Эвакуация

       К началу войны мне было три года. Я плохо помню довоенные годы  и первые годы эвакуации. Детские воспоминания переплетаются, сливаются, мелькают отдельными фрагментами. Многие воспоминания навеяны рассказами родителей.
       Я помню, что дом в Севастополе, где мы жили до войны, был недалеко  от  Артиллерийской бухты. Помню, что по длинному коридору  этого дома на втором этаже я ездил на трехколесном велосипеде. Если высунуться из окна нашей комнаты (за что мне попадало от матери) и посмотреть налево, в начало переулка, то можно было увидеть часть Артиллерийской бухты и рыбаков, сушащих сети на берегу. Еще после войны этот дом был цел, но сейчас на его месте находится сквер. Инженерный отдел, где работали отец  с матерью занимался строительством оборонительных  укреплений города. Когда  началась война, мать и отец были заняты на постройке убежищ в городе и вынуждены были брать меня с собой. По рассказам матери, однажды я исчез, и после долгих поисков меня обнаружили спящим под работающим компрессором.
       Перед началом обороны Севастополя, всех женщин, имеющих маленьких детей, отправили в эвакуацию в глубь страны.*  Отправили и нас с матерью. Всю эвакуацию мы старались держаться вместе с нашими друзьями Ревекой Шульман, ее матерью и дочерью Эммой, чуть старше меня.
        Долгая дорога в Сталинградскую область то в теплушках, то на грузовиках, на телегах, на санях и, даже, в трюме какой-то  баржи, видимо через Волгу.
         В памяти мелькают глинобитные хаты, крытые соломой, подсолнухи в палисадниках, пасека, куда я попал, увязавшись за хозяином дома, приютившего нас, и ужасное жалиние  пчелы в лоб. Это была Украина. Мать рассказывала, что хозяева, не имевшие детей, уговаривали ее оставить меня им и не тащить в неизвестность. Они и не подозревали, что скоро здесь будут немцы. И еще деталь. До войны мой дедушка (его с двумя его братьями и их женами немцы расстреляли в Евпатории), он был портным, сшил мне маленькую военную форму. Тогда военные были в почете. Встреченные  нами беженцы говорили, что немцы с  самолетов охотятся за военными, и от  военной формы нам пришлось избавиться.
          Дальше помниться снег, сани, запах лошадей. Мелькание лиц, хат, детских садов. Бескрайние степи, запах трав, васильки, детские игры со сверстниками, пролетающие  самолеты и посадка в степи У-2.
           Взрослые несли на себе  основные тяготы войны и старались  оберегать детей от забот, насколько позволяли обстоятельства.   Мать работала везде, куда ни забрасывала нас судьба, а меня определяла в детские сады (В станице Кайсацкая она работала делопроизводителем в суде).
           Помню елку в первую зиму эвакуации, которую соорудили воспитатели детского сада …из стульев, установленных  на столе  и украшенных какими-то ленточками.
            Еще помню убежище на окраине станицы, заполненное людьми с напряженными лицами. У меня в руке лист слюды, который в закрытом пространстве гремит как гром при каждом движении руки. У людей напряжены нервы, они выражают недовольство, как будто летчик может услышать шелест листа и,  наконец, отбирают его у меня. Я не в обиде, так как понимаю серьезность происходящего. Становятся слышны далекие звуки бомбежки.
             Уже более стройные воспоминания сохранились с сорок третьего года, когда немцев погнали  на  запад  и мы с матерью, по вызову отца, отправились назад, пока на Кавказ, где базировался  Черноморский флот и Инженерный отдел, в котором служил отец, и работала мать до эвакуации. Мы возвращались на попутном транспорте то в теплушках, то на платформах, то на тормозных площадках. На одном из полустанков мы устроились на платформе с какой-то военной техникой. Мать побежала на станцию оформить какие-то документы, а меня с вещами оставила на платформе. Каков же был ее ужас, когда, вернувшись, она  не обнаружила поезда, К счастью его отогнали недалеко, и я был найден.
               Когда мы отправились в эвакуацию, отец с Инженерным отделом оставались в Севастополе, но когда Черноморский  флот перебазировался на Кавказ, Инженерный отдел тоже перебазировался вместе с ним. К нашему возвращению Инженерный отдел находился в Сочи на территории какого-то санатория. В детстве мало обращаешь внимание  на природные красоты, но позже я понял, как там было красиво. Субтропические вечнозеленые деревья и кустарники, аромат  листвы и цветов. Позже я все собирался посетить эти места, но так и не собрался. Может это и к лучшему. Мы поселились в домике с двухуровневой застройкой. С улицы это был один этаж, где в одной комнате  жила пожилая хозяйка, а в другой наша семья – отец, мать и я. У нас на стене висела большая карта Европы, а над дверью  радио-тарелка. Каждый день взрослые слушали Информбюро и передвигали флажки на карте по мере движения фронта. Со двора домик имел два этажа. На нижнем поселилась семья Шульман, а выше другие жильцы. В Сочи мы отмечали Новый 1944 год. Где-то отец достал маленькую елочку, а игрушки мы сами делали из бумаги. Единственную фабричную ватную, посыпанную  блестками,  игрушку  мне подарил соседский мальчик. И мне она показалась такой красивой, волшебной  из другого, прекрасного мира. А, в основном, мне игрушками служили обезвреженные боеприпасы. Я помню красивую коробочку с антеннкой, похожей  на куриную лапку -  противопехотную мину или маленький снарядик, на котором отец объяснял мне почему он не может взорваться, если упадет на землю, а для того, чтобы он взорвался, он должен вращаться.
               Одной  из обязанностей отца была работа по разборке новых немецких боеприпасов и составление инструкций для саперов как безопасно их обезвреживать.
 От разобранных боеприпасов  оставалось много пороха, который они сжигали на полигоне. В одну из таких операций порох  неожиданно  вспыхнул, и пламя охватило отца. Охваченный огнем, он инстинктивно бросился  назад  в сторону машины, но сидевший в кузове на мешках с порохом сержант схватил автомат и пригрозил выстрелить, если он не остановится. К счастью  подоспели товарищи, затушили пламя и отправили отца в госпиталь. Медперсонал посчитал его танкистом, именно такие ожоги получали танкисты в горевших танках.
                Мы с матерью ходили в госпиталь, проведать  отца. Он был весь в бинтах, но на лицо и кисти рук бинты не накладывали, они были покрыты темной коростой. В конце концов, раны зажили и у  отца почти не оставалось шрамов.
                Собрания и просмотры  кинофильмов в Инженерном отделе устраивали в столовой санатория, на территории которого располагалась часть. Одно из собраний было по поводу награждения сотрудников медалями за оборону Севастополя. Из президиума называли фамилию награждаемого, он подходил, ему вручали коробочку с наградой и наградной лист. Мне было пять лет. Я ждал, что и мне дадут медаль, а когда не получил ее, то расплакался. Тогда отец нарисовал мне медаль на бумаге, вырезал и прикрепил мне на грудь.                Я успокоился. У отца, помимо медалей за оборону Севастополя и Кавказа, был орден Красной звезды.
                В 1944 году, когда был освобожден Крым, Инженерный отдел перебрался сначала в Симферополь, а затем в Севастополь. Мне запомнилась очень  долгая дорога  с Кавказа, когда поезд двигался то вперед, то возвращался назад и так по нескольку раз в день. В Симферополе  мы встретились  с бабушкой Анной, ее сестрой  тетей Пашей, женой ее среднего сына Ольгой и ее сыном Александром, моим двоюродным братом, которые возвращались из эвакуации  из Ферганы. Они направились в Евпаторию, а мы в Севастополь. Тетя Паша осталась в Симферополе.
                В Севастополь мы вернулись в январе 1945 года. В апреле родился мой брат Игорь, а в сентябре я пошел в первый класс.
*Постановление СНК КРЫМ. АССР от 20.VIII – 1941  N 991.