягу к знаниям. Главное не уснуть до переклички, а точнее до того, пока твою фамилию не назовут, и пока ты не засвидетельствуешь о своем присутствии на этом важном занятии. А потом…

Но такие штучки, как говорится, здесь не прокатывали. Лекции этого профессора всегда были интересными и поучительными, и не только с точки зрения читаемого предмета – они готовили наш поток к жизни. К тому же, для нас предмет был сложный и запутанный, где-то непонятный, где-то даже мистический. Всего скорей, поэтому он всегда и читался четвертыми парами.

Последним в аудиторию неизменно входил профессор: медленно прикрывая дверь, он молниеносно запирал её на щеколду, и получалось это так виртуозно, что, казалось бы, уже присутствующий в аудитории студент, не понимая как, оказывался выставленным за дверь. Затем, обводя пристальным взглядом присутствующих, загадочно произносил: «Ну что ж … начнём…». И это «начнём» всегда нагоняло на нас смертельный ужас, как на узников Бухенвальда фашистская надпись на воротах: «Каждому своё». После чего монотонный скрипучий голос профессора приступал к «пыткам». Приютившись на последних (спальных) рядах парт, усилием воли пытаешься выдержать научные изыскания «доктора смерть», пытливый мозг которого, увлекая наши неокрепшие души за собой, уходил блуждать лабиринтами высших материй, то и дело спотыкаясь о препятствия неразрешимых вопросов или промахиваясь с наметившимся решением, не найдя выхода из рассматриваемой проблемы.

Низкий рост профессора не позволял использовать всю ширину классной доски. С каждой новой мыслью его мел рисовал значки формул все выше и выше, и в конце доски профессору приходилось вытягиваться в струну, вставая на носки, и балансировать на самом краю кафедры, которая заканчивалась раньше, чем доска. В этот момент профессор становился похожим на птицу. Его, вылезшие из брюк и торчащие из под задравшегося вверх пиджака, края рубашки точь-в-точь походили на раскинутые крылья аиста. Естественно, в клюве аист нёс младенца – девственные, только что образовавшиеся знания. Каждый раз, оказываясь в этой позе, профессор умудрялся правой рукой поправлять свой пёстрый галстук, который вскоре становился белым от мела. В оправдание этих действий следует добавить, что уже через несколько минут галстук сочетался с костюмом и не выглядел отдельным предметом гардероба, странно подобранным к рубашке с воротничком под бабочку.

…«Приступим к выводу основных закономерностей рассматриваемого процесса», – прибавил энтузиазма скрипучий голос профессора тем, кто ещё что-то мог понимать по-русски. Большинство же из нас было в той стадии прострации, когда даже знакомые слова не давали должных ассоциаций и мало что значили, не говоря о заумных вещах, изображенных на доске. И после этих слов профессора, мел в танце начал вырисовывать знаки, смысл которых, похоже, перестал понимать и сам профессор. Казалось, что он (профессор) вывалился из земного бытия, воспарил над ним и пошёл блуждать по вселенной, всё дальше и дальше удаляясь от реального мира. Ход его мыслей был настолько непредсказуем и настолько молниеносен, что нам, сидящим на последних рядах, приходилось наяву испытывать реальность релятивистских закономерностей эйнштейновской теории относительности.

Исписав мелкими фигурными значками две доски, профессор вдруг замер, превратившись в человека проглотившего кость, которая застряла у него в горле. «Наши предположения (профессор ссылался на предположения, сделанные им вначале лекции), оказались ошибочными…» – проскрипел голос через несколько мгновений. И следом профессор рукавом своего пиджака, как тряпкой, уничтожил весь кладезь собственных мыслей, который целую пару искусно выводил на доске. Стройная картина мира начала рушиться у него на глазах, превращаясь в месиво первобытного хаоса из которого по кирпичику, как из костяшек домино, аккуратно возводился рисунок неземного бытия. Одна единственная ошибка и всё это сооружение, переливаясь оттенками пурпура и ультрамарина, перестало существовать. К сожалению, наше скудное воображение не смогло передать всех красок исчезающего в хаосе мира. А жаль…

Четвертая пара – есть четвертая пара – всем нелегко.

05.02.09.